скачать книгу бесплатно
Ещё – для размышлений! Позавчера звонила семилетняя племянница, поступившая в первый класс – вся в слезах! Ей в школе педагог запретила говорить «люблю» всем подряд! Это, по её мнению, неприлично! Недопустимо! Я – научил, а учитель (запретитель) – запретила! Я всю жизнь говорю «люблю», не представляя случая, когда бы отказался от такого удовольствия! Если с малых лет не научить любить – всё уйдёт в ненависть! Прощаем мы – умом, принимаем – умом, ненавидим – всем нутром! Ненависть – неукрощённая любовь! Любить, любить, любить – всех и вся, направо и налево, безмерно и безнадёжно – это мой девиз!
С уважением,
С.Е.
30 сентября.
Здравствуй, Елена! Над последующими отрывками буду обозначать дату написания. Так ты лучше поймёшь хронологию развития моего нынешнего упадничества. Не знаю, по какой причине всё это может пройти. Какое чудо произойти?! Буду писать откровенно – как гений гению (что-то откровеннее представить сложно)! Готовься!
25 сентября.
Выходные провёл на даче. Утро – серое, мрачное. Смахнул с глаз остатки сна – синхронно пришла мысль: «Животные бездушны! Душа – это разум и чувства. Чувства – относительные понятия, возможные для выражения при наличии разума. Выходит, круговая порука!» Уточнил в энциклопедии – там были написаны радостные строки, возвещавшие о том, что к такому же выводу давным-давно пришёл Декарт. Я – заразился радостью строк, удваивая осознание тем, что не придумал ничего нового!
Не отчаялся – решил нагулять умные мысли! Взял мусорный пакет, пошёл выбрасывать. Вышел за калитку – увидел овчарку. Она увязалась за мной. Пришёл, накормил её колбасой и ушёл в дом, погрузившись в дела на весь день. Вечером вышел, а собака до сих пор верноподданно лежит около забора. Грудь у неё – бередит душу. Глаза – наполнены всепонимающей человеческой тоской. Как поверить, что у животных нет души? Увиденное разрывало мое сердце на части! Человек может сказать, объяснить, закричать о своей беде! А животное… У меня всегда вызывали острую жалость женщины, затравленные житейскими трудностями. А тут – и женщина, и собака – две беды в одинокой беспомощности! Собака создана, чтобы дарить радость человеку – и она не отказывается от своего предназначения, она готова искренне, без остатка отдать свою жизнь на служение, но человек не готов принять, оценить этот замечательный дар природы, становясь после этого даже не животным, а бесчувственным предметом, без привязанностей, ответственности и любви. Собака не в силах ничего исправить, предпринять – только смотрит щемящей надеждой и ждёт… нежности!
Почему до боли её понимаю? Страдаю, сильно страдаю от отсутствия нежности! Боюсь кому-либо сказать – клеймом обернётся! Родители – не балуют объятиями. Наверно, им кажется, что прижать взрослого ребёнка – показать слабость всех участвующих в этом семейном действе! Забота от них и к ним – колоссальная, любовь – неземная, а нежность – низведённая в рамки социальных приличий (выдуманных кем?). Кого могу безгранично обнять, приласкать? Изредка появляющуюся младшую сестру. Когда приезжает – подолгу висит на моей шее, а я… плачу! Голос пропадает, лицо заливается краской – теряюсь, смущаюсь, тушуюсь. Тебе – пишу (ключевое слово), потому что не вижу! Напомню, мне по паспорту – 28, по виду – всего 20, в душе – маленький, робкий ребёнок, не готовый принять жестокий мир… Все переживания – в творчество! Знай: ни один страстный поцелуй не заменит душевные объятия! Поцелуй – механика, объятия – высшее слияние. Первое – частичное соединение, второе – полное поглощение! В своих поисках нежности похож на воздух, бьющийся в стенах закрытого помещения и потому становящийся истощённым и спёртым в этой бесперспективной борьбе…
Моя жизнь – поиск нежности
среди чёрствых людей,
среди будничной серости
и нелепых идей!
Продвигаясь колоннами
и не мысля назад,
совершаю покорно я
каждый шаг точно в такт!
Обернувшись на голоса
расщепляющий звук,
посмотрю, только искоса —
может, это мой друг?
– Это ветер сентябрьский
мою душу дробит,
извлекая клок радости,
грусть зашить норовит!
И в заплатках прохожие
словно ветошь вокруг.
Выход в нежность возможен ли
или замкнутый круг?
27 сентября.
Днём ходил на местную речушку. Скорее, уютное болотце – вся в ряске и в мошкаре. Томик Ахматовой – в мошкаре, я – в мошкаре, – красота неописуемая! Московская городская природа – как бельмо на глазу! Деревья обволакивает серая пыль, делая их сталактитами! Засыхаю от однотипности – многократно пережитые эмоции и впечатления – вот простор для вдохновения! Я как Кнорозов,[1 - Помнишь? Этот тот, кто расшифровал язык племени майя! (Прим. С.Е.)] ждущий поездки в Мексику, чтобы посмотреть на потомков тех, чей язык он разгадал. В городе – квартира – чудесная, выдержанная в лучших литературных традициях. Разноцветные обои – единственное разнообразие, которым располагаю. А так… нудно! Да, в общем-то, дело не в природе или квартире… а в городе, обрамлённом пределами, узником которых являюсь на протяжении четырех лет! Это – пытка калёной столицей!
29 сентября.
Вернулся в город. Утром встал с трудом – голова долго искала геометрическую фигуру, способную лучше передать её состояние. Вечером сидел на балконе, пытаясь что-то написать. Представлял тебя… Чувствую – горячее дыхание. Воображение укутывает меня в приятную негу – твоё! Хочу положить голову на плечо… Сумасшедший? Нет. Несчастный! Боюсь признаться в этом себе. Родители с раннего детства говорили: «Руки, ноги есть – счастлив!» А я не чувствую этих ног, когда не на что душе опереться. Не чувствую этих рук, когда им не за кого держаться… Сижу как истукан – не исполин. Исполин – смешение колен Сима и Хама. Я – целиком и полностью Сим, без права выбора. Выходит – самый настоящий истукан!
Я устал от дрожания мира,
от спокойствия облачных гор,
что так мало дышащих эфиром
и идущих судьбе напролом!
Разорвётся земное ядро,
опалит голубой небосвод,
мы уснём – и проснёмся потом
в окружении райских широт…
Мы не будем как прежде людьми,
облачимся в овец и козлов,
разбредёмся в свои колеи
по природе свершённых грехов!
И двенадцать Израильских колен
упокоятся Божьим крылом —
в мир вернется добро насовсем,
взявши верх над смертельным одром!
С уважением,
С.Е.
9 октября.
Здравствуй, Елена! Я… тоскую по тебе…
Посуди сама: прихожу на работу, радостно: – Всем привет!
Коллега, мрачно, «через губу»: – И тебе не хворать!
Остальные – безучастное молчание. За что мне это? Я – будто против законов физики. Всё должно к чему-то притягиваться, а я – невесомый! Всё должно на что-то опираться, а я балансирую, судорожно ища помощь. Человеческое плечо заменяет дверной косяк. Не жизнь – метание. Броуновское движение меня в их городской среде. Метание мной бисера перед ними…
А недавно в обеденный перерыв написал стих девушке – новой сотруднице, за которой наблюдал несколько дней.
Ваш лик скреплён Ахматовской печатью:
и нос с горбинкой, и овал лица…
Смотрю на Вас и вдохновляюсь, – знайте, —
и упиваюсь грустью без конца…
Уста колышет робкая улыбка,
рука проводит утренний обзор.
Фальшивит осень на душевной скрипке,
мажоры модулирую в минор…
Но Вы спокойны к мировым порывам,
всё так же пропускают кудри свет —
их ветер снова путает игриво
и улетает провожать рассвет.
А Вы сидите, сохраняя август,
сентябрьскую отрицая боль —
от Вас исходит подлинная святость,
Вы ждёте лето – как ждала Ассоль.
Писал на клочке бумаги – черновик. Перенёс на красивую бумагу. Выписывал каждую буковку и вымерял одинаковое расстояние между строфами – потрачено два часа! Вдохнул уверенности, стал подходить к ней и… разочаровался!
От Ахматовой у неё – нос горбинкой. А так – квёлая, дебелая и косолапая!
Каллиграфически исписанный лист застыл у меня в руках. Бумага размякла от пота, чернила размазались… Пульс – метроном! Побежал неведомо куда, ступая наугад, надеясь дойти. Чувствовал, как спину прожигает презрительный взгляд коллег, – оттого она невыносимо чесалась.
Правы ли мы с ней? Нет. Оба – невиноваты! Она – живёт в неведении, я – вижу её неведение и пытаюсь как-то жить с этим! Не могут два противоположных мира на одной планете мирно сосуществовать!
Боль – внутри меня. Страдания – внутри меня. Слёзы – на лице, кажется, застыли каплями ледяного отчаяния. Потому что: мои слёзы, моя боль, мои страдания. Моё – не отдам! Не дождутся – не увидят! Расстроился не понаслышке!..
Люблю человечество в совокупности, но каждый отдельно взятый чаще всего – мерзок. Ты его рихтуешь, выкристаллизовываешь – от любви к нему, дураку, не ценящему твоих страданий и душевных терзаний. Не способному оценить! Примитивизм и ограниченность пищат, да лезут в нём! Всё безуспешно – всё в пустоту! Мой крест – тяжёл.
На такой ноте заканчиваю.
С уважением,
С.Е.
17 октября.
Ехал в библиотеку на трамвае. Рядом сидела семья: мама и две дочки пяти и двух лет. Расположил в порядке убывания – заметь! Старшая – смотрела в окно. Младшая – юлила, привлекала взоры пассажиров, капризничала. Мать – всячески ублажала младшую, не обращая внимания на старшую. Было очевидно, что для этой семьи такая ситуация статичная и привычная. От мамы исходила глубокая жизненная усталость, которая, видимо, и была причиной обделённости старшей дочери. В автобусе жарко дышал обогреватель, укутывая сидящих в потоки тёплого воздуха. Мать сняла с сестёр шапки.
Старшая, с неподдельной улыбкой: – Спасибо, мамочка, ты такая хорошая!
Младшая – восприняла всё с королевским достоинством, обнаружив новый интересный для себя объект, начала задирать старшую.
Рядом сидящая старуха, подняв указательный палец, отреагировала на очередную шалость тоном воспитателя: – Деточка, слушайся маму! Нельзя так!
Младшая затихла, явно не ожидая такого поворота событий, выпучила глаза. Испугалась – то ли грозящего пальца старухи, то ли раздувающихся при улыбке впалых старухиных щёк.
На остановке к этой случайно сложившейся компании присоединилась еще одна старуха. Вторая – мало отличалась от прежней, разве что кожа у нее была более желтая и смуглая. «Ой, какая девочка красивая!» – обратилась присоединившаяся к младшенькой, и все рядом сидящие пассажиры согласились с её словами.
Старшая девочка ревностно отнеслась к похвале в адрес сестры. Решив, что тоже может рассчитывать на признание, тихонько запела: – Ля-ля-ля, – видя, что не достигла желаемого эффекта, затянула громче: – Ля-ля-ля, ля-я!
Но окружающие были равнодушны к её душевным порывам. Присущая возрасту непосредственность младшей сестры брала верх, оставляя глубокие раны в душе ребёнка старшего, непонятого, недолюбленного, недоласканного…
Тянет дочь за куртку мамы,
хочет быть гвоздём программы,
но несметливая мать
не желает замечать!
А девчонка так и лезет,
напридумывала песен, —
тянет звонко нотку «ля»,
только нет внимания!
Как же можно не заметить?
Нас в вагоне мало едет:
даже птицы за окном
подхватили в унисон,
даже бабушка напротив
подпевает этой ноте, —
скоро запоёт трамвай —
так что, мама, замечай!
Трамвай подъехал к нужной остановке. Мать – застегнула дочерям куртки.
Старшая, не теряя надежды, стараясь быть образцовым ребенком: – Мамочка, а ты шапочки нам наденешь?
Но житейская усталость снова взяла верх над материнским пониманием. Женщина – пробурчала что-то невнятное. Вытолкала дочерей на улицу – всё!
Мне было жалко старшую. До боли знакомо её одиночество. Её душа – в оковах непонимания. Сердце – в ранах безразличия. Близкие люди, словно чужие – не вникают. Жаль, что не имею возможности забрать ребёнка к себе и окружить всей нерастраченной нежностью и заботой… А может, мне всё это показалось? Может, и нет его, этого детского одиночества? Может, это моё одиночество искажает представление об окружающем мире, ища схожести, проводя параллели, рисуя жизненные драмы?..
—
В библиотеке. Победил сотню ступенек в поисках нужного этажа. Подошёл к столу. Библиотекарь: на вид – пятьдесят, по паспорту, наверно, где-то тридцать. Общество книг явно прибавило ей лет двадцать. Вот она – сила книги! Женщина стояла и любовалась полками с многочисленными собраниями сочинений. Наверное – это её единственная любовь. Безымянный палец правой руки отчаялся быть окольцованным! Я попросил у неё выдать мне книгу Хайдеггера.
Она, растерянно: – К сожалению, у нас такой книги нет.
Я, отступив: – Жаль, очень хотелось прочитать… Ладно – буду искать!
Она, воодушевлённо: – Ой, что вы! А вы поезжайте в Санкт-Петербург. Там наверняка… наверняка есть!
Я, шутливо: – Спасибо за совет! Обязательно поеду!
Она, более воодушевлённо: – Съездите, возьмёте! А когда её прочитаете, можете оставить книгу у нас в библиотеке, чтобы два раза не ездить. У нас единая библиотечная сеть – мы сами обратно передадим!
Я, еле сдерживая приступ смеха: – Да что вы! Мне в Санкт-Петербург за радость два раза съездить!
Позже, идя по улице, я вспомнил растерянного библиотекаря. Мне стало её жалко. Наверняка не от хорошей жизни… Бедная… И я ничем не могу помочь ей…
Ладно. Пойду спать.
С уважением,
С.Е.
24 октября.
Совещание. Сижу рядом с коллегой. Та положила голову на стол и стала томно дышать в мою сторону. «Влюбилась!» – первая мысль! Думаю – заговорю. Спрашиваю – мнётся, отвечая… Стесняется, значит! А потом начала бойко рассказывать про своего молодого человека… Я поддержал разговор. С бухты-барахты нельзя обрывать! Глаза отвожу в сторону. Замолчала – выдохнул. Остался с болью наедине. Зачем она так сделала? Она явно вдыхала для себя, а выдыхала для меня – на меня! Я вдыхаю и выдыхаю в пустоту – не придерёшься! А она – на меня! Уверен – умышленно! Профиль говорит больше, чем анфас. А профиль у неё – ординарный. Не знала, что я поэт? Не знала, что я ранимый? Не знала, что влюбляюсь мгновенно и до гроба? Ложь! Решила потешить самолюбие! Ещё недопонимание: зачем он ей? Он – обычный. Я – поэт. Скажешь: «Никто насильно не заставлял влюбляться!» Правильно – обязывал! Я без любви не могу жить. Мне – жизненно необходима забота. Я посвящаю стихи человечеству, а кто-то должен посвятить жизнь мне. Жертва своими интересами с её стороны – оправдана. С моей – непростительна! У меня иное предназначение!
—
Сегодня целый день кряхчу с недовольством. Невидимая паутина опутала меня. Горло обросло бугорками, через которые проходит кашель. Состояние – вязкое и вялое. Нос не дышит – пыжится. Сердце устало ишачить, поэтому по старой памяти норовит задеть лёгкие редкими ударами. Я не болею – изнемогаю. Когда болеют – лежат в постели, ноют, капризничают. А я – на работе – вникаю, пишу, отвечаю. Думаю, это аллергия на образование! Пишу эпиграммы:
Без платочка плохо очень,
