Иные судьбы

Старшая, с неподдельной улыбкой: – Спасибо, мамочка, ты такая хорошая!

Младшая – восприняла всё с королевским достоинством, обнаружив новый интересный для себя объект, начала задирать старшую.

Рядом сидящая старуха, подняв указательный палец, отреагировала на очередную шалость тоном воспитателя: – Деточка, слушайся маму! Нельзя так!

Младшая затихла, явно не ожидая такого поворота событий, выпучила глаза. Испугалась – то ли грозящего пальца старухи, то ли раздувающихся при улыбке впалых старухиных щёк.

На остановке к этой случайно сложившейся компании присоединилась еще одна старуха. Вторая – мало отличалась от прежней, разве что кожа у нее была более желтая и смуглая. «Ой, какая девочка красивая!» – обратилась присоединившаяся к младшенькой, и все рядом сидящие пассажиры согласились с её словами.

Старшая девочка ревностно отнеслась к похвале в адрес сестры. Решив, что тоже может рассчитывать на признание, тихонько запела: – Ля-ля-ля, – видя, что не достигла желаемого эффекта, затянула громче: – Ля-ля-ля, ля-я!

Но окружающие были равнодушны к её душевным порывам. Присущая возрасту непосредственность младшей сестры брала верх, оставляя глубокие раны в душе ребёнка старшего, непонятого, недолюбленного, недоласканного…

Тянет дочь за куртку мамы,хочет быть гвоздём программы,но несметливая матьне желает замечать!А девчонка так и лезет,напридумывала песен, —тянет звонко нотку «ля»,только нет внимания!Как же можно не заметить?Нас в вагоне мало едет:даже птицы за окномподхватили в унисон,даже бабушка напротивподпевает этой ноте, —скоро запоёт трамвай —так что, мама, замечай!

Трамвай подъехал к нужной остановке. Мать – застегнула дочерям куртки.

Старшая, не теряя надежды, стараясь быть образцовым ребенком: – Мамочка, а ты шапочки нам наденешь?

Но житейская усталость снова взяла верх над материнским пониманием. Женщина – пробурчала что-то невнятное. Вытолкала дочерей на улицу – всё!

Мне было жалко старшую. До боли знакомо её одиночество. Её душа – в оковах непонимания. Сердце – в ранах безразличия. Близкие люди, словно чужие – не вникают. Жаль, что не имею возможности забрать ребёнка к себе и окружить всей нерастраченной нежностью и заботой… А может, мне всё это показалось? Может, и нет его, этого детского одиночества? Может, это моё одиночество искажает представление об окружающем мире, ища схожести, проводя параллели, рисуя жизненные драмы?..

—

В библиотеке. Победил сотню ступенек в поисках нужного этажа. Подошёл к столу. Библиотекарь: на вид – пятьдесят, по паспорту, наверно, где-то тридцать. Общество книг явно прибавило ей лет двадцать. Вот она – сила книги! Женщина стояла и любовалась полками с многочисленными собраниями сочинений. Наверное – это её единственная любовь. Безымянный палец правой руки отчаялся быть окольцованным! Я попросил у неё выдать мне книгу Хайдеггера.

Она, растерянно: – К сожалению, у нас такой книги нет.

Я, отступив: – Жаль, очень хотелось прочитать… Ладно – буду искать!

Она, воодушевлённо: – Ой, что вы! А вы поезжайте в Санкт-Петербург. Там наверняка… наверняка есть!

Я, шутливо: – Спасибо за совет! Обязательно поеду!

Она, более воодушевлённо: – Съездите, возьмёте! А когда её прочитаете, можете оставить книгу у нас в библиотеке, чтобы два раза не ездить. У нас единая библиотечная сеть – мы сами обратно передадим!

Я, еле сдерживая приступ смеха: – Да что вы! Мне в Санкт-Петербург за радость два раза съездить!

Позже, идя по улице, я вспомнил растерянного библиотекаря. Мне стало её жалко. Наверняка не от хорошей жизни… Бедная… И я ничем не могу помочь ей…

Ладно. Пойду спать.

С уважением,С.Е.24 октября.

Совещание. Сижу рядом с коллегой. Та положила голову на стол и стала томно дышать в мою сторону. «Влюбилась!» – первая мысль! Думаю – заговорю. Спрашиваю – мнётся, отвечая… Стесняется, значит! А потом начала бойко рассказывать про своего молодого человека… Я поддержал разговор. С бухты-барахты нельзя обрывать! Глаза отвожу в сторону. Замолчала – выдохнул. Остался с болью наедине. Зачем она так сделала? Она явно вдыхала для себя, а выдыхала для меня – на меня! Я вдыхаю и выдыхаю в пустоту – не придерёшься! А она – на меня! Уверен – умышленно! Профиль говорит больше, чем анфас. А профиль у неё – ординарный. Не знала, что я поэт? Не знала, что я ранимый? Не знала, что влюбляюсь мгновенно и до гроба? Ложь! Решила потешить самолюбие! Ещё недопонимание: зачем он ей? Он – обычный. Я – поэт. Скажешь: «Никто насильно не заставлял влюбляться!» Правильно – обязывал! Я без любви не могу жить. Мне – жизненно необходима забота. Я посвящаю стихи человечеству, а кто-то должен посвятить жизнь мне. Жертва своими интересами с её стороны – оправдана. С моей – непростительна! У меня иное предназначение!

—

Сегодня целый день кряхчу с недовольством. Невидимая паутина опутала меня. Горло обросло бугорками, через которые проходит кашель. Состояние – вязкое и вялое. Нос не дышит – пыжится. Сердце устало ишачить, поэтому по старой памяти норовит задеть лёгкие редкими ударами. Я не болею – изнемогаю. Когда болеют – лежат в постели, ноют, капризничают. А я – на работе – вникаю, пишу, отвечаю. Думаю, это аллергия на образование! Пишу эпиграммы:

Без платочка плохо очень,насморком я озабочен.***Рядом кашляют на славу,накрывает словно лава…***Начал я давать ответ:насморк есть, а звука нет!

—

Ещё новость – пропал голос. Он даже не стремился это сделать – я всё сделал за него! Связки сковал коварный ветер, – теперь они ощущаются как бамбуковые стволы…

Болеют ветки за окном,трясясь от сдавленного кашля.Лекарства – снова да ладом —бесславят стол. А я – неряшлив:летит с таблетками флакон,с собою взявши спрей для горла —всё бьётся вдребезги об пол,и ждёт, чтоб тряпку взял, подтёр.Воробушек на проводахкричит о новой пандемии.Ворчат старушки: «Ох, да ах,где мы простуду подцепили?!»А я – лечусь, а я – творю,пишу про зиму и про сосны,кричу: «Я выздоровеюи встречу будущие вёсны!»

Писать в таком состоянии – тяжело. Но никаких отсрочек быть не может – долг перед потомками! В обычное время – мысль зарождается и распускается. А сейчас – зарождается – надувается – взрывается – разлетается, – и пытаешься собрать осколки в пазл. На совещании – сижу с тетрадкой и записываю. Конспект? Стихи! Свой конспект! Главное – иметь постоянную возможность записать!

Пришёл домой. Пойду лечиться. Как соберусь с мыслями – напишу.

С уважением,С.Е.31 октября

Здравствуй, Елена! Всё плохо. Ты даже не можешь представить – насколько. Поэзия заболела. У меня тоже тридцать восемь. Из дома не выхожу, и стихи на бумагу не ложатся… Они… умерли? Не знаю. Порою мне кажется, что с неба сыпет их прахом… Изнуряю себя, как могу. Всё угнетает. Ум напирает, разум отступает – уникальных мыслей нет. Ничего не радует – сжимаю, сжигаю, выжидаю (разрешения?)…

А с нынешним насморком ни на что уповать не приходится – третий день бездельничаю! Ты не представляешь, как сурово я себя корю за лень! Истязаю мучительно и нещадно – смотрю на часы и жду, когда проснётся совесть…

Холод внутри откликается на стук холода снаружи. Озяб, лежу под одеялом – состояние отрешённое! Смотрю на окружающее грустным взглядом. Радует, что взгляд грустный – значит, мой. Значит, я сохранил себя. Не поддался общему одурманиванию пустым весельем!

Может, я просто разучился писать стихи? Зачем духовная смерть при физической жизни? Мёртвым смерть не страшна! Не должны карать убившего исписавшегося поэта! Он поступил благородно – литературный санитар!

В такие минуты рядом со мной должен быть Человек! Он меня – человеческой любовью, я его – нечеловеческой. Если я когда-нибудь сделаю предложение девушке, то скажу: «Хочешь ли ты со мной страдать: и в горе, и в радости; и вместе, и порознь; и близко, и далеко…» Стра-адать! Искренне, глубоко, от сердца – пока всю душу слезами не омоешь! Я такой, какой я есть – не навязываюсь и не вверяюсь.

Если не сейчас – умру рано. Кто-то скажет: «Прерванный полёт!» Неправда. Я даже не взлетел! Гению жить долго – маяться. Идей – нет. Желание – есть. В результате – профанация! Нет – не я должен взлететь, а меня должны возвести на поэтический пьедестал. Наивно – жду благодарности от человечества. Сокровенное желание!

—

До конца месяца осталось 7 дней, у меня на всё про всё 150 рублей – тяну, как могу. В начале недели было 2000 в кармане, из них 1850 потратил на скупку полного собрания сочинений Маяковского. Тратить все деньги на себя – слишком эгоистично. В покупке книг – самоотречение (телесное самоочищение). А больше мне тратить не на кого и незачем! И не в плане значения «окупится», а в плане: обернётся (чем?). Ничем хорошим не обернётся – люди предательскими поступками научили! Всё во благо расширения знаний! Страницы перед глазами вижу чаще, чем людей. И люблю – людей – в страницах. Там – могу себе нарисовать их безупречными. Только голову поднимешь от книги – чужие, равнодушные. И с ними уже ничего не поделать! Они не умеют полноценно жить – ценить искусство! Без искусства – не жизнь. Никто не просит творить, все требуют понимать. Если не через себя – через чувства других. А если – никак – головой кивать, выражая понимание взглядом.

А ещё теперь я буду стройнее некуда! Ем я два раза в сутки: вставая утром, в 4 часа, поглощаю кашу, а потом – вечером, подъедаю картофельные запасы. Мне лучше воспринимать это как добровольный аскетизм, на самом деле – вынужденная необходимость. Голодаю – не жалею.

Прости за одну прозу – красноречие от горя!

Пойду молиться.

С уважением,С.Е.9 ноября.

Мне было грустно. Не вылечился до конца (поэзия тоже ещё болела!). Решил пригласить погулять девушку. Она – одинока. Внешность – неважная, характер – скверный. Не удалась ни в чём! И ведь зарекался с такими не гулять! Но встретились. Она – от безвыходности, я – от безысходности. Заговорили. Я – не в людях. Я – в поэтах. И ничто поэтическое мне не чуждо. Я – про природу, литературу, поэзию. Она – безынициативное молчание. Потом всё-таки спохватилась: «Странный ты! Неужто тебя, кроме поэзии, ничего не интересует?»

Я: – Нет. Живу в хламе и бумажном храме. Много пишу. А что ещё надо?

Она, высокомерно: – А я – общественный человек. Побудешь в моем окружении – поймёшь меня. Люди должны жить в социуме, а не в своём мире!

Я, не теряя самообладание: – А я никому ничего не должен, кроме Создателя! Я со многими общаюсь. Но многие – не друзья. Свой мир – не бегство от людей. Свой мир – искусство! Я всё вижу по-своему. Поднимаюсь в мыслях и скатываюсь в бытовой просак. Понимаешь?

Она: – Нет!

Я, с нарастающим возмущением: – Например, я недавно опоздал на работу, потому что любовался природой, очарованный листопадом. Но сказал, что проспал. Почему? Не поймут. Впрочем, главное – понимание моего творчества, а не меня. Согласен даже поступиться авторским правом – лишь бы печатали! Стихи – смысл жизни!

Она, недоумённо: – А почему ты – не главное?

Я, поражаясь её обыденности: – Убери стихи – это буду не я. Я соткан из этого! Я больше никуда не гожусь!

Она, не слыша моего раздражённого тона и стараясь как бы поддержать, но ещё больше усугубляя положение: – Ты заблуждаешься. Ты – это не только стихи. Если ты не будешь писать – это не значит, что тебя не будет. Творчество – это лишь одна из твоих сторон, но не ты полностью!

Я, наполняя грудь гневом: – Что для тебя является жизненной ценностью?

Она, затрудняясь: – Сложно… ценности меняются…

Я, изумляясь её страшной логике: – Ты могла бы жить, если бы жизнь потеряла смысл?

Она, наивно улыбаясь: – Конечно, ведь можно создать новый!..

Я, сдерживая негодование: – А я вижу себя в стихах! Мучительно жить без них? Это – мой вечный смысл! Есть вещи принципиальные, составляющие сущность человека! Как можно доверять кому-то, если для него смысл – переходящий? Никак!

Она, думая, что всё ещё можно исправить: – Может, зайдём в кафе?

Я, сорвавшимся воплем: – Не-ет! – вспоминая о своих сбережениях, ещё проникновеннее. – Не-ет! Хватит! Я – пожалел тебя. Тебя – никто не звал. Я – посочувствовал на свою голову. Я – добрый и чувственный! Зачем ты сделала мне бо-ольно?

Она, дрожаще: – Я… я не хотела… Ты… ты нравишься мне… Я… я хотела тебя понять… Я думала, что тоже нравлюсь тебе?..

Я, с невинным злорадством: – Понять? Нет – осмеять! Ты унизила меня! Кто ты такая, чтобы нравится мне? Я испытываю отвращение к людям беспринципным и бессмысленным!

Она осталась стоять на месте. Я – удалился. Уходя, заметил, что лицо её залилось слезами. Хотел подойти, обнять… передумал! Вдруг ещё больнее сделает!

Понял – любовь не моё. Я – умею, остальные – нет. Не бывает: любви и нелюбви. Бывает: способные любить и неспособные любить. Она – ярчайший пример последнего, я – редчайший пример первого! Как я люблю? Появляется трепетное чувство. Не из сердечной пены – как Афродита из Эгейского моря, а из головы – как Афина из головы Зевса. Рождается не Афродита – любовь, а Афина – война. И все чувства – сражения – мои поражения! Вот – трагедия!

—

Зашёл в церковь. Лампады бросают блик на святые образы. Пустота… Я встал посередине под куполом Храма и начал просить: «Боженька, верни гений, дай вдохновение! Хочу стихов – идеальных и неповторимых! Дай – или забери меня. Воля твоя! Не хочу быть таким дрянным, как все они. Ты меня создал иным. Не дай сойти к ним – не прощу!» Так – 40 раз.

На колени вставать и в грудь бить? Не дождётесь! Я всё делал, чтобы пришло вдохновение. Я трудился. Я старался. Получается, талант – греховен. Ему и быть судимым! Где он заплутал? Мне раскаиваться не за что – я чист перед всеми! Ещё в оконце влетел чёрный голубь. Чиркнул яростно воздух – улетел. Думал – вдохновение принёс. Нет. Верно – душа заблудшая мечется!

Вышел. Увидел идущего человека. И – случилось!

Чёрным мелом, обречённый,вышел чёрный человек.Он чеканил шаг, учёноподнимал свой взгляд наверх.У часовни притаился —напугался чародей,вот чуть-чуть – и разозлился,ощетинился злодей.Очертил – чертою чёрной,в обруч запер чудака,а черты его точёны,жизни ноша нелегка.В этом чёрном человеке —дух – чистилище чертей,он поднял надменно векичервоточиной своей!

Красота! Мне пора пить лекарство – до следующего письма.

С уважением,С.Е.15 ноября.

Здравствуй, Елена! Ура-а! – раскатистым воплем. – Выздоровел! Утром открыл глаза и увидел… свет! Свет – недоступный во время болезни! Настроение – рабочее!

—

Вчера был приглашён на поэтический вечер. Собрались люди, считающие себя поэтами. Ровесники. Заправляла этим сборищем дама бальзаковского возраста, восседающая на байроническом кресле. Впечатление – неописуемое! Стали слушать творения друг друга. Нет, так – их попытки, предвещавшие мои творения! Выступила одна – верлибр – решили обсуждать. Каждый старается казаться неповторимым, ломаться – отвратительно. Начали за упокой – закончили за отпевание! Моя очередь оценивать. Я, простодушно: «Прекрасная проза!» Все – хохот, шептание, снисходительные гримасы, удивление. Оказалось, представленный шедевр являлся стихотворением! После такого конфуза – решили послушать меня. Всё как я и задумал. Прочитал:

Там лист как парусник зелёныйнесётся к солнечным лучам.Там верноподданный влюблённыйвзывает к даме по ночам.Там облаками небо рушитвершины побеждённых гор.Там детям надо взрослых слушатьи говорить, куда пошёл…Там после длительных попытокзаветную достигнешь цель.В стене лежит забытый свиток —его замуровал злодей!Там всё прошло, там всё случилось —осталось только созерцать.А коль желанье появилось,то можно заново начать!Там ничего нельзя исправить,и место это – память!

Вновь – удивление. Первое было – от моей наглости, второе – от моей одарённости. По отношению ко мне – только удивление, вне зависимости от побуждений! Тогда я понял: надо требовать не понимания, а внимания! Понять – не способны. Понимает – автор и какой-нибудь счастливец (редко, когда их много). Остальные – внимание. Вздохи – ворчание – замешательство – их предел.

Один встал, сказал: «Очень хорошо!» – сел. Полминуты проглатывали зависть, потом дали слово следующему. Какие они примитивные – неприятно. Рядом со мной сидел словоохотливый пижон. Так франтился, что ни одна дама не удостоила его взглядом. Расстроился – повернулся ко мне – заговорил: «Мы – поэты! Мы должны проявлять политическую активность. Надо больше политических стихов. Да не с буквальным посылом, а с заковыркой. Чтение между строк – что может быть лучше? Вот это – высший пилотаж! Вот таких – я уважаю! Но, мало способных. А вы, думаю, сможете! У вас огромный потенциал! Только всё не о том вы пишете. Кому хорошо от вашей романтики, всяческих сентиментальных оборотов? Это же всё не о том, оно не развивает нашего человека! Наш человек и так лиричен по ментальности, так надо же, в конце концов, пробуждать в нём гражданскую активность, чтобы воспламенился он от словесного накала, готов был к решительным действиям; чтобы ни одна сила не могла сломить его твёрдого настроя бороться за светлое будущее; чтобы…» – далее я уже не выдержал и беззастенчиво отсел.

Что меня радует – он притворялся. Мысли – не его. Даже не вычитанные, а выслушанные. О таком не пишут – слишком поверхностно. В книгу вкладывают глубину, а не то, что и без неё в воздухе поймать можно. Поэт и политика – несовместимы. Это лабиринт с тупиком в конце! Разный резус-фактор! Поэт – непостоянство, недосказанность, хрупкий субстрат. Политика – требует убеждений постоянных, конкретных, жёстких. Поэт – противоречивость. Он выхватывает противоречия и страдает – формула создания проникновенного стиха. Поэт – не удовлетворён ничем. А что политика? Зацепится за какую-то идею, реализует и… найдёт отрицательные элементы. Положительное – оно и так есть. Его надо сохранять, а не менять. Поэт призван изменять, корректировать, направлять. Если бы было только исключительно положительное – надобность бы в поэтах отпала. Никогда поэт не найдёт в политике правды – сломает стиль, слог, стержень (и свой, и карандаша).

Мои внутренние упражнения в рассуждениях перебила писклявая поэтесса. Опять дали слово мне – бессмертные!

Я, под воздействие предыдущего промаха: – В стихотворении поэтессы…

Она, апоплексически содрогнувшись: – Я поэт, а не поэтесса. Как вы смеете, наглец!

Я, смотря на её трясущиеся неврастенические конечности: – Не извращайте русский язык. Или… корнет, вы женщина? – взрыв смеха по всему залу. Поэтесса – в слёзы!

После этой выходки меня вежливо попросили больше не присутствовать на подобных мероприятиях. Я ответил, что и сам никогда и ни за что не соглашусь сюда прийти. Поразительно! Раньше было: они – мы. А теперь, я – отдельно! Даже не так: мы и они – против я! Какой поворот. Почему Сократа убили? Ему не могли возразить! Видимо – это удел подлинного дарования! Не скромно…

—

Мне понравилась одна пожилая женщина, читавшая незамысловатые стихи. Было в ней какое-то сочувствие к моему одиночеству.

Я, приветливым тоном: – Можно занять минутку Вашего внимания!

Она, от внезапности: – О! Молодой человек. Признаться, не думала поговорить с Вами в такой обстановке. Я польщена, право! Знаете, мне очень понравилось, как Вы читали стихи. Нет, нет, не смущайтесь, я чистосердечно, – вероятно, она расценила потирание мной носа, как показатель смущения. – Единственное… Вам надо полюбить людей!

Я, изумлённо: – Я и так их люблю. Знали бы Вы как! Только они меня не любят. Бывает – кажется – все!

Она, с минарета житейского опыта: – Пониманию, понимаю… Непризнанный гений. Не Вы первый – не Вы последний. Каждый человек, что-то из себя представляющий или считающий, что он что-то из себя представляет, оговорюсь, второе – это не про вас, – так вот, такому человеку хочется считать себя непонятым окружающим миром и его обитателями, зачастую это желание достигает таких размеров, что и самому себе он кажется непонятым и всецело уповает на собственный талант. Вам надо полюбить… Именно! Посмотреть вокруг не только глазами вершителя человеческой мысли, которому дано вести людей к истине, а глазами обычного человека, мнительного, ошибающегося, обременённого разного рода проблемами, не касающимися творческих интересов. Попробуйте! Вы сразу увидите, что всё обстоит не так плачевно. Вы поймёте, что Вы не один. Есть и Вас понимающие, и такие, как Вы. Может, они пока не пишут таким колоритным слогом, но стремятся, думаю, что за одно это стремление следует их уважать и помогать встать на одну ступень с Вами. Даже если Ваши произведения не затмят остальные, будут не в полной мере оценены современниками и потомками, но, может быть, Вы поможете какому-нибудь человеку, более достойному этой славы, способному её вынести, пускай не обладающему такой лексической живостью, но умеющему совладать и с малой. Я вижу, что Вы немножко обиделись – Ваша растерянность Вас выдаёт.

Правда – я был озадачен. Немного, – но всё-таки…

Помедлив, нашёлся: – Нет, я просто в своих мыслях… Наверное, Вы правы, – сказал от усталости, чтобы не вступать в перепалку. – Какое время года у Вас более продуктивное?

Она, улыбаясь: – Осень!

Я, с иронией: – Болдинская?

Она, смеясь: – «Обалдинская»! От слова «обалдеть»!

Я проводил её до остановки и пошёл домой. Всю дорогу думал о нашем разговоре. Нет – она не поняла меня. Я заблуждался на её счёт… Ни она первая, ни она последняя – её же словами!

Сейчас – дома. Болит голова. Пойду спать.

С уважением,С.Е.23 ноября.

Здравствуй, Елена! Видел сон. Ехал в поезде, утомляясь болтовней проводниц. Держал путь – к тебе. Я это понял благодаря подаркам, лежащим на верхней полке. Сплошь – книги. Сплошь – русская классика. Форзацы – сплошь – с моими посвящениями тебе! Купе – как жизнь. За окном пролетали дома, деревья, люди… В этой суматохе я пытался найти тебя, выходя на каждом полустаночке и наивно интересуясь его названием. Поезд нёсся, а рельсы сзади него разлетались в щепки! Смотрел в окно – дух захватывало! Неожиданно – сонливость. Я боролся – сначала напрягая извилины, потом размахивая руками… Темнота – мрак – бездна… Тут уже проснулся. Что передо мной? Улица в окне, покрытая мглой, удручённые потолочные плинтуса, угнетающие белизной… Невыносимо! Я думал не «неужто ли это не сон», а «неужто ли этот сон – мой»?

Во снах сражаюсь с расстоянием, нас разделяющим… Скучаю – очень! Приходится смиряться! Ожидание – впрок. Иначе бы только и писал в эту тетрадь, а поэзию забросил. Моя родная душа… Нет, не хочу изощряться в обращениях – не симпатично! Лучшая неизбитость – в мысли. Ежеминутно заставляю себя думать – сочинять что-то новое. Сочетать – не сочетаемое. Создавать – неведомое!

Ещё – завязываю с влюблённостью. Девятого ноября – в мыслях, нынче – в действиях. Как зародится что-то – растопчу, заглушу, придушу! Всё отдаю и остаюсь ни с чем. Боже – время! Чорт – деньги! Не хочу особого отношения, хочу – любви. Чтобы меня любили, а не только я. Аристотель считал, что лучше любить самому, нежели быть любимым. Жутко – если он в это верил. Жутко – если так и было в его жизни.

Любовь должна быть обоюдна, иначе – мучение. Любишь ты, и не любят тебя – болезнь. Любят тебя, и не любишь ты – несовместимость! Но в обоих случаях – не любовь. Всяческая потребность классифицировать любовь – спекуляция. Спекуляция и для думающего так, и для внимающего это. Нам плохо с человеком – боимся признаться – оправдываем каким-то видом любви! А там – даже почвы нет, чтобы укорениться! Сколько раз так было? Уйма. Либо любовь есть, либо – нет. Наверное, рассуждаю категорично – уступать не в моих правилах!

Простите подростковый слогза череду случайных мыслей,что я ищу всегда предлогдля оправданья укоризны;что я смотрю, порой, не так —бескомпромиссно, беспощадно:есть Бог и дьявол, свет и мрак,а что-то среднее – отвратно!Не месяц кажется вдали —робеет грустная улыбка,маня большие корабли,на звук их откликаясь зыбко…Огонь – вода, веселье – скорбь,добро и зло, слова и дело —сомнение стоит побороть,чтоб нужный выбор сделать смело!

На сегодня всё. Вновь пойду одолевать головную боль.

С уважением,С.Е.1 декабря

Здравствуй, Елена! Настал декабрь. Утром – на работу. Валит снег. Снег с дождем. Подумаешь, эка невидаль! Я под зонтом. В другое время – без него. Но сейчас я в пальто – пальто жалко! В одном кармане – сок. В другом – булка фаготтини с сыром. Извините – чем богаты.

В обеденный перерыв подошёл коллега. Сгусток общественной активности: – Ты пойдёшь с нами 25 отмечать Новый год?

Я, не отвлекаясь от складывания документов в сейф: – А вы по григорианскому календарю отмечаете?

Он, сконфузившись: – Да…

Я, с ухмылкой, смотря в упор: – А почему тогда 25-го, когда 31-го?

Он, нервно: – С тобой даже поговорить невозможно! Ты начинаешь подтрунивать! Это невыносимо! Ты можешь сказать по-человечески: пойдешь ты или нет?