Неуставняк-1. Книга 1

– Реже шаг!

Сержант замедлил движение, но бега не прекратил.

– Ну что, дочки, надо отдохнуть и поменять прокладки?! Рота! Шагом! Арш!»

Резко спадает напряжение, и ноги тут же становятся ватными – мы, словно больные диареей, вжав в себя зад, начинаем шаркать ногами, как сводный взвод ветеранов престарелых домов.

– Команда была «Шагом!», а не «Ползком!»! – Завидовать энергии нашего прапорщика нет сил, а он не унимается. – Раз! Раз! Раз! Два! Три! Ногу поднять! Не шаркать! Щас пойдём в обратном направлении, чтобы исправить писаное!

Мы стараемся заставить наши непослушные ноги сделать нормальный шаг, даже не строевой, а просто нормальный – не выходит.

– Ро-та-а! Стой!

От остановки картинка видимой местности не перестала скакать и болтаться, а наполнилась радужными кругами, которые, распадаясь, на краю взгляда превращались в чёрные точки.

Встали, нас качает – будто штормит, дыхание сродни пару разгоняющегося паровоза. Очень охота согнуться и, упёршись ладонями в коленки, стоять, чтобы дышать, дышать, дышать.

– Так, бойцы, оправиться17! Кому надо, перевязать портянки.

Мне надо – в сапоге уплотнённая ветошь, сжавшая пальцы и намявшая ступню.

Руки от бега устают тоже, но главное – это ноги: мышцы напряжены, и поднять ногу, чтобы освободить её от сапога, кажется невозможным. Мы, наступая на пятки собственных сапог, спихиваем их и стараемся прямо на асфальте перебинтоваться портянками – нагнуться, чтобы подхватить портянку, нет сил, пальцы не слушаются, а сломавшийся вестибулярный аппарат заваливает на бок…

Не знаю, как у других, но метод одевания портянок по-штурмовому позволил мне отдохнуть лишнюю минуту, хотя упорство иных заслуживало аплодисментов!

Спасибо тебе, недобрый сержант, за твой урок по одеванию в первый день нашего знакомства!

– Ну что? Оправились! – прапорщик обратился к нам, но ответа явно не требовал. – Сейчас после интенсивного бега следует интенсивно отдохнуть. Всем присесть! На корточки.

Примером для нас служил сержант, и мы, как и он, присели, при этом следовало выпрямить спину, а кисти рук, подняв, сцепить в замок за головой.

– Гуськом! До следующего каштана, первая шеренга! Шагом! Арш!

Сержант, вприсядку – как в танце, принялся умело выбрасывать ступни ног в сторону и вперёд. У него это получалось лихо. Первая шеренга помчалась за ним.

– Вторая шеренга, марш! – Прапорщик нарезал интервалы по три метра.

– Третья шеренга, марш! – И наша шеренга, превратившись в гусей, погнала себя вперёд.

На тренировках в секции нам иногда приказывали идти гусиным шагом, но там можно было немного и посачковать – достаточно приподнять свой зад и перейти на ходьбу на полусогнутых. А тут нет: «Высоко сижу, далеко…» – груз каждого должен быть одинаков, а твои претензии – лишь собственная блажь.

– Гуськом! Гуськом, команда была. Так! Кто устал, может прыгать по-лягушачьи!

«Ура! Прыгать легче!» – быстро начинаю соображать и, резко подавшись вперёд, прыгаю. Руки, как маятник, рвутся назад, чтоб помочь выбросить тело: «Ура! Так легче!»

– А кто разрешил руки с затылка снимать!?! Руки всем на затылок! Что?! Кто‑то не слышит!?! Сейчас повторим! Потренироваться решили!?! – Раздражённый голос прапорщика напоминает раздосадованного родителя, когда его не слушает ребёнок.

Мы быстро решаем, что не стоит ему сейчас докучать, и следующий прыжок делаем с застёгнутыми на затылке руками. Теперь прыжок получается меньше шага, но всё же при прыжке кровь из верхнего отдела ноги смогла перелиться в нижний, и напряжение мышц голени ослабло, что принесло некоторый успокаивающий эффект. Нам нельзя не выполнить этого упражнения, а то придётся его повторять снова и снова, но нам позволено менять шаг, и только теперь ты понимаешь значение поговорки «Хрен редьки не слаще».

Так и стали мы вразнобой пробираться до цели. Мы словно играли в салочки: тот, кто салит – тот лягушка, кто убегает – тот гусь. Сраных двадцать пять метров мы преодолевали минуты три. Кто-то заканчивал это упражнение ползком на коленках, а кто-то, ковыляя по-гусиному, опирался то на правую, то на левую руку, но нарушить строй никто не отважился. Прапорщик оценил наше стремление к цели, и повтора не последовало

– Ну что?! Отдохнули? – В его голосе нет ни сострадания, ни издёвки. – Рота! В колонну по три разобраться. – Быстрее! Быстрей! Рота! Бего-о-о!

«Боже, какой «Бего-ом?!». Куда «…Арш!»? Он что, с ума сошёл?! Куда бежать?! А ноги?!» – пока эти, и не только, мысли роились в голове, руки сами согнулись в локоточках, тело подалось вперёд, и по команде «М-арш!» ноги сделали первый шаг, и бег начался снова.

Бежать было невообразимо трудно, но прицельная мушка вела вперёд, и мы, как заколдованные, двигались за ней. Дыхания не хватало, лёгкие готовы были выпрыгнуть изнутри, глотка и нёбо пересохли. Ноги уже не поднимались, а только скользили вдоль земли. Шаркать уставшими ногами неэффективно – это создаёт дополнительное трение, а оно влияет на скорость. От усталости все сгорбились, это не уменьшало сопротивление воздуху, просто так проще – согнутое и выдвинутое вперёд тело влечёт за собой ноги, которые требуется только переставлять. Держать прямо голову уже не удаётся, мышцы шеи по какой-то причине тоже устали, но и на грудь её не положить, так как согнутая шея сразу уменьшит дыхательный проход. Вот и бежим сгорбленными с качающимися из стороны в сторону головами. А раз голова опущена, то смотреть приходится только под ноги, но это занятие утомительное, и притом, не видя перед собой цели, приходится поднимать глаза, закатывая их прямо под брови.

Бег закончился возле нашего расположения. Остаток расстояния до плаца мы проследовали пешим шагом, чтоб восстановилось дыхание, а уставшим нашим мышцам дать вдоволь кислорода. При этом начинали болеть и шея, и глаза.

– Раз! Раз! Раз, два, три! – Прапорщик решил нас приободрить, чтоб придать нашему строю более организованный вид. – Подтянись! Раз! Раз! Раз, два, три!

Мы прошли в сторону плаца уже половину расстояния, и эта команда напомнила, что мы всё ещё в строю. Задние зашаркали ногами и стали подтягиваться, а передние начали перестраивать свой шаг, чтоб снова двигаться в ногу.

– Раз! Раз! Раз, два, три! Рота, смирно! – Прапорщик явно издевался.

Нам следовало перейти на строевой шаг, а руки прижать вдоль тела по бокам. Ногу требовалось поднять на положенные десантные тридцать пять сантиметров.

«Боже! Это конец! Какое смирно! Мой живот!!! А-а-а!» – Мышцы живота были так натянуты, что поднять ногу выше половины голенища впереди идущего не получилось. Многое я произношу мысленно, и если вы сообразительны, то сможете сами отличить сказанное от подуманного.

– Равнение! На! Право! – Прапорщик шагал впереди строя, прижав руки вдоль тела и повернув голову направо.

Мы выполнили данную команду, при этом, видя перед собой пример командира, так же, как и он, при повороте склонили голову чуть вперёд – строй поплыл, чеканя шаг, шторм плеч прекратился. На берегу стоял майор в кителе под портупеей и отдавал подразделению честь.

– Вольно! – послышался голос незнакомого командира.

Старания прошли даром – ему явно не понравилось наше прохождение перед ним, так как команда «Вольно!» прозвучала замученно поздно, когда мы уже входили на плац.

– Вольно! – спопугайничал прапорщик, и мы, ослабив шаг, повернули головы вперёд.

Послабление было недолгим – по входу на плац, нас вновь заставили перейти на строевой шаг, и мы, кто как, высоко поднимая ноги, проследовали к свободному месту.

В это время на плацу стояли четыре подразделения: два крупных, наверное, роты, и пара мелких – по взводу.

Те, кто уже находился на плацу, приняв стойки, производили замысловатые движения, похожие на тренировку каратистов. Перед каждым подразделением стоял старший командир по форме одежды номер два и, умело двигая телом, бил ногой или рукой в воздух, предполагая, что именно там находится его противник, а остальные с заметным запозданием повторяли за ним движения на счёт, который он произносил. Дойдя до Пятнадцать18, все вставали в полный рост с опущенными вдоль тела руками и нешироко расставленными ногами. Только у одного взвода получалось всё чётко и слаженно, движения остальных походили на проветривание потёртостей с потугами на выбивание виртуальных ковров.

– Разойдись!.. Рота-а! Для выполнения спецкомплекса десантника ста-но-вись! – Используя свои руки как указку, прапорщик быстро расставил нас по местам.

Его лужёная глотка, словно невидимая сила, двигала нами в угоду ему одному. Все встали как на шахматной доске, но каждый из нас занимал только белые клетки, а чёрные предназначались для воображаемых противников, которых мы должны были бить всеми своими конечностями, подглядывая за движениями командира.

– Стойку принять! – Прапорщик отставил в сторону ногу и, слегка присев в коленях, согнул руки в локтях. – Спецкомплекс номер «Раз» начинай! Делай раз!..

Рота повторяла за ним, делая раз, делая два, делая три и так далее. Упражнение заканчивалось после счета «пятнадцать», при этом все вновь стояли в начальной позе. Во время этих мудрёных выбрасываний рук и ног мы постоянно крутились, перемещаясь из одной клетки нашей шахматной доски в другую, а иногда и отступали, чтоб затем нанести сокрушающий удар рукой или ногой, но конец упражнений опять встречали в начальной позе и каждый в своей клетке.

– Чёрт побери, это круто! – Я не занимался запрещённым в наше время каратэ, но меня всегда влекла загадка этого спорта. – Вау! Я изучаю боевое каратэ!

Мы раз пять повторили спецкомплекс номер «Раз» и после этого строем пошли в расположение умываться. Удивительно, но после зарядки на плацу нас не погнали на спортгородок заниматься на силовых тренажёрах. Двигаясь под командованием только сержанта на отрезке в триста метров, который отделял плац от расположения роты, нам пришлось трижды идти смирно с равнением «На! Лево!». Причём все начальники, которым мы отдавали честь, были не ниже майоров.

– И откуда их столько понабралось? – подумал я, когда мы в четвёртый раз, распрямив спину, отдавали в строю честь уже подполковнику.

При построении на завтрак сержант объявил, что ему будет жалко расстаться с отдельными личностями, так как сегодня всех распределят по подразделениям, но обещал рассказать нашим будущим младшим командирам обо всех замеченных у нас качествах и достоинствах. Моё сердце вновь сжалось: снова менять обстановку, снова приспосабливаться, и снова ты в тылу врага, и снова надо будет выжить!

Ясное небо покрылось пеленой неизвестности, и грозовые порывы ветра начали забираться за шиворот, чтоб заморозить спину. Завтрак прошёл, но предстоящая перемена не дала нормально пережёвывать пищу, так как всё новое пугало, омрачая только что начавшие вырисовываться горизонты. Много каши осталось у нас в тарелках, зато свиньи19 были счастливы, и это дало им повод потолстеть ещё на несколько незапланированных граммов.

Мы не ходили ещё в наряды, но уже знали, что весь остаток пищи и очистки корнеплодов отправляются в местный свинарник, куда за никчёмностью ссылаются недостойные солдаты.

После завтрака без перекура нас повели на плац, где плотной кучей стояли офицеры и слушали подполковника, который им что‑то втолковывал, но это нас не касалось, и наш сержант провёл роту на левый край плаца, где мы замерли в ожидании дальнейших распоряжений командиров.

После небольшого совещания офицеры разошлись по своим подразделениям. К нам пришли три капитана, четыре прапорщика, одного мы видели на зарядке, и майор, которого довелось приветствовать после нашего кругового галопа.

Майор встал перед строем и объяснил, что от нас требуется. В его руках был список, согласно которому каждого из нас назначали в определённую роту батальона. Как оказалось, всё это время мы находились в первой роте, а приписали меня, Чалого, Андреевского и Костю в четвёртую. Организованными отрядами нас развели по новым подразделениям, где, в свою очередь, мы были распределены повзводно – я, Андреевский и Чалый попали во второй, а Костя – в третий.

После распределения роты обрели иной порядок построения, чем ранее – упорядоченным гуртом. Теперь рота стояла не единой коробкой, а повзводно. С правой стороны колонны размещался командир роты, слева от него друг за другом стояли два офицера – заместитель командира роты и замполит. Далее налево – командир первого взвода и за ним – прапорщики этого взвода. Потом сержанты взвода и слева от них – сам взвод солдат, стоящих по фронту человек десять, а в глубину – по трое. После первого взвода на расстоянии в два шага стоит командир второго взвода, и далее всё повторяется. Всего рот в батальоне четыре, в каждой по три взвода, но были ещё и отдельные взвода – комендантский и ремонтный.

Кроме того, на тот момент к батальону приписали взвод переменного состава негодников – тех солдат, которым по разным причинам остаться в десанте было не суждено. Их до поры до времени консервировали в нашем батальоне, собирая урожай со всей дивизии в целом.

Наш взвод возглавляет прапорщик, слева от него стоит сержант со смуглой, словно загоревшей на юге, кожей. Его рост дотягивает до положенных ста семидесяти четырёх сантиметров, но он приземист, и по этой причине кажется ниже всех.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – По центру плаца стоял майор и отдавал команды.

Голос был настолько громок, что казалось, будто вещает не он, а репродуктор – его усилило многократное эхо от казармы нашей части, выходящей фасадом на плац, и казармы понтонёров, находящейся с тыла за искусственным забором из кустарника. Все напряглись и выполнили команду. Майор взял руку под козырёк и, убедившись, что его команда выполнена, повернулся перед строем кругом. У него это вышло великолепно. Далее он по кратчайшему пути ринулся, печатая шаг и не опуская от козырька правой руки, в сторону просторной трибуны, на которой стоял подполковник. В отличие от марширующего высокого красавца тот был немного грузен телом.

– Товарищ подполковник! – Приставка «под» словно не прозвучала, а была скомкана так, что перед нами стоял полковник с потерянными на погонах звёздами. – Батальон связи сорок четвертой учебной дивизии построен! Заместитель командира батальона майор…

– Здравствуйте, товарищи! – раздался голос командира части.

– Здравия желаем, товарищ под… полковник! – Приставка «под», словно осой, ужалила каждого в язык, и наше дружное приветствие распалось на блеянье баранов.

– Здравствуйте, товарищи! – Командир части решил повторить своё приветствие.

Зам стоял, не шелохнувшись, его поза полностью соответствовала стойкости оловянного солдатика. Командир части, так же невозмутимо стоя на трибуне, держал руку под козырьком. Времени у обоих было явно в достатке, и никто никуда не торопился.

Мы, неоднократно поправляясь и подтачивая слово «подполковник» к своему языку, дружно отвечали на его: «Здравствуйте, товарищи!».

Наконец, после раза десятого, уразумев, как правильно сказать, мы смогли произнести заветную фразу.

– Здравия желаем, товарищ подполковник! – При этом приставка «под» была скомкана, но не забыта, что указывало на то, что перед нами стоит действительно подполковник, а не какой‑нибудь там полковник.

– Поздравляю вас с зачислением в нашу часть! И желаю вам успешно пройти обучение в нашем батальоне, чтоб в дальнейшем своим делом подтвердить доблесть и умение связистов‑десантников!

– Ура. Три раза, – полушёпотом подсказал прапорщик на середине речи подполковника.

– Ура! Ура! Ура! – Вороны, сидевшие на верхушках деревьев, в беспорядке взлетели, поддержав нас своим карканьем.

– Батальон! К торжественному маршу!!! Поротно! Первая рота прямо! Остальные на Пра! Во!

Весь батальон пришёл в движение. Конечно, смотреть с трибуны интересней, чем принимать участие в строю – сейчас пока смотреть не на что, но мы обязательно научимся ходить красиво, вот увидите, научимся.

Наша рота прошла два поворота и вышла на стартовую линию, с которой начался не только наш первый торжественный марш через плац, но и новая жизнь – жизнь курсантов учебной десантной дивизии.

К БОЮ!

• (Здесь и в других случаях, не оговорённых мной, при обращении к любому подразделению все должны отвечать, за редким исключением, слаженно и в один голос).

• Бур, Буреть – проявлять неоправданную упёртость в выборе направления выхода из создавшейся ситуации.

• К бою! – интенсивное отжимание в упоре лёжа на кулаках. Поверхность, на которой ты стоишь, в учёт не берётся, а зачастую даже используется как наказание, так как после отжимания в луже или нечистотах даётся пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок для построения в общий строй. Данная команда, поданная старослужащим любого звания, должна выполняться мгновенно. Используется для острастки забуревшего, чтоб тот включил мозги. Является пограничной чертой, после чего идёт физическое уничтожение20 “противника”!

Нашим парадным строем командовал совершенно невысокий майор по фамилии Костин, его заместитель, в пику ему, был высокий и худой.

Расположение роты находилось на втором этаже казармы, который разными подъездами делила с нами третья рота. Первый этаж был поделён на сейфовое хранилище и учебные классы. Фасадом наша казарма выходила прямо на плац. Удобство небольшое, так как всегда на виду, но при выходе с плаца (то есть с каждого построения) нам не требовалось, печатая шаг, нанизывать на сапоги лишние метры до своих расположений, да и на зарядку мы всегда выбегали первыми, а это немаловажные минуты две на заправиться и привести себя в порядок.

После прохождения по плацу рота выстроилась вдоль теперь уже нашей казармы, причём там же, но правее, стояла и третья рота – места хватало всем.

Ротные отцы-командиры, пройдя плац, прямо на марше вышли из строя и проследовали в курилку. Командовать ротой остался высокий широкоплечий старший сержант срочной службы – такой холёный, довольный ариец с малозаметным акцентом и широкой улыбкой дурака.

– Значит так, бойцы, те, кто меня не знает, запомните или сделайте себе зарубку на причинном месте, – он стоял, заведя руки за спину, согнув их в локтях и скрепив ладони в замок, – меня зовут Радвила! Я старшина вашей роты, то есть четвёртой. Всем ясно?!

– Так точно!

– Согласно уставу, при отсутствии в подразделении командиров роты офицерского состава управление ротой переходит старшине роты. Всем ясно?!

– Так точно!

– Нет, видно, не всем! Не слышу единства в голосе! – Он стоял и улыбался, словно нас тут сто клоунов, а он один такой беззаботный зритель. – Всем ясно?!

– Так точно! – мы выдохнули из себя эти слова, чтоб он только стёр свой идиотский улыбон.

– Вот, теперь вижу, что ясно всем. – Но улыбка всё же осталась, и он продолжил. – Сейчас те, кто не знаком со своими командирами, познакомятся, а далее каждый взвод действует по заранее намеченному плану. Гарик, подойди ко мне!

Из строя первого и третьего взводов вышли младшие сержанты и принялись отдавать своим подразделениям команды, а наш младший сержант вялой походкой кавалериста подошёл к старшине, и они начали о чём‑то вполголоса переговариваться. Мы стояли и ждали приказаний.

На душе было тоскливо. За неполных две недели я четыре раза поменял обстановку, и каждый раз приходилось приспосабливаться, чтоб обеспечить себе достойную жизнь или существование. Как здесь? Кто эти парни, стоящие со мной в едином строю? Как я смогу себя показать? Смогут ли они оценить меня по достоинству, и смогу ли я принять их оценку?

Я неоднократно доказывал, что лидер, и мне не пристало ходить под кем-либо. Я могу быть только наверху или не будет никого! Для достижения этой цели можно тратить много времени, но моя натура подсказывает – быстр тот, кто не спешит.

…Однажды в нашей школе возродили УЧКОМ (ученический комитет). Основной задачей комитета было воздействие на отстающих учеников посредством изменения их среды обитания, то есть дома или во дворе. У меня на тот момент была пара двоек по разным предметам и кол по истории. Считая, что эти оценки поставлены незаслуженно – по этой, да и не только, причине, я их от мамы тщательно скрывал.

Сижу дома, пью чай – звонят! Открываю дверь, стоит и нагло лыбится в полном составе УЧКОМ класса.

– Чё припёрлись? – Не дожидаясь объяснений, начинаю прикрывать дверь.

– Мы не к тебе, а к твоим родителям, – заявила председатель УЧКОМА Мамина Наташа.

С ней мы учились с первого класса. Отличница, красавица, душой комсомолка и даже парторг, но уж очень похожа на мою маму в период её девичества. Я ей симпатичен, но мой статус отстающего в учёбе хулигана претит заводить со мной дружбу. А я и не настаиваю. У меня уже появилась своя любовь, и я её и не скрываю.

Мама почувствовала, что возле двери заминка, и быстрым шагом пришла с кухни.

– Саша, там кто?

– Майя Петровна, это мы, члены УЧКОМА. – Малина решила начать выполнение назначенной миссии.

В общем, был чай с пирогом и беседа, причём она не за мою успеваемость, а просто так.

Под конец мама сама задала вопрос: «Девочки, а как Саша учится?»

Малина, за мою любовь не к ней, раздражение мало скрывала, но, мечтая переориентировать, готова была закусать меня, хотя порывы к примирению у неё всё же случались – как мартовское потепление на среднем Урале.

– Вы знаете! Плохо, – горестно выдохнула она. – Вот сегодня, например, Саша получил кол по истории.

Моя надежда на её нерешительность рухнула. Эта откровенная зараза решила меня подставить по полной, и думаю, что причиной тому был троллейбус, из‑за которого мы накануне поругались.

…Я частенько ездил на троллейбусной колбаске, а, чтобы сократить расстояние от остановки до школы, научился, тормозя по накатанному машинами снегу, съезжать с дороги в сугроб обочины. Она это увидела и с беспокойством высказала мне мою неправоту. Вообще-то это часть другой истории, но тогда мы с ней в холле школы первый раз откровенно поругались, и это уже была не детская притирка характеров, а настоящее следствие с последствием…

Историю я уверенно знал на пять. Просто, взахлёб дочитывая книгу об Александре Македонском, у доски тройку раз я нарёк Невского Македонским. Думаю, что он это пережил с достоинством, так как его деяния я описал в точности согласно учебнику – он-то промолчал, чего не скажешь о вспотевшей за него учительнице! Моё примирительное объяснение она слушать не стала и поставила кол. Он-то как раз и послужил Наташке поводом, чтобы войти в мой дом и поквитаться за мой нервный посыл её во “леса”!

От пионерского заявления Наташи у всего доблестного УЧКОМА на лицах появился румянец, так как после дружеского чаепития выглядело это откровенным стукачеством, а так делать нехорошо – чему учили наши дворы, школы и детские рассказы о дедушке Ленине!

Для моей мамы откровение оказалось незапланированным – она ахнула и, схватившись за сердце, налилась краской.

Валя Дудина, моя вспыхнувшая звездой любовь и соседка по парте, взяла инициативу в свои руки: “Давайте, девочки, пойдёмте, уже поздно!”.

Весь УЧКОМ перевалился из мизерной кухни в небольшой коридор. Четыре члена классной “правиловки” с нарастающим чувством вины принялись ошпарено одеваться. Прихожая была маленькой, Валя стояла в коридорчике, который вёл на кухню и ждала, когда оденутся остальные. Я, как настоящий кавалер, помог ей надеть пальто и замер, мучимый сознанием содеянного, а больше той несправедливости, которая сейчас произошла и в скором времени продолжится после оставления сими доброхотами нашего жилья.

Когда дверь была уже открыта, и первая отступающая активистка занесла ногу через порог, Валя, повернувшись к маме, сказала: «Вы знаете, Саше ставят оценки не за знания, а за поведение!».

Одно слово, разрядившее ситуацию, расставило всё и вся на места! …

Вот и сейчас, в который раз сменив обстановку и нарастающих друзей, хотелось войти в коллектив таким, какой ты есть, а не каким нарисуют другие.

Сарказм мужского коллектива безграничен. Как можно подняться среди равных?! Только подмяв себе подобного! Достаточно неверного слова, и любой остряк прикрепит к тебе кличку.

И всё!!!

Она, как наколка, нестираемой канвой прошьёт твоё тело и останется в тебе навсегда. Но ты есть сам индивидуум и не обязан доказывать всем, что ты достоин быть равным. Мы все равны и мы все достойны!!!

Достойны? Кого или чего? Равны? Кому и в чём? Жёсткая философия суровой жизни.