Пепел ложится первым. Нулевая вспышка

Двери лифта поддались только после того, как обиженный миром Гайдуков бросил туда плечо. Внутри пахло машинным маслом и прелой древесной крошкой – смесь, способная вскрыть память любого слесаря.

– По двое к стенкам, – хрипло распорядился Иван, чувствуя, как у них на глазах отрастает некий порядок. Марина опустилась на перевёрнутый контейнер будто на престол немой тревоги. Анна прикрыла женщину одеялом, и тот мимолётный взгляд «спасибо» ударил инженера сильнее, чем недавний взрыв: значит, ошибиться он не имеет права.

Канистры глухо стукнули об настил, коляска въехала последней. Горин защёлкнул стопор. Лифт вздрогнул – тот самый вибрационный вздох, когда машина будто спрашивает: «Точно садимся?»

Лампочка моргнула, моргнула ещё и умерла.

– Питание кончилось, – сообщил Гайдуков небесам и названию должности.

Где-то сверху снова загрохотало, наискось, как будто кто-то гигантский согнул лист стаи́льного железа. Налобная лампа Анны выдала узкую полоску света – хватало ровно, чтобы напугать лиц.

Кабина рванулась, застыла.

– Трос цел, – прошипел Сергеев. В его голосе впервые запела чужая, не ледяная, а живая дрожь. – Сработал ловитель.

– То есть шахта умерла, – отозвался Иван. – Пока не отпустим стопор, мы трупы на витрине.

Тишина была не пустой, а густой. Чужие дыхания сочились этим мёдом ужаса, и каждый из присутствующих вдруг выяснил, что его собственные лёгкие громче чужих. Младенец хлюпнул, сдавленно заплакал. Макс лихорадочно шарил по карманам, будто проверял, не забыл ли там сердце.

– Панике здесь тесно, – глухо заметил Сергеев. – Кто первым начнёт орать – первым перестанет дышать.

– Перестанем все, если не двинемся, – отригнул Гайдуков и ударил плечом по двери.

Металл даже не сдался блеском. Иван перехватил его за локти; две пары рук напряглись, как стальные тросы, но сдались обе. Анна подняла ладонь, и Иван заметил, как тонко дрожат её пальцы.

– Каждый новый вдох общий, – произнесла она. Голос врача, запертый в горле интерна. – Хотите драться – поднимайтесь наверх и деритесь там.

Гайдуков отступил, но было видно, что уйти от драки ему сложнее, чем от радиации.

Иван щёлкнул ножом, вскрыл панель управления. Ярко вспыхнули жилы проводов. Нужно было поддеть пружинную собаку стопора; пальцы раз за разом обжигало искрой.

– Макс, отвёртку.

– Руки… дрожат, – пролепетал студент, словно извинялся за сам факт того, что всё ещё человек.

– Пусть дрожат, но дай, – отрезал Иван. Он сам удивился, как же быстро выучился командовать чужой паникой.

СергеевMeanwhile снял страховочный пояс, один конец обвил вокруг перил, другой степенно защёлкнул на люке. Анна приблизилась – не спросила, а приказала:

– Пристегните Марину. Падение холоднее взрыва.

Металл хрустнул, кабина скользнула вниз. Свист воздуха обнял их, в шахте пахло не пеплом, а подтаявшей медью.

– Четыре уровня, – сообщил Горин, словно объявлял остановку.

На отметке «минус пять» Иван навалился грудью на рычаг; кабина встала. Он приложил ухо к двери – за сталью шуршал пепел, как невнятный шёпот тысячи ног.

– Снаружи шахту уже заливает, – пояснил он, глядя на коляску, где дыхание старушки стало едва заметной рябью на ткани. – Откроем быстро, и у нас есть полминуты, пока облако не стекло вниз.

Сергеев сдвинул замок. Анна пискнула – коротко, как тормозной крик шприца.

– Фильтр ребёнку, – напомнила она. – Платок мокрый, пыль пройдёт.

Лера содрала с шеи шарф, переложила Марине; Макс трясущимися пальцами ухитрился затянуть узлы – и только после этого Сергеев дотянул рычаг. Замок щёлкнул, дверь раздвинулась ладонь на полторы. Серый поток ворвался не вихрем, а влажной стеной.

Фонарь вырвал из темноты кабели-кишки, пожарную каску, похожую на отрезанную голову без лица.

– Склад – налево, – бросил Иван. – Справа трансформаторная. Там искра – и поминки.

Ступни увязали в смеси пепла и осевшей влаги. Владимир наклонялся к матери – говорил «Мама, дыши» таким тоном, будто повторял собственную молитву на пять слов. Марина, качая малыша, прошептала:

– Скажите честно, фильтры выдержат?

Анна прикусила губу до мельчайшей крови, потому ответила почти беззвучно:

– Если канал чист, выдержат.

Вентиляционная решётка впереди застонала, будто в неё ткнуло невидимое копьё. Давление снаружи менялось, и этот звук оказался громче любого крика.

Замок склада не хотел сдаваться. Гайдуков отступил на шаг, вскинул кувалду и размашисто лупил железо – один, другой, третий раз. Инженер внутри Ивана кричал, что так они только ослабят крепление, но страх оказался сильнее инженерной этики.

После четвёртого удара замок треснул, дверь пошла.

Пахнуло старой смазкой – затхлой, но сладкой, словно кто-то жарит сахар на насосном масле. В тени ящиков блестели мотки кабеля, коробка подсохшего сухпайка, две канистры воды. И в середине, точно забытый орган, стоял дизель-генератор «Союз-7».

Бак сух, масло на донышке, но двигатель цел. Для Ивана это было почти любовным признанием – машина жива, машина согреет.

Макс и Лера заливали солярку; у каждого вздоха теперь был звук, будто кто-то стягивает ремень на чужой грудной клетке. Горин ловко разматывал кабель. Старушка в коляске глотала воздух, а Марина считала ритм детского сердца, чтобы убедиться: стук всё ещё там.

Гайдуков ругался у щитка, но эти ругательства были молитвой в слесарном церковнославянском. Сергеев развернул мятый листок с картой Академгородка – красная точка «AKDG-02» казалась единственным цветом во всём сером мире.

– Восемьдесят километров до сигнала, – сказал полярник, и никто не спросил, куда он смотрел. – Если мотор заведётся, утром решим, кто пойдёт.

– Сначала доживём, – ответил Иван и внезапно понял, что произносит слова, какие обычно говорят капитаны шлюпок в минном поле.

С потолка посыпался цемент – крупно, будто сыпят горох. Земля качнулась, склад осел на сантиметр.

– К стенам! – взревел Иван.

Удар всё же был сверху, но не такой, чтобы разломать. Секунда показалась вечностью: каждый думал, каким будет последний вдох. Когда вибрация ушла, казалось, склад опустел на два дыхания из-за того, как люди выдохнули.

Горин рванул храповик; двигатель вздрогнул, охнул пожарным пламенем и заглох. Второй рывок – хрип, третий – тяжёлое тарахтение. Лампа загорелась густым жёлтым, как медовый комок.

Холодный сквозняк принёс запах мокрого бетона и чужих шагов. Шаги уходили в шахту лифта, возвращались. Анна направила фонарь – только пепел плясал.

– Интервал ударов ровный, – сказал Сергеев почти уважительно. – Как будто кто-то меряет этажи по одному.

Из шахты донёсся глухой: раз, пауза, два, пауза, три.

Дизель выплюнул огонь, и на полу вспыхнула свежая трещина: из неё валил белёсый пар, пахнущий расплавленной пластмассой и чем-то, напоминавшим обугленную зубную эмаль.

– Живём, – прохрипел Макс. Свой крик он превратил в рыдание, и это рыдание стало допуском к взрослой жизни.

Трещина дышала, убеждая, что бетон – не вечность. Шахта била ровный пульс, словно чужое сердце спускалось к ним за теплом и воздухом.

Иван обвёл взглядом хромой от ужаса отряд. Впервые за ночь он увидел не пепел на лицах, а мелкие капли пота – знак того, что тело всё ещё борется. Если тело борется, его можно убедить.

– Мы ещё не мертвы, – проговорил он, и каждый понял: речь не о физике, а о выборе. – Пока движется мотор и пока мы держим друг друга – у нас есть время.

Снаружи пепел всё так же падал первым, пряча любые мысли о рассвете, но внутри склада впервые с момента ударов появилось нечто теплее всех лампочек: ощущение, что мир не рухнул окончательно – он всего лишь сжал их, как горсть семян, из которых ещё можно прорасти.

Глава 4 М