скачать книгу бесплатно
Одинокость
Александр Кагор
«Одинокость» – роман, наполненный загадками, тайнами и неожиданными поворотами судьбы, которые представлены в оригинальном сочетании прозы и поэзии. Герой произведения, перебирая документы после смерти отца, обнаруживает странную тетрадь, содержание которой на первый взгляд кажется совершенно бессмысленным.Динамика событий, любовь, отчаяние, эгоизм, одиночество, романтика – каждый читатель сможет найти для себя что-то, что заставит задуматься о своем внутреннем мире и предназначении в жизни.
Одинокость
Александр Кагор
© Александр Кагор, 2024
ISBN 978-5-0062-2215-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Одинокость
Глава первая
Анне Кашкиной, выдающемуся поэту…
Отец умер неделю назад… Я никак не мог смириться с этой мыслью. Когда за три дня до этого навещал его в больнице, то видел перед собой крепкого мужчину, случайно лежащего на койке и говорящего всем своим жизнеутверждающим видом: «Протяну минимум сто лет – на меньшее не согласен!» – но утренний звонок лечащего врача подвёл черту под шестидесятилетней жизнью отца. Он так и не успел подержать на руках внучку…
В связи с этим печальным событием мы были вынуждены приехать из Петербурга в родной Челябинск, и, пока жена с дочерью пытались успокоить мать, я, чтобы излишне не тревожить и так измученное тоской сердце, решил посетить знакомый сквер, завсегдатаем которого был отец.
Шагая, мне казалось, что он, как в детстве, окликнет меня: «Мишка, холодно уже, надень шапку!» – и я, не без возмущения повиновавшись приказу, пойду на зов бархатного баритона, в котором нежность, победившая строгость, ложилась бальзамом на душу… Но ничего подобного не было: ветер сотрясал воздух, отнимая у деревьев последние пожелтевшие листья; да какой-то мужчина звал непослушного сына, который, как и я тридцать лет назад, искал острые ощущения.
Ещё мне показалось, что оставленные на тротуаре следы отображают протектор отцовской подошвы. Но я не мог удостовериться в этом до конца, потому что, откуда ни возьмись, пошёл колющий каплями дождь, смывающий грязь в одно большое месиво и морозящий мои и без того онемевшие пальцы, – я был вынужден направиться в сторону дома, мной избегаемого.
Я шёл быстро, глядя под ноги, опасаясь зацепить взглядом деревья, напоминавшие мне кладбищенские, с располагающимися между ними крестами, которые наряду с похоронной процессией наводили ужас даже на самое чёрствое и бессердечное существо… Я до дрожи боялся, что, забывшись, случайно подниму голову и вновь увижу ту самую картину. Но вдали уже виднелся дом. Я стал сильнее размахивать руками, пытаясь как будто бы взлететь, чтобы скорее выйти за границы ранящего меня мира…
Наконец я подошёл к дому. Это был многоквартирный пятиэтажный дом со шлакоблочными стенами, именуемый в народе «матрасиком». Немного постояв около подъезда, я подумал, что в квартире мне станет легче, открыл дверь, неохотно взобрался по ступенькам, с каждым шагом оттягивая роковую минуту объяснения с матерью, заставил себя подняться на лестничную площадку четвёртого этажа и позвонить в звонок.
Дверь открыла жена, две недели не отходившая от моей матери. Я был поражён тем, насколько скорбь исказила милые черты лица.
– Как мама? – спросил я, прорезывая голос сквозь образовавшийся в горле комок.
Но за глупостью вопроса ответа не последовало. И я был безмерно благодарен ей за это! Действительно, как может чувствовать себя человек, привыкший на протяжении сорока лет совместной жизни опираться на плечо близкого, поверяя ему даже такие секреты, о которых можно было бы рассказать только Богу, – а сейчас всё это рухнуло в одночасье.
Наташа постояла чуть-чуть и решила пойти к матери, а я, взяв её легонько за руку, притянул к себе и поцеловал в лоб. Меня словно током ударило – в памяти всплыл эпизод, как я теми же губами целую отца, лежащего в гробу. Оторопев от внезапного сравнения, я быстро пошёл в ванную, умылся, стремясь отогнать кладбищенские мысли, сильно терзавшие.
Я вышел оттуда. Из зала показалось лицо матери, скрывшееся обратно со звуком моих шагов. Мне хотелось верить, что никакого лица не было и всё это продукт моего расстроенного воображения, или, даже если лицо и было, то спряталось оно совершенно по другой причине, – но я слишком хорошо знал, что и лицо было, и причина его исчезновения – я.
Как мне объяснить ей, почему мы все эти годы обещали приехать к ним, но между ними и отдыхом в Турции выбирали последний? Сказать, что всё это Наташа, а я, мол, ни при чём, заложник ситуации?.. Но разве не я бронировал номера в отеле, а по приезде первым делом не отправлялся на пляж плескаться в солёной воде и дышать одурманивающим морским воздухом?.. Каждый вопрос ложился на совесть непосильной ношей.
Из зала выбежала дочка. Маша была единственной из нас, сохраняющей радостную улыбку в силу четырёхлетнего возраста, оберегающего её психику от понимания происходящего. Она стояла и немного смущалась белоснежного локона, непокорно выбивающегося из-за уха и не желающего подчиняться движениям пухленькой ручки, тщетно пытающейся обратно его завести. Я взял Машу на руки и поцеловал – она словно и ждала этого. Дочь крепко обхватила мою шею и беспомощно повисла, находясь в таком положении около нескольких минут, – до того момента, пока мой взгляд не остановился на двери отцовского кабинета. Я поставил Машу на пол, а сам подошёл к двери.
Не хотелось заходить в кабинет отца… Изначально я был твёрдо уверен, что он вылечится и опять сутки напролёт будет сидеть в нём, а теперь у меня сжималось сердце, – но я понимал, что рано или поздно это придётся сделать, и, проявив волевое усилие, открыл дверь.
Те же стены, давно обклеенные обоями, не выдерживающими критики, ещё не осознавшие утраты хозяина и продолжавшие безмятежно висеть. Зеркала деревянного шкафа отражали солнечные лучи, а на большом массивном столе лежали учебники по физике, вызывавшие интерес у отца до последних дней жизни.
Я сел за стол и вытащил из ящиков папки, среди которых попалась ветхая тетрадь, недовольно выругавшаяся шелестом истрепанных листов, после того как я случайно уронил её на пол.
Разложив всё бумажное наследие по стопкам и решив про себя, что на сегодня хватит волокиты, увидел всё ещё смиренно лежащую на паркете тетрадь, взял, неторопливо открыл и начал читать… Пытаясь понять: откуда взялась здесь эта тетрадь?.. чья она?.. и кто эти люди, о которых в ней повествуется?..
Мартиролог
Посвящается Леночке Воронцовой,
которую, надеюсь (знаю – не переубедите), увижу!
С почтением, уважением и признательностью,
С.Е.
2 сентября.
Здравствуй, Елена! В будущем – дорогая. Нужно, чтобы время прошло (для приличия). Предупреждаю сейчас, а то потом забуду и окажусь в неловком положении! Решил писать эту тетрадь для тебя (точнее – к тебе). Это не дневник и не исповедь. Не дневник, – отсутствие перечислений бытовых забот. Не исповедь – недостаток предельно сентиментальных формулировок. Назову это – мартиролог (то есть, повествование о пережитых страданиях). Краткость – сестра таланта, а сокращение – брат речевой бедности. Поэтому – то есть, а не т.е.! Я – поэт, страдание – второе имя. Всегда будет, о чём рассказать! Клянусь – использую всю мощь словарного запаса, очищу все резервы и погреба! Без крика – поэзии нет. Нет силы, способной вырвать талант наружу. Всё творчество – от боли! Посему считаю – название удачное. Хочу писать тебе в форме писем, не требующих ответа. Я сам – письмо, потерявшееся… Жанр – эпистолярный (для истории – как знать…).
Не знаю, был ли это рок судьбы, или я выбрал тебя, движимый душевными терзаниями, но очень надеюсь на твоё понимание этого фатального выбора…
Наша первая встреча до сих пор стоит у меня перед глазами…
Я помню Вас идущей в летнем свете,
взирая на могучие холмы, —
увидев, не нуждался я в ответе,
мне было ясно – стихотворец Вы!
Скользил Ваш взгляд по саду и аллее,
рисуя светлый образ и любя,
одев деревья в тёплые хореи
скамейку, трясогузку и меня…
А я смотрел исподтишка, угрюмо
и думал, не смогу заговорить,
но понимал, что сквозь людского шума,
мне очень нужно с Вами рядом быть!
Я подошёл, Вы не смутились даже,
Вы словно ждали этого всю жизнь,
и в унисон сердца забились наши,
когда сказали робко: «Улыбнись!»
Прости мне «Вы». Стихотворение написано, когда мы ещё были на «Вы». Переделывать не стал – ты поймёшь меня как поэт.
Жалко, что ты не смогла дать мне свой адрес (причина уважительная – не обижаюсь). Зато у тебя от меня – тетрадь, вложенная в сборник Роальда Мандельштама. Это здорово!
Пишу и вижу, как ты уже читаешь следующим летом. Сегодня – вступительная часть. Далее – от возможности до возможности. Надеюсь, мой почерк читабелен. Это не будут отписки – всё развёрнуто, без купюр и обиняков. Надеюсь, тебе понравится и этот труд станет настольной роскошью!
С уважением,
С.Е.
9 сентября.
Здравствуй, Елена! Прогуливался по парку навстречу сентябрьскому ветру. Смутил его любознательностью. Заметил – осень наступает сверху вниз. Взгляни: макушки деревьев уже одеты в жёлтый цвет, а растущая под ними трава ещё пышет зеленью в неведении. Все это напоминает наступление человеческой старости: седина благородно покрывает голову, а тело ещё не думало дряхлеть и отдаваться минорным мотивам возраста! Знаю, в будущем стану таким же. Единственное – пусть душу никогда не покидает весна, а всё остальное может смело поглощать осень!
Год умирает в ноябре, чтобы воскреснуть первым декабрьским снегом! Прошу, сидя за очередным новогодним столом, слыша, как кто-то прощается со старым годом, – если не поправь его, то сама не поддайся нелепости. Ещё лучше – предварительно, 30 ноября, пройдись по улице, поскорби у каждого дерева, кустика. Раздели их жалкую участь!.. Это верный способ провода старого года!
—
Впрочем, осень только наступила – давай же думать о ней! Это время года, когда выживает исключительно верующий в Бога. В такие минуты остро понимаешь собственную уязвимость перед природной силой. Большинство – отпустили восвояси улыбки, сделали «кислые лица» и, кажется, слезами помогают дождю размывать дороги. На их фоне особенно ярко видны немногие сохраняющие бодрость духа – их расправленные спины возвышаются в толпе согнувшихся и осунувшихся, их решимость завораживает – они близки к истине!.. Понимаю, что я в большинстве… Меня эта очевидность расстраивает – захожу домой, избегая зеркал, падаю в подушку и… плачу. Не могу жить в осени и не чувствовать осень! Хотя – всё оправдание…
Уж отблеск пламени на листьях
сжигает их зелёный цвет, —
мне хочется взять в руки кисти,
чтоб проронить весенний свет!
На окнах ангел разрисует
сюжеты из библейских книг.
Всё ожиданьем околдует —
проснёмся под сосулек крик!
И в зеркале поры осенней
не будет моего лица, —
средь заунывных настроений
и злополучного конца!
Пускай сентябрь губит травы
и ткёт соломенный ковёр,
срывает крыши для забавы
и наполняет грязью двор…
Октябрь пусть ломает ветки,
всё превращая в сухостой,
в боязни шепчутся ранетки,
и издаёт рябина вой…
А под ноябрьской печатью
оставят место декабрю —
ворвётся он со снежной ратью,
развеселит страну мою!
—
Извечное состояние сна. Весна – против сна. А осень – за! Засмотришься на её величие – моментально усыпит. Поэтому держу руку на пульсе, пощипывая запястье. Но осеннее убаюкивание ничто в сравнении с монотонным голосом педагога.
Я – поэт по природе своей. Рядом со мной – совершенно далекие от творчества люди. Зовут их – одноклассники, одногруппники, коллеги… Где бы мне было комфортно? В твоём обществе и в обществе таких же, как ты… Но, к сожалению, на нас не учатся – нами становятся!..
Вспомнилось… Учебный материал знаю хорошо. Но это знание никогда не шло мне на пользу в глазах окружающих…
Например: биология, учитель: – Как переводится «Homo Habilis»?
Я: – Человек умелый.
Результат – она в ступоре, двадцать семь человек, находящихся в классе, – в оторопи.
Не отчаялась, спросила: – Где находится самое старое захоронение человеческих останков?
Я: – В Кении.
А тут – поникла! Сняла маску интервьюера – надела чтеца. Раскрыла учебник, начала бурчать себе под нос что-то про древнего человека, беззастенчиво удивляясь прочитанному. Подождёшь чуть-чуть – и день прошёл.
Сидишь на уроке, не знаешь, чем себя занять. Может, у кого-то что-то занять? Хоть какое-то разнообразие! Кто-то бесцеремонно спит на парте, а кто-то, положив голову на руки, имитирует ученическое прилежание… Но, по факту, бдящих нет!
Висящие как дамоклов меч неотложные дела заставляют закончить сегодняшнее повествование.
С уважением,
С.Е.
17 сентября.
Здравствуй, Елена! Тоскую ли я от наступления осени? Нет! Мне кажется, тоскуют от того, чего нет, а когда-то что-то есть – унывают… Я же тоскую от отсутствия тебя перед глазами! Тебя – букв, строчек, стихов, предложений. Тебя – голоса, фотографий. Тебя – поэта, человека. Последнее – болезненно и абсурдно, за ещё нескорым наступлением!
А осень – люблю! Есть некоторые эстеты, рассуждающие об осенней красоте. Ложь! Красуются! Осень лишена красоты! Весну – любят за красоту, а осень – за то, что осталось вместо (в месте?)!.. Я люблю природную неряшливость: слякоть, холод, обездоленность, каскад падающих листьев, пронизывающий ветер, потрескивающий будущим морозом дождь, – вроде бы всё описал, ничего не забыл!.. И, созерцая осенний московский вечер, наблюдая, как помутневший, возгордившийся небесный океан монотонным бесконечным потоком, не стремительно, а медленно, заунывно растянув удовольствие на дни, часы, минуты, нещадно заливает обнаженную землю, – невозможно не вдохновиться:
Звёзды – умершие души,
что мерцают нам из рая, —
взгляд опустишь – их потушишь,
вновь поднимешь – всё сияют!
Пролетит в ночи комета,
рассекая небосвод, —
может, падший ангел это
в землю грешную идёт?
Запятнает чёрный кратер
блеск серебряной луны —
будто страшный узурпатор
захватил её пласты!
Мировое покаяние
только вызволит луну,
и тогда её сверканье
одолеет светом тьму!
—
Настроение – скверное! Вспоминаю… Готовлюсь к экзамену по истории России – голимое противоречие! Россию – люблю, историю – терпеть не могу! Первая – живая, нерушимая, великая; вторая – чёрствая, относительная, мёртвая, развевающая прах в ту или иную сторону, в зависимости от преследования частных интересов… В истории – у каждого своя правда, а поэт – глашатай правды! Поэзия – абсолютна, история – cмутна! Воспламеняюсь, слыша слово «Россия», угасаю во время перечисления дат, с ней связанных. Даты – бесчувственны и недостойны событий, за ними закреплённых! Вообще, цифры – зло! Раньше людей считали «душами», а теперь – статистическими цифрами! А дальше – больше! В России – язык, в истории – цифры! Художественная литература и поэзия вырвали человека из истории, чтобы его не поглотила значимость военных сражений, пактов и договоров… Поэтому – я поэт, а не историк! Но историю знать нужно – из её побед, достижений, ошибок, крови и предательства, торжества справедливости и заслуженной гордости складывается великая и красивая общность, да и каждый из нас несёт в себе отпечаток прошлого…
—
