Красный

Красный

Александр Игоревич Никифоров

Никита Александрович Никифоров

© Александр Игоревич Никифоров, 2019

© Никита Александрович Никифоров, 2019

ISBN 978-5-0050-5725-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все события и персонажи книги выдуманы, и все совпадения – случайны.

– ПРОЛОГ —

Отдав приказ на захоронение тел, Паскаль отправился на катер «Ревущий». Если вчера вечером катер казался тесным, и присесть было негде, то теперь, когда Красовский возвращался в Петербург в одиночестве, он заметил, что эта была довольно емкая посудина. Седой старшина первой статьи в потертом бушлате один управлял на катере. Его молодой помощник еще вечером сбежал к восставшим матросам и сейчас, наверно, на Якорной спит пьяный, согреваясь у костра. Но Егорыч, так звали старшину, и один неплохо управлял своим катером. Привычным движением он скинул швартовые концы и перешел к штурвалу. Трижды перекрестившись, на виднеющиеся вдалеке купола церкви, отчалил от пирса.

Отдав приказ на захоронение тел, Паскаль отправился на катер «Ревущий». Если вчера вечером катер казался тесным, и присесть было негде, то теперь, когда Красовский возвращался в Петербург в одиночестве, он заметил, что эта была довольно емкая посудина. Седой старшина первой статьи в потертом бушлате один управлял на катере. Его молодой помощник еще вечером сбежал к восставшим матросам и сейчас, наверно, на Якорной спит пьяный, согреваясь у костра. Но Егорыч, так звали старшину, и один неплохо управлял своим катером. Привычным движением он скинул швартовые концы и перешел к штурвалу. Трижды перекрестившись, на виднеющиеся вдалеке купола церкви, отчалил от пирса.

– Да уж, натворили, вы, делов за эту ночь, – пробасил Егорыч.

Он говорил то ли намеренно громко, то ли по привычке пытался перекричать звук работающего двигателя, но выглядело это угрожающе. И хотя Паскаль насмотрелся за эту ночь достаточно ужасов, общение со старым матросом вызывало какую-то внутреннюю тревогу, и он отсел в дальний угол каюты.

– Ведь я многих этих офицеров, что вы сегодня постреляли, сызмальства знаю. Я же почитай сорок лет без малого на перевозе работаю. Когда еще дамбу не построили, одна была дорога в Кронштадт, мимо меня никто не прошел. Они мальчишками еще почти все в Нахимовском учились. Набьется, бывало, полная коробочка. В черных бушлатиках, в бескозырочках, как скворцы, ей богу, и такой треск от них стоит, что мой «Ревущий» в «Тишайшего» превращался. А как у них, значит, каникулы начинались, это на зимнего Николу и на весеннего, все домой едут и мне подарки дарят, я ведь Николаем крещен.

От воспоминаний старик расчувствовался и тихонько утирал со щеки слезы замызганным рукавом.

– Ну, а как погоны офицеровские получат, так обязательно мне поставят бутылку водки или коньяку. «Это, – говорят, – Николай Егорыч, тебе. Чтоб было чем третий тост: „За тех, кто в море“ поднять, ну и нас в нем добрым словом помянуть». У меня после их выпускных ящиками это добро собиралось. А комендант, каков был! Прежде, чем на берег списаться, бригадой эсминцев1 командовал в Желтом море, японцев как котят гонял. Там наград столько! Если все надеть, китель, точно, пуд весить будет. Так вот он меня на каждый праздник к себе домой приглашал. Подарков мне надарит и деньгами премию от комендатуры выпишет, за справную службу значит. А потом мы с ним по чарке выпьем, да по трубочке выкурим – табачок у него хорош был, кубинский. Он все время меня поддражнивал: «Ты, Егорыч, у нас прямо Харон2: всю жизнь перевозчиком служишь». Как в воду он глядел – я вчера только его в Кронштадт переправлял. Он в Питере в Адмиралтействе подзастрял, в связи с этой заварухой. Ну и решил не через дамбу, а катером возвращаться. Вот и повидались напоследок, отвез я его, получается, на этот остров смерти. Он еще у «стенки3» с Распутиным вашим все ругался, ну а потом, уже ночью, я вас злодеев привез на погибель русского флота.

Егорыч бросил на Паскаля ненавидящий взгляд, и тому опять стало жутко.

Он вспомнил, как адмирал, почти раздетый, в тельняшке, белых подштанниках и босиком вышел из шеренги на несколько шагов и начал говорить стоящим на трибуне членам Реввоенсовета и Матросского комитета: «Посмотрите, что происходит вокруг вас: пьяные, небритые, не по форме одетые. Это, по-вашему, матросы Балтфлота? Гордость России? И кто будет управлять всей этой взбунтовавшейся массой? Ваш мальчик – товарищ Красный, или вы господин Распутин?»

А потом все произошло, как в плохом кино, где актеры не выучили свои роли и играют отсебятину. Комендант сделал еще несколько шагов в их сторону и на фразе: «Вы Иуда и…» плюнул в лицо Распутину. В руке того при свете факелов мелькнул вороненый ствол. Четырьмя выстрелами движение адмирала в сторону Председателя Кронштадтского Матросского комитета было остановлено. Выстрелы моментально заглушили болтовню у костров, и над Якорной площадью повисла тишина. Комендант, с четырьмя пулевыми ранениями, лежал на гранитной брусчатке у памятника Макарову, выкинув левую руку вперед и, как бы, указывая на девиз Степана Осиповича «Помни Войну». Скорее всего, одна из пуль задела либо сонную, либо подмышечную артерию, потому как кровь, пульсируя, вытекала из-под ворота тельняшки, заливая ярко-алым цветом гранит и заполняя щели между брусчаткой кровавыми ручейками.

В эту минуту тишины Паскаль осознал, что миром это уже не закончится, и это была не последняя смерть за сегодняшнюю ночь. Но тишину прервал басовитый голос над ухом: «Товарищ Красный, товарищ Красный!» – кто-то сильно тряс его за плечо. Паскаль повернулся на голос, выходя из оцепенения, и увидел перед собой Егорыча. Оказывается, он заснул под его бормотание, и теперь тот никак не мог его добудиться.

– Все приехали, конечная, – увидев, что Паскаль приходит в себя, объявил он, – Видать, разморило тебя от бессонной ночи, все чего-то кричал во сне. Я грешным делом хотел тебя спящего выкинуть за борт, да пожалел – молодой ты еще, и сам не ведаешь, что творишь. Все, давай проваливай с палубы, не наводи старика на грех. И, не подав руки на прощание, подтолкнул его к трапу.

Оставшись один, Красовский не решился идти сразу в город. Он стоял на Николаевской набережной и пытался выстроить в хронологическом порядке все, что с ним произошло вплоть до сегодняшней ночи.

– Глава 1 —

Паскаля от его мыслей оторвал странный звук: он точь-в-точь напомнил ему барабанную дробь из недавно увиденной им сцены казни Робеспьера и Сент-Жюста в одном фильме.

Он вздрогнул от этого перестука, который звучал где-то наверху. Подняв голову и присмотревшись, он нашел виновника своего беспокойства – ярко красная шапочка большого черного дятла мелькала в кроне старого дерева. Еще минуты две Паскаль наблюдал за птицей, вслушиваясь, как дятел выбивает дробь своим клювом, и двинулся дальше, пытаясь собраться с мыслями. Он любил гулять в этом старом парке на Вышеграде. Здесь была какая-то особенная тишина, как будто дух самой княгини Либуше, которая и основала Прагу, ощущался в этом историческом месте. Находясь в стороне от главных туристических маршрутов, Вышеград был лишен ужаса людской суеты. Даже когда туристы появлялись здесь, то они спешили по главной аллее сфотографироваться у ротонды Святого Мартина, построенной где-то в XI веке. Потом они бежали к красивейшему храму Петра и Павла, забегая при этом на Вышеградское кладбище, где похоронены люди, прославившие чешский народ: Бедржих Сметана, Антонин Дворжак, Альфонс Муха, Карел Чапек и многие другие выдающиеся люди. Конечной целью этого туристического маршрута была южная стена замка, нависающая над Влтавой. С этой стены на самом деле открывался потрясающий вид на Прагу. В общем-то, именно сюда и шел сегодня Паскаль. Он всегда, уезжая из дома, приходил сюда посмотреть на пражский закат. Но так как было еще рано, он решил погулять по парку.

Хотя Красовский и обожал Прагу, но родился он не здесь. Отцом Паскаля был потомственный польский дворянин Кирилл Красовский. Семья Красовских, может, и не была богатой, но они были очень именитым родом и даже имели в своей родословной отношение к королевской династии Ягеллонов, чем всегда гордился дед Паскаля – природный князь Каземир Красовский.

Мать Паскаля, Елена Ивановна Любич, была русской графиней. Хотя она родилась и выросла в провинциальном Оренбурге, её род был очень именитый. Бабушка по материнской линии служила в свое время фрейлиной её Императорского Величества, а дед, Владимир Иванович, был кадровым офицером, сыном прославленного генерала от инфантерии Ивана Семеновича Мальцева. Который вместе с Алексеем Алексеевичем Брусиловым брал Берлин и, потом в составе военно-политического блока Антанты, подписывал Акт о капитуляции Германии.

Они могли бы долго и счастливо прожить в Петербурге, но Владимир Иванович случайно, а может и не случайно, попал на собрание «Русского общества офицеров за либеральную Россию», после чего был выслан вместе с женой в Оренбург для прохождения дальнейшей службы. Там и родилась Анна, мама Елены Любич, человек с тонким художественным вкусом, тихим и спокойным характером. В отличие от своего будущего мужа Ивана Петровича Любича.

Это сейчас он наказной атаман Войска Яицкого, а тогда – молодой хорунжий, гуляка и первый драчун в Оренбурге. В него были влюблены все первые красавицы города, а он волочился за тихоней Мальцевой. Делал он это хоть и с размахом, но как-то неуклюже. То пришлет ящик шампанского, как будто Аня должна пить каждый день, вспоминая своего воздыхателя. То пришлет целую корзину лилий, на которые у девушки была аллергия, и она, задыхаясь, выносила цветы в сад. То среди ночи притащит толпу цыган под окна любимой, и ромалэ4 поют до утра, а сам хорунжий обязательно борется с медведем. Долго таких выходок ни сама Анна, ни ее родители вынести не могли и решили отправить ее к родственникам в Петербург. Когда Аня уезжала, выяснилось, что Иван Петрович подкупил возницу, и девушка приехала не на вокзал, а к драматическому театру, где в кругу друзей и прочих горожан Любич попросил у неё руку и сердце. Анна неожиданно ответила ему согласием, чем немало удивила оренбургское общество, особенно своих родителей, но возражать никто не стал. Ведь Иван из древнего казачьего рода, его прапрародитель – Андрей Любич еще с Ермаком Тимофеевичем на Кучум-хана ходил, и потом, спокон веку на Урале атаманствовали Любичи.

Неуёмный характер Иван Петровича сказывался и на воспитании дочери: он уже с трех лет брал её с собой в летние лагеря, учил сидеть в седле, стрелять из всех видов оружия. Лена в шестнадцать лет даже выиграла чемпионат Российской Империи по стендовой стрельбе, чем очень порадовала отца.

Атаман, конечно, очень ждал сына, но бог ему дал только одного ребенка, и он был счастлив, что Лена всегда прислушивалась к нему, и исполняла его наставления и даже прихоти. Но как говорится: если все так хорошо – это уже плохо. Вот и Иван разругался с дочерью, в конец разругался, вывернул себе душу, вырвал сердце и головы лишился. Выставил любимую дочь за дверь: «Знать тебя больше не хочу». А всему причиной был Кирилл, который неожиданно ворвался в семью атамана.

В двадцать лет Лена поехала на Чемпионат Европы по стрельбе в Краков, в Германию. Выступала там успешно и могла выиграть первенство, если бы не старший судья на площадке, который с самого начала отнесся к ней предвзято. Сначала ему не понравилось положение ног при выполнении стрельбы, и он поднял желтую карточку, потом потребовал извлечь патрон из ружья для проверки. Все это создавало нервозность на площадке, и последней каплей стало признания судьей мишень «НЕПРАВИЛЬНОЙ» и распоряжение её повторить. Любич кинулась к судье, пытаясь доказать свою правоту, и тут же ей подняли зеленую карточку. Забыв главное спортивное правило: «С судьёй не спорят», – Лена перешла на личности, процедив сквозь зубы «курва», что для польского князя было смертельным оскорблением. Он обратился к главному судье, и спортсменка была дисквалифицирована.

Расстроенная, она дошла до ближайшего бара, заказала водки и начала заливать горе. Позвонила отцу, тот ее подбодрил, мол: «Мало мы этим ляхам5 в свое время под хвост надавали. И вообще, я бы на твоем месте еще бы и пальнул в эту сволочь». Получив моральную поддержку отца, Лена продолжила пить, и где-то между восьмой и девятой рюмкой за ее стол уселся тот старший судья и по-хозяйски налил себе и ей.

– На здровье, пани, – и опрокинул стопку.

Такой наглости она не ожидала и начала скандалить:

– Ты чего здесь мою водку пьешь?

– Да не вопрос, – ответил Кирилл, и на столе появилась еще одна бутылка. А дальше было как в тумане: они что-то еще пили, Лена ругалась, потом куда-то поехали. Была громкая музыка, она пыталась танцевать, а в какой-то момент просто отключилась.

Требуя: «Воды и тазик», – Лена проснулась в огромной спальне, обставленной со вкусом. Спальня была с прекрасным видом в сад из окна, но это было вторично, сейчас ей был нужен только тазик.

С тазиком у кровати стоял вчерашний судья. Это обстоятельство только усилило рвотные позывы, девушку вывернуло наизнанку: как будто желудок, печень и остальные органы упали в таз. После она опять вырубилась, проспав, еще часов пять. Разбудил ее запах свежесваренного кофе, он не раздражал, даже скорее наоборот привлекал.

– Господи, где я? – простонала Лена.

– Вы, милое создание, находитесь в имении князя Красовского, – ответил ей человек, сидящий за столом. Он пил ароматный кофе и запивал его холодной водой.

– Вставайте, дорогуша, уже полдень.

Все было как наваждение. Следующие три дня они провели вместе. Кирилл признался, что влюбился в неё, когда она на площадке с ружьем наперевес с ненавистью в глазах оскорбляла его. Просто вылитая амазонка. И он пошел за ней следом в тот самый бар. Когда опасность быть избитым бутылкой миновала, он присоединился к ней, а в конце вечера отвез ее к себе домой. Он все три дня так красиво объяснялся в любви, что Лена не смогла удержаться и дала согласие стать его женой.

Вот так она надолго потеряла связь с отцом. Иван Петрович не мог простить дочери такой выходки: у него на примете были такие женихи-красавцы – казаки чистых кровей, косая сажень в плечах и, главное, они были русские. А тут какой-то лях: соплей перешибить можно.

– Да он мизинца моей дочери не стоит, – доказывал он Анне Владимировне. – Да, если он сюда сунется, я его шашкой зарублю. Нет, я их обоих зарублю!

– Вань, не греши, – успокаивала его жена, – Ты вспомни, как ты меня в жены забрал, вообще можно сказать, что украл.

– Что ты ровняешь! Я казак. Я русский! Да пусть бы и ее такой же украл, слова бы не сказал. А тут шляхта какая-то… Все, не тревожь мне душу – сказано зарублю, значит зарублю, – и запил атаман горькую. А жене велел передать молодоженам, чтоб ноги их не было в его доме. На том и порешили.

Но Елену Ивановну не смутили слова отца, она вышла замуж за князя Красовского. А еще через год родился Паскаль. В это время они из Кракова переехали в Прагу, где Кириллу предложили хорошую должность в Министерстве финансов.

Собственно говоря, почему такое необычное имя? Это было желание Елены. Она в детстве увлекалась французской литературой: Дюма, Гюго, Бальзак, Сент-Экзюпери. А во время учебы она слыла лучшим математиком, ее даже дразнили в школе Софьей Ковалевской. Она очень интересовалась работами Блеза Паскаля, особенно ее зацепила, изобретенная им, суммирующая машина. Лена считала его волшебником, который открыл язык цифр и смог создать практически первый компьютер. И тогда она пообещала себе: «Моего сына будут звать Паскалем». Это конечно была детская фантазия, но когда пришло время давать имя ребенку, оно само всплыло в ее голове, да и Кирилл не возражал.

Семья Красовских купила в Праге хороший дом рядом со Страговским монастырем на улице Белогорской. Это историческая часть города, именно отсюда начинаются многие туристические экскурсии. Так называемая «прогулка по спуску» очень приятная – спускаешься себе с холма и осматриваешь достопримечательности. Туристическая река ежедневно нескончаемым потоком течет с Поголельца до Мала страны.

Паскаль с детства наблюдал за иноземными туристами: индусы в тюрбанах, мексиканцы в сомбреро, фотографирующие все подряд японцы, дисциплинированные китайцы, ну и, конечно, абсолютная им противоположность – русские.

В доме у Красовских говорили только на русском языке: так завела Елена Ивановна. Однако, Паскаль мог вполне сносно говорить на польском и чешском. Потом, в школе он прекрасно изъяснялся на немецком. Даже писал на нем стихи, но именно русский он считал своим родным.

Когда было свободное время, Паскаль любил пристроиться к русской тургруппе и слушать, о чем говорят эти чуть безбашенные люди из такой загадочной, но в тоже время родной России. Они были немного шумноватые, как итальянцы, но очень щедрые – в отличие от других. Узнав, что мальчик говорит по-русски, его задаривали всякими сладостями и сувенирами, а иногда давали русские деньги. Тогда он шел и менял рубли у арабов по хорошему курсу на дойчмарки, а потом опять покупал сладости. Мать очень ругала его за такие походы с туристами: «Ты, что нищий ходишь, собираешь милостыню?» Отец наоборот поддерживал: «Не наговаривай на ребенка, Елена, он же не выпрашивает, его угощают. Как там у вас говорят: дают – бери, бьют – беги».

Когда Паскаль немного подрос, его отдали в Пражскую художественную академию, где он прозанимался 8 лет. Он все же не был гениальным художником потому, что за столько лет он так и не научился писать портреты. Зато он лучше всех остальных чувствовал цвет, за что его часто приводили в пример. В этом, наверное, он был талантлив. Поднявшись на Петершинский холм с этюдником, он мог и не раскладывать его, а просто стоять часами и любоваться Прагой с высоты холма.

Отец к тому времени занимал уже высокий пост в Министерстве финансов. Часто был в командировках в Берлине, иногда он брал с собой Паскаля. И здесь Паскаль видел разницу: Прага – очень красивый город, но она, как разухабистая девка, веселая, гулящая, полная туристов, толпящихся на улицах города. Берлин же был именно имперским городом, никаких тебе цветочков, флажков, рюшечек, ровные газоны, прямые дороги, чистые тротуары, а флаги, если и висят, то только государственные и на учреждениях. Нет праздношатающихся людей, днем все на работе, и порой на несколько кварталов не встретишь ни одного прохожего.

Елена Ивановна к этому времени тоже устроилась на работу при посольстве Российской Империи, отвечала за организацию встреч высоких гостей. Она тоже могла взять Паскаля с собой, и такие приглашения он очень любил. Приезжают видные политики и главы государств, можно услышать много интересного, а иногда даже познакомиться лично. Эти встречи и натолкнули Паскаля на мысль о будущей профессии. Он, окончив гимназию, поступил в Высшую школу экономики на факультет Государственного управления и экономической политики.

Паскаль был достаточно прилежным студентом и хорошо учился, но его бакалаврская работа на тему «Роль дворянского сословия в государственном управлении» не была оценена по достоинству. Все преподаватели, как один, утверждали, что с такими идеями Паскалю нечего делать в свободной Европе: единственная страна, где такие ретроградские мысли еще могут найти воплощение – это «отсталая» Россия.

Россия хоть часто и оглядывалась на Европу, всегда шла своим путем. Европейцы до сих пор припоминают высказывание русского императора Александра III в Гатчине на Карпином пруду: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать». Он, таким образом, дал понять иностранным послам, что не надо беспокоить не самого императора конечно, а Россию в его лице. Но Европа не услышала или не захотела услышать императора.

К сожалению или к счастью для Европы, Александр III правил всего 14 лет и скончался после болезни. В этот скорбный период для России началось «Второе смутное время». Николай II, в отличие от отца, был мягким и добрым человеком, просто душка. Настрой у него был либеральным, и он сам начал искать дружеские отношения с европейскими державами, забыв слова отца, что у России в союзниках могут быть только русская армия и флот.

Этим настроем тут же не преминули воспользоваться противники Российской империи. 27 января 1904 года грянула русско-японская война, а следом и революция 1905 года.

Николай II понял, что допустил слабину и начал затягивать гайки, но было уже поздно, маховик либерально-революционной вакханалии был запущен. Германия, объединенная Бисмарком, начала диктовать свои условия Европе, что повлекло сначала конфликт, а потом и ужасную кровопролитную войну.

Россию, одну из главных участниц антигерманской коалиции, в это же время пытались разорвать изнутри немецкие наймиты6, организуя рабочие стачки, демонстрации и забастовки. Революционное движение в те годы возглавил гениальный оратор и политик, революционер и провокатор – Лев Троцкий, который на деньги Германии успешно расшатывал ситуацию внутри России. Воспользовавшись тем, что императора предало его ближайшее окружение во время февральской буржуазной революции, и он вынужден был подписать отречение от власти, Троцкий смог быстро сориентироваться в ситуации и начать брать власть в свои руки.

Революционеру удалось фактически развалить дееспособность российской армии, создавая на фронте согласно Приказу №1 «Петросовета» солдатские комитеты, которые сами решали, подчиняться приказам офицеров или нет. Они устраивали братания с немцами в окопах, агитировали солдат заканчивать войну и расходиться по домам. Власть в Петербурге захватили рабочие и матросы Кронштадта, по всей стране прокатилась революционная волна. Во всех городах Империи власть переходила к рабочим, входящим в ревкомитеты.

Казалось, что все у Льва Давидовича получилось: буржуазная власть смята и уже нет никакого сопротивления, так как регулярная армия воюет в Европе. Просчитался Троцкий только в одном, и это просчет разрушил все его планы. Троцкий свято верил в рабочий класс, но никогда не доверял крестьянству. По его мнению, рабочие были той единственной силой, которая не только смогла бы захватить власть, но и удержать её. Несознательное же крестьянство само должно было постепенно примкнуть к движущей силе революции. «Рабочий гегемон сменит всю эту дворянско-помещечью сволочь», – говорил Троцкий.

Он был хорошим оратором и гениальным революционером. Но, видно, был плохим математиком, ведь на тот момент рабочий класс составлял всего 10 процентов населения, а крестьянство – 80 процентов. Пообещай Лев Давидович землю крестьянам, и дело было бы в шляпе, но Троцкий с детства не мог терпеть крестьян.

Сын крупного землевладельца хорошо знал их быт. Он до 9 лет прожил в Яновке Херсонской губернии, никогда не находил общий язык с крестьянскими детьми. Те его били, отбирали деньги и дразнили жидовской мордой. Отец не хотел в это вмешиваться и поучал: «Сам разбирайся с этой челядью. Со временем тебе быть хозяином на этой земле, вот и учись выстраивать отношения». Но отношения только ухудшались, что и заставило девятилетнего подростка покинуть родительский дом и уехать в Одессу. Однажды деревенские подростки на праздник Троицы позвали Леву гулять с собой на речку. Сначала все было весело и даже дружелюбно. Хлопцы постарше раздобыли где-то самогонку и наливали по чуть-чуть, а девочки раскладывали закуску. А потом мальчишки раздели Леву донага и выставили перед девочками: «Девитесь, як жид обрезанный выгляде». Девочки, краснея и глупо посмеиваясь, рассматривали голого Леву. Здесь-то и родилась эта обида на глупых крестьян. Троцкий даже не так был обижен на мальчишек, которые его побили и раздели, больше его детское самолюбие задел девичий смех.

И вот теперь этим недочеловекам надо отдать самое ценное российское богатство – землю. Нет, «Вся власть рабочим!» – этот лозунг был локомотивом революции. Но мало было взять власть в такой огромной империи, надо было еще как-то кормить эту страну.

Введенная продразверстка подняла волну крестьянских бунтов. На Тамбовщине забрали не только излишки хлеба, но и посевной фонд, и вывезли на станцию Иноковка. Да вот беда, где-то под Ртищевом разобрали железнодорожные пути, и движение поездов остановилось. А тут еще влили дожди, и зерно как стояло на подводах на перроне, так там замокло и загорелось. Ладно, еще отдать зерно голодающим, но такого варварства крестьяне не смогли стерпеть. Началось восстание под предводительством эсера Антонова, его подержало Донское казачество, потом восстала Кубань. Собралось ополчение, которое сначала двинулось на Москву, сметая на пути весь этот новый революционно-рабочий режим. Захватив Москву, восставшие обратились к Царю, дабы он отказался от своего отречения и вернулся на трон. Николай II видел, как новая власть под руководством Троцкого и германцев разоряет империю, так что долго уговаривать его не пришлось. Императора перевезли из Тобольска в Сергиев Посад, и он снова взошел на престол.