Ищейка без прошлого. Голубая яма

Александр Лашманов

Ищейка без прошлого. Голубая яма

ПРОЛОГ.

Тишина – это не отсутствие звука. Это отдельная материя. Густая, тяжёлая, как нефть в венах.

Он лежал в холодной грязи, вжавшись в склон оврага, и слушал именно её – тишину. Сквозь неё прорывалось лишь редкое потрескивание в наушнике да собственное сердце, отбивающее удары где-то в горле. Запах прелой листвы, пороховой гари от предыдущих выстрелов и чего-то металлического, сладковатого – крови. Не его. Ещё не его.

В прицел ПСО, запотевший от дыхания, плыла грунтовка. В лунном свете она была похожа на грязную ленту, брошенную в степи. По ней должен был пройти конвой. Гражданский. Минивэн и два джипа. Задание было чётким: наблюдение, фотофиксация, уход. Операция «Перевал».

– «Ястреб-1», «Факелу». Статус? – Его собственный шёпот хрипел в ларингофоне.

В ответ – только шипение. Помехи. Нездоровые, глухие, будто кто-то накрыл эфир одеялом. По спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с ноябрьским ветром.

– «Факел», приём. Багира, ты…

Голос в наушниках возник внезапно, перекрывая шум. Искажённый, но до жути знакомый. Женский. Её голос.

– Цель подтверждена. Зелёный свет. Уничтожить.

Он замер. В прицеле всё ещё была пустая дорога. «Уничтожить»? Это… не по протоколу. Не по инструкции.

– Багира, уточни задачу. Я не…

– Приказ прямого приоритета, «Ищейка». Исполнять. – Голос был стальным, без колебаний. Голос автомата.

Адреналин ударил в виски горьким привкусом. Что-то сломалось. Щёлкнуло. Все его инстинкты, отточенные годами, вопили об одном: ловушка.

И в этот миг на дороге вынырнули фары.

Не минивэн. Два грузовика «Урал» с брезентовыми тентами, идущие быстро, без габаритов.

В наушнике – та же густая, смертельная тишина.

Он оторвал глаз от прицела, инстинктивно рванувшись к кнопке на рации, чтобы заглушить этот бред, этот кошмар…

Удар пришёл сзади. Не со стороны дороги, а из тёмной чащи за спиной. Не выстрел. Тупая, сокрушительная сила в районе левой лопатки, сломавшая рёбра, выбившая воздух из лёгких. Он не крикнул. Только ахнул, и мир перевернулся, полетел куда-то вбок, в чёрную жижу на дне оврага.

Земля ударила в лицо. В ушах звенело. Он попытался перекатиться, дотянуться до штурмовки, но тело не слушалось, было тяжёлым и чужим. Сквозь пелену в глазах он увидел чьи-то ноги. Армейские берцы, заляпанные той же грязью. Они медленно, неспешно подошли к нему, остановились в сантиметре от лица.

Последнее, что он успел осознать – странное чувство. Не страх, а дикое, всепоглощающее недоумение. Почему?

Темнота нахлынула не сразу. Сначала она стёрла краски, потом звуки. Последним исчез холодный привкус крови и предательства на языке.

Глава 1. Фермер.

Солнце в Заовражье было особенное – незлое, но безучастное. Оно не грело, а лишь подсвечивало унылую ноябрьскую реальность: голые ветлы, пожухлую траву на покосившихся заборах, серое небо, прилипшее к самым макушкам сосен. Воздух пах дымом из печных труб, прелыми листьями и вечной сыростью от ближнего карьера.

Ратмир Дроздов шёл по границе своего участка неторопливой, размеренной походкой фермера. В руках – не автомат, а секатор. Не для дела, просто чтобы руки не пустовали. Ветхий кирпичный дом позади него молчал глухими, запылёнными окнами. Сарай с просевшей крышей стоял боком, будто отворачиваясь от мира.

Он делал это каждое утро. Обход. Ритуал. Попытка вбить в подкорку новые маршруты, новые ориентиры. Тут – яблоня. Там – столб с обрывком провода. За плетнём начинается ничейный пустырь, поросший бурьяном и ржавым металлоломом.

Мозг послушно фиксировал. Но где-то глубже, в тёмных, недоступных закоулках памяти, шевелилось иное чутьё. Что-то, что автоматически оценивало местность с других позиций: укрытия, сектора обстрела, пути отхода.

Ратмир остановился, прикрыл глаза. Вдох. Выдох. Доктор в военном госпитале говорил: «Вам нужно заново научиться жить в тишине, Александрыч. Ваша война кончилась». Он почти поверил. Почти.

Открыв глаза, он заметил сломанную ветку на молодой сосне у забора. Слом был свежий, белая древесина ярко выделялась на фоне серой коры. Ветка висела в неестественном положении – её не ураганом вывернуло, её отодвинули. Аккуратно, чтобы пройти.

Ратмир замер, не меняя позы. Взгляд скользнул по пустырю. Камень, лежавший у края старой колеи, был сдвинут на несколько сантиметров. На нём не было мха с той стороны, которая теперь смотрела вверх.

Следы. Профессионального наблюдения. Не охотника – те топчутся громко, пахнут махоркой и собаками. Эти были тихими, как тени. И приходили не раз.

Тихая волна ярости, холодной и острой, подкатила к горлу. Он её подавил. Загнал глубоко внутрь, туда, где копилось всё остальное: обрывки ночных кошмаров, невнятное чувство потери и постоянный, фоновый гул тревоги. Он повернулся и пошёл дальше, к калитке, ведущей на деревенскую улицу.

У калитки его поджидал Виктор, известный на всю округу как Витька-Правдолюб. Он сидел на обледеневшем колодце, кутаясь в прожжённую ватную куртку, и сосредоточенно тянул из горлышка пластиковой бутылки что-то мутное. Увидел Ратмира, хмыкнул.

– Опасаешь границы, хозяин? – просипел Витька. Голос у него был проржавевший, как эта калитка. – Зря. От супостата забор не спасёт.

– С добрым утром, Виктор, – нейтрально отозвался Ратмир, делая вид, что проверяет замок.

– Какое уж тут доброе, – Витька махнул рукой в сторону леса за околицей. – Опять они, стервецы, по ночам шляются. Землю топчут.

– Кто «они»?

– Охотнички чёрные, – Витька таинственно понизил голос, хотя вокруг кроме них ни души не было. – Не по кабану, не по зайцу. Без собак, без фонарей. Как тени. Я, бывало, с похмелья ночью у сарая курю – вижу. Идут бесшумно. И не в лес, а вдоль опушек, к «Яме» голубой да к тем развалинам старым.

Ратмир перестал возиться с замком.

– Может, грибники?

Витька фыркнул так, что чуть не упал с колодца.

– В ноябре? Грибы у них в голове. Нет, Александрыч… – Он наклонился ближе, и Ратмир почувствовал тяжёлый запах перегара и немытого тела. – Они не по зверю ходят. По людям. Чую.

В этой пьяной чуйке было столько искренней, животной уверенности, что по спине Ратмира пробежали мурашки. Не страх. Узнавание. Его собственные, затоптанные инстинкты пронзительно взвыли в унисон с этим бредом пьяницы.

Витька вдруг посмотрел на него не пьяными, а какими-то удивительно ясными, тоскливыми глазами.

– Я ведь тоже служил, Александрыч. В Афгане. Знаю, как пахнет чужая засада. Ты тут один, как перст. И пахнешь от тебя… одной бедой. От греха подальше.

– И чего им в развалинах нужно? – спросил Ратмир, стараясь, чтобы голос звучал просто из любопытства, игнорируя последнюю фразу.

– А хрен их знает, – Витька отхлебнул из бутылки, сморщился, и взгляд снова стал мутным. – Место проклятое. Ещё при советах там что-то секретное копали. Потом бросили. А нынче… – Он оглянулся и прошептал так тихо, что Ратмир прочитал слова по губам больше, чем услышал: – Говорят, Волков там свой склад новых делишек держит. Не легальный. Того… что со старых армейских складов списывают.

Полковник Волков. «Хозяин» района. Ратмир видел его однажды на сельском сходе – грузный, с лицом каменного идола, в дорогой дублёнке поверх камуфляжной формы. Смотрел на всех свысока, как на подчинённых.

– Спасибо, что предупредил, Виктор, – Ратмир кивнул и потянулся к калитке, давая понять, что разговор окончен.

– Да не за что, – Витька отмахнулся, уже теряя интерес. – Ты только не суйся, слышь? Кто не суётся – тот долго живёт. А ты, я гляжу, из любопытных.

Ратмир вышел на улицу, оставив пьяницу на колодце. Слова «чёрные охотники» и «не по зверю» отдавались в его висках назойливым эхом. Он поднял голову, вгляделся в серое небо, в голые ветви деревьев. Покой Заовражья был обманчив. Под тонкой коркой обыденности здесь что-то гнило. Что-то, что оставляло свежие следы у его забора и бродило по ночам у старых развалин.

И он, Ратмир Дроздов, бывший майор с провальной операцией в прошлом и дырой в памяти вместо биографии, почему-то оказался в самой гуще этого тихого гниения. Не случайно.

Он повернулся и медленно пошёл обратно к дому. Секатор в его руке вдруг показался смехотворно беспомощной игрушкой. Инструмент садовника в руках палача. Или наоборот? Он сжал рукоять, и сухожилия на тыльной стороне ладони выступили белыми верёвками. *Тело помнило другой вес, другую балансировку. Вес «Стечкина» с глушителем.

Рука сама потянулась к пояснице, к тому месту, где раньше лежала кобура. Нащупала только толстую ткань рабочей куртки

В доме было тихо и пусто. Тишина снова обволакивала его, но теперь она не была мирной. Она была настороженной, выжидающей. Как перед выстрелом.

Он подошёл к окну, выходящему на ту самую сосну со сломанной веткой. И простоял так долго, не двигаясь, глядя в серый день глазами человека, который смотрит на мир в одиночку, хотя смутно чувствует, что когда-то смотрел на него в четыре глаза. Он забыл почти всё, кроме одного – как ждать приближающейся бури.

Глава 2. Тело.

Весть пришла не с криком, а с ворчанием. Ратмир услышал её сквозь сон – гулкий перегарный голос Витьки за окном, перебиваемый сиплым басом участкового. Он встал с дивана, на котором задремал в одежде, и подошёл к окну.

По улице, петляя между колеями, тащился «УАЗик» Родионова. За ним, пошатываясь, брел Витька-Правдолюб, размахивая руками. Машина резко свернула к выезду на просёлочную дорогу, ведущую к карьеру. Витька остановился, почесал затылок и поплёлся обратно к своей хате.

Сердце у Ратмира забилось чаще. Не страх – та самая предбоевая готовность, которая жила в клетках, не спросив разрешения сознания. Он натянул куртку, взял с вешалки старый, но крепкий бинокль «Цейс» и вышел.

Он не пошёл по дороге. Он двинулся лесом, параллельно колеям. Ноги сами нашли тропку, тело пригнулось, хотя необходимости в этом не было. Через десять минут он был на пригорке, поросшем чахлыми соснами. Отсюда открывался вид на «Голубую яму».

Водоём был похож на огромную, неправильной формы лужу. Вода в нём даже в ясный день казалась неестественно тёмной, почти чёрной из-за голубой глины на дне. Сейчас, под низким серым небом, она была цвета свинца.

У самого края карьера, на узкой полоске гальки, стоял «УАЗик». Рядом с ним – фигура в тёмно-синей полицейской куртке, Родионов. Он что-то записывал в блокнот, лениво поглядывая на воду, где возле старой, полузатопленной коряги колыхалось какое-то тёмное пятно.

Ратмир поднял бинокль, настроил резкость.

Пятном оказался человек. Мужчина. Лицом вниз, в застиранной спортивной куртке. Тело поддерживало на плаву что-то под ней – воздух в одежде или, что вероятнее, газы разложения. Оно медленно вращалось на слабом течении, и Ратмир поймал в линзы бледное, раздувшееся лицо. Молодое. Лет двадцати пяти.

Родионов оторвался от блокнота, взял с багажника длинную палку с крюком на конце – багор, старый, ржавый. Лениво, без особого усилия зацепил им куртку и потянул к берегу. Тело неохотно поддалось, заскребло по гальке. Участковый наклонился, перевернул его на спину.

И тут Ратмир увидел.

На шее трупа, чуть ниже линии челюсти, отчётливо проступал широкий, неровный синяк. Багрово-лиловый, с чёткими отпечатками пальцев и характерным полумесяцем у основания скулы. Отёк уже начал спадать, но рисунок был читаем, как учебная схема.

Медвежьи объятия.

Стандартный армейский приём удушения сзади. Не уличная драка, не бытовая поножовщина. Работа профессионала. Тот, кто это сделал, знал, как обхватить шею предплечьем и бицепсом, как правильно надавить, чтобы перекрыть сонную артерию, а не трахею. Быстро. Тихо. Эффективно.

Ратмир почувствовал, как у него свело челюсть. Воздух в лёгких стал густым, как сироп. Перед глазами на секунду проплыла картинка – не память, а её отголосок: чья-то мощная рука в камуфляжном рукаве, впивающаяся в горло. Свой собственный хрип.

Он опустил бинокль, сделал глубокий, шумный вдох. Не сейчас. Не здесь.

Внизу Родионов закончил осмотр. Он даже не накрыл лицо. Просто пнул багор в сторону, достал из машины связку оранжевых пластиковых лент и начал небрежно огораживать ими место, где лежало тело. Дело сделано. Можно ждать бригаду из райцентра.

Ратмир отполз от кромки пригорка и встал. Спина была мокрой от холодного пота. Он шёл обратно лесом, не видя тропы. В голове стучало одно: армейский приём, армейский приём, армейский приём.

Кто был этот парень? Почему его убили как диверсанта на нейтральной полосе? И почему выбросили в «Голубую яму», словно мусор, прямо под носом у бывшего спецназовца ГРУ?

Вернувшись в дом, он первым делом подошёл к шкафу в прихожей. На верхней полке, за стопкой старых газет, лежала папка. В ней – несколько вырезок из районной газеты «Заря» за последний год. Он редко их пересматривал – это было частью легенды, попыткой вжиться в роль местного. Но теперь ему нужно было искать.

Он листал пожелтевшие страницы, пока глаза не наткнулись на заметку в уголке. «Пропал без вести». Фотография молодого мужчины в камуфляжной форме, неулыбчивого, с прямым взглядом. Алексей Ковалёв. Сержант срочной службы. Проходил службу на складе №517. Не вернулся из увольнения год назад. Считался дезертиром.

Ратмир положил вырезку на стол рядом с воображаемым синяком на воображаемой шее. Совпадение? Слишком стерильно. Слишком… знаково.

Склад №517. Тот самый, которым теперь заправлял Волков.

Он подошёл к окну. День окончательно померк, превратившись в ранние сумерки. Где-то там, у «Голубой ямы», теперь мерцали синие мигалки. Приехали «те» из города.

Ратмир потёр лоб. В висках пульсировала знакомая, тупая боль – предвестник мигрени, которая всегда приходила, когда он пытался насильно выудить из памяти хоть что-то связное. Но сейчас вместе с болью приходило и другое. Холодное, ясное понимание.

Его затворничество, его тихая война с собственной головой – всё это кончилось. Кто-то начал другую войну. Совсем рядом. И первая жертва уже лежала на галечном берегу с отметиной на шее – отметиной из его же прошлого.

Он повернулся, взгляд упал на дверь сарая. На потайной люк под верстаком. На планшет, который он не мог открыть.

– Ладно, – тихо сказал он пустому дому. – Значит, так.

И впервые за много месяцев в его глазах, помимо усталости и пустоты, появилось что-то ещё. Острый, сфокусированный интерес. Интерес ищейки, учуявшей свежий след.

Глава 3. Тайник

Сарай пах старым деревом, мышами и масляной тряпкой – запах, который Ратмир научился считать своим. Он щёлкнул выключателем. Лампочка под потолком, без плафона, мигнула и загорелась жёлтым, скупым светом, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. В углу стоял верстак, заваленный инструментом: разводной ключ, пассатижи с облупившимися ручками, банки с гвоздями и саморезами. Ничего лишнего. Всё как у настоящего фермера-отшельника. Всё, кроме тяжёлого ящика с подшипниками, стоявшего у самой ножки.

Ратмир откашлялся – в горле запершило от пыли. Он упёрся плечом в ящик, сдвинул его с привычного, въевшегося в грязь места. Под ним в полу зиял люк – не мастерски скрытый, а просто притоптанный, засыпанный опилками и трухой. Крышка из толстой фанеры, обитая по краям полоской резины от старой тракторной камеры. Он подцепил её монтировкой, почувствовал, как напрягаются мышцы спины, и потянул на себя.

Древесина с глухим стоном оторвалась от глины. Внизу открылась квадратная яма. Чёрная, сырая, пахнущая могильным холодом. Ратмир опустился на колени, протянул руку в темноту и нащупал на боковой стенке первую железную скобу – ржавую, но надёжную. Импровизированная лестница. Он замер на мгновение, прислушиваясь. В ушах стоял высокий, едва слышный звон – тот самый, что всегда приходил в полной тишине. Тишина в сарае была ненастоящей. За ней прятался гул – отдалённое эхо выстрелов, криков, грохота техники. Фантомный шум его отменённой жизни.

Он ступил на первую скобу. Ещё одна. Ещё.

Внизу было тесно. Укрытие высотой чуть больше метра, выкопанное наспех, но с расчётом. Он согнулся в три погибели, запустил руку в знакомую щель между кирпичами, нащупал коробку спичек. Шик – и колеблющийся оранжевый свет озарил крошечное пространство. Воздух пах землёй, холодным металлом и… чем-то ещё. Озоном. Застоявшимся электричеством.

Тайник был прост до аскетизма. Ни оружия. Ни патронов. Ни стопок валюты, как в дешёвых боевиках. Напротив него, прислонённая к земляной стене, лежала одна-единственная вещь.

Планшет в ударном, противоударном корпусе цвета хаки. Тактический, военного образца, пяти-шестилетней давности. На его лицевой панели, помимо потускневшего экрана, был едва заметный прямоугольник биометрического сканера и крошечное отверстие микрофона.

Ратмир взял его в руки. Пластик был прохладным, шероховатым, с несколькими свежими царапинами. Вес – ощутимый, уверенный, около килограмма. Знакомый до боли. Вес разгрузки. Вес снайперской винтовки. Вес ответственности. Пальцы сами собой, без команды, легли на боковые грани особым захватом – большие пальцы сверху, указательные вдоль рёбер. Мышцы помнили. Они помнили, как держать это устройство в тряске бронетранспортёра, как прикрывать его от песчаной бури, как быстро извлекать из кобуры на разгрузочном жилете.

Он сел на корточки, поставил планшет на колени. Сердце колотилось где-то в районе горла, учащённо и глухо. Он приложил большой палец правой руки к сканеру.

Экран вспыхнул тусклым синим светом. Появилась надпись без заставок, аскетичным системным шрифтом: «Биометрическая идентификация: ДРОЗДОВ, Р.А. Подтверждена.»

В груди что-то ёкнуло – не радость, а короткое, резкое спазматическое сжатие. Имя. Его имя. Подтверждено. Машина узнала его. Он всё ещё существовал для этой железяки. Для мира, который он забыл.

Но экран не разблокировался. Вместо этого холодным зелёным шрифтом выплыла новая строка:

«Требуется вторичная аутентификация. Голосовой ключ.»

Вторичная аутентификация. Голосовой ключ.

Ратмир замер. В голове – не пустота, а белый шум, в который вплетались обрывки радиообмена, шипение помех, чьи-то неразборчивые команды. Он должен был сказать что-то. Особую фразу. Ту самую, которую придумал когда-то, в здравом уме и твёрдой памяти, чтобы защитить самое важное от самого себя. От того себя, который может превратиться вот в это: в пугливого зверя в норе, не помнящего пароля от собственной жизни.

Он сглотнул. Звук был сухим, громким в замкнутом пространстве.

– Открыть, – хрипло прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим, осипшим от неиспользования.

Никакой реакции. Только мигающий курсор в строке ввода, равнодушный и требовательный.

– Разблокировать. Доступ.

Тишина. Даже системного звука ошибки не последовало.

– Пароль… – он замялся, лихорадочно роясь в подкорке. – «Перевал». «Факел». «Чёрный тюльпан».

Молчание. Абсолютное. Машина просто ждала. Она была терпеливее его. Она могла ждать вечность.

Ратмир сжал веки так сильно, что в глазах заплясали багровые круги. Он давил на память, как на воспалённый нерв, пытаясь выдавить хоть что-то внятное. Всплывали обрывки без связи. Запах пороха «Вихря». Холодная сталь приклада СВД. Вибрация вертолётных лопастей «Ми-8», от которой дрожали внутренности. Песок на губах. Чей-то смех рядом, точно такой же, как его собственный, но чуть более высокий. Близнец. Мирослав. Призрак.

Но не слова. Ни одного нужного, заветного слова.

Отчаяние подступило тошнотворной, горячей волной, подкатило к самому горлу. Оно было знакомым, почти родным. Его ежедневный спутник. Вот он, ключ. Физический, осязаемый ключ от его прошлого, от его преступлений, его побед, его причин жить и убивать. В его руках. И он не мог повернуть его, потому что забыл форму бородки. Забыл, каким человеком был тот, кто придумывал этот пароль.

Ярость, внезапная и слепая, ударила в виски. Он не сдержался – ударил кулаком по сырой земляной стене. Глухой, мягкий удар. Рассыпчатая глина посыпалась ему на рукав, забилась под ногти.

– Да что же ты за сволочь такая?! – прошипел он в пустоту, глядя на немое, тупое устройство. Его голос сорвался на крик, но крик получился сдавленным, утробным. – Что ты там хранишь, а? Что я такого положил, что теперь самому себе не могу сказать?!

Планшет молчал. Его молчание было самым изощрённым издевательством. В нём была вся суть его нынешнего существования: он был сейфом, хранителем тайны, от которой отрёкся его же собственный разум.

Ратмир тяжело дышал, прислонившись лбом к холодной глине. Пахло землёй. Всегда, везде – землёй. В операциях он закапывался в неё, становился её частью. В этой деревне он в ней копался, пытаясь что-то вырастить. Земля была константой. Она принимала всё: семена, пули, кровь, трупы, секреты. Она не спрашивала паролей.

Он потянулся и резко дунул на спичку. Тьма нахлынула мгновенно, густая, тяжёлая, почти осязаемая. Она поглотила его, придавила к земляному полу. Он не шевелился, сидел в ней, прислушиваясь к бешеной дроби своего сердца. В такие моменты, в полной сенсорной изоляции, из глубин иногда выползали не образы, а тени ощущений. Фантомные боли ампутированной памяти.

…Тряска в кузове. Чей-то голос в наушниках. Не его, не радиста. Женский. Спокойный, чёткий, без эмоций. Говорит не с ним. Докладывает кому-то на чистом, почти стерильном русском: «…готов подтвердить. Досье физически в руках. Оригиналы. Нужна чистая эвакуация…»

…И тут же, поверх этого, его собственный внутренний голос, торопливый, срывающийся, на грани паники: «…нужно скопировать. Спрятать. Если я не вернусь, если меня возьмут… Ключ… только голос. Только она может… Только она…»

Он открыл глаза в абсолютной темноте. Зрачки бессмысленно расширились, ничего не видя. «Только голос». Это было про ключ. Про вторую ступень.

Про неё.

Про Багиру.

Но саму фразу – эту самую, заветную последовательность звуков – он не слышал. Только предупреждение. Только намёк на то, что она как-то к этому причастна. Как спаситель? Как страж? Или как тюремщик?

Он чиркнул спичкой снова, ослепляя сам себя. Схватил планшет, зажал его под мышкой и полез обратно по скобам, задыхаясь от непривычной нагрузки и адреналина. Выбрался из ямы, захлопнул люк, с силой задвинул ящик на место. Действовал на автомате, как запрограммированный.

В доме он поставил планшет на кухонный стол, заваленный немытой кружкой и хлебными крошками. Сесть напротив. Уставился на него, как на сложнейшую шахматную позицию, в которой он играл сам против себя. Биометрия прошла. Значит, устройство признало в нём Ратмира Дроздова. Значит, тело его – то же. ДНК та же. Отпечатки. Но вторая ступень была там, куда он не мог дотянуться. В содержимом его черепа. В личности. В той части, которую кто-то или что-то эффективно стёрло.

Он провёл ладонью по лицу, почувствовав щетину и влажную кожу. Усталость накатывала теперь костной, всепроникающей тяжестью. Но за ней, как из-под спускового крючка, выпрыгнула холодная, отточенная, рациональная мысль.

Если ты спрятал это так надёжно, с двойным замком, с привязкой к голосу… Значит, содержимое было не просто важным. Оно было смертельно опасным. Не для него. Для кого-то другого. Для кого-то очень могущественного. И этот кто-то, возможно, уже знал или догадывался о существовании этого планшета. А теперь, после сегодняшнего утра, этот кто-то мог знать и то, что Ратмир Дроздов вышел из своей раковины. Что он наблюдал. Что он заинтересовался.

Ратмир встал, кости похрустели. Подошёл к окну. На улице была кромешная тьма, деревенская, непроглядная. В одном из домов вдалеке тускло светилось окошко – у Анисьи, старухи-соседки, она не спала до поздней ночи. Больше ни огонька. Заовражье спало сном праведников и пьяниц.

А он стоял и смотрел в чёрное стекло, за которым слабо отражалась его собственная бледная, невыспавшаяся физиономия с тёмными провалами вместо глаз. И чуть дальше, в отражении, – тусклый прямоугольник планшета на столе.

Два трупа. Два секрета. Один в мутной воде «Голубой ямы», уже начавший разлагаться. Другой – в холодном пластике и кремнии, мёртвый без пароля.

И оба, он чувствовал это каждой порой, каждым инстинктом, уцелевшим после катастрофы, были адресованы лично ему. Первое послание только что выловили. Второе лежало перед ним, немое и насмешливое.

Оставалось ждать третьего.

Глава 4. Встреча

Лесная просека была его местом силы. Не в эзотерическом смысле – в тактическом. Отсюда, с пригорка под старым, скрюченным дубом, он видел все подходы к своему дому: и просёлок, и тропу из деревни, и лощину, по которой мог подкрасться непрошеный гость. Здесь он приходил, когда сны становились слишком яркими, а стены дома начинали давить. Здесь было проще дышать.