Со щитом или на щите

Более-менее уверенно чувствовать себя давала только способность свернуть шею любому из этой мрачной разношёрстной компании, исходящей ненавистью ко всему добропорядочному. Но самое лучшее – быть подальше от неё.

Когда поезд перевалил через Уральский хребет, лесные массивы исчезли и потянулась однообразная плоская степь, наполненная сладкими, кружащими голову запахами цветущих трав. Час утекал за часом, а пейзаж с его ровным однообразным горизонтом почти не менялся. Редко когда попадались берёзовые рощи, называемые колками.

Бездействие угнетало и приводило в состояние, напоминавшее психологическое оцепенение.

Михаил убивал время, отправляясь на свою полку полежать в объятиях морфея. Иногда он шёл к проводницам и завязывал с ними разные шутейные разговоры с любовным подтекстом. Полковник Лошкарин что-то чиркал карандашиком в небольшом блокноте. Я размышлял о судьбе человечества и его предназначении, а также о скором будущем, ожидающем нас. И рисовал мысленные картины с участием Натальи Павловны и наших сыновей-близняшек.

– Длинная дорога – это средство для отупления мозгов! – заявил Михаил к концу второго дня, после того как отлежал бока.

Вот он-то, пожалуй, ни о чём сколько-нибудь значительном не думал, а жил только ощущениями текущего бытия.

– Буду я ещё голову забивать себе разной дребеденью, – говаривал он порой, отталкивая от себя даже намёк на какие-нибудь отвлечённые рассуждения.

Уже в поезде, спустя сутки после отправления из Ольмаполя, полковник Лошкарин получил эсэмэску от одного из своих информаторов, служившего в правоохранительных органах, о том, что в Красноярске генерал Храмов будет выведен из партии осуждённых. И к месту заключения его повезут водным путём одного. На контейнеровозе «Академик Маслов». Под надёжным конвоем, разумеется.

– С чего бы отделять его? – сдвинув брови, проговорил Лошкарин. – На кой чёрт везти Храмова порознь от других? Не нравится мне всё это, очень не нравится. Ладно, там посмотрим, что к чему, разберёмся по ходу дела.

Он позвонил Зуеву и сообщил о предстоящих изменениях в этапировании генерала.

Наконец прибыли в Красноярск, более чем миллионный город, раскинувшийся на обоих берегах Енисея.

В открытом тамбуре вагона распрощались с симпатичной проводницей.

– А ты хорошенькая, – сказал ей Михаил на прощанье.

– Вот я тебе! – шутливо ответила она и погрозила ему пальчиком. – Будешь знать.

– Что, не понял?

– Укушу, вот что. Съем, ха-ха.

– С удовольствием побыл бы в твоём чудесном организме и слился с ним воедино на полчасика.

– Хулиган!

– Жаль, мало было времени для лучшего знакомства. Вот встретимся на обратном пути, и тогда уж ты да я да мы с тобой…

– Ага, встретимся, как же!

На вокзальном перроне нас ждал Тимофей Зуев.

Взяли такси, проехали в правобережную часть города, где бывшие собровцы снимали трёхкомнатную квартиру на втором этаже пятиэтажного дома.

К своему удивлению, в прихожей рядом с Глебом Фроловым я увидел Леонида Голованина, с которым мы в составе группы спецназа ВДВ воевали на Ближнем Востоке. Он был тогда сержантом, а я – старшим сержантом.

Как и меня, служить в армии по контракту его заставили жизненные обстоятельства, главным образом ничтожные заработки на гражданке и связанного с этим отсутствие сколько-нибудь нормального будущего. И ещё дух авантюризма подтолкнул надеть военную форму.

Однажды нам, четырём спецназовцам под командованием Бориса Храмова, в то время капитана, довелось сопровождать караван двугорбых верблюдов-бактрианов с каким-то секретным грузом. Возможно, это было оружие или ценные материалы, или и то и другое; мы много-то не думали об этом, просто нам приказали, и мы пошли.

Несколько суток мы двигались жаркой безводной пустыней.

В пути довелось пережить песчаную бурю самум и отражать атаку двух вражеских вертолётов с десантом, во время которой были убиты три бактриана из восемнадцати и один молодой араб, погонщик верблюдов; крупнокалиберные пули размозжили парню лицо, и на кровавое месиво, в которое оно превратилось, страшно было смотреть.

Одно из уязвимых мест вертолёта – ротор несущих лопастей. Цель не самая сложная, особенно когда летательный аппарат как бы зависает в воздухе. В эти вращающиеся части я и ударил. Из снайперской винтовки. Бронебойными пулями.

Вертушки одна за другой почти камнем рухнули примерно с трёхсотметровой высоты, на которой находились. И шваркнулись о землю, издав жуткий оглушающий скрежет и подняв клубы пыли, на несколько секунд скрывшие низвергнутые машины.

Зрелище было ошеломляющим; у меня волосы на голове дыбом встали при виде этого и дыхание прервалось, словно от удара под дых.

Людей, находившихся в вертолётах, которые выжили в катастрофе, раненых, не способных оказать сопротивления, добили погонщики ударами прикладов и выстрелами в упор.

Через трое суток после боя караван прибыл в пункт назначения, четырёхтысячный городок Эль-Хамала, приютившийся в оазисе возле одноимённого озера.

Поселение – зажиточное, чистое, ухоженное, с красиво оформленными одно- и двухэтажными каменными жилыми домами и общественными зданиями. И ни единого хоть сколько-нибудь убогого строения, которое вызывало бы мысли о скудости его обитателей.

– Вы поглядите, как люди живут! – обводя руками городские кварталы, воскликнул тогда Голованин. – Кругом пустыня на сотни километров, источников дохода кот наплакал, а они вон как обустроились! Ни обездоленных нет, ни чрезмерно богатых – чуть ли ни коммунизм создали себе, мать твою.

Он состроил обескураженную гримасу, мотнул головой и сжал кулаки.

– У нас же земли плодородной немерено, леса, поля без краю, реки полноводные, одна Волга чего стоит! А большинство народа – нищета, бедность беспросветная, от зарплаты до зарплаты перебиваются кое-как, да ещё в ипотечных долгах как в шелках. Эх, восхвалять только себя мастера мы великие да других учить уму-разуму – при собственном нескончаемом скудоумии, безалаберности и неспособности к созиданию!

– Ты поговори ещё, – сказал ему капитан Храмов. – Ладно, мы все нашенские; в другом месте наговоришь на свою шею: прицепится кто-нибудь из особистов, и будет тебе «счастье» за дискредитацию родимого отечества и наших государственных руководителей, великих и неповторимых, – последние два слова, произнесённые с ядовитым сарказмом, дали знать, что и он, в общем-то, не в восторге от высшей власти. – Сядешь лет на десять, тогда научишься помалкивать.

– А что, разве я не правду сказал?! – вопросил Голованин. – При таком изобилии природных богатств наша страна должна жить лучше всех в мире и быть образцовым примером для остальных государств, а мы тащимся чуть ли не в самом хвосте человеческой цивилизации.

– Кому твоя сермяжная правда нужна? Это во-первых. Во-вторых, не кажется ли тебе, сержант, что ты просто наговариваешь на любимое отечество – из-за собственной жизненной неустроенности? Не смог по безголовости своей нормально вписаться в гражданское общество, и всё-то наше стало тебе негодным.

– Зря вы так, товарищ капитан.

– Не зря! Ты в армии и должен служить, выполнять приказы, и не более того. Всё остальное решат без твоих критических замечаний, в том числе и с развитием страны, её подъёмом. Так что лучше помалкивай. Понял?

– Так точно, понял всё.

Теперь, увидев меня, Голованин глазом не моргнул; наверное, полковник Лошкарин предупредил его о моём участии в предстоявшем деле. А может, и нет. Как бы то ни было, я тоже не подал виду, что его появление для меня неожиданность. Мы только обменялись рукопожатием и внимательно посмотрели в глаза друг другу, напомнив тем самым о былых сражениях, участниками которых являлись, и передав взглядами взаимную симпатию.

– Теплоход «Академик Маслов» отправляется через три дня, – доложил капитан Тимофей Зуев во время совместного обеда. – Ориентировочно, в десять часов утра.

Мы вшестером сидели за овальным обеденным столом в комнате, смежной с кухней. На первое были мясные щи со свежей капустой, на второе – жареная свинина с картофельным гарниром, на третье – сладкий чёрный чай и пирожки с рисом и изюмом. В центре столешницы – тарелка с нарезанным ржаным хлебом, баночка с горчицей и солонка.

– У нас практически всё готово, – продолжил далее Зуев. – Наш катер, название «Шквал», находится у пристани, на расстоянии примерно полтора километра от грузового речного порта, где стоит под погрузкой теплоход, на котором должен отправиться конвой с осуждённым генералом Храмовым. Катер – однокаютный кораблик, достаточно быстроходный, с большим запасом пути. Однако обошёлся он в копеечку.

– А что с закупкой припасов? – спросил полковник Лошкарин.

– Необходимое горючее закуплено, залито в топливный бак и дополнительную цистерну. Часть продовольствия тоже на судне – то, что может храниться достаточно долго и что обговорено ещё в Москве и Ольмаполе: крупы, консервы, сухари, соль, сахар, растительное масло…

Зуев докладывал, выпрямившись и неотрывно глядя на полковника.

– Хватит на всю операцию в акватории Енисея и последующие несколько суток передвижения по тайге. Остальное можно подкупить сегодня или завтра: мясо, молочные и прочие продукты, необходимые для разнообразия питания. В том числе с учётом вкусов каждого, кому что хотелось бы. Кроме того, мы приобрели блокиратор сотовой связи «Вампир»; радиус его действия шестьсот метров.

– А блокиратор зачем? – спросил Михаил.

– Для подавления телефонных звонков в момент нашего пребывания на «Маслове».

– И что это даст?

– Временную задержку с подачей сигналов тревоги со стороны экипажа о чрезвычайном происшествии на контейнеровозе – начальству, которому он подчиняется. Или в службы экстренного реагирования с целью получения помощи. Какие-то действия для подобных авральных случаев у них да предусмотрены.

Михаил хотел ещё что-то спросить, но остановился на полуслове.

– Пару часов назад я познакомился с одним из матросов этого сухогруза, рулевым-мотористом, – сказал лейтенант Глеб Фролов. – В пивном баре. Сидели за одним столиком, опрокинули по кружечке «Крюгера», пива местного сорта. Так вот, он сказал, что сегодня утром к ним под конвоем доставили необычного пассажира – в наручниках. И что это, по его словам, какой-то важный генерал, попавший в опалу, которого везут к месту отсидки.

– Гм, как быстро всё начинает поворачиваться! – как бы размышляя вслух, произнёс полковник Лошкарин. – И где поместили столь необычного пассажира?

– В вещевой кладовой на нижней палубе, рядом с матросскими каютами. С постоянным конвоиром у двери.

– Большой ли конвой? – спросил Лошкарин. – Сколько человек сопровождают охраняемого?

– Вот и я задал ему тот же вопрос, – продолжил Фролов. – Смеясь задал, дескать, целую роту, наверное, отрядили для охраны «важного генерала». Четверо караульных, ответил матрос: старлей и три сержанта. Все – с пистолями, то есть с пистолетами, извините. По крайней мере, у всех пистолетные кобуры на поясном ремне, ближе к левому боку. Он так и показал рукой, где эти кобуры у них пристёгнуты.

– Значит, каждый конвойный вооружён пистолетом, – опять же несколько отрешённо проговорил полковник. – Это нормально, так и должно быть. Возможно, у них и ещё что-то имеется из оружия, короткоствольные автоматы например. Я вот всё думаю: для чего генерала Храмова отделили от других осуждённых, с которыми его везли в вагонзаке? Для чего?!

Лошкарин посмотрел на меня, перевёл взгляд на Фролова; тот вытянул лицо, выражая тем самым недоумение.

– Не для того ли, чтобы расправиться с ним не в самой колонии, а во время движения контейнеровоза по реке? – предположил полковник. – Долго ли, скажем, ночью вывести охраняемого на верхнюю палубу, ударить чем-нибудь по голове и выбросить за борт. Как говорится, и концы в воду. Был человек – и нет его. Куда подевался, кто его знает, может быть, сбежал.

– Это легко сделать – расправиться с кем угодно, – подал свой голос Михаил. – При нынешних порядках в правоохранительных службах. Достаточно распоряжения сверху, и исполнители всё отработают. Для такой надобности специально отбирают самых отмороженных, не то что без Бога в душе, а вообще без таковой, и потому готовых на любое преступление. Ещё и удовольствие от этого получат. На зоне немало рассказывали о подобных эксцессах.

– И как исключить такой вариант? – произнёс Зуев, обращаясь к Лошкарину.

– Не знаю, – мрачно нахмурившись, сказал тот. – К сожалению, придётся рисковать. В надежде на трезвомыслие людей, причастных к этой истории. Не думаю, что расправу с генералом вознамерятся устроить вблизи Красноярска и других городов, более-менее крупных; если только вдали от них, где-нибудь в низовьях Енисея, подальше от посторонних глаз. Если вообще такой вариант предусмотрен.

Не ограничившись разговором с матросом, Глеб Фролов побывал в речном порту, прогулялся по причалам, нашёл, где стоит «Академик Маслов» и поднялся на борт. Правда, его почти сразу же заметил вахтенный помощник капитана, находившийся в рулевой рубке.

– Эй ты, посторонний на палубе, холера тебе в бочину! – угрожающе прорычал он в мегафон. – Пошёл вон на берег, пока тебя не отделали линьками как следует!

Наш товарищ беспрекословно подчинился и быстро сбежал по сходням на причал. Но перед тем как покинуть судно, успел незаметно бросить в трюм между размещёнными контейнерами спутниковый трекер размерами с крупную монету, предназначенный для отслеживания того или иного движущегося объекта.

Уже находясь на берегу, он повернулся и, весело улыбаясь, помахал вахтенному рукой и послал воздушный поцелуй. В ответ тот погрозил кулаком и обложил нецензурными словами.

– Ах, как некультурно с вашей стороны! – крикнул Фролов, не переставая скалиться. – Чему только вы, господин уважаемый начальник, учите свою команду!

– Гражданин, отойдите от чалки, – проговорил вахтенный в мегафон, – а то огреет!

Последнее слово опять было произнесено на матерный лад и имело оскорбительный смысл.

– Итак, «Академик Маслов» отходит через трое суток, – сказал Лошкарин. – Нам же, по всему получается, надо трогаться послезавтра. Теперь уже вниз по Енисею, на север. С суточным опережением сухогруза – объектом нашего непрестанного внимания. Время у нас есть, так что без особой спешки, в нормальном рабочем режиме продолжим подготовку: пополним ещё провиант и займёмся оформлением необходимой документации, чтобы придать нашему предприятию легальный вид.

– Здесь, в Сибири, есть люди, готовые оформить для нас нужные бумаги? – несколько удивлённо произнёс Глеб Фролов.

– Да, здесь есть должностные лица, – подтвердил полковник, – которые разделяют наши взгляды и помогают нам.

Глава пятая

Эль-Байран

Из акватории пристани мы вышли в серых утренних сумерках.

Город ещё спал, и над речной гладью висела неподвижная тишина, нарушаемая лишь тихо работавшим двигателем нашего катера. В рулевой рубке за штурвалом, представлявшим собой вертикальную рукоять вроде большого джойстика, которую надо было поворачивать влево и вправо по мере управления судном, сидел Тимофей Зуев. Рядом с ним на вращающемся стульчике пристроился Глеб Фролов. Полковник Лошкарин, Михаил Болумеев и я стояли на открытой площадке позади каюты.

Леонид же Голованин остался в Красноярске. У него было другое задание: ждать нас в определённой точке соседней области на расстоянии около трёхсот пятидесяти километров от предполагаемого места освобождения генерала на автомобиле, который был куплен Зуевым и Фроловым через пару дней после прибытия в столицу края.

Это был надёжный восьмиместный внедорожник. На нём мы разъезжали по городу, когда отоваривались дополнительными припасами, съестными и прочими. И на нём же Леонид довёз нас до пристани, где стоял «Шквал».

Было довольно прохладно. На каждом из нас – полицейская демисезонная одежда: кепка с удлинённым козырьком, ветровлагозащитная куртка, брюки, заправленные в берцы с высокими голенищами.

Мне к одежде с погонами было не привыкать. В подобном обмундировании, только другого цвета, я проходил шесть лет. Из них больше года – с тремя сержантскими лычками, как и в нынешней экспедиции.

А Михаил, нарядившись полисменом, полчаса, наверное, плевался, оглядывая себя. Ему, бывшему урке, претило всё, имеющее отношение к полиции.

И у каждого из нас – огнестрельное оружие: в кобурах пистолеты, а полковник Лошкарин, капитан Зуев и лейтенат Фролов были вооружены ещё и короткоствольными автоматами Калашникова. Так что выглядели мы довольно внушительно.

Кроме того, в моём личном распоряжении имелись пистолет-шприцемёт «Судак» со снотворными зарядами практически мгновенного действия и уже опробованные ранее снайперская винтовка «Гюрза-2» с оптическим прицелом и восемнадцатизарядный пистолет «Грач». Все эти стволы находились в каюте, на дне одного из рундуков.

Конвой, с которым нам предстояло иметь дело, тоже вооружён, наверняка имел опыт сопровождения арестантов и хорошо, всесторонне подготовлен к самым сложным вариантам действий.

На что мы рассчитывали, собираясь управиться с ним? В первую очередь на собственную дерзость, смекалку, внезапность нападения и счастливый случай. И на специфическую военную подготовку, естественно.

Четверо из нас в прошлом были спецназовцами и представляли собой профессионалов по проведению диверсий и разного рода налётов с применением стволов и лезвий. Многажды нам доводилось участвовать в операциях наивысшей степени сложности.

Только Михаил был сугубо штатским человеком. Но он был сведущ в вооружённых разбоях. И одиночно, и в составе банды. Так что опыт сшибок, причём весьма жестоких, с пролитием крови, у него был немалый. В психологическом же отношении Болумеев практически находился на одном уровне со всеми остальными, и на него можно было рассчитывать, как на самого себя.

В памяти всплыла диверсионная операция на Ближнем Востоке, в горном районе Эль-Байран, где противник обустроил крупный склад с оружием и боеприпасами, некое подобие арсенала.

Нас, шесть «коммандос» во главе со старшим лейтенантом Лошкариным высадили с вертолёта. Я спрыгнул первым. За мной поочерёдно – Лошкарин, сержанты Голованин и Воронцов, ефрейторы Флеганов и Капустин. Как сейчас, явственно увиделись их мужественные обветренные лица.

У противной стороны было больше двух десятков бойцов только из числа охраны. К тому же они пребывали на своей территории, а мы знали местность лишь по топографическим картам, фотографиям воздушной съёмки и видеороликам. И им предстояло обороняться, а нам – наступать, что особенно уязвимо. Но нашим преимуществом должна была стать внезапность нападения.

От места высадки до базы хранения – километров пятнадцать. Пробирались узкими тропами с постоянным риском сорваться в пропасть. Затем сутки укрывались в расщелине между двумя скалами. Изучали подходы к месту нахождения склада. Фиксировали режим передвижения обслуги и охранников; днём – в бинокли, после заката солнца использовались приборы ночного видения.

Дело было в январе. Ночью температура воздуха опустилась до минусовой, и, несмотря на тёплую камуфляжную одежду, все сильно мёрзли.

Главным обогревом был горячий чай в термосах, который мы иногда отпивали. Лично я восполнял убыль тепла ещё тем, что периодически со всей силой напрягал мышцы тела, прежде всего рук и ног. Кроме того, мы прижимались спиной друг к другу во время короткого урывочного сна.

Заметно давал знать о себе разреженный воздух большой высоты, и дыхание было несколько учащённым. И сердце билось ускоренней.

И вот наступил момент решительных действий.

Когда достаточно рассвело, я, вооружённый снайперской винтовкой «Гюрза» с глушителем на конце ствола, расположился в укрытии, облюбованном во время суточного сидения, а остальные начали скрытно выдвигаться к объекту.

От меня до склада было метров пятьсот – ближе не нашлось подходящей позиции, – но оптический прицел сокращал это расстояние в двадцать раз. Так что поначалу я видел всё отчётливо и в подробностях.

Я находился в относительной безопасности, а мои товарищи в любое мгновение могли быть поражены вражеским огнём. Моей задачей было своевременное обнаружение неприятеля и упреждение его действий против нас – нейтрализация, говоря на нашем сленге.

Если оценивать строго, моё участие в операции было вспомогательным, вторичным, хотя и необходимым; без меня всё могло пойти к чертям собачьим. Самое же ответственное и рисковое, повторяю, выпадало Лошкарину и тем четверым, кто с ним пошёл. Их уменьшающиеся фигурки в камуфляжной одежде то исчезали в складках местности, то появлялись вновь на короткие мгновения.

Сооружение, в котором хранились боеприпасы и оружие, большей частью было сокрыто в горе, наружу выступал лишь угол двух смежных стен, сложенных из тёмно-серого природного камня. Потому пристрой хорошо сливался с окружающей территорией, и на фото воздушной съёмки его почти невозможно было различить.

В каждой стене – ворота с вделанными в них одностворчатыми дверными проёмами. В десятке метров от складского угла, слева, если смотреть с нашей стороны, стояло приземистое каменное строение с плоской крышей и небольшими узкими окнами, предназначенное для отдыха караульных.

Неожиданно поднялся встречный ветер, и повалил косой снег с дождём. Видимость заметно ухудшилась, иногда залепляло глаза. Случалось, всё вокруг закрывали плывущие клочья грязно-серых облаков, и меня напрягало то, что в нужный момент я не смогу взять неприятеля на мушку.

Изрезанность рельефа позволяла большую часть расстояния передвигаться скрытно, но последние несколько десятков метров являли собой ровное голое пространство.

Сначала был захвачен замаскированный крупнокалиберный пулемёт, находившийся в некотором отдалении от склада.

Мое содействие было в том, что двумя выстрелами я поразил двух вражеских бойцов, сидевших в этом пулемётном гнезде и наблюдавших за прилегающим районом. Я не убил их, а только довольно серьёзно ранил – настолько, что они не могли ни оказать сопротивления, ни даже предупредить кого-либо из охраны или позвать на помощь.

Через оптические линзы видно было, как всё происходило в результате огнестрелов.

Нажатие на спусковой крючок – и один из пулемётчиков дёрнулся и упал, словно его сбили с ног. Напарник же удивлённо посмотрел на него, не понимая, что с ним – звук моего выстрела поглотил глушитель, – хотел что-то сказать, потянулся рукой к раненому, но свалился сам, поражённый пулей в область шеи, немного ниже левого уха, приблизительно в сантиметре от сонной артерии.

Ефрейтор Капустин залёг возле пулемёта – с этой точки можно было обстреливать почти всё окружающее пространство, – а четверо пошли дальше.

Снежный заряд повторно ослепил меня секунды на две или три, а когда зрение восстановилось, я увидел, как Лошкарин и Воронцов бегут к складу, как они подбежали к ближней стене и, скользнув вдоль неё, поочерёдно проникли внутрь, открыв одну из дверей, правую относительно моей позиции.

Днём противная сторона не запирала двери ни изнутри, ни снаружи, в чём мы убедились за время суточного наблюдения.

В те же самые мгновения Флеганов и Голованин через окна забросали гранатами караульное помещение и заняли оборону, взяв под прицел зоны по обе стороны от себя. Они были ниже моей позиции, и я хорошо видел каждое их движение.

Внутри склада четверо из обслуги делали какую-то работу. Заслышав взрывы и увидев чужаков, один из них схватился за оружие, но был опережён: две автоматные очереди, и со всеми четырьмя было покончено.

Убедившись, что в складских помещениях больше никого нет, Лошкарин и Воронцов оставили под настилами, загруженными взрывчаткой и снарядами, бомбы с взведённым часовым механизмом и выскочили наружу.

В этот момент из-за склона горы показались трое охранников, бежавших к арсеналу. Одного автоматной очередью наповал срезал сержант Голованин, ещё одного – ефрейтор Капустин из захваченного пулемёта. Создавалось впечатление, что крупнокалиберные пули размозжили голову человека на части – красные фрагменты полетели во все стороны.

Третьего свалил я одиночным неслышным выстрелом, опять же не смертельным. Он уже направил автомат на Голованина и, видимо, начал придавливать спуск, но за долю секунды я опередил его; пули, выпущенные им во время падения, ушли в небо.

Подготовительная работа была выполнена, и предотвратить её последствия не могли уже никакие силы.

Командир по рации дал приказ отходить и подал знак рукой, и все пятеро цепочкой устремились в направлении моей позиции; Флеганов бежал первым, Лошкарин – замыкающим. Я видел их разгорячённые лица и сверкающие глаза.

Когда они преодолели половину расстояния, возле склада показались ещё двое охранников. Оба вскинули стволы и открыли огонь по убегавшим «хауфер нами» – «мягким лапам», как сирийские боевики называли наших спецназовцев за умение незаметно просачиваться сквозь позиции противника.