Флагман владивостокских крейсеров

Возмущение Гаупта, который сетовал по поводу непредвиденного расхода металла и отвлечения рабочих от «более срочных задач» и вопрошал, «откуда господину контр-адмиралу известно, что в низкой кучности виноваты именно подкрепления орудий», было уже привычно проигнорировано Петровичем. Он начал привыкать к манере Гаупта сначала истерить и гнать волну, а потом, ворча и чертыхаясь, делать что велено.

В общем, весь Владивосток стараниями Рудева напоминал разворошенный палкой пчелиный улей. Во дворах стучали ломы и кирки: рыли щели-убежища. Провели учебную стрельбу береговые батареи. Команды четырех номерных миноносцев аврально перебирали машины, готовясь к выходу для добивания поврежденных на минах японцев.

Подумав насчет «Рюрика», все-таки решили, что восемь шестидюймовок и пара старых, но мощных орудий будут весьма нелишними, а учитывая, что шанс на пробитие брони на такой дистанции был только у крупных снарядов, стариком решили не пренебрегать. По пробитому «Надежным» каналу он втянулся в Гнилой угол Золотого Рога и встал на якоря так, чтобы свободно бить в направлении Уссурийского залива обоими восьмидюймовыми и всеми среднекалиберными пушками правого борта.

Для увеличения дальности стрельбы на нем по максимуму забили углем все ямы левого борта, на правом опорожнив от котельной воды отсеки двойного дна. Это дало кораблю крен в четыре градуса и соответственно повысило углы возвышения артиллерии. Таким образом, Петрович, использовав известный ему по нашей истории опыт «Славы» у Моонзунда, добился того, что все его броненосные крейсера могли участвовать в предстоящей игре с Камимурой.

Пока команды минеров с помощью «Надежного» аккуратно топили мины, Гаупт вновь высказал свое сомнение насчет «этой затеи». На его предупреждение, что до четверти мин не сработает из-за того, что провода могут быть порваны льдом, Руднев хладнокровно приказал через зону прибоя провести их внутри старой пароходной трубы и установить не две сотни, а двести пятьдесят мин, ровно на четверть больше, чем окончательно ввел начальника порта в ступор. И когда поручик-минер пожаловался Гаупту, что треть мин при использовании на морозе такой изоляции может не сработать, тот просто приказал ему молчать об этом…

Не мытьем так катаньем настырный адмирал добился-таки своего. Последняя галочка в списке стала кружочком: вечером 21-го успели оборудовать на сопке подле дальномерного поста Нирода хранилище аккумуляторных батарей для запитки минного заграждения. Работавшие как проклятые матросы, солдаты и офицеры не могли понять лишь одного – почему упертое начальство требует, чтобы работы были завершены именно к 22-му числу?

* * *

22 февраля 1904 года японских крейсеров в окрестностях Владивостока замечено не было. Так же как 23-го. Как и 24-го…

Вечером 24-го, после очередного дня, проведенного в полной готовности к отражению несостоявшийся атаки японцев, Владивосток засыпал. В номере гостиницы, за закрытыми дверями слегка пьяный контр-адмирал Руднев изливал душу лейтенанту Балку.

– Ну как? Как я мог ошибиться? Это же одна из основных дат Русско-японской войны! Двадцать второго февраля по старому стилю – набег Камимуры на Владивосток… Ну? И где эта скотина косоглазая? У меня весь день ощущение, что на меня все пальцем показывают, вот, мол, тот самый контр-выскочка, который заставил всех двое суток вкалывать без сна зазря. Вася, мне же теперь никто не поверит в этом городе!

– Петрович, погоди. Ты что, кому-то обещал, что японцы придут именно двадцать второго?

– Не помню… Кажется, нет. Но что это меняет? Я весь город гнал, как лошадь, чтобы поставить мины и быть готовыми стрелять именно двадцать второго! Где этот Камимура? И Макарова я, получается, просто обманул, когда отказался к двадцать второму быть в Харбине. И сволочь какая-нибудь уж точно настучит, что я был с похмелюги и что…

– Уймись! Что ты психуешь? У Камимуры сейчас по сравнению с нашим миром проблем добавилось, броненосных крейсеров стало на один меньше, а у нас на два больше. Может, он бункеруется? Может, ему надо больше времени, чтобы собрать свои корабли. Ведь если его крейсера посылали ловить «Варяга», а больше посылать некого, то они были в разгоне по одному-два. Пока все собрались в Сасэбо, пока забункеровались, пока дойдут сюда – вот тебе и денька два-три задержки. А может, они вообще операцию отменили? Тогда я точно тебе не завидую, когда пред очи Степана Осиповича предстанешь… Или наоборот – возьмут, да и усилят Камимуру парой броненосцев. И попробуют в стиле Нельсона или Нахимова утопить нас всех прямо в гавани. Это тебе урок, Петрович…

– На какую тему урок? Не въехал…

– Не полагайся больше на свои знания нашей истории войны. Ты ее уже переписал. Непонятно только, в какую сторону… Думай головой, теперь тут все точно пойдет не так, как у нас. И все даты по ходу боевых действий можешь смело забыть. И лучше скажи, почему у меня на телеграфе отказались принять телеграмму в Питер Вадику, сослались на твой приказ? Это ты из-за того прикола нашего дражайшего юного графа Нирода?

– Не. Это уже замяли. Телеграммы ни у кого не принимают. Я запретил отправлять все, что не имеет моей визы. В городе полно японских шпионов, кроме как по телеграфу, они о минной постановке никак сообщить не успеют. Так чем думать, кто и каким кодом чего передает, я решил, что проще заблокировать всю связь на пару дней. Потерпят.

– Ну вот. Это я и называю – думать своей головой. Ведь можешь же! Только ты мою телеграмму завизируй, да? Я хочу, чтобы Вадик мне из Питера кое-что подогнал. И еще, если у нас задержка на пару дней, я, наверное, успею еще один сюрприз Камимурушке устроить – выдели мне с полсотни гильз от шестидюймовых выстрелов с бездымным порохом и столько же картузов с бурым, да роту солдатиков из гарнизона.

– Фигня вопрос. А если Гаупт вздумает опять хорохориться, я ему…

– Стоп! Петрович, тормози шашкой махать. Сегодня у нас с тобой двадцать четвертое февраля. Так? Да, конечно, уже двадцать пятое… Как явствует из вчерашней невнятной писульки нашего засланца, в Питере свершилось нечто почти невероятное. А именно: Вадик с самодержцем познакомился и теперь до тела, то есть до ушей и мозгов, допущен. Так? А сочетание этих двух фактов есть очень положительная вещь, потому как имелись у меня на счет второго момента определенные сомнения. И весьма серьезные, кстати. Но. Пока есть время, давай-ка мы с тобой пожуем наконец главную тему. Поскольку без понимания, куда рулить в стратегии войны, мы можем запросто налажать в тактике, нажить смертельных врагов, что похлеще Того и Оямы окажутся и запросто скрутят нам шейки. А Вадику в первую очередь, ибо попал он сейчас в форменный гадюшник… Не возражаешь против такой логики?

– Валяй. Только у тебя что, досье или рецепты для него имеются?

– Поймешь, если перебивать не будешь. Напомни лучше: когда в нашем мире японцы вломили Засуличу в первый раз на Ялу?

– Восемнадцатого апреля вроде.

– Так… Итого, если учесть весь тот гемор, который ты им в Чемульпо вкатил, до этого события еще два месяца. Минимум! Петрович. Два месяца – это или пшик для одних, или целая вечность для других. Ты себя к какой категории относишь? Ко второй? Здорово! А то я как кислую рожу твою часов пять назад увидел, подумал, что к первой. Хорош карандашами кидаться! У них грифель от этого трещит, не фломастеры же… Короче, хочешь узнать, что я обо всем этом думаю?

– Валяй.

– Но сначала мне очень хотелось бы понять, что вы, господин контр-адмирал, знаете о внутриполитической и экономической обстановке на российском Дальнем Востоке, в Маньчжурии и Корее накануне этой войны в свете нашей бывшей истории? Что такое «Желтороссия», «безобразовская шайка», кто такой Безобразов, на чем полаялись адмиралы Алексеев и Абаза, почему Куропаткин слал отчеты о своей «работе» Коковцову и Витте, причем тут великий князь Александр Михайлович и как помазанник Божий рассчитывал отдаивать и «безобразовцев», и «франкобанкиров», но в итоге не стал, выбрав одну из сторон? И предупреждаю сразу от лишних вопросов: до того как меня Вадиков папик с его ассистентом в свой саркофаг залезть уговорили, эти темы я изучал тщательно. Потому как… Потому что так положено, Петрович. Так нас учили. Сначала разбираться, кому и что выгодно, а уж потом делать выводы, как в этой системе координат действовать.

А кроме того, еще и персональный интерес с младых ногтей присутствует: «Двадцать три ступени вниз», Пикуль… И зря ухмыляешься, не все он знал, что-то и просто приврал, конечно, но для меня интерес к истории российской именно с его романов начинался. И не для меня одного, кстати. Или ты полагаешь, что при совке в военные училища подавались только троечники от безысходности с институтом?

Так. Понятно… То есть ты у нас «все больше по флоту»? Хотя что я тебя спрашиваю? Потому-то и отобрал из четырех кандидатов, что узость вашего горизонта, господин контр-адмирал, в глаза бросается сразу. Причем, что радует, в сочетании с патриотизмом и общей гражданской сознательностью. Поэтому, за полночь глядя, от долгих рассказов на сегодня я тебя избавлю. Но будь добр, вот это вот прочти в свободное время. Конспектировал на «Варяге», пока из Чемульпо шлепали. Если замечания, вопросы будут, спрашивай, не стесняйся. А потом это надо быстро переправить Вадику. Причем секретно. Чтобы никому в руки не попало. Кстати, неожиданный вариант! С нашим отцом Михаилом. Все равно он за какой-то чудотворной иконой в Питер собирается, без которой нам типа Артур ни в жисть не удержать…

И Балк, хитро прищурившись, вытащил из-за пазухи несколько сложенных пополам листов бумаги, исписанных аккуратным мелким почерком, и протянул Рудневу.

– Только смотри, Петрович, повторяю: секретно. За утрату… Не обессудь, короче.

– Это что, Вась?

– Если не понял еще, то это мое видение причин возникновения этой войны и роли некоторых личностей в сей печальной истории. На истину в последней инстанции не претендую, не великий аналитик. Но Вадиму должно пригодиться однозначно. Да и тебе. Для уяснения общего расклада… Все. Ушел. Спокойной ночи.

Вверху первой странички было лаконично написано: «Информация к размышлению: самодержец и Русско-японская война. По прочтении – сжечь».

Петрович, пробежав глазами первые несколько абзацев, не удержался и прочел текст до конца. Ко сну он отошел только в начале четвертого утра, пробурчав себе под нос:

– Складно поешь, касатик… Только, что мы с этим делать-то теперь будем, а? Как там в анекдоте про Сталина и Рокоссовского… завидовать будем? Или валить из этого серпентария подобру-поздорову?

* * *

На следующий день за ворохом текущих дел, руганью с командирами «рюриковичей» по поводу демонтажа грот-мачт и поспевших к вечеру артуровских новостей об очередном набеге японских миноносцев, попытавшихся добить стоящий на мели у Тигровки «Ретвизан», Петрович так и не сумел переговорить с Василием тет-а-тет, дабы обсудить прочитанное. Он решил сделать это завтра, за завтраком. Но сбыться этим планам было не суждено.

Утром 26 февраля, когда владивостокское морское начальство смаковало свежую телеграмму из Артура, где многострадального «Ретвизана» смогли-таки затащить в гавань аккурат к прибытию адмирала Макарова, Камимура все же объявился возле Владивостока.

Василий, в принципе, угадал верно. Задержка у японцев была вызвана необходимостью собрать разосланные за «Варягом» броненосные крейсера в кулак, добавить к ним пару наиболее быстроходных броненосцев Того и забункероваться. Сейчас к Владику подошли не только броненосные крейсера «Идзумо», «Ивате», «Якумо», «Адзума», но и броненосцы – трехтрубный «Сикисима» со своим систершипом «Хацусе». Последняя пара входила в число сильнейших броненосцев мира, и пока она была в море и сохраняла боеспособность, выход крейсеров Владивостокского отряда из Босфора Восточного был равноценен самоубийству. Силам Камимуры были также приданы бронепалубные крейсера «Касаги» и «Иосино».

Как и предполагал Петрович, японцы, справедливо опасаясь русских минных полей, о координатах которых им было примерно известно, а также плавучего льда, не рискнули войти в Амурский залив. И вместо этого направились в Уссурийский, где, несмотря на небольшие помехи в виде отдельных льдин, любезно вышли прямиком на недавно установленное минное поле. Дав несколько залпов по фортам сухопутной линии обороны Суворова и Линевича, на втором галсе корабли Камимуры перенесли огонь на гавань, с расстояния примерно в пять с половиной миль.

Руднев успел к этому моменту прибыть на свой тщательно замаскированный командный пункт, развернутый на сопке, метрах в семистах от ограды форта Линевича. Оттуда он и планировал осуществлять общее руководство боем. Подождав для верности еще пяток минут, чтобы на минное поле втянулась вся японская кильватерная колонна, он приказал замкнуть цепь заграждения и открыть огонь.

Японцы кидали снаряды практически без корректировки. Конечно, по плану их легкие крейсера должны были давать информацию о местонахождении русских кораблей и падении снарядов. Но на практике из этой затеи ничего не вышло. От острова Скрыплева, где поначалу «собачки» сделали пару галсов, расстояние было слишком велико, а ветер нес в сторону моря клочья сизого дыма от выстрелов русских пушек, еще больше ухудшая видимость.

Когда же «Иосино» с «Касаги» дерзко направились еще глубже в Босфор, вступив в перестрелку с Новосильцевской батареей с острова Русский, что этим слабо бронированным крейсерам было категорически противопоказано, из Золотого Рога, несмотря на битый лед, выдвинулся «Богатырь». И с сорока пяти кабельтовых также открыл огонь по незваным гостям. За ним следом подходили три номерных миноносца.

Получив информацию о том, что русские зашевелились, и предполагая, что на «честный бой» собирается выходить весь владивостокский отряд, Камимура, не желая пока рисковать своими «тонкокожими» бронепалубными крейсерами, отозвал их… Как и Руднев «Богатыря».

Увы, отсутствие корректировки самым печальным для японцев образом сказывалось на стрельбе их броненосцев и броненосных крейсеров. В подавляющем большинстве их снаряды глушили рыбу в гавани, крушили портовые постройки и жилища обывателей на берегу, но от кораблей пока падали на солидном расстоянии.

Ответный огонь русских был организован не в пример лучше. Лейтенант Нирод, определив местоположение японской эскадры, передал на изготовившиеся к бою корабли четыре цифры: номер квадрата, в котором та находилась. А артиллеристы на крейсерах сами определили дистанцию и курсовой угол. Конечно, такая стрельба не могла быть столь же эффективной, как по непосредственно наблюдаемой с корабля цели. Но первый же залп русских неприятно удивил Камимуру: снаряды легли вокруг его трех головных крейсеров. И их было много… Практически накрытие!

Он не ожидал, что враг откроет ответный огонь так скоро, он не ожидал, что в залпе могут поучаствовать с десяток крупнокалиберных орудий и два десятка шестидюймовок. И уж точно он не мог предположить, что первый же залп ляжет столь близко от его кораблей. Такое начало не соответствовало ни принципам организации корабельной стрельбы в начале века, ни недавней практике обстрела Артура… Второй и третий залпы русских показали, что удачное падение первых снарядов было не случайным. Но сюрпризы на этом не кончились.

Неожиданно заголосил сигнальщик на мостике флагманского «Идзумо»:

– Наблюдаю залп береговой батареи, пушечная, шесть орудий, третья сопка к югу от цели номер один, примерно на две трети от вершины!

«Береговые пушки в зоне прямой видимости? Почти по соседству с фортом Линевича? Это не мортиры с Уссурийской, которые до нас не достанут. Это серьезная опасность для кораблей!» – мгновенно пронеслось в голове Камимуры, который, тоже перебежав на край мостика, стал высматривать в бинокль, где именно находится батарея русских. «Это плохо – никакой информации о ней нет, по данным разведки, на этом направлении позиции еще не достроены. Ага! Точно, вот свежеповаленный лес, бревенчатые брустверы практически не замаскированы, видать, достраивали в спешке. Вот и залп! Точно, шесть орудий. Судя по факелам выстрелов – шестидюймовки, порох бездымный, значит, сорокапятикалиберные Канэ. Ну что ж, мы сюда и пришли, чтобы заодно выявить систему обороны Владивостока».

– Поднять приказ по эскадре: перенести огонь на обнаруженную батарею противника! Обстреливать до полного подавления!

Четырех залпов японцам оказалось более чем достаточно для полного перемешивания с землей и деревьями нежданно открывшейся батареи. После третьего из горящего леса упрямо отозвалось лишь одно орудие, но это уже была агония. Хотя уважительный кивок Камимуры неизвестные батарейцы заслужили. Пятый, контрольный, залп поставил на батарее жирную точку: двенадцатидюймовый снаряд – это не только три центнера металла, но и полста кило шимозы.

Однако стоило японцам перенести огонь обратно на порт и город, как ожила еще одна батарея на соседнем склоне, чуть севернее, на этот раз, судя по дымным выстрелам, огонь вели старые шестидюймовки Бринка.

На подавление этой новой напасти понадобилось уже семь залпов главным калибром броненосцев и крейсеров. Вскоре на месте батареи бушевал пожар, в котором то и дело что-то взрывалось, в честь чего по палубам японских кораблей пронеслось многоголосое «банзай»! За время обстрела береговых батарей японцы получили два попадания шестидюймовыми снарядами.

Следующие полчаса после их подавления взаимная перестрелка продолжалась без единого попадания как с той, так и с другой стороны. Японцы выпустили уже более двухсот снарядов, русские – порядка полутора сотен.

А на своем КП ошарашенный Руднев не мог понять, как могут шесть глубокосидящих броненосных кораблей полчаса крутиться на минном поле без единого подрыва? Посланный к минерам ординарец подтвердил, что все цепи замкнуты. Оставалось только ждать…

Неожиданно из дымной пелены, начинающей из-за пожаров затягивать побережье залива, перед Петровичем возник донельзя довольный собою Балк.

– Ну как, господин контр-адмирал? Понравилось вам пиротехническое шоу?

– Впечатляет. Если бы я сам не знал, что это ты там хулиганишь с дистанционными подрывами зарядов, а пушки сделаны из бревен, то сейчас всплакнул бы о судьбе двух погибших батарей. Ведь до последнего отбивались, – сдержанно улыбнулся Руднев. – Наши гости по твоим обманкам вывалили примерно пятьдесят двенадцатидюймовых снарядов, под сотню восьмидюймовых и хрен знает сколько шестидюймовых… И я их понимаю: если бы я обнаружил в двадцати кабельтовых береговую батарею, которая по мне лупит, я бы тоже ее приказал сровнять с землей на максимальной скорострельности! В общем, чем больше они постреляют по сопкам, тем меньше снарядов упадет на город и порт. Спасибо за идею!

– Да не моя это идея. Сам же намеревался организовать там настоящую батарею, пока Савицкий тебе не объяснил, что и за неделю никак не успеть. Даже если весь гарнизон будет пупы надрывать денно и нощно. А ложную мы, как видишь, за сутки вполне сварганили.

– Слушай, Василий, а как ты умудрился так шикарно имитировать стрельбу? Ведь кордитные заряды просто сгорают?

– Легко, твое превосходительство. Запыжевал в гильзу картуз бурого пороха – вот вам и старая шестидюймовка, а с бездымными зарядами от Канэ пришлось экспериментировать. Короче, оставил я в гильзе ползаряда, а сверху затолкал шлиссельбургский порох пополам с угольной пылью. Ну и с запалами покумекал. Согласись, похоже ведь получилось?..

Тем временем лучшая организация русского огня начала давать результаты – шедший вторым «Ивате» получил восьмидюймовый привет от «России» или «Громобоя». То, что снаряд был русского образца, было ясно по тому, что он, пробив верхний легкий борт, взорвался уже вне корабля. Еще через пять минут шестидюймовый подарок влетел в верхний броневой пояс «Сикисимы», что было абсолютно безопасно, но на нервы действовало. Еще полчаса такой дуэли убедили Камимуру в том, что единственным результатом продолжения бомбардировки станут расстрелянные орудия и пустые погреба его кораблей, а может и их повреждения.

За эти тридцать минут русские добились еще трех попаданий, из которых одно было весьма неприятное: на «Адзуме» взрывом восьмидюймового снаряда с «Корейца» разбило трубу, что снижало эскадренный ход до семнадцати узлов. Единственное ответное попадание в стоящий в Гнилом углу «Рюрик» осталось японцами по понятным причинам незамеченным, хотя и вызвало на нем небольшой пожар и падение грот-мачты.

По ходу действа Руднев, опасаясь, что с минным заграждением что-то пошло не так, погнал минеров проверять цепи. Но суетиться было поздно. Спустя полтора часа после начала обстрела японцы ушли. Последней каплей, убедившей Камимуру, что пора поворачивать оглобли, стал разрыв явно десятидюймового снаряда в полукабельтовом по носу его флагмана. Если русские столь быстро умудрились освоить артиллерию «Ниссина» и «Кассуги», то риск становился слишком велик – одно такое удачное попадание в броненосный крейсер может поставить крест на возможности довести его до Японии.

Преследовать силами четырех крейсеров, из которых один бронепалубный, эскадру из двух эскадренных броненосцев, четырех броненосных крейсеров и двух бронепалубников смысла не имело. В бессильной злости, тоскливо проводив взглядом корабли Камимуры, скрывающиеся в морозной дымке, Руднев похромал в блиндаж к минерам. Дотопав, он устроил разнос дежурившему поручику на предмет, почему более чем за час нахождения кораблей на минном поле никто не подорвался. Оправдывающийся поручик из крепостных минеров со следами вчерашнего возлияния на лице что-то лопотал по поводу непригодности телеграфных проводов для инженерного минирования вообще, о неправильном материале изоляции и падении напряжения в батареях за три дня на морозе.

В сердцах сплюнув, Руднев с матерком со всей дури пнул здоровой ногой ящик с рубильником, который подавал напряжение от батарей на мины. Проскочила неслабая искра, деревянная облицовка ящика и носок сапога обуглились, а в воздухе приятно запахло озоном. И в тот же миг земля под ногами вздрогнула. А еще через несколько секунд с моря донесся долгий и протяжный грохот взрыва. Вернее, нескольких взрывов, слившихся в один…

– Шесть… Се… Восемь подрывов! – донеслись до оцепеневшего Руднева крики наблюдателей.

К сожалению, эскадра Камимуры уже скрылась из виду. И японские моряки не смогли полюбоваться на устроенный в их честь фейерверк, для организации которого ушло так много сил и средств. Можно было начинать подводить итоги бомбардировки.

В городе, как и предсказал Стемман, повыбило немало стекол. Особенно пострадали районы, прилегающие непосредственно к порту. Если в реальности Карпышева японцы ограничились скорее демонстрационной атакой, то на этот раз они действительно пытались уничтожить корабли в гавани. Поэтому счет жертв шел не на единицы, а на десятки. Причем жертв было бы гораздо больше, если бы не погреба и не отрытые во дворах по приказу Руднева щели. Все-таки двенадцать дюймов главного калибра броненосцев – это гораздо серьезнее, чем восемь дюймов крейсеров Камимуры.

Флоту тоже досталось несколько больше, чем в нашей реальности. «Рюрик» получил двенадцатидюймовый полубронебойный снаряд в батарейную палубу почти на миделе. Пожар, изрешеченные осколками дефлекторы и вторая труба, перебитая и перекошенная на вантинах грот-мачта, три поврежденные осколками пушки, пятеро погибших матросов и одиннадцать человек раненых… Неприятно, но не критично для корабля в гавани, рядом с доком. Конечно, мертвых не воскресишь, но котлы не пострадали, машины тоже.

В итоге, хоть это и звучит цинично по отношению к погибшим и покалеченным морякам, эффект от этого попадания был скорее положителен для русских, чем отрицателен. Теперь «Рюрик» в любом случае надо было ремонтировать, причем под руководством Карпышева. И если бы японцы могли позже задним числом выбирать, попадать ему в палубу в тот морозный день или не попадать, то они скорее предпочли бы промазать.

Кроме этого, на сопках, в местах ложных батарей, выгорело или было вывалено по полгектара тайги. Туда теперь водили на экскурсии офицеров с кораблей для того, чтобы на живом примере показать действие японских фугасов.

В позитиве было девять попаданий в японские корабли. Хоть они и не нанесли японцам серьезных повреждения, труба «Адзумы» и пара шестидюймовок на «Ивате» не в счет, это легко ремонтировалось, но баланс был 9:1 в пользу русских. Да и сам факт отражения набега радовал. Вот только для понимающих истинную суть произошедшего радость эта была со скрежетом зубовным, и больше всех ими скрипел контр-адмирал Руднев.

Против ожидания, после того как в море отгремели взрывы, он не стал рычать, ругаться или как-либо еще проявлять свое неудовольствие. Он молча ушел с сопки, сел в экипаж и уехал в гостиницу, которая с некоторых пор стала его постоянным местом дислокации. Единственное приказание, которое он отдал в тот вечер: «Отбой, всем спасибо, на сегодня война закончилась. Лейтенанта Балка в 18:00 ко мне»…