скачать книгу бесплатно
– А того! – в один голос ответили Хриплый и Долговязый. – Ты где это в восемьдесят пятом видел предпринимателей? Сынок недоученный!
– Как где, – отпарировал Санек, – кооператив инвалидов. Мы пуговицы делали.
– Пуговицы! – оба хмыкнули. – А ты дырки в них сверлил?
– Дырки? Дырки уже готовые получались. Сразу в пресс-формах.
– Умный. Подготовился! – Хриплый показал на Санька пальцем.
– Точно, в энциклопедии для дошкольников прочитал, – согласился Долговязый. – Ты, придурок, как сюда попал?
– Я из Палласовки. А вы чего?
– Мы того! – опять одновременно заговорили хозяева. – Ты хоть знаешь, где Палласовка?
– Палласовка возле Эльтона, – неуверенно произнес Санек.
Оба схватились за головы:
– Господи, где Палласовка и где этот твой пуговичный кооператив?
– Там, при заводе по ремонту сельхозтехники, – проблеял Санек.
– Нету там такого завода. Нету и никогда не было. Есть мастерские при зерносовхозе. А у тебя, хлопчик, небось и документов-то нет?
Санек вздохнул и кивнул:
– Выкрали. В поезде.
Оба заржали:
– Ага, в поезде Магадан—Флорида. Хватит нам лепить горбатого. Колись, с какого года и зачем тут?
Санек начал отступать к выходу, но дверь открылась, и появился Тимофеич. Был он трезв, подтянут и не напоминал размазню, рыдавшего от идиотской песенки полчаса назад в парке.
– Куда вы, Александр, еще не вечер, – улыбнулся он Саньку и строго доложил остальным, что хвоста не обнаружил.
Потом достал бутылку, ту самую, которую притащил Санек, отвинтил пробку и сообщил остальным:
– Там что, совсем одурели? На винте? А этикетка какая? А цена? А ГОСТ? Идиоты!
Опять поглядел на незнакомца:
– Парень, ты вообще откуда свалился? Это что – вечер проколов и приколов? Где тебя теперь утилизировать? Прямо тут, что ли? На газовой горелке? Чтобы даже духа твоего не осталось. Хотя вони как раз будет выше крыши. Всю хату придется спалить.
До Санька, видать, дошло, что с ним не шутят, он сполз на пол, обхватил голову руками и тихо завыл.
– Я расскажу, я все расскажу, Тимофеич, правду, только правду. Все, все, до последней запятой.
Сквозь всхлипывания и шмыганье слушали и остальные, но что-то фальшивое мелькало в этом стенании.
– Кому Тимофеич, а кому Николай Тимофеевич, – прокашлялся Хриплый.
Санек согласно закивал. Потом снова завыл. – Хватит выть! Горемыка ты наш, – рыкнул Тимофеич, показал на табуретку и приказал: – Садись.
Санек, шмыгая носом, должно быть, для усиления жалостливости, прошел через комнату и взгромоздился на край табуретки.
– Будешь врать или выкручиваться, считай, что слова лжи будут твоими последними. Понял? – медленно и тихо, почти шепотом произнес Хриплый.
Санек молчал, не зная, что делать.
– Если понял – кивни.
Санек закивал.
Остальным стало смешно, и они, не сговариваясь, ухмыльнулись.
– Уже плюс в крышку твоего гроба! – сказал Долговязый. – Значит так, ты, сынок, из какого года прибыл?
Санек назвал, как у нас принято, две последние цифры.
– Точнее, идиот! Полностью, из какого года?
Санек снова закивал, сказал, что понял, и повторил, но уже все четыре цифры.
Вдохнул, вытер пот, сглотнул слюну и, слегка скривив губы, добавил:
– От Рождества Христова.
– Понятно, что не до Рождества, – вздохнул Тимофеич, потом добавил: —И что?
Санек, наконец, после напора мужиков пришел в себя, выругался и прошипел:
– Говорил мне внутренний голос, что ни к чему нырять к вам. Не послушался. Дурацкий гуманизм и хреновое воспитание в духе взаимопомощи сделали свое гнусное дело – нырнул. Хотел помочь. А зря! Короче, умники, сообщаю. У нас там большие перемены. Хотите, возвращайтесь, хотите, оставайтесь тут. Помощи не будет. Там большая задница. Ни страны толком не осталось, ни нормальных людей. Без вашей науки и техники откинулись обратно, чуть не в средневековье. За какие-то двадцать лет.
Мужики поначалу не поняли, что этот сопляк сказал, да еще резко, будто не его только что чуть не порешили. Потом дошло.
– Повтори, – сказал Хриплый.
Санек снова иронично скривил губы и повторил.
Долговязый присвистнул. Тимофеич тяжко вздохнул. Наступила пауза, да такая, что было слышно, как у соседей под кроватью поддатый муж вытаскивает на опохмел заначку из-под стельки старого башмака и пересчитывает, сколько осталось.
– Да у нас тут дел по горло, не до связи с вами было. А это вон чего. А теперь, стало быть, и не будет. Да, недобрую весть ты нам, Санек, принес.
– Какая была. Лучше, чем в неведении жить.
– Да, – согласился Хриплый. Приложил руку к сердцу и продолжил: – За то, что так встретили, извини. Откуда нам было знать, что ты не засланный вражина. А теперь давай подробненько и по порядку. Когда началось, ну, и так далее.
3
– А началось… – произнес Санек и надолго задумался…
На глаза ему попалась газета, он взял, сначала развернул, должно быть, от волнения, потому что не знал, с чего начать, потом начал читать, увлекся и дочитал статью до конца.
Дочитал, скомкал, швырнул в помойное ведро, сплюнул от досады и произнес:
– Фашизм начинается там, где запрещают мат. И у вас тут не все в порядке. Все как везде.
– Да ладно, это ты чересчур круто взял. Какой фашизм, у нас тут социализм. Так сказать, в полном расцвете сил. Развитой! – иронично возразил Долговязый.
– В самый раз. Сперва запрещают матерщинников, потом тех, которые выступают против какой-нибудь свалки, потом остальных. И всех скопом в лагерь. – Какой лагерь? – опять встрял Долговязый.
– Ну, уж не в пионерский. Историю учить надо. – Санек глянул на Хриплого и закончил: – Все беды от троечников. Сначала от лени ничего толком не учат, хватают, что на поверхности, тяп-ляп. Потом списывают то, что задавали на дом, вместо того чтобы самим заниматься, а если по правильному сказать, воруют чужой труд. Потом это сворованное за свое выдают. Учителя видят, понимают, но им по фигу. Двойки не ставят, из школы не выгоняют. И как в советской песне поется: «Так продолжаются школьные годы». К последнему классу такое поведение становится принципом жизни. Хитрить, воровать, жить на халяву, подличать и ничего толком не знать. Как говорится, достойный финал! Обучение закончено, можно вступать в половозрелую жизнь!
– А вот это, пожалуй, верно, – одновременно согласились Хриплый и Долговязый, – только у нас тут, кроме тебя, должно быть, троечников и двоеч- ников нет.
– Да нет, мужики, я скорее отличник. Школа с медалью, университет с несколькими четверками, да и вообще, в своем деле скорее мастер.
– А что у тебя за дело-то? А то, говорим Санек да Санек, а чем занимаешься, пока не поняли. Давай, парнишка, рассказывай.
Санек хмыкнул, поглядел на них грустно и тихо сказал:
– Теперь всерьез, – он показал рукой на Хриплого, затем на Долговязого и произнес: – Я знаю, что вы – Виктор Федорович Благовещенский, а вы – Владимир Дмитриевич Михеев. Знаю, зачем вы здесь и все такое прочее.
Санек выдержал короткую паузу и продолжил:
– Я занимался генной инженерией. Кстати, кандидат биологических наук. Да только кому там это теперь интересно. Был мощный научный центр, интересная работа… А ныне там не тут. Тут строят светлое будущее человечества – коммунизм. Там, как вы знаете, строили светлое будущее прогрессивного человечества – капитализм. Мир свободной конкуренции и прогресса. А в светлом будущем, всем известно, что болезней не будет. А значит, к чему медицина? Правильно, ни к чему! Вот и разогнали научный медицинский центр. Оптимизировали. Врачей сократили, а помещение продали. Но кое-какие атавизмы оставались. А теперь строят… – Санек махнул рукой, – а теперь вообще ничего не строят. Теперь все, что было, рухнуло. И скоро вообще наступит каюк.
– Ну-ну, знакомая история, – в один голос хмыкнули Виктор и Владимир, – а как построят капитализм, так начнут строительство светлого будущего капитализма. Какое? Правильно – феодализм! И так постепенно достроятся до первобытнообщинного. Если, конечно, народ не очнется и бо?шки этим строителям не свернет.
– Может, народ очнется, может, не очнется, не так там все просто. Есть свои заморочки. Я наткнулся на одну, начал разбираться, да как-то вроде бы само собой то, с чем разбирался, исчезло. Возможно, на этом и закончил бы, но есть одно но. У меня дед тогда был жив, он про вас и рассказал. Перед смертью. Объяснил, как сюда нырнуть. Дед непростой. Вас он курировал по линии органов. Все растолковать не успел. Хоть и старый был, и крепкий, но суетлив. А потом куча бед на него свалилась. Смерть жены, моей бабушки, окончательно подкосила. Она рано ушла. Я тогда совсем маленьким был. То в одну сторону его стало заносить, то в другую. Толком ничего не успел рассказать, но направил мою жизнь в правильную сторону. Выучил. Посоветовал заниматься микробиологией, генной инженерией. Я увлекся, полюбил это дело. Стал постепенно подготавливать к перемещению, хотя полностью не посвящал и про вас рассказал только за несколько дней до смерти. Накануне заявил, что должен сообщить мне что-то очень значимое, а потом махнул рукой, мол, сам узнаю, и прекратил разговор. На следующий день пришел его навестить, а он мертвый лежит на своем диване в парадной форме. Не успел подготовить меня по полной программе.
Санек перекрестился и продолжил:
– Так вот он все время повторял: «Внучек, ты там нужен ребятам. Поспеши. Если со мной чего случится, ныряй сразу. Не вздумай хоронить или, если что такое, позвони в скорую, да дверь не запирай и перемещайся. А то не успеешь моргнуть, как в мир иной вслед за мной отправишься. Это приказ!». Показал, какую одежду надеть, чтобы не выделяться. Он заранее подготовил. Умный был дед Вася и предусмотрительный. Заранее все рассчитывал, чтобы не проколоться.
– Как, говоришь, деда звали? – спросил Благо- вещенский.
– Вообще-то вы его должны знать как священника. Отец Василий, это имя вам о чем-нибудь говорит?
– Понятно, – ответил Виктор Федорович, – знал я твоего деда. Статный был священник, с седой бородой. Красивый. Это верно, он, можно сказать, нашу лабораторию курировал. Вся связь у меня через него происходила. И оборудование он нам переправлял.
Помню, любил говорить, что помощник нам подрастает. Должно быть, про тебя.
– И вас, ребята, он сюда переправлял. Вы должны его помнить, – Благовещенский обратился к Долговязому и Тимофеичу.
– Я, честно сказать, был тогда в таком шоке от жизни, что смутно все помню, – сказал Михеев.
Тимофеич почесал затылок, пожал плечами.
– Священника с окладистой бородой, который со мной говорил в соборе, помню, но тоже смутно, встретил бы на улице, не узнал. А вот голос мне тогда показался знакомым. Я после пытался вспомнить, где его слышал, но так и не вспомнил. Тоже был почти в шоке от тамошней жизни.
– Ну, не помните, так не помните, – Благовещенский перекрестился и закончил: – Пусть земля тебе будет пухом, отец Василий.
Затем снова обратился к Саньку: – А сколько же дед прожил?
– Около восьмидесяти.
Благовещенский уважительно посмотрел на внука и добавил:
– Серьезный возраст. А с тобой, Александр, теперь понятно. Зачислен в лабораторию. Сначала для адаптации пройдешь стажировку, чтобы не проколоться в здешней жизни. Документы оформим настоящие, но жизнь непростая, так что язык за зубами держи, а то из-за длинного языка можно оказаться на короткой веревке. Понятно? Санек кивнул.
– Вот и ладно. Работать будешь с Тимофеичем.
А теперь досказывай, что там у вас.
4
Санек
– Все началось ближе к концу двадцатых. Вам дед не сообщал, чтобы не травмировать. Да и непонятно было, как отреагируете. Вдобавок надеялся, что устаканится, вернется в обычное русло, в обычную жизнь.
Но то ли солнце стало активным, то ли что еще, только подлянка покатила именно тогда. Сперва вирусы. Одни за другими. Первые вы еще застали. Точнее, новую мутацию старого вируса. А за ним через несколько лет поперли с такой скоростью, что не успевали делать против них вакцины.
В мировой экономике давно надувался пузырь и назревал гигантский кризис. Мудрейшие из умнейших закулисных воротил экономики прикидывали разные сценарии, как замутить панику и под шумок передернуть карты, чтобы обнулить долги. Как ни крутили, без войны не получалось. Вот только начинать войнушку никто особо не хотел, но каждый норовил сделать так, чтобы ее начал кто-то другой. Не слишком сильный, но слишком большой и слишком глупый. Начал, завяз в войне, да и проиграл. На него, а лучше на него и его союзников, реальных или выдуманных, и хотели списать все беды в экономике, экологии и болезни. Под этой маркой обнулить долги, устроить над побежденными показательный суд на манер Нюрнбергского процесса, а уж затем провозгласить новый мировой порядок. В качестве слишком большой и слишком глупой, естественно, понималась наша любимая Родина.
Но уж больно многовариантная и непредсказуемая задача вырисовывалась. Можно было все потерять. А тут вирус. Идея вирусов давно витала в головах. Сначала вирусов компьютерных, потом, с развитием генной инженерии, стало понятно, что перспективнее и страшнее для населения обычный добрый вирус. Его и раздули до бедствия вселенского масштаба. Раздували все. И Европа, и Америка, и наши. Всем, кто был при власти, показалось это выгодным. Так поначалу и было.
Да, собственно, Николай Тимофеевич знает.
Целые государства посадили на карантин. Рестораны, турфирмы, кино, театры, торговые центры и прочие места скопления народонаселения, приносящие прибыль мелкому и среднему бизнесу, закрыли. Естественно, цель была вроде как благородная – спасение жизней. Народу после первых вирусных эпидемий классно промыли мозги, запугали, потому граждане в основном поддерживали действия властей. Тем более что почти во всех странах каждому гражданину делали какие-никакие выплаты. Люди засели за компьютеры. У кого была возможность, работал удаленно. У кого возможности не было, проедал то, что давало государство. Мелкий и средний бизнес, обычно сложно контролируемый государством, а потому нелюбимый властями, на радость им разорялся, зато развернутая мощными корпорациями торговля через Интернет всем и вся, от еды до шмоток и прочего, с доставкой со складов до дверей каждой квартиры, вмиг набрала обороты и начала не просто процветать, а увеличила доходы в сотни раз. После первой пандемии аналитики быстро сообразили, что к чему, и корпорации, приближенные к властям, окончательно прибрали эти сферы к рукам.
Граждане не дураки – в головах стало проясняться, кому этот вирус выгоден. Плюс очередное обязательное ношение масок, медицинских перчаток и прочего мало нужного, но не такого уж и дешевого, если учесть объемы продаж, доставали психологически. Короче, как говорят, кому война, а кому мать родна. Все традиционное, привычное, то, чем жили миллионы людей, разорялось, а новое, в общем-то раньше почти не нужное, богатело и набирало силу.
Сначала те, чей добрый старый, столетиями привычный и надежный бизнес рушился на глазах, растерялись. Потому как верили в пандемию и беды от новых страшных вирусов, которыми с утра до ночи пугали из телевизоров, радио, Интернета и газет. Но когда увидели, что деньги стремительно улетучиваются, новых поступлений нет, а корпорации наживаются, начались волнения. Интернет запестрил подробностями обогащения на пандемии деятелей, приближенных к властям.
На первых порах осторожно, а потом лавиной стали появляться сообщения, а была ли вообще пандемия. Потом призывы к протестам. Завести народ оказалось легко. Недовольство от сидения без работы, без денег и невозможность просто ходить куда захочешь, делали свое дело. Власти явно тупили, упиваясь фантастическими прибылями, и не успевали реагировать на начавшиеся протесты оперативно. Плохо отслеживали ситуацию. Прикрываясь пандемией, вводили запреты на митинги и собрания. Но котел под названием недовольство уже закипал.
Подстрекатели затевали поначалу мелкие уличные столкновения с полицией. Народ-то нищал. По всему миру начались примерно одинаковые дела. Что-то вроде гражданского неповиновения. Громили офисы интернет-магазинов и центров. Полицейские начальники сначала активно противостояли, но сами полицейские, которых тоже достал этот масочный режим, недолго блюли законы, и вскоре началось черт-те что. В некоторых странах разгромили правительства, захватили власть уличные громилы, которых быстро убрали те, кто стоял за ними и отсиживался до времени в тени.
А пандемия, что бы там ни говорили, была. Люди заболевали, умирали, выжившие нищали. Страны закрывались от внешнего мира, чтобы извне не приходила зараза. Стали разворачиваться от глобализации к обособлению.
У нас, как обычно, все случилось с опозданием. Сначала телевидение вещало про то, что все в порядке, что у нас тихая гавань и что скоро мы попрем вперед с невиданной скоростью. Но сколько ни говорили «халва», во рту слаще не становилось, и народ вышел на улицы. Побуянили, побуянили, но особо серьезного не произошло. Людей успокоили. Кого подачками, кого запугали жуткими последствиями, болезнями. В конце концов население успокоилось.
Ну, о первом безобидном этапе вы знаете. А после этой, так сказать, тренировочки началось через несколько лет серьезное дело. Именно когда власти тупо повторили пандемию, но уже посерьезнее. Чувствуя накопившееся недовольство, вместо того, чтобы выпустить пар, наоборот, опять запретили выходить на улицы, собираться больше пяти человек, ну и тому подобное.
Они и раньше не церемонились с ретивыми оппозиционерами, выдергивали, сажали в тюрьмы, а то и просто втихаря избивали до полусмерти, делали инвалидами, самых активных убирали. Когда на улицы вышли несколько десятков тысяч человек, с перепугу приказали стрелять. И началось! На следующий день вышли уже сотни тысяч и смели все и всех. Осадили резиденцию. Охрана, увидев толпу, которую не перестрелять и не запугать, слиняла.
