Ворон

***

Остожский высокоствольный лес дышал мерно и тихо, словно спящий зверь. Он вливался в окружающий его космос своей зеленой массой, соединяясь с серебром звезд и темным бархатом неба. Что-то шептали кустарники, вытягивались на ножках и снимали шляпки грибы, стелился и серебрился мох, тревожили ветви и кустарники ночные обитатели леса.

Человек здесь ступал осторожными шагами, нес перед собою фонарь, и казался существом чужеродным в эту ночную пору. Человек думал, что лес спал. На самом деле лес лишь притаился и стал жить другой жизнью. Но человеческие шаги по лесу, хруст веток, жесткость передвижения – все это подмечалось бдительным, хотя и сонным, притаившимся лесом.

Странник был не один. Пробиралось по лесу трое. Они пытались в этой мгле, среди сияния луны и блеска звезд, среди полета светящихся ночных насекомых, обнаружить одну важную тропу.

В конце концов яичный свет фонарей привел путешественников на необходимую тропку, а та – к разбитой дороге, которая вела, минуя колодец, к давно брошенному, но еще живому поселению среди густоты леса. Оно состояло из двухэтажной усадьбы, пристроек, маленькой церквушки и покосившихся изб.

Один из людей – длинный и высокий (а им был Свирипа), среагировав на лай, вынул кости и моченый хлеб, и стал щедро кормить бегавших вокруг псов.

Двое других почти тут же сразу исчезли, растворившись в кустах бузины. Они бежали вокруг дома, мягко ступая, стараясь найти необходимое окошко и тайный ход.

Когда Одинцов и Якушев нашли заветное окно, то достали платки и скрыли под ними лица.

В последний момент оглянулись. Их заметил разве что ветер, зашелестевший кудрявыми верхушками таинственных ночных кустов. Одинцову казалось, что кусты живы, и под ними прячется целая группа людей в полицейской форме, готовых задержать злоумышленников.

Но ветер пошумел и утих, луна облизнулась и подмигнула, ночная птица по-дружески крякнула, но не напугала… И тогда Якушев стал освещать впереди себя бледным светом фонаря, а Одинцов стал дергать раму, щелкая в ней, вынимая гвозди. Наконец открываемое окно запело и дрогнуло, вдруг как-то громко щелкнуло, и кусок стекла выпал в низкую темную, серебристую от света фонаря, траву. Пришельцы тут же замерли, притаившись под окном, но тишина, нарушаемая лишь бродягой – ветром да тополиным шумом, казалась полной. И, выждав необходимую минуту, злоумышленники стали осторожно вынимать темные куски стекла. Якушев, порезавшись о стекло, тут же засосал рану, словно медведь лапу. Но, когда Одинцов, изорвав свой платок, перевязал ему палец, Якушев первый полез в темное нутро тихой комнаты…

Они шли по извилистому коридору, крадучись, поскрипывая половицами. На них взирали с высоты, мечтательно и грозно, дамы в кринолинах, мужчины во фраках. Сердца пришедших сливались с биением тяжелых часов с маятником, которые, тут же отбили второй час ночи, словно отсалютовав гостям.

В комнате, в которую они вошли, большую часть пространства занимали пузатые шкафы и огромный стол-бюро, вероятно сделанный из дуба.

Якушев указал на нижний правый ящик стола. Одинцов подергал его – ящик оказался запертым. Все попытки открыть его не увенчались успехом.

Якушев, чертыхнувшись, взялся за ящичек сам. Он осторожно стал поддевать его. Они уже собирались совершить взлом, как скрип отворяемой двери, яркий свет озарившего комнату подсвечника на три свечи, заставили их испытать ужас. Душа сразу вбежала в пятки, а старческий голос был подобен грому:

– Господа, кажется вы хотите открыть ящик моего стола! Не нужно ломать – вот ключи.

И дрожащая, словно стеклянная, старушечья рука, вся во вздутых голубоватых венах, протянула морщинистыми пальцами связку ключей.

– Там шкатулка с моими драгоценностями. Вам они нужны. Будьте милосердны, примите их в дар от меня. А я уже одной ногой в могиле. Мне они ни к чему!

Ошарашенные Якушев и Одинцов словно превратились в соляные столбы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДАР

С недавнего времени в обычно тихой квартире инженера Савелия Одинцова стала происходить шумная суета. Соседей будил плач ребенка, громкие возгласы мужчин, топот ног, а на балконе, под свежим ветром, покачивались тщательно выстиранные пеленки. Да и сам Одинцов изменился! Он посвежел, помолодел, и стал подниматься по лестнице совсем по-мальчишески, прыгая через ступеньку.

***

Отгудело, отгремело оркестрами шумное представление.

Монтадо откланялся и, ощущая мощный энергетический разрыв с публикой, тут же словно растворился в коридорах, спасаясь от неизбежных поклонников.

Какая там усталость! Мысль, мучившая мастера иллюзий с недавних пор, не давала ему отдыха и покоя. Хлебнув для подкрепления сил эликсира из разноцветной бутылки, маг, не обращая внимания на стук в дверь, накинул на себя черный плащ, и открыл замок. Тут же, с криками «господин артист», хлынула толпа, и застыла на пороге комнаты, изумленно шушукаясь, не замечая самого маэстро.

А тем временем Монтадо, немного сердито отстранив так и не увидевших его поклонников, смело зашагал по коридору, направляясь через дебри цирковых покоев к выходу.

Темно – синее ночное небо сияло разноцветными звездами, а огромная туча уже скрыла месяц, и постепенно накрывала взбудораженный цирком город с красными черепичными крышами. Город пропадал постепенно, укутываясь в черный бархат, лишь огни, да вспышки далеких, но все приближавшихся молний выкрадывали у ненасытной тьмы прямоугольные дома, шелестящие на сильном ветру деревья, да старинные памятники.

Монтадо дважды стукнул тростью в двери крытого экипажа, и тут же растворился в нем. Внутри его ждал невысокого роста, кругленький, непропорционально сложенный человек, с длинным приплюснутым носом и большими голубыми глазами.

Он медленно кивнул магу, а тот парировал:

– Отлично, Феликс! Я доволен вашей работой. Значит едем!

Смоляного цвета лошади, стеклянно стуча копытами по мостовой, помчали по улице. Над ними возвышался черный возница в плаще и надвинутой на глаза шляпе. Он круговыми движениями помахивал бичом, и редкие прохожие спешили отойти в сторону, углядев во тьме запряженную четверку коней. Но напрасно они опасались, никто из них не попал под копыта, да это просто и не могло произойти! Карета мчалась, будто вихрь, сквозь бурную тьму, а сам маг молчал, восстанавливая силы после представления, да наблюдал за тем, как гроза бушует над городом.

– Сегодня …, – начал Феликс.

– Подходящая ночь. Более чем подходящая, – ответил Монтадо. – Другого случая может не быть. Сейчас пойдешь туда и все устроишь. Они должны быть дома. Они обязательно должны быть дома!

Феликс кивнул и тут же жестом показал на дверь:

– Приехали!

Крытый экипаж остановился у старинного особняка на одной из городских улиц.

Лошади взирали круглыми глазами на ночную бурю и сердито били копытами.

– Где она? –спросил маг.

– В подвале. Лиза нашла ей кормилицу.

Монтадо кивнул головой.

– Ступай, делай свое дело!

Феликс вместе с экипажем быстро исчез в темной утробе улицы.

Монтадо, глянул на небо, вслушиваясь в раскаты грома, а затем быстрыми широкими шагами перешел улицу, опираясь на посох. И вдруг увидел, при свете сине-серебристых молний, у железной калитки, перекошенное лицо старого нищего.

Тот, раскрыв рот, скорее механически протянул руку, не сводя с Монтадо глаз. Маг и иллюзионист, глядя в водянистые глаза старика, быстро вложил в руку с изломанными ногтями монету.

Затем громко добавил:

– Иди. Тебя там ждут!

И указал вдаль, на зеленовато-золотистые огоньки.

Испуганный нищий, кивнув, заспешил прочь, все оглядываясь на Монтадо, который не спускал с него глаз.

А маг, запахнувшись плащом, открыл калитку, постучал посохом в дверь и исчез в доме.

Ровно через двадцать минут он стоял на балкончике дома со свертком под плащом. Там шевелилось крохотное существо. Оно словно испугалось грозы, издало крик, смешавшийся с шумом бури.

– Ш-ш, – успокоил ребенка Монтадо. – Не бойся, малышка. Гроза тебе не страшна.

И ребенок вдруг затих. Спрятав его под плащом. Маг произнес:

Блажен лишь тот, чья мысль, окрылена зарею,

Свободной птицею стремится в небеса, -

Кто внял цветов и трав немые голоса,

Чей дух возносится высоко над землею! *

(* Стихи Шарля Бодлера)

Когда он закончил читать, грозовое небо стало светлеть. Ноги стали плавно отделятся от балкона. Маэстро стал подниматься всем телом в темно-голубое небо, навстречу буре.

Неистовый ветер сорвал с Монтадо шляпу и унес ее в пространство, но маг лишь рассмеялся, осторожно и крепко держа в руке драгоценный сверток, а в другой – посох, пронзая серые кипучие вихри бури, поглядывая на бушующий океан деревьев внизу, на неистово вертящиеся городские флюгера, на памятники, омываемые первыми дождевыми каплями.

Гроза раскинула свои крылья.

Новые раскаты грома, и молния устремляется к Монтадо! Но тот ловит ее посохом, трясет рукой и радуется, но сразу же снижается у знакомого зеленого флюгера, сделанного в виде рыбки.

Здесь, на пороге дома, он медленно опускается под цепким взглядом Феликса, стоящего за кустами сирени.

Монтадо осторожно кладет драгоценный сверток на порог и тут же, изо всей силы, стучит в окно, а сам распускает над свертком зонтик, возникающий из посоха самым чудесным образом.

Наконец-то дверь открывается, вышедший на порог немолодой мужчина видит лишь сверток, практически сухой, да первые капли дождя. Сверток подает признаки жизни. Он начинает плакать и стонать!

– Господи, Дуня, да здесь ребенок. Смотри, кто-то оставил нам ребенка!

Вышедшая вслед за ним испуганная его супруга, говорит:

– Действительно, малыша подкинули… Ну, что же ты стоишь, быстро в дом, а то ведь дождь!

Дождь, словно до этого сдерживаемый кем-то, вдруг хлынул сплошной стеной. Остро запахло пылью и мокрой листвой.

А Монтадо с Феликсом вышли из-за кустов.

– Вот так – то будет правильно! И справедливо, – говорит он Феликсу.

Тот молча смотрит на него, и видит, как на мокром лице мага теплится улыбка.

***

Дирижер городского оркестра Владимир Миронович Счастливцев был несчастливым человеком. Тридцать лет его супружеской жизни с Евдокией Павловной, любимой и уважаемой женой, не принесли наследника.

И вот грандиозный подарок судьбы – подкидыш!

А это была малюсенькая девочка, почти Дюймовочка, напоминавшая птичку, только что вылупившуюся из яйца!

На следующий день радостный и взволнованный Счастливцев пригласил доктора Петра Якушева.

– Девочка абсолютно здорова, – констатировал тот, спрятав стетоскоп.

Счастливцев вытер капли пота со лба. Его руки от волнения дрожали. А Евдокия Павловна аккуратно приняла младенчика, и тут же велела прислуге покормить дите.

– Ах, какие у нее глазоньки темненькие, – сказала служанка Марфуша.

Девочку решили назвать Кариной!

Поздно вечером малышка начала плакать, и несчастные родители долго не могли успокоиться, практически полночи по очереди укачивая маленькую Карину на руках. Марфуша решила помочь, и пришла в их покои.

– Барыня, давайте я побуду с дитем, – сказала она. – Ох, маленькие дети – это такое беспокойство!

– Не стоит, Марфуша, – сказал Владимир Миронович. – Беспокойство это приятное… Как-нибудь помучаемся…

И он улыбнулся.

– У этих малышей вечно животики болят, – хмуро сказала Марфуша. – Я со своими измучалась, пока вырастила в деревне. Надо укропной водички дать…

– Так ступай, приготовь, – велела Евдокия Павловна, передавая ребенка мужу, запахивая ночной капот. – И проверь, доставил ли Григорий свежее молоко?

Когда через час Марфуша заглянула в спальню, то застала всех спящими. Счастливцев и его жена чудом умещались на краешках кровати. Между ними, открыв ротик, вся распахнувшись, сладко спала на спинке маленькая черноволосая девочка.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЮЖНЫЕ ВСТРЕЧИ

Монтадо взмахнул посохом, и стайка звонкоголосых колибри полетела над сценой, неся в клювиках миниатюрные цветочки. Миг – и птички остановились в воздухе, а потом разноцветный цветочный дождь, блистая лепестками, полетел вниз, прямо в руки зрителей!

Зал поднялся в неописуемом восторге, и, махая букетиками, шумно рукоплескал магу, который удалился так же таинственно, как и пришел. Под чарующие звуки Nocturne Шопена, в богато вышитом и украшенном камзоле, в шляпе и плаще, он стал медленно подниматься по невидимым ступенькам в полной темноте. Лишь две хрустальные звезды, загоревшиеся справа и слева, освещали его путь.

В звенящей тишине, среди летящих аккордов, с замиранием сердца, открыв от изумления ротик, смотрела на шествие мага черноволосая, худенькая девочка лет семи, сидевшая на коленях седоголового мужчины, меланхоличными глазами смотревшего представление. Рядом сидел худощавый черноволосый молодой человек с лихо закрученными усиками, в белой бумажной паре, и серьезными черными глазами наблюдал за происходящим.

– Мама, смотри, он идет по воздуху, нет, он летит! – воскликнула девочка, обращаясь к немолодой круглолицей женщине, сидевшей рядом. Та выронила от волнения кружевной платочек, но тут же забыла об этом.

Чей – то голос сказал позади:

– Ничего особенного! Обыкновенный гипноз!

Ему возразили:

– Да, какой гипноз! Световые эффекты и зеркала – вот и весь секрет!

Молодой длинноносый человек в белой паре укоризненно и строго посмотрел на говорящих. Все его лицо выражало негодование.

– А музыку флейты вы тоже считаете лишь гипнозом? А симфония дождя – это эффект зеркал?

Но ему не ответили, да и маг уже пропал, как не бывало, а оркестр грянул бравурный марш.

После окончания представления ошарашенный народ потянулся к выходу. Зашумели, застучали богатые экипажи. Слышен был многоголосый гул. Зрители с улыбками и смехом обсуждали необычайное представление. Лишь девочка, державшая за руки своих папу и маму, была полна скрытого восторга. Она глядела бусинками темных глаз в ночное южное небо, богатое россыпью алмазных звезд, и о чем-то думала…

Молодой человек в бумажной паре, выйдя из толпы под мигающую иллюминацию, задержался под золотистым фонарем у афиши необыкновенного цирка, а затем, достав дешевую папиросу, с наслаждением ею затянулся.

Потом быстрыми шагами он направился по брусчатой дороге, обгоняя нарядные группки людей, к полыхавшему магнием ночному морю.

Лишь там, усевшись на камне, он предался размышлениям.

***

Монтадо сидел на берегу и смотрел на бушующее, словно огромное чудовище, громадное мутно-зеленое тело моря. Волнорез мощной крепостной стеной преграждал путь морской стихии.

Среди разбивающихся, взмывающих вверх и опадающих фонтаном белопенных брызг виднелся человек. Пловца вертело, возносило на волнах вверх, бросало вниз, и Монтадо даже почувствовал тревогу, опасаясь, что храбрец не выплывет.

Но слегка волнительное ожидание иллюзиониста увенчалось успехом.

Вскоре волны вынесли на гальку долговязого молодого человека. Тот встал, обессиленный, с дрожащими коленями, но не сдающийся, и пошел, отряхивая голову, среди нефритовых волн и опадающей гальки, к розовому каменистому берегу, где сиротливо дрожала на ветру его бумажная пара.

Даже не глянув на сидящего в кресле мага, он тяжело опустился на красные камни, а когда отдышался и немного подсох, стал медленно облачаться в свой костюм.

Обернулся – и встретился глазами с Монтадо. Взгляд молодого человека, с обвисшими от воды усиками, был строг, волосы его слиплись. Он долго бросал горящие взгляды на Монтадо, явно собираясь что-то сказать человеку, восседающему на берегу в темном костюме и плаще, да не решался.

И маг решил сам помочь ему:

– Любите рисковать своей жизнью?

– А кому нравится купаться у берега среди грязи и мусора… Уж лучше облачный пейзаж и белые лебеди волн, чем грязный, как молодой трубочист берег… – как-то необычно, по литературному, сказал молодой человек.

Монтадо ничего не ответил, с любопытством оглядывая храброго пловца

Он не очень любил общаться с людьми, но, в данном случае, ему не хотелось уходить от разговора. Этот длинный и худой парень вызывал какой-то интерес.

И вдруг, впервые за все время, молодой человек, приветливо улыбнулся и, уже одетый, подошел поближе.

– А я вас узнал. Это вы вчера произвели фурор в цирке.

Монтадо молчал, глядя перед собой.

Молодой человек в белом сразу стал серьезным, закурил, пуская волнистый дымок, заинтересованно поглядывая на мага, и сел рядом на камень.

– Послушайте, а как у вас это получается? – задал он Монтадо самый ожидаемый вопрос. – Это просто элевация? Или даже левитация?

Маг с интересом посмотрел в его глаза и улыбнулся.

– Нет. Все что вы видели – это ваши представления. Сила мысли. Сила вашего воображения. Я пробуждаю это в людях. Я рассекаю души и вставляю алмаз. Я садовник, который сажает в нивах ваших душ… Смотрите! Вот тень от скалы. Вскоре тень исчезнет, но только мысль равная ей, и ею рожденная начнет жить бессмертно. Это мощная, явленная сила! Творчество божественных сил!

Маг говорил загадочно и непонятно, но молодому человеку ответ явно понравился.

– Вы изумили меня… Вы – совокупность всего удивительного, что есть в этом мире! Вы – удивление этого мира!

Маг даже немного огорчился.

– Удивляю? А солнце не удивляет вас? А эти скалы? А удар волны?

Молодой человек сказал с загоревшимися глазами.

– Конечно удивляет. Море удивляет! … Я ведь русалок видел! Только что, в воде! А мне твердили, что их нет. А они живут. И в воде, и в воздухе. Да, да! Есть и русалки воздуха! Один мой друг, воздухоплаватель, видел их…

Монтадо в ответ только кивнул головой и развел руками.

– Но ведь вам может быть покорен весь мир! – сказал молодой человек с восторгом.

Маг рассмеялся.

– Мне ли тасовать старую истрепанную колоду, что именуется человечеством? Такая игра не по мне…

– Но зачем же тогда вы выступаете?

– Время от времени слабеет мой дар. Он может пропасть вообще, если не будет энергии десяти тысяч сердец благодарных зрителей.

– Но, кто же вы тогда? Просто артист?

– О, нет, молодой человек, я вовсе не артист (маг рассмеялся). Я мастер иллюзий, утешитель и, временами, устроитель судеб. И мне этой игры вполне достаточно.

– Но ваш полет… Это ведь сновидение! Именно так и должен происходить необыкновенный полет. А не на грубых, неуклюжих аппаратах из железа и бензина…

Маг посмотрел на юношу и вдруг сказал:

– Я не знаю кто вы и какова ваша нынешняя профессия, но вам книги нужно писать, молодой человек! Именно это у вас и будет получаться.

Молодой человек встал, изумленно и строго посмотрел на Монтадо:

– Я знаю. Я пробовал… Что-то пока не очень получается!

– Получится! Получится обязательно! С вашим воображением и особым взглядом на мир через призму волшебного сердца вам будет нелегко, но у вас получится, я вас уверяю. Как вас зовут?

– Степаном. Степан Гриневич.

– Так вот. Сократите свою фамилию до четырех букв и пишите под псевдонимом. Широко и свободно пишите! Никого не слушайте! И у вас получится! И вы будете писать!

Подсохшие волосы Степана Гриневича подхватил ветер и растрепал их. В его упрямых и мечтательных глазах отражались облака и море.

***

Солнечные желтые зайчики купались в нежных изумрудных водах.

Якушев греб широко и сильно, взмахивая лопастями весел, а Одинцов наблюдал, как янтарные капли, переливаясь на свету ртутными бликами, опадали драгоценными камнями в лазурное море.

Он то и дело снимал шляпу, вытирая платком взмокший лоб, распахивая посильнее белый пиджак светлого летнего костюма, подставлял свое лицо слабеньким струям морского ветра, вдыхал свежий острый воздух.

Несмотря на жару, настроение у Одинцова было чудесное. Он чувствовал радость и упоение жизнью. Жизнь сверкала всеми цветами радуги, и сейчас, Одинцов переживал наиболее яркие и приятные ее световые струи.

Его израненная душа была излечена. В его сердце входило ослепительное изумрудное море, кудрявые облака неба, светло-золотистый песок широко раскинувшегося пляжа, стройные кипарисы, пирамидками возвышавшиеся среди красных черепичных крыш, залитых желтым сиянием солнца.

Его радовала даже Глафира, в своем купальном костюме в бело-красную полоску, облегавшем ее стройное тело. Кокетливо поправив шляпку, она позировала усатому пляжному фотографу, пытавшемуся ее запечатлеть на фоне нарисованного горного пейзажа. Рядом топтался, страдая от жары, в летнем костюме, ее муж Корней Васильков.

Недалеко от купальни, в полосатом костюме, неуверенно топтался длинный Свирипа. Даже здесь, он не хотел расставаться со своим пенсне, то и дело, поправляя его. Он наблюдал за маленькой девочкой в рыжеватых кудряшках – своей дочкой, которая упрямо, вот уже в третий раз поднималась на деревянную вышку для прыжков в море.

А на большой высоте, на самом краю вытянутой в море доски сидел худенький мальчик, с носом, как у галчонка – главная гордость и предмет переживаний Одинцова. Душа мальчика обнимала небо, а ноги не касались грешной земной тверди.

Мальчик сидел на корточках на самом краю и глядел в лазоревое небо. Он грезил полетом…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОЛЕТ

Синий зимний вечер распахнул свои двери, охватил тело морозной свежестью.

Ноги Карла ловко шагали по узенькой, тщательно протоптанной тропинке, мимо коронованных белоснежными венцами кустов. Холод безжалостно вонзался в длинные пальцы, сжимавшие тяжелые, словно железом окованные, книги.

Наконец-то сегодня Карлу удалось раздобыть те издания, которые горячо советовал прочесть его гимназический учитель истории Альберт Вильгельмович. Временами, не веря своему везению, мальчик останавливался, растирал руки, пытаясь согреть, сжимал под мышкой две другие книги, раскрывал третью. И в тусклом свете фонаря оживали старинные гравюры с железноголовыми рыцарями и крылатыми кораблями. Длинные волосы привязанных к столбам женщин развевались над пламенем охватывающего хворост костра. Молчаливые короли на тронах сжимали в руках регалии власти, а изможденные крестьяне тяжело тянули на пашне деревянную соху.

Как ни был увлечен мальчик, но все же он почувствовал за собою слежку внимательных и жадных глаз. Четырехглазое существо, разделенное на две половины, и на самом деле представлявшее собою двух страшных людей, было тем не менее, единым в своем преступном и жадном порыве.

Существо таилось за черными деревьями, попадало в струи лунного серпа и тогда разделялось надвое. Тяжелое дыхание чувствовалось за спиной.

Пройдя тропинку, мальчик заспешил по гладкой, вымощенной камнем дороге, на которой был расчищен снег.

Тени на серебристо-синем снегу следовали за ним по пятам, а иногда, казалось, летели над землей. Они уже не таились, а срезав путь, просто перекрывали ему дорогу в город.

Оставалось свернуть к черно – башенной крепости, чья громада, накрытая островками снежно-пенных сугробов, виднелась неподалеку.

Мальчик обернулся. Двое темных, бородатых и страшных фигур уже были близко. Скрипел лиловый снег, на лунном свете блеснул зябким льдистым лучом металл страшного оружия!

Крик «Постой – ка на минутку» стал только сигналом к паническому бегству. Поначалу оно не было слишком эффективным, потому, что ноги сковал колючий страх.

Мрачные личности в больших шапках и дохах были уже совсем близко.

А за старым дубом мелькнула еще одна, неизвестная фигурка, явно лишняя в этом раскладе и, как чувствовал Карл, абсолютно не имевшая никакого отношения к происходящему. Лунное сияние на мгновение осветило красную щеку и варежку, прижатую ко рту.

Страшное дыхание табака и водки было уже совсем рядом.

Двое мужиков, улыбаясь, шли на него, уговаривая его остановиться и просто ответить на их вопросы. В голове у Карла пронеслись жуткие рассказы о страшных людях, из-за которых в последнее время в городе пропадали дети. Эти люди якобы торговали человеческими органами!

Он, изо всех сил разминая колючий снег, бросился к крепостным воротам.

Снег расходился как волны, сердце ломилось из груди, участилось дыхание, казалось, что вот-вот разорвется грудь.

Главное – успеть, вбежать в крепостной двор, а там, в лабиринте комнат входов и выходов его уже никто не найдет. У него там были свои лазейки и тайны.

Разметав в клочья сугроб, выронив тяжелые книги, Карл влетел в заснеженный двор, перепрыгивая через лежащие балки и камни. Он расстегнул пальто, чтобы легче было бежать, и полы его свисали тяжелыми крыльями.

Он уже было подбежал к спасительным синим дверям, как вдруг наткнулся на фигуру, неожиданно возникшую рядом.

Перед ним стоял мальчик с непокрытой головой, его белые волосы казались слипшимися.