Психология достоинства: Искусство быть человеком

Но это не так.

Я говорю: «Друзья, представьте, что к вам подойдет Пифагор. Так ли мудрее его вы окажетесь, если возьметесь обсуждать с ним тезис о том, что в основе всего устройства мира лежат числа и только через числа можно понять Вселенную?»

Один из моих учителей, философ Мераб Константинович Мамардашвили, четко показывал, что когда вы отбрасываете картину мира Птолемея и переходите к другой, то это вовсе не означает, что картина Птолемея была неверна. Просто надо увидеть, в каких системах отсчета она была действенной.

Ведь через пару столетий вслед за картинами ньютоновского мира, где все стремится к равновесию и адаптации, в истории науки вдруг появляются концепции неравновесности, нелинейности и неадаптивного, парадоксального развития. И все-таки Эйнштейн не отменил Ньютона. И Ньютон не отменил Птолемея.

Или же замечательные генетики Александр Любищев, Сергей Четвериков, сегодняшние гениальные эволюционисты. Отрицают ли они Дарвина? (Того Дарвина, о чьей теории Карл Поппер со злой иронией говорил, что она сводится к формуле «выживают выжившие».) Нет, не отрицают, не отвергают. Но наряду с дарвиновской картиной эволюции разворачивают концепцию «преадаптации», которая изумила бы Дарвина, но объясняет парадокс образования сложных органов, чья конечная функция не могла иметь изначальной приспособительной ценности. (То есть концепцию, говорящую буквально о сказочном ходе вещей, о том самом «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».)

Код непредсказуемости помогает человеку отвечать на три вызова современного мира: сложности, неопределенности и разнообразия.

Он позволяет нам не ломаться, а становиться гибкими; не покидая мира твердой Земли Птолемея, размышлять и действовать в мирах Коперника и Эйнштейна.

● 

Картины мира – это пласты (хотя и не геологические). Поэтому любое «уплощение» реальности мешает в этой реальности жить. Так, архаика губит мир, путая две вещи – фундаментальность и фундаментализм.

Фундаментальность – это большие идеи, охватывающие смысловые картины разных эпох; фундаментализм же – инстинктивное неприятие больших идей, превращающее любую «древнюю правду» в жалкий (хотя и агрессивный) предрассудок.

Но как жить в меняющемся мире, не меняя себя?

Вспомните слова из «Алисы в Стране чудес»: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!»

Здесь похожая формула:

чтобы знать картину мира,нужно постоянно строить картину мира.

Нам всем необходима рациональность. Но не менее важна способность выходить за рамки рациональности, за рамки ограничений только рациональных схем объяснения реальности.

Потому что только в этом случае удается показать людям, что у них есть перспективы.

Я желаю того, мечтаю о том, всю жизнь прилагаю усилия к тому, чтобы у людей были культурные инструменты овладения своим собственным поведением в меняющемся мире. Ведь в многомерном мире решения все равно придется принимать самому и самому за них отвечать.

А тех, кто позволяет понимать движущиеся картины мира, я называю атлантами. Для меня такие атланты – это мои точки опоры. Вот гениальный биомеханик Николай Бернштейн. Он создал теорию физиологии активности, целый мир понимания природы движения (который сильно отличается от павловской рефлекторной модели).

Бернштейн говорил: «Жизнь – это постоянное преодоление равновесия». Он прекрасно описывал отличие живого от неживого. Он говорил: «Живое отличается от неживого тем, что только живое способно плыть против течения».

Вот это атлант!

Не сочтите меня жюль-верновским мечтателем, но вот мое дополнение к его формуле (которое я украл у Эрвина Шрёдингера): я иду против потока, но я уверен, что направление потока изменится.

● 

Мне часто случается повторять известную формулу: «Индивидом рождаются. Личностью становятся. Индивидуальность отстаивают!»

И отстаивание индивидуальности есть великая вещь.

Наша непрогнозируемость, неадаптивность, непредсказуемость – это то, что надо передавать друг другу, чем мы можем друг друга усиливать.

Но как только мы обращаемся к истокам, к тому, откуда возникает сама возможность индивидуальности, – так темы антропологические, этические, психологические оборачиваются вопросами образования.

Такими будут два плана разговора в этой книге: разговор об истоках личности, ее сохранении и самосознании в травмирующем и непредсказуемом мире, о личностном выборе – и обсуждение того, что может происходить в мире образования, поддерживающее становление личности и культуру отстаивания индивидуальности.

Начиная же этот разговор, я подчеркну (не будучи особо оригинальным), что философия современного образования, как и Земля в древних сказаниях, стоит на трех китах: педагогике достоинства, педагогике сотрудничества и культурно-исторической психологии личности. Несколько уточняющих тезисов об этом триединстве – в следующей главе.

ГЛАВА 2

Три оси координат: педагогика достоинства, педагогика сотрудничества, культурно-историческая психология

Тезисы педагогики достоинства в моей картине мира возникли в тот день, когда в 1965 году на подмосковной даче собрались несколько человек. Я хорошо их помню. Это были Александр Трифонович Твардовский, Александр Исаевич Солженицын и муж моей сестры, писатель Владимир Тендряков.

И вот трое таких писателей обсуждали вопрос реформирования советского образования.

Я был тогда в десятом классе. Слушал, вдумывался. И вдруг Тендряков достал книгу. Для меня с тех пор она остается библией педагогики достоинства – это книга Януша Корчака «Как любить ребенка», где о детях рассказываются поразительные вещи.

Тогда эта книга вдохновила писателя Владимира Тендрякова выступить с полемической статьей «Ваш сын и наследство Коменского», ставшей для меня прообразом манифеста о педагогике достоинства.

Владимир Тендряков, который называл меня своим младшим братом, настойчиво повторял, что личность теряет свое достоинство, когда начинает жить по формуле конформизма «чего изволите». Многие его книги были посвящены школе и учителям: «За бегущим днем», «Весенние перевертыши», «Шестьдесят свечей», «Ночь после выпуска». Но с особой остротой Владимир Тендряков ставил вопросы аксиоматики нравственности и достоинства в цикле произведений, которые мы в семье называли «История государства Советского»: «Охота», «Хлеб для собаки», «Параня», «Покушение на миражи» и – трагичная история расчеловечивания – «Люди или нелюди».

Он учил меня педагогике достоинства своими произведениями и поступками. И если братья Стругацкие задавали свою аксиоматику нравственности символом «Трудно быть богом», то квинтэссенцию школы достоинства Владимир Тендряков емко выразил метафорой: «Трудно быть человеком».

Позже я не раз находил для себя разные проекции этой метафоры в произведениях близких мне по духу мыслителей: Эриха Фромма («Бегство от свободы» и «Иметь или быть?»), Виктора Франкла («Человек в поисках смысла»), Альбера Камю («Бунтующий человек») и, конечно, в поразительных гимнах человеческому достоинству Антуана де Сент-Экзюпери, Альберта Швейцера, Дмитрия Лихачёва, Андрея Сахарова, Булата Окуджавы, Александра Галича и Владимира Высоцкого. Возможно, для кого-то этот ряд имен апостолов педагогики достоинства покажется странным, но он отражает мое представление о тех, кто всей своей жизнью утверждал ценность каждого человека как неповторимой личности. Значительно позже горизонты, приоткрытые Владимиром Тендряковым, помогли мне постичь масштаб таких мастеров педагогики достоинства, как историк Михаил Гефтер, композитор Григорий Фрид (автор монооперы «Дневник Анны Франк») и Ролан Быков с его фильмами «Чучело» и «Айболит–66». Повторюсь, метафора «трудно быть человеком» как смысловой и ценностный стержень педагогики достоинства зародилась в моем сознании благодаря тесному общению с Владимиром Тендряковым.

● 

Второй кит мировоззренческой философии современного образования – это педагогика сотрудничества, рождение которой состоялось в первую очередь благодаря гражданскому героизму Симона Соловейчика, Владимира Матвеева и Шалвы Амонашвили. Совместно с замечательной плеядой педагогов-новаторов в 1986 году они создали манифест «Педагогика сотрудничества», определивший ценностный поворот от обезличенной педагогики серийного производства «среднего ученика» к педагогике свободной личности.

Иногда этот манифест называют по месту его появления на свет Переделкинским манифестом, акцентируя внимание на том, что он был создан в поселке писателей под Москвой на даче Анатолия Рыбакова. (Не удержусь от ассоциации и замечу, что диалоги с Владимиром Тендряковым, в которых оттачивался замысел педагогики достоинства, велись в поселке Советский Писатель – его часто называют Пахра.)

● 

Там же, в поселке Пахра, произошла и моя встреча с будущим учителем, классиком культурно-деятельностной психологии Алексеем Николаевичем Леонтьевым, изменившая мою судьбу.

Случайно ли то, что культурная атмосфера писательских поселков привела к кристаллизации идей педагогики достоинства, педагогики сотрудничества и культурно-исторической психологии свободного человека?

Не впадая в мистику, напомню лишь мудрые слова священника и философа Павла Флоренского: «Культура есть среда, растящая и питающая личность». В Пахре в беседах с Владимиром Тендряковым Алексей Леонтьев страстно говорил о том, что в основе кризиса образования лежит разрушающая человека опасность – опасность обнищания души при обогащении информацией.

Эти слова А. Н. Леонтьева – убийственная этическая диагностика тоталитарной педагогики, формовки и штамповки «сделанных голов». Он писал в своих заметках: «Игровое освоение мира (!). Не убивать детское. Сделанная голова – голова потерянная!»

Мысли А. Н. Леонтьева о рождении личности в потоке деятельности, идеи Л. С. Выготского о социальной ситуации развития как источнике развития личности, положение А. В. Запорожца о содействии как исходной единице становления личности ребенка в процессе общения со значимыми взрослыми и сверстниками, представления Д. Б. Эльконина и В. В. Давыдова о важности нравственной децентрации ребенка (то есть его способности увидеть мир глазами другого человека) в ситуации выбора, о развивающем образовании – вот некоторые знаки этой точки опоры.

Я много лет стремился к тому, чтобы идеи моих учителей сделали психологию такой наукой, которую можно было бы назвать душеведением. Чтобы психология осознавала себя не «психологией психики», а психологией души. И это, по большому счету, на моих глазах сбывается. Психология как наука о конструировании миров, психология, которая стала реальностью, – это одно из тех дел, которые я делал, делаю и, пока будут силы, буду продолжать делать. В 1982 году я опубликовал маленькую статью, которая называлась «Психолог в Советском Союзе как улыбка Чеширского Кота. Улыбка есть, а кота нет». То, что мне удалось сконструировать вместе с моими замечательными коллегами практическую психологию образования в СССР и России, то, что появились психологи, которые действуют как мастера по поддержке индивидуальности и разнообразия, – это, пожалуй, из сбывшихся мечтаний.

● 

Речь транслируется словами, любовь – смыслами. Педагогика достоинства противоречива. Она и земная, и небесная; она и реалистична, и утопически романтична. Но по своему искрящемуся личностно-смысловому потенциалу – безразмерно человечна. Именно человечна, не только гуманистична. Я бы рискнул назвать ее нравственной вакциной против расчеловечивания, против превращения людей в нелюдей, в нелюдь. Метаморфоза личности в нелюдь – это путь к абсолютному злу.

Что такое абсолютное зло? Это безальтернативность существования, выжигание в самом зачатке даже тлеющего помысла о возможности выбора. Превратиться в нелюдь – хуже смерти. Это означает сгинуть. Именно от этого экзистенциального и антропологического риска предостерегал и предостерегает нас каждым своим действием, каждым поступком, каждым своим произведением непокорный и неутомимый борец за человечное в Человеке, страстный искатель истины, гражданский герой культуры достоинства писатель Владимир Тендряков.

Именно поэтому раз за разом, без менторского пафоса Владимир Тендряков повторял, казалось бы, простое правило. О том, что личность теряет свое лицо, когда начинает жить за пределами человеческого достоинства по незамысловатому правилу «У2», встречающемуся во все времена: «Угадать и Угодить». От этого конформистского правила до благостного самооправдания: «Я просто выполнял приказ», – до превращения в работника социальной индустрии расчеловечивания и кражи человеческого достоинства, до трагически безвозвратного испарения человеческого «я» и мутации в морального монстра, занимающегося обыденным «трудом» в Освенциме и ГУЛАГе, – меньше чем один шаг.

Жизненный путь личности – это история отклоненных и сотканных альтернатив, и, повторюсь, на этом пути нет участи более трагичной, чем потеря человечности.

Сможет ли стать нравственным оберегом от потери человеческого лица проповедуемая моим учителем Владимиром Тендряковым педагогика достоинства? Ответ на этот вопрос зависит от нравственного выбора каждого из нас.

Я думаю (и даже доподлинно знаю), что Владимир Тендряков не осудил бы меня за то, что для передачи самой сути и кредо педагогики достоинства я приведу мудрые строки его духовного собрата Булата Окуджавы:

Совесть, Благородство и Достоинство —вот оно, святое наше воинство.Протяни ему свою ладонь,за него не страшно и в огонь.Лик его высок и удивителен.Посвяти ему свой краткий век.Может, и не станешь победителем,но зато умрешь как человек.

● 

В каждом из нас (вспомним стихотворение Гумилёва) скрыто шестое чувство, которое не выводится из прошлого опыта. В каждом из нас может ожить Дон Кихот.

По сути дела, мы все время включены в какие-то рабочие социальные матрицы, и тем не менее мы ощущаем себя индивидуальностями тогда, когда прорываемся за флажки, прорываемся поверх барьеров.

Именно поэтому есть основания верить, что никогда уникальную личность не заменит самый сложный искусственный разум. Попробуем обсудить эту тему в следующей главе.

ГЛАВА 3

Дон кихоты против роботов

«Модерн крепчает». Везде говорят: пришла эпоха технологической и социальной сингулярности, грядет эра трансгуманизма, годам к 2040-м появится беспощадный робот вроде Шварценеггера (ой, простите, я, кажется, зря обидел человека; хотел сказать – Терминатора) и в конкуренции с людьми победят андроиды.

Только новы ли эти страхи? Вовсе нет. Поэт Андрей Вознесенский, с которым мне приходилось общаться, в свое время писал: «Нас темные, как батыи, / машины поработили. <…> / А в ночь, поборовши робость, / создателю своему / кибернетический робот: / "Отдай, – говорит, – жену! / Имею слабость к брюнеткам, – говорит. – Люблю / на тридцати оборотах. Лучше по-хорошему уступите!.."» Это было написано в начале 1960-х годов.

Не так давно опубликовано открытое письмо, подписанное Илоном Маском, Стивом Возняком и другими знаменитыми людьми с призывом остановить гонку по совершенствованию искусственного интеллекта. В письме говорилось, что риски развития сложных систем достигли апогея. Если когда-то в далеком прошлом человечество преследовали страхи о Големе или Франкенштейне, то сегодня такие опасения могут стать былью.

Мы всегда пытались что-то «натворить» в этом мире, изобретая нечто не до конца понятное. Зачастую потом сталкивались с парадоксом, принимавшим облик ужаса: «Что же мы наделали?!» Подобное происходит и сейчас.

Но почему-то не все оказались согласны с формулировками письма. Спросили знаменитого американского лингвиста и философа Ноама Хомского: «Почему вы, Ноам Хомский, не подписали письмо Маска и других авторов?» Ответ Хомского был таким: «Не преувеличивайте сложности искусственного интеллекта. Ключевые сложности заключаются в том, что человечество оказывается неспособным противостоять тем манипуляциям, которые лишают людей критического мышления».

Постараюсь так определить суть позиции Ноама Хомского: чтобы образование не осталось позади мира, в котором сон разума по-прежнему рождает чудовищ (а бессонница разума – генеративный искусственный интеллект), требуется прежде всего многим людям научиться работать со сложностью. А для этого понадобится образование, которое порождает критическое мышление свободных людей.

● 

«Виртуализация» жизни не столько создает, сколько усиливает многие процессы, носящие социально-психологический характер. У человека за компьютером возникает эффект обратимости: все сложилось удачно – выиграл, а проиграл – можно переиграть.

Другая печаль: когда наши виртуальные помощники-гаджеты становятся недоступны – мы оказываемся в ситуации социальной асфиксии. Феномен фантомных болей: когда вы забыли дома телефон, вам становится так нехорошо, будто у вас отрезали руку.

Еще одна беда, когда вы отдаете гаджетам возможность принятия решения за себя и отучаете от этого свой разум. Некоторые утверждают, что если вместо умножения простых чисел в уме вы предпочитаете делать это на калькуляторе, то тем самым «растренировываете» свою голову.

Так ли это относительно таблицы умножения, судить не возьмусь. Но очевидная глобальная опасность – массовая привычка пользоваться внешним умом, подбором аргументов из телевизионной или компьютерной виртуальности в тот момент, когда нужно делать свой ответственный жизненный выбор. Так виток за витком исходная социальная слабость человека превращается в безнадежную социальную беспомощность.

Целый ряд моих коллег-психологов считает, что подобного рода деградация общества уже торжествует. Но виновны в этом не машины и гаджеты, а мы сами.

Вытеснит ли эпоха роботов эпоху человека, проиграем ли мы технологиям искусственного разума в процессе эволюции? Перед наукой и искусством встает ключевая задача осмыслить, чем человек специфичен, в чем главная особенность его природы, чем он отличается от многих других собратьев на лестнице эволюции.

● 

Году в 1995-м мы пили чай с Зиновием Гердтом на его телепрограмме. Он вдруг внимательно посмотрел на меня и сказал: «Саша, ты столько лет занимаешься образованием. Объясни мне, почему все вокруг то и дело твердят, что "дети – наше будущее"? Меня это удивляет».

Я не успел ответить. Гердт опередил меня: «Ведь ясно, что у моих детей свое будущее, а у меня – свое. Дети – вовсе не наше будущее».

Так в разговоре с замечательным актером и мудрейшим человеком отчетливо прояснился тезис: будущее у нас не одно на всех, будущих много, и этой мысли хорошо бы стать привычной.

Люди всегда стремились заглянуть в будущее. Но одна из величайших опасностей этих естественных порывов – составить единый прогноз, вынести всем «приговор к будущему» (даже вообразив его прекрасным). Когда мы говорим: «Вперед, в будущее!» – то рискуем впасть в ошибку, которую я называю «грехом финальности». Мы склонны приговорить самих себя к иллюзии жестко детерминированного будущего, а жизнь своих детей заковать в чужие мечты или страхи.

Грех самосбывающихся пророчеств в том, что они и правда склонны воплощаться. Попробую довести ситуацию до абсурда и спросить: а хотел бы, например, Маркс жить при коммунизме? Вот сбылось бы его пророчество, присел бы он за один столик, например, с Оруэллом, а где-то бы «пил свой кофе молча» («Только некто пил свой кофе молча» – так в известном стихотворении Дмитрия Кедрина) Кафка и посматривал на них с недюжинной иронией.

Иными словами, образ какого-то единого будущего, даже самого распрекрасного, означает лишение человеческого развития дара непредсказуемости, ключевого элемента человеческой сущности.

● 

А заглянуть в будущее люди стремятся всегда. Более того, человек приходит в настоящее не из прошлого, он конструирует свое настоящее как реализацию образа ожидаемого, желательного будущего.

Такое положение покажется странным, нелинейным. Но если мы говорим о человеке, то должны понимать: человек – незавершенный проект эволюции.

Точнее сказать, человек – незавершаемый проект эволюции.

И таким он был всегда. Человек вечен – но вместе с тем его возможности меняются от эпохи к эпохе.

В связи с этим напомню работу филолога Виктора Ярхо с парадоксальным названием «Была ли у древних греков совесть?». И, оказывается, совесть далеко не всегда была заметной ценностной характеристикой поведения человека. (Стыд, страх публичного позора уже были, а совести почти не наблюдалось.)

Совесть (как, кстати, и самосознание) – относительно поздний культурный продукт антропогенеза. Каждый раз, когда мы рассуждаем о совести, мы сталкиваемся с вопросом: как жить с непохожими людьми. Как подчеркивал мой друг, социолог Игорь Семенович Кон, человечество не раз оказывалось в зазоре между двумя нормативными механизмами контроля поведения: механизмами страха и механизмами совести.

В наш век совесть как совместная весть лежит в основе морального выбора, отделяющего человеческие поступки от трагедий расчеловечивания.

Вопрос о совести – один из вечных вопросов, которые входят в ту аксиоматику нравственности, без которой невозможно с доверием и взаимной радостью жить с непохожими людьми. А без этого вряд ли получится справиться и с рисками развития технологий.

● 

Когда-то было изобретено колесо. Разве нет повода ужаснуться, сколько за эти тысячелетия погибло под колесами людей – от боевых колесниц древности до нынешних автомобильных?.. Но виновно ли в том колесо и его изобретатель?

Вспомним, что в основе когнитивной революции, без которой не было бы искусственного интеллекта, лежала компьютерная метафора «человек есть устройство по переработке и извлечению информации». Только метафора эта глубоко частична. Мой учитель Алексей Николаевич Леонтьев говорил: «Самое страшное, что, создавая искусственные системы, мы вдруг забываем, что сами их создали, и начинаем учиться у искусственного интеллекта уму-разуму».

Это блистательная формула. Самая большая опасность здесь. Люди вдруг безропотно подчиняются тому, что сами сочинили. Когда мы начинаем верить, что та или иная созданная нами система сильнее человека, – разве в этом виновен искусственный интеллект? В этом виновен тот образ мышления, которому мы подчиняемся. (Кстати, возможно, искусственный интеллект вызывал бы у нас меньше страхов, если бы мы термин artificial переводили на русский как «рукотворный», а не как «искусственный».)

Лично у меня больше опасений вызывает не искусственный интеллект, а вполне человеческий технократический разум, которым обладают люди, принимающие решения.

Беда в нем, а не в искусственном интеллекте – это раз, и в «цивилизации статуса» – это два. Всегда в ходе развития люди выбирают: быть многим или обладать многим. Когда один руководитель оценивает другого по тому, есть ли у него личный туалет в кабинете, – то здесь «шестеренки зацепляются» и приоритет статусности ведет за собой принцип «я начальник, ты дурак», гарантируя стремление к технократической простоте решений.

В свое время философ и методолог Георгий Петрович Щедровицкий отчетливо сформулировал: «Попытка простого решения сложных проблем – это и есть то, что мы называем фашизмом». Примитивные решения, принимаемые в сложном мире, ведут к ужасным последствиям.

Ключевые риски человечества не в искусственном интеллекте, а в жажде простых решений.

● 

Несколько лет назад психологи ставили задачи на исследование кратковременной памяти. Шахматистам на короткий момент высвечивали фигуры и потом спрашивали, сколько фигур стоит на доске, как стоят, где стоят. Шахматисты не успевали ответить, не успевали увидеть, не успевали запомнить. Но среди этих шахматистов был один гроссмейстер, который поглядел на психологов, мучивших его, и сказал: «Я вот что вам скажу. Я не помню, сколько фигур стояло на доске, я не помню, как они стояли. Но если белые начинают, то они дают мат в два хода!»

Человек – это генератор смыслов.

Точен ли психологический диагноз от Александра Сергеевича Пушкина: гений – парадоксов друг?

Почему человечество не устает искать смыслы в выплескивающихся за рамки рациональности, кажущихся нелепыми поступках донкихотов, чаадаевых, сахаровых?..