Ксенос и фобос

Виктор аккуратно протер стол, убрал хлеб в хлебницу. Сполоснул чашку и поставил на полку. Не любил он, когда наваливают посуду в мойку и все ждут, кто начнет мыть. Чего ждать? Сам поел – сам и помой.

Хорошая квартира, кстати.

Он тогда переночевал в общежитии. Один на весь городок. Поутру проверил склады, подержался за тяжелые висячие замки, посмотрел на пломбы с торчащими проволочными усами. А потом пошел «в город». Транспорта ему не оставили. Не положен, похоже, пришельцам транспорт.

Хотя, говорили еще, что, мол, может и не пришелец он, а просто что-то типа камеры. Ну, вроде через него наблюдают за всеми. Заглядывали ему в глаза, душевно просили: вернуть все взад. Мол, мы же теперь все знаем. Мы же, говорили, эксперимент все равно теперь нарушим.

И нарушили. Тишина теперь в городе. Не за кем наблюдать. А все Виктор, с него началось…

Сидорчук прикрыл дверь и спустился на улицу. Третий этаж, старый дом, по каменным ступеням берцы глухо бухают тяжелой подошвой в полной тишине подъезда. Очень тихо теперь, да.

А ведь зима все-таки наступила. Всю ночь бесшумно шел снег, и теперь по белому пушистому покрывалу протянулась единственная строчка ровных шагов.

Он сбил замок с низкой дверцы, поворочался неуклюже, сунув голову и осматриваясь, подсвечивая себе фонариком. Вот, вот они, инструменты. Он даже не задумывался, откуда тут зимние инструменты. Просто вытащил из угла широкую дюралевую лопату на длинном корявом черенке, прикрыл снова дверь, повесив замок в пробой, и шагнул назад.

Ну, с чего начать? Как Маленький принц – с уборки своей планеты? Квартира была близко к центру – Виктор специально выбрал себе такую. Теперь он обогнул дом слева, вышел на площадь, покрытую тонким слоем снега, продолжающегося неторопливо сыпаться сверху. Прицелился, как из автомата, прищурив левый глаз. Поставил лопату, выправил направление, и – ш-ш-ш-бух! Протащил со скрежетом и ударом в конце о бордюр. Сзади осталась четкая темная полоса чистого асфальта. Ш-ш-ш-бух! Обратно – вторая полоса, слившаяся с первой. И пошел. Туда – сюда, туда – сюда. Снег отбрасывал в конце подальше, чтобы не мешался.

Он не поднял голову на шум двигателя. Пошли они все куда подальше. Нашли себе крайнего. Инопланетянина нашли. И вообще, я не человек. Я – камера. Наблюдатель. Вот и нечего.

Он ставил лопату, делал паузу, прищурясь смотрел вдаль, и снова толкал перед собой поднимающийся валик подтаявшего снега.

Кто-то встал рядом, примерился, и тоже – ш-ш-ш-бух!

И еще кто-то встал чуть дальше, и еще, и еще… В пять минут площадь оказалась буквально вылизанной.

– Перекурим, командир?

– Ну, угощай, Паша…

Мартичук протянул пачку, щелкнул своей заслуженной «зиппо». Затянулись, посматривая вокруг. Народ чистил тротуары. Кто-то привез машину березовых метел, сгрузил на обочину.

Виктор стоял под медленными снежинками, редко слетающими с черного неба, вытирал снятой шапкой лоб, улыбался сам себе и этому черному небу. Ловил снежинки ртом. Щурился, если какая-то попадала в глаз. На душе было спокойно и радостно.

Вот все и закончилось. Весь этот кошмар, вся эта чепуховина были во сне. В чужом научном эксперименте. В Зоне. А на самом деле – все в порядке. И все как было. И живой Мартичук метет метлой по соседству…

А… Дашка?

Он с трудом, с полным напряжением всех мышц, пересиливая что-то, мешающее ему, повернул голову, но Пашки Мартичука уже рядом не было. Был снег и чернота зимнего утра вокруг. Пашки не могло быть, потому что он погиб. Это не сон.

Сидорчук с таким же трудом, через непонятное сопротивление, поднял руки вверх, закрыл лицо обеими ладонями…

…

Проснулся, и еще лежал несколько минут, успокаивая дыхание, приходя в нормальное состояние.

– Ни хрена! Прорвемся! Планету свою убирать надо? Уберу!

Он упруго вскочил с дивана, открыл форточку. Дальше – по распорядку дня, как обычно. Утренний туалет, зарядка, душ, колючий сердитый душ из специального массажного ситечка, кофе.

С большой чашкой горячего черного кофе Сидорчук стоял у окна, рассматривая площадь внизу. Квартиру он выбрал в самом центре, на всякий случай. Ну, мало ли – прилетят эти инопланетяне. А он уже тут. И не один. Вернее, один, но не просто так.

У него все было по плану. Место – вот тут. В центре. Дома стояли пустые – выбирай, где хочешь. Виктор даже двери не ломал. Просто погулял, подергал за ручки – одна из подходящих и открылась.

В комнате дверь на балкон. Он смазал петли, и она теперь открывается плавно и бесшумно. А в углу у двери стоит старенькая СВД, свалены несколько автоматов, стоят ящики с патронами. А самое главное – гранатомет и несколько гранат в лифчике. А вы думали, парни наши, что на БТР приезжали и потом вдруг на трассе испарились, с оружием ушли? Все оружие на месте! И плевать мне на ваши на замки и на пломбы. Вон его сколько, бесхозного оружия.

Ночью и правда был снег. С того и спалось так крепко, наверное. И вот теперь на том снегу не было ни следа, ни единой помарки.

Он отставил кофе, приоткрыл фрамугу, прислушался к морозному воздуху, втекающему на кухню. Тишина. Всех, похоже, вывезли. И как сумели? И когда, главное?

Это они молодцы, Клюев с Кудряшовым. Это они все придумали, наверняка.

Виктор не чувствовал никакой злости или даже легкой неприязни к бросившим его сослуживцам. Столько всего было за неполный год, что кроме пустоты в груди и холода в голове – ничего.

Он усмехнулся. Холод в голове. Мозги представил себе вот такой же заснеженной и чистой площадью. А голову – городом. Так же пусто, холодно, чисто и только одинокие мысли гуляют совсем незаметно.

Какие еще мысли? А очень простые. Раз инопланетяне. Раз они готовили себе тех, кто не поражен ксенофобией. Ну, а что еще – так ученый говорил. Выходит, готовится высадка. Пришествие, так сказать. Сейчас, получается, самое время. Потому что никого нет в городе и нет оттого никакой ксенофобии. А он, Сидорчук, без всякой злости и без всякой боязни будет их встречать, как самых дорогих гостей. Встречать тем, что накопил. Вот тем, что в углу стоит, и каждый день проверяется.

Ну, хватит бездельничать.

Сидорчук сбежал вниз с третьего этажа, открыл низкую дверцу под лестницей, выхватил привычно, не глядя, лопату и кинулся на снег. Он его и так, и этак, и сдвигал, и кидал, и в кучу… До испарины, до легкой усталости, оставляя за собой чистый темный асфальт.

Вдруг он заметил, что потемнело и небо. Завертел тревожно головой, вылавливая звуки и фильтруя краски. Какой-то гул наползал на центр города.

Дождался.

Лопата отброшена к куче снега. Виктор несется стремглав по площади, пируэтом обходит угол дома, взлетает в свою квартиру, скидывая на ходу шапку и перчатки. Так. Винтовка. Отдышаться. Вдох – выдох, вдох – выдох. Гудит все сильнее, все страшнее. И в окнах почти черно. Ну…

К бою готов! За ребят. За себя. За город. За всю страну. За Дашку.

Дашка?

…

Виктор понял, что окончательно проснулся, но ничем постарался не выдавать себя. Дверь он запирал. Или нет? Шаги были во сне или на самом деле? Он лежал, вслушивался в квартиру, в дом, в площадь под домом, одновременно пытаясь разобраться – что разбудило?

Вот же! Какой-то гул, тарахтение…

Сидорчук сорвался с кровати, кинулся к балкону, но резко остановился и медленно повернулся на возмущенное:

– Мяааау!

На кровати сидел роскошный рыжий кот с почти человеческим лицом вместо обычной кошачьей морды.

– У-у-у, братец. Ты у нас перс, похоже. Да не простой, а экзотический. Ну, иди ко мне – кис-кис-кис!

Кот прыгнул к нему, стал обвиваться, тереться о ноги и опять включил свою тарахтелку. Вон что сон навеяло! Вон что гудело, выходит! А Кудряшов говорил – нет кошек. Ха! А это кто? Просто они умные. Они гуляют сами по себе. Они знают, где плохо. Ишь, животинка теплая.

Утро было скомкано необходимостью изобрести питание и для кота. Виктор носился то на кухню, то в ванную. Когда он запирался, кот садился под дверью и начинал жалобно мяукать. Приходилось впускать.

Но на улицу он его все же не выпустил. Еще потеряется.

– Посиди дома, – сказал Виктор, отпихивая кота от порога ногой. – Я вернусь. Вон тебе миска еды. Вода есть. А я поработаю и вернусь.

Он скатился вниз по лестнице, привычно, как во сне, отворил низенькую лестницу и не глядя вытащил лопату.

Все идет по плану. По плану у нас что? Зима. А зимой снег. А если его не убирать, то потом будет не пройти и не пролезть. Это вам не Москва. Это Урал!

Виктор примерился, поставил лопату и потащил, потолкал нарастающий валик снега, как настоящая снегоуборочная машина. Снег был влажный снизу и сразу прилипал. Надо было постукивать лопатой каждый раз в конце длинной бесснежной дорожки. Привычно, вдыхая носом, выдыхая ртом, он делал свою утреннюю зарядку, расчищая площадь. От центра – к краям. Потом по краю пройтись, откидывая в сторону. И опять от центра – к краям. И по кругу, по периметру.

За скрежетом лопаты по асфальту он не услышал шагов. Только когда остановился передохнуть, выдохнув клубы пара, услышал:

– Мужчина, а не угостите даму сигареткой?

Вернее, она сказала так: «сигарэээткой». Это было смешно, потому что сама девушка была мелкоросла, и выглядела лет на восемнадцать, что ли.

– Не маленькая уже, – буркнул Виктор. – Пора свои иметь.

– Ой, да ладно! Кто бы говорил! Не маленькая… А что нет-то никого? Выходной, что ли?

Вот тут его и стукнуло. Да так, что дыхание перехватило. Это, выходит, правду мужики говорили, что ненормальность какая-то. Вот человек перед ним. А он ни обрадоваться, ни рассердиться – ни-че-го.

Виктор встал прямо, опершись на свою лопату. Посмотрел рассеяно по сторонам. Справа из-за угла вывернула знакомая фигура и пошла, пошла прямо к нему. Черное пальто – матросский бушлат. Черные ботинки. Черные джинсы. Дашка?

Он отбросил лопату, подскочил в три шага, обхватил ее, прижался… Эх, черт… Не сон?

– Стоило в магазин отлучиться, как мой мужчина с чужими девушками беседы заводит, – смеясь, вырвалась из его рук Дашка. Настоящая, живая Дашка.

Он мотнул головой. Нет, не сон. Все на самом деле.

– Даш, ты как тут оказалась?

– Как, как… Каком. Мне же скучно там одной без тебя. А ты все не идешь и не идешь…

– Так же я думал…

– Ну и дурак.

Из-за угла показались еще какие-то люди. Она отвлеклась от его поцелуев, оттолкнула, погрозила пальцем. Крутнулась на месте, и вдруг остановилась, показывая округлившимися глазами Виктору за спину.

Он, прикрывая ее, сделал шаг в сторону, одновременно кидая руку к карману и озираясь – что? Где опасность? Но на площади никого, кроме той девушки, что подошла первой.

– Вить, а ты давно ее знаешь?

– Откуда мне? Я правда ее впервые вижу.

Она еще сильнее – куда уж там сильнее, вроде – расширила глаза и прошептала:

– Это Ирка Кириенко!

– Точно?

– Да я же ее знаю! Я статью еще писала, помнишь…

Ну, вот. Он посмотрел в небо и улыбнулся. А в чем-то мужики были правы. Если эксперимент нарушен, его надо завершать. Значит, все.

– Вить, так это же, выходит – все? Все закончилось, да? Ура?

Сидорчук вдохнул глубоко, улыбнулся корреспонденту молодежной газеты Дарье Аникиной, улыбнулся дочке покойного полковника Кириенко, улыбнулся незнакомым подошедшим ближе («мы с ними вместе приехали» – шепнула Дашка).

– Закончилось? Нет, девочка. Все у нас теперь только начинается.

Эпилог

– И что теперь? – министр смотрел с подозрением. – Все, что ли? Что мне прикажете докладывать наверх?

– У вас есть наши предложения, товарищ генерал-полковник.

– Предложения у них… Опять у них – предложения. А отвечать – мне?

Предложения были ясными и четкими, как рисунок японского каллиграфа на белой рисовой бумаге. Снять сплошное оцепление, оставив блокпосты на въезде в город – на всякий случай. Вернуть внутренние войска в город. Восстановить конституционный порядок. Разоружить незаконные вооруженные формирования. В течение квартала закрыть лагеря для перемещенных лиц, и вернуть всех этих лиц обратно в город Молотов, чтобы работали, а не бездельничали на государственных харчах. Направить комплексную комиссию для изучения феномена. С учеными работать – по-прежнему, по специальному разрешению в каждом конкретном случае. Комитет по чрезвычайной ситуации не распускать. Усилить контроль за областными центрами в первую очередь. Ввести новую статистическую форму. Создать и наполнить лучшими кадрами отряд оперативного реагирования. Расформировать молотовское управление внутренних дел. Раскидать всех по гарнизонам и городам. Посадить на город новых людей – пусть работают.

– Вот этот ваш отряд… Лучше, наверное, будет – группа оперативного реагирования. Там же не только спецназ подразумевается?

– Думаю, и ученых туда надо и администраторов гражданских.

– Вот. И что? Это разве будет в нашей структуре? А? Молчишь? Нет уж. То, что касается моего министерства, я подпишу. Оформляй сразу в виде приказа. Все остальное убрать. Совсем убрать. Аналитическую записку лучше сделать. Вот ее отдам наверх. Пусть сами предлагают и сами решают. Ясно?

– Так точно, – кивнул полковник, как всегда немного угрюмый.

– И насчет порядка и разоружения и прочего… Нет, я помню, что сам это сказал. Не надо мне подсказывать! Только, понимаешь, «мягше» надо быть с «людями». Понял? Стресс у них сейчас, как после войны. Так что и порядок, и восстановление, и разоружение, и кого надо под суд – это все правильно. Только медленно, спокойно и неотвратимо. Так, чтобы без шума, без крика… Это как раз твоим там надо подсуетиться втихую и следователям. И не хмурься на меня, не хмурься, полковник! У нас с тобой такая гора с плеч…

– Так точно, гора…

– А-а-а… Так там же твои были как раз?

– Одного все еще ждем и надеемся. Еще один на связи постоянно.

– Представление на них дай. Наградим. И этот, майор, как там его…

– Подполковник Сидорчук, товарищ генерал-полковник.

– Си-дор-чук… Тот самый, значит?

Полковник только развел руками.

– …И уже подполковник. Ну, ладно. Пора уже ему. Представь к званию. От вас представь, от вашего отдела. Но пусть он там остается. Пусть снова там свой спецназ набирает и муштрует. Там, в Молотове. Он женат, кстати?

– Был женат. Разведен.

– Вот и ладно, – непонятно чему обрадовался министр, хитро щуря глаза. – Вот ему звания и хватит. А всех остальных – наградить. Наших, я имею в виду, ясно? Списки к утреннему заседанию чтобы были. Согласуешь там с кадрами. За мужество и тому подобное в условиях чрезвычайной ситуации.

– Разрешите исполнять?

– Разрешаю, разрешаю…

И вдогонку открывающему дверь полковнику сухо и жестко:

– А статистику по исчезновениям – теперь ежедневно мне на стол. За подтасовку – звезды снимать, папахи отбирать. И динамику мне, динамику – тоже ежедневно. Ясно-понятно?

…

А в Молотове шел снег. Зима на Урале бывает холодной или очень холодной. Но снег был всегда. Обычно с ноября по апрель. Иногда сугробы не таяли даже в мае. А были года, когда внезапно налетевшими снежными бурями ломало деревья даже в июне. В этот раз после небывало жаркого и сухого лета снега не было почти до самого конца декабря. Под Новый год, как положено, как бывало в детстве, плавно и празднично полетели огромные медленные сверкающие в ярком электрическом свете снежинки.

В некоторых окнах недавно еще сплошь темных многоэтажек зажглись огни.

– Люди…

– Ага. Даш, а ты, правда…

– Дурак.

– Ага…

Из-за темного угла вывернулось темной плотной массой, загремело, защелкало металлом.

– Стой! Стой! Кто такие?

Забегали по лицам лучи фонарей.

– А-а-а… Товарищ майор? Гуляете?

– Гуляем, гуляем. Ну? Я же не один, видите…

– Ну, да… Хоть и все уже, но не один – это правильно. А погодка-то, погодка…

– Скоро Новый год.

– С наступающим вас! И поосторожнее тут. Мало ли…

– Ладно-ладно. Не пугайте мне девушку. Ну, мы пошли?

Под скрип снега отряд дружинников свернул к речному вокзалу.

– Вот скажи мне, Сидорчук, вояка хренов…

– Не ругайся!

– Нет, ты мне все-таки скажи, подполковник. Ты на мне жениться, как – думаешь? Или так просто выгуливаешь?

– Я же тебя люблю, Дашка.

– Вот и я тебя – аналогично…

– Правда-правда?

– Правда-правда.

По пустынной ярко освещенной набережной в сторону моста уходили, обнявшись, двое. Жизнь продолжалась, несмотря ни на какие эксперименты и чрезвычайные ситуации.