Асфальт и Души

Александр Ход

Асфальт и Души

Пролог

Эта дорога не вымощена благими намерениями. Она пропитана потом, кровью и чем-то куда более густым – вязким, удушливым маревом, что давило под высоким потолком ангара, клубилось над раскалённым асфальтом и оседало едким дымом в прокуренных комнатах. Это была густая «тёмная энергия», постепенно обволакивавшая меня, погружая в себя всё глубже.

В свои девятнадцать я ещё наивно верил, что смогу остаться в стороне, сохранить свой внутренний иммунитет от этого мира. Я и представить не мог, что эта всепроникающая зараза безвременья и мужской тоски мгновенно, с первым вдохом пыльного степного воздуха, с первым шершавым рукопожатием, проникнет в мою кровь.

Я приехал сюда девятнадцатилетним мальчишкой, движимый жаждой «настоящих денег». Был уверен, что готов ко всему, но никто не предупредил, насколько это окажется непросто.

Эта летопись двух жарких сезонов о том, как я увидел мир без фильтров и как даже в кромешной тьме можно отыскать свой собственный свет. И, конечно, о подлинной цене, которую мне пришлось заплатить, чтобы этот свет не просто разглядеть, а удержать.

Часть I: Жернова

Десятый час я уже не чувствовал ни рук, ни спины. Раскалённая, дымящаяся асфальтная масса летела с лопаты сама по себе, а я был лишь тупым, измочаленным механизмом. Где-то рядом, в дребезжащей водовозке, маячила сгорбленная фигура парня со свежими багровыми кровоподтёками на лице.

А ведь ещё почти сутки назад девятнадцатилетний я стоял в приветливом, но холодноватом кабинете отдела кадров, где полная дама с высокой, как башня, причёской деловито, почти не поднимая глаз от бумаг, спрашивала:

«По командировкам ездишь?»

Глава 1: Поездка в Ад

«Ну, если надо, я готов», – постарался я ответить как можно более сдержанно и по-взрослому. Боялся выдать свой страх, показаться неуверенным мальчишкой и упустить шанс заработать первые по-настоящему серьёзные деньги. Тем более что Анна Алексеевна, пока я заполнял анкету, уже вздыхала, делясь историями о ненадёжных студентах-«зумерах», не способных ни отработать смену, ни элементарно сдержать эмоции.

Я пришёл в эту контору по рекомендации друга, успешно отработавшего у них сезон. В голове у меня маячила наивная картинка, как я с ровесниками буду беззаботно кидать землю на городские клумбы. И всё же я понимал, что иду сюда не от вуза, а как самостоятельная «боевая» единица, и был готов к любым сюрпризам.

«Ну и отлично, – резко и деловито подвела итог нашему короткому «собеседованию» Анна Алексеевна, ставя последнюю подпись на моих документах. – Сегодня к четырём на базу собраться успеешь? Мастер новый как раз едет, может тебя с собой прихватить, чтобы ты зря не мотался».

«Успею! Спасибо вам огромное!»

В голове мгновенно закрутились мысли. Поехать сразу! Лучше, чем я ожидал. Значит, я немедленно приступаю к работе, к возможности заработать. Итоговую сумму Анна Алексеевна, кажется, не называла, но даже полторы тысячи в день, о которых говорили, – это сорок пять в месяц. А ещё командировочные! Я не верил, что буду получать под пятьдесят, а теперь понимал: выйдет даже больше. И всё это – уже завтра. Ради такого я был готов выкладываться по полной, лишь бы взяли и не разочаровались.

Времени до отъезда оставалось в обрез. Анна Алексеевна дала номер мастера: созвониться, договориться, встреча ориентировочно в четыре. А у меня в запасе – часа два. Я совершенно не предполагал, что куда-то уеду в тот же день, и, естественно, был не готов. Пулей полетел на такси в общагу, наспех побросал в сумку минимум вещей: сменку, зубную щётку – кажется, даже одеяла не взял. Созвонился с мастером. «Да не торопись», – неожиданно спокойно сказал он, и у меня появился час в резерве. На автобусе доехал до места встречи и даже успел пробежаться по магазинам в поисках сумки через плечо и носков. С носками вышла заминка: в ближайших магазинах оказались одни брендовые, по цене от трёх тысяч. Продавщица в «Силуэте», окинув меня взглядом, вежливо предположила, что носков по моему бюджету у них не найдётся. Я кое-как нахватался мелочей, думая про себя: «Это пока не найдётся. Два дня новой жизни, и я смогу позволить себе этот бренд!»

Когда мы «словились» с мастером Андреем перед базой, он без предисловий кивнул на свою потрёпанную «Ниву». Родным в Калачёв я в этой суматохе позвонить не успел. Набрал, только когда мы уже тронулись, и выпалил:

«Мам, я в командировку, не переживайте. Когда вернусь, не знаю. Да, всё нормально, всё отлично!»

Положив трубку, я ощутил странное чувство, будто и вправду ко всему готов.

***

Потрёпанная «Нива» качалась на ухабах степной грунтовки, словно утлая лодка на штормовых волнах. За рулём, вцепившись в баранку, сидел наш новый мастер Андрей – мужчина лет тридцати пяти, с проседью в тёмных волосах и цепким взглядом человека, привыкшего всё держать под контролем. Хотя сейчас этот самый контроль, казалось, ускользал от него, растворяясь не то в дорожной тряске, не то в потоке историй, что густым басом лились с заднего сиденья.

Там, развалившись по-хозяйски, восседал подобранный нами ещё один пассажир, назвавшийся Саламатом. Лет шестидесяти, с широким обветренным лицом и хитрыми морщинками у глаз, которые, казалось, смеялись отдельно от всего лица. Он был неиссякаемым источником анекдотов сомнительной свежести и хранителем подгоревшего шашлыка, который с каким-то одержимым упорством пытался нам вручить. От мяса со сложным букетом ароматов мы с Андреем настойчиво отказывались, но мастер быстро поддался его настроению, и вскоре салон наполнился смехом: раскатистым – со стороны Саламата, и сдержанным, но искренним – со стороны Андрея.

А я сидел на переднем сиденье рядом с мастером, и мне это льстило. Для меня, почти всегда передвигавшегося на автобусах, в этом простом факте заключалось что-то важное.

На фоне хорошего настроения я тоже попытался влиться в эту симфонию веселья, выудив из запаса какой-то бородатый анекдот. Но мои новые попутчики, казалось, знали все шутки мира – кроме тех, что слышали друг от друга. Мой вклад был встречен натянутыми улыбками, и разговор покатился дальше, как наша «Нива» по дороге. Первые шаги в никуда. Куда мы едем? Что нас ждёт? Я смотрел на эту дорогу, и не было ни одного ответа. Лишь пыль.

Ближе к концу пути, когда солнце окрасило небо в немыслимые, видимые только вдали от городов цвета, Саламат посерьёзнел. В его голосе зазвучали то ли отеческие, то ли хозяйские нотки.

«Да ты не переживай особо, Андрюха, всё получится», – по-простому, без шуточек, успокаивал он мастера, который и не выказывал беспокойства. Андрей попытался возразить, но Саламат был неумолим.

«Тут, в принципе, ничего сложного, участок хороший, я уже второй месяц здесь на уазике пашу, – вещал он, и в его словах чувствовался вес старожила. – Степаныч, начальник участка, мужик с характером, но понимающий – если ты его тоже понимаешь. Не выпьешь только, зараза – давай туда съездим, давай сюда съездим… Ладно, – он бросил рукой. – Ты главное, не теряйся. Участок длинный, пятнадцать километров, работы хватит на всех и надолго».

Я не вникал в их производственные детали – я пока не представлял, чем буду заниматься. А за окном плыли выжженные поля, и каждый километр уносил меня всё дальше от привычной жизни, в реальность, где асфальт только предстояло уложить – и не только на земле.

Темнота уже окутала посёлок, когда наша «Нива», чихнув в последний раз, замерла у неказистого дома, снятого, как я понял, для начальства. Из тени крыльца, потревоженная светом фар, выступила «старшая гвардия» участка. Особенно выделялся один, пожилой – настоящий утёс, а не человек. Он был массивным, с широкими плечами. Замыкал их рыжий мужчина лет пятидесяти с невероятно прямой спиной. Даже в потёртой рабочей одежде он не расстался с военной выправкой – ходил, словно проглотил лом и этим невероятно гордился. Непривычно было видеть такую осанку у дорожного рабочего.

После короткого совещания на крыльце мне объявили вердикт: «Мест тут всем не хватит, молодой». Я ощущал всё то же состояние «готов ко всему» и не собирался навязываться или просить о лучших условиях, поэтому сразу согласился. Тем более рыжий сразу же вызвался меня проводить вместе с мастером Андреем, показав заодно и ему второе жилище командированных.

Мы двинулись по узкой тропинке, уходящей в чернильную пустоту. Я шёл молча, и моё любопытство боролось с растущей настороженностью: что это за место? Мастер Андрей, должно быть, оценив обстановку, тоже выглядел удивлённым, когда мы подошли к огромному, тёмному строению. Чуть поодаль сидела компания, но ей мужики лишь махнули рукой, не уделив особого внимания.

«Сюда, да?» – уточнил он у нашего провожатого. Тот молча кивнул.

«Ну всё, Санёк, давай, – сказал Андрей, оборачиваясь ко мне. – Выбери себе койку, отдыхай. Утром на работу».

И мои старшие коллеги растворились во тьме. Я остался наедине с гулким, пахнущим сыростью и запустением пространством. Заброшенный ангар, бывшая казарма или столовая развалившегося колхоза – по грязным поржавевшим стенам было уже не понять. В темноте я разглядел несколько занятых коек, откуда доносился храп. Свободной, на удивление, оказалась последняя, самая дальняя. Я прошёл туда, сбросил сумку, с минуту посидел на скрипучей пружинистой кровати, пытаясь что-то увидеть в темноте. Одиночество давило. Кажется, самое время познакомиться?

Я прошёл метров пятнадцать и увидел такую картину. На импровизированной лавке – бетонной полусфере над люком, прикрытой парой досок – уже сидела компания. Один был сивый, с хитрыми, цепкими глазками. Рядом с ним – здоровенный, широкоплечий мужик, чьи руки казались толще моих ног. Ещё какой-то очень высокий, с седой внушительной бородой. И замыкал компанию худощавый парень в очках, который, в отличие от остальных, молчал, отрешённо глядя в ночную тьму испуганными глазами.

«По совести живёшь?» – вдруг спросил меня тот, что с хитрыми глазками.

Я растерялся, но выдавил настороженную улыбку: «Стараюсь».

Он протянул мне сигарету. Я присел, закурил, и знакомство «понеслось». Так я узнал, что сивого звали Мирон, гиганта – Дядя Паша. Высокого, оказавшегося местным, никак кроме Никитичем не звали. Только тот, что в очках, молчал, отрешённо глядя в ночную тьму испуганными глазами… Каждый, кроме него, старался произвести впечатление, подтрунивая над остальными: «Ты его не слушай, он тут главный балабол». Мужики хвастались, кто во что горазд. Так сивый Мирон оказался бывшим завхозом, а сейчас – водителем битумовоза, гигант Дядя Паша – экскаваторщиком, а местный – талантливейшим пастухом. Про очкастого, когда того окликнули «Профессором», кто-то вполголоса добавил, что Витя и впрямь когда-то в школе преподавал, да, решил наконец всё же зарабатывать деньги. Он, как мне объяснили, как и все спящие в ангаре, были на лопате.

Я старался казаться своим, но внутри струйкой текла мысль: «Я и в Калачёве таких видал. С этими главное – кивать и улыбаться. Не показывать, что ты умнее, но и не тушеваться. Так что буду вежлив. Но верить – вряд ли».

В какой-то момент Дядя Паша, здоровенный экскаваторщик, басовито спросил: «Ты откуда сам, молодой?»

«С Калачёва».

Взгляд дяди Паши мгновенно потеплел. Он отставил бутылку, по-хозяйски хлопнул меня по плечу так, что я чуть не слетел с доски, и громко, на всю компанию, заявил: «О, Калачёвский! Ну земляк, считай – там вся родня жены, а сам я с Медведовки. Ну, слушай сюда, Санёк. Тут по-разному бывает, но, если кто обижать будет – ты только скажи. Всем пизды дадим, не сомневайся». Он сказал это просто, без пафоса. Остальные мужики одобрительно загудели, и я почувствовал, как напряжение слегка спало.

Но потом, когда самогон развязал языки, разговор принял неприятный оборот. Начали дружно, с упоением, «хуесосить» одного из коллег – Лёху, спавшего в ангаре. За что его так невзлюбили, я не понял. Но тут Мирон-завхоз, смотря на меня с пьяной ухмылкой, кивнул в сторону ангара: «Этот долбоёб Хутор спит щас. Иди ёбни его».

Я опешил, но состроил улыбку: «Да ладно, зачем?»

Хмель моментально вылетел из головы, словно от удара. «Увидишь», – настойчиво ответили.

И тут же, словно для наглядности, дверь ангара со скрипом отворилась, выпуская волну затхлого воздуха. Из бетонного чрева строения вышел сам Лёха. Он был по пояс голый, и на его худом, измождённом теле красовалась выцветшая синяя татуировка на плече – раскрытый купол парашюта. Десантура. Его запавшие, неестественно большие глаза были пусты. Он сделал два шага и сложился, словно карточный домик, прикуривая сигарету.

Мои собеседники притихли. Только Мирон продолжал подталкивать меня локтем в бок: «Ну, давай, молодой! Чего ждёшь?». Происходящее напоминало театр абсурда, где меня вот-вот вытолкнут на сцену играть роль, слова для которой я не учил.

Спустя пару мгновений выяснилось, что причиной всеобщей антипатии к Лёхе были его бесконечные рассказы о каком-то огромном хуторе с наливными яблоками. Ладно… Причина оказалась столь же абсурдной, как и само предложение.

Объект всеобщего недовольства присоединился к нам, и, как ни в чём не бывало, пьянка продолжилась. Ночь растворялась в разговорах обо всём и ни о чём, в табачном дыме, который едкой завесой висел в воздухе. Я вглядывался в нового персонажа, пытаясь понять причины этой мнимой ненависти. Пока не понял, что это была гиперболизированная шутка, возможно, ради меня и придуманная. Движимый то ли безрассудством, то ли желанием влиться в этот странный коллектив, я пил наравне со всеми, чувствуя, как границы реальности тают в алкогольном тумане.

Глава 2: Крещение асфальтом

Утро наступило резко, будто кто-то дёрнул рубильник. Нас подняли всего после двух-трёх часов забытья, и реальность обрушилась во всей своей неприглядной суровости. Я проснулся от оглушительного скрипа соседней через одну койки. Незнакомый мужик лет тридцати, зашедший нас будить, с грохотом приподнял койку за край, так что спавший на ней Лёха – тот самый, объект ночных пересудов – начал медленно съезжать к стене.

«Хорош спать, айда выходим!» – беззлобно, но настойчиво кричал он.

Пересекшись со мной взглядом, мужик молча кивнул. Я ответил тем же. Стараясь не подавать виду, что напуган или удивлён, я сел и начал одеваться, во что приехал.

«А чё ты без робы?» – удивлённо спросил щуплый мужик азиатской внешности с соседней койки, надевая на себя грязнющую оранжевую одежду.

«Да пока не выдали», – бросил я и, быстро надев кроссовки, подошёл к его кровати.

«Санёк».

«Рустам».

Мы пожали руки.

Не успели мы толком прийти в себя после короткой ночи, как, загрузившись в дребезжащий УАЗик, отправились к месту трудовых подвигов. За баранкой сидел уже знакомый Саламат. Однако по дороге наш УАЗик резко затормозил. Я увидел сцену, которая была бы смешной, если бы не была такой жуткой и обыденной: у обочины на коленях стоял молодой парень и молча получал увесистые тумаки от каких-то местных. В стылом утреннем воздухе ещё висело эхо вопроса: «Ещё будешь, сука?!»

Кто-то из сидящих в УАЗике глухо выдохнул: «Эх, Вован…»

Рустам, севший рядом со мной, будто уловив в моих глазах недоумение, лениво махнул рукой: «Да я б ему ещё сам добавил. Водовоз наш… за языком плохо следит».

Его методично избивали за какую-то ночную провинность, суть которой для меня так и осталась тайной. Очень скоро подъехал мастер Андрей, и после пятиминутной дипломатии с местными Вован куда-то исчез. И только тогда, оставив за спиной этот эпизод насилия, мы наконец доехали до точки.

Кажется, будет весело.

Перед укладкой асфальта на съезд поверхность нужно было подготовить – сдуть пыль и мусор воздуходувным аппаратом, который надевался на спину как тяжёлый рюкзак. Рукоятка с длинной трубой, из которой с рёвом вырывался сжатый воздух, вмиг оказалась в моей руке. Штука была такая мощная, что, казалось, направь две такие трубы вниз, то взлетел бы, как на джетпаке. Всего через десять минут такой «реактивной» работы рука уже деревенела, а спина ныла.

И ад начался. С каждым броском асфальта из меня ручьями лился пот, и похмельный сушняк, мучивший с самого утра, становился только злее. Во рту першило, стоял какой-то металлический привкус, будто я облизнул ржавый гвоздь. Четырнадцать часов кряду мы, обливаясь потом, ворочали раскалённую, дымящуюся серым паром асфальтную массу на огромном, неудобном съезде, к значительной части которого укладчик не мог подобраться физически, и нам приходилось кидать асфальт вручную. Погрузчик, которым управлял здоровенный дед из дома начальства, то и дело подвозил новую порцию, и мы снова черпали оттуда и кидали, кидали, кидали…

Рядом со мной, не проронив ни слова, методично махал лопатой рыжий мужчина с прямой спиной. Его движения были точными, выверенными, а с лица не сходил оскал, который он, казалось, строил не то жизненным обстоятельствам, не то конкретно самой жаре. Он даже не курил, и чтобы убедиться, что он человек, я решил узнать его имя, представившись сперва сам.

«Я, кстати, Санёк».

«Пётр», – ответил он, на миг зафиксировав рукопожатие.

В его взгляде ощущалась та же усталость, но без тени обречённости, что у других.

Голод почти не чувствовался – его полностью забила жажда. К середине дня, когда вся бригада куда-то уехала, я остался один, и надежда на нормальную воду испарилась. Язык стал шершавым, и я то и дело облизывал пересохшие губы. Доступна была лишь тёплая жижа со дна водовозки, которую Вован, как я быстро, но поздно понял, перед обедом не стал обновлять. Жаль, что на обед меня забрать забыли.

К вечеру от усталости и постоянной жажды в голове стоял туман. Движения стали механическими, почти бессознательными. На четырнадцатый час работы Никита – тот самый мужик, жёстко разбудивший Лёху, – с абсолютно серьёзным лицом подошёл ко мне.

«Это только половина, молодой. Сейчас ещё столько же привезут, начальство распорядилось».

Его довольная ухмылка не оставила сомнений в «правдивости» этой новости.

Вернувшись в ангар, я не раздеваясь рухнул на койку. Не было сил ни говорить, ни двигаться, клонило в сон, однако пирожки, купленные в расположенном недалеко от ангара магазине, мной активно поедались. Едва я успел их доесть, как скрипнула одна из кроватей и передо мной вырос Дядя Паша.

«Хорош валяться. Сань, айда дойдём, дело есть».

Несмотря на смертельную усталость, я понял, что отказать не могу. Ночью я первый проявил стремление к знакомству. А теперь, когда узнал, что это мой земляк, откажу?! Нет, так не пойдёт. Я молча поднялся и пошёл за ним.

Мы отправились к некоему Серёге, державшему магазинчик, у которого полчаса назад нас высадили. По пути мы ещё раз зашли в этот магазин, где продавщица, как я узнал по дороге – жена Серёги – с улыбкой и самыми добрыми пожеланиями продала нам пиво и мороженое, щедро купленное Дядей Пашей нам обоим. Сладкий пломбир показался мне верхом блаженства. Доев мороженое, мы подошли к их дому, и вскоре вместе с Серёгой переместились в просторный, захламлённый гараж. Мы с дядей Пашей были уже «под пивом», а Серёга, похоже, находился под воздействием чего-то покрепче – взгляд мутный, язык заплетался. Говорили в основном они между собой, но иногда и я умудрялся вклиниться. Сходили ещё за пивом, пили прямо по дороге, продолжили в гараже.

Смеркалось, когда с работы вернулась жена Серёги. Увидев нашу компанию и пустые бутылки, она помрачнела и велела мужу идти спать. Он отмахнулся. Каждые полчаса она снова появлялась в дверях гаража – всё более недовольная, пока наконец не начала орать. Мне было до ужаса неловко. Дядя Паша равнодушно относился к её слезам, лишь отпускал вполголоса свои присказки вроде «курица – не птица, баба – не человек» и посмеивался. Мужская солидарность превыше всего, но тот, к кому её проявляли, с каждой минутой заслуживал её всё меньше. На самом деле мы с дядей Пашей давно были готовы уйти, но Серёга нас не отпускал. Мы оказались в западне, и эта грязная семейная сцена затягивала всё сильнее. В последний её отчаянный выход, уже не сдерживаясь, она перешла на истошный крик, из которого я узнал, что магазином на самом деле владеет её отец, а единственное «достижение» Серёги за все эти годы – это то, что своим беспробудным пьянством он испортил ей жизнь. Мне было невероятно стыдно перед этой женщиной и до боли её жаль.

В какой-то момент мы с дядей Пашей, не сговариваясь, поднялись и пошли к выходу. Серёга, обменявшись с женой парой сочных взаимных «нахуй», бросился за нами.

«Ладно, нам на работу завтра, Серёг, извини…» – твердили мы.

«Так и мне на работу! Заебись же общаемся!» – парировал он, провожая нас до самого ангара.

«А может, постреляем?» – с внезапным энтузиазмом предложил он, кивнув на единственный фонарь на дальнем конце улицы.

Я замер. А Дядя Паша, собиравшийся уходить, вдруг хищно оживился: «А ружьё-то есть?»

Он хлопнул меня по-землячески, и я вдруг почувствовал облегчение. Кажется, он брал этого приставалу на себя, чтобы дать мне наконец пойти спать. Я был благодарен ему за это. Докурив последнюю на сегодня сигарету у нашей лавки, я наконец побрёл спать, слыша за спиной их оживлённые голоса.

Снова рухнув на койку, я закрыл глаза, но сон не шёл: перед глазами неотступно стоял весь этот бесконечный день. Избитый Вован, раскалённый асфальт, женские проклятия в гараже… Голова шла кругом. Что это? Та самая «тёмная энергия», о которой я думал утром? Она, без сомнения. Только теперь она ощущалась не абстрактной мыслью, а чем-то липким, до тошноты реальным. Она пахла потом, кровью и дешёвым самогоном. Она была в диком предложении пострелять и в странной, звериной заботе дяди Паши. Всё это сплелось в один тугой, уродливый узел, и я не знал, как его теперь распутать.

А впереди был ещё почти целый сезон. Как выжить, не сойдя с ума? У меня был только один ответ, один спасительный талисман. Моя метафизическая бухгалтерия. Я доставал из воображаемого кармана своё главное сокровище – простую, греющую душу мысль: «Плюс полторы тысячи рублей». За этот день. За каждый такой день. Эта простая арифметика выживания стала моим щитом. С каждым днём моя воображаемая горстка купюр росла, и это знание помогало оставаться на плаву. Бывало, нет-нет, да и начну, как в той старой присказке, «брать больше, кидать дальше». И никто, наверное, не мог представить, откуда у меня вдруг брался такой прилив сил.

Глава 3: Два Мира

Каждый вечер одно и то же. Скидываешь пропитанную битумом одежду, падаешь на койку, и тебя накрывает гул монотонных, тягучих разговоров.

Быстро до меня дошло, что главный спорт здесь – это травля баек. Кто круче наплетёт, тот и на коне. Дядя Паша, например, мог целый час, не моргнув, рассказывать, как в девяностые на спор переплыл Дон в бронике в ноябре, а на том берегу его ждал местный авторитет с ящиком водки. И все сидят, кивают…

Я слушал его и пытался понять: зачем? Зачем они всё это несут? И тут же сам себе отвечал: наверное, им так проще. Ведь если не врать о том, какой ты крутой, придётся посмотреть вокруг и признать, из какого кошмара на самом деле состоит твоя жизнь. Для дяди Паши эта байка про переплытый Дон была важнее любой правды.

Но чтобы окончательно не свихнуться от этого балагана, пришлось пойти дальше. Я придумал себе игру. Сказал себе: «Саш, тебя здесь нет. Ты просто зритель. А они – не живые люди, а НПС из кривой компьютерной игры». У каждого – пара заученных фраз, которые они гоняют по кругу до бесконечности. И, как ни странно, это работало. Когда они начинали собачиться, я видел уже не их, а то, как они швыряют друг в друга сгустками той самой липкой, тёмной энергии. Мой мозг, одуревший за день от тупой работы лопатой, сам цеплялся за эти образы, просто чтобы не загнуться от скуки.

Моя игра в «наблюдателя», казалось, работала, но некоторые обитатели ангара будто задались целью вытащить меня из моей скорлупы. Особенно старался Мирон-завхоз. Он постоянно крутился рядом, пытаясь втянуть меня в какую-то свою паутину полезных связей и будущих одолжений, развивая нетворкинг разговорами о нём же. И каждый его рассказ заканчивался одним и тем же вопросом: «Ну, ты согласен?» Будто ему позарез нужно было моё одобрение, подтверждение, что мы с ним на одной волне.

А я никак не мог эту волну поймать. Всё пытался нащупать у нас с ним хоть что-то общее. Однажды в кабине его битумовоза я решился – дал ему послушать какой-то трек Скриптонита. Он послушал с минуту, и по его выражению лица стало ясно: пора выключать.

А потом, видимо, чтобы показать, что его «цепляет», поделился «сокровенным», понизив голос до заговорщического шёпота. Рассказал, как на днях приводил на базу семилетнего сына, «учить его жизни».