Повесть без названия

И так, проходя по одинокой и редко используемой колее я прислушивался к собачьему лаю. В это время года бомжи и азиаты оставляют свои времянки и перебираются в теплотрассы. А вот собаки со склада неподалёку представляют угрозу. Я понимал, что у меня рука не поднимется резать несчастных животных, сбившихся в стаю. Это же не людишки какие-нибудь (шутка). Но всё же, искушать судьбу не хотелось. В абсолютной тишине метрах в двадцати впереди я услышал жалобный скулёж. Подошли поближе. Мои собаки замерли, успокоившись, очевидно понимая, что никакой опасности им не грозит. Метрах в четырёх-пяти от полотна лежала собака, скрутившись калачиком. Лежала она давно, так как снег под ней подтаял, и она оказалась как-бы в ямке. От полотна к этой ямке тянулся кровавый след. Попала под товарняк и ей отрезало заднюю лапу. Следующим вечером мы целенаправленно пришли в это место. Мы с сыном и Динар. Рэську с собой брать не стали. За двумя сложно уследить. Зато взяли маленький батончик докторской. Собака съела колбасу и полизала снег вокруг. С заброшенных огородов притащили обломки оцинкованных листов, строительный хлам и какое-то тряпьё. Сделали шалаш над собакой, оставив дыру-лаз. Завесили вход драным бушлатом, закрепив его.

Вернувшись домой, я позвонил Оксане. Если бы было тепло, истекла кровью и умерла. А сейчас небольшой морозец и культя зарубцуется. Если кровотечение остановилось, есть шанс, что собака выживет. А на трёх лапах уже как-нибудь, да доковыляет до склада на горке неподалёку. Сейчас её надо кормить. Я кормил. По вечерам (а я был в это время в Москве) заходили с Динаром и Рэсси во время прогулки к этой безымянный собаке. Она ела. По следам вокруг шалашика было понятно, что она выползает из него справить нужду. Так продолжались дней восемь, может быть десять. В очередной раз, зайдя на прогулке покормить собаку, я увидел пса, лежащего в канаве, проходящего вдоль железнодорожного полотна. Собака, видимо, пыталась вернулся к себе домой, на склад. Но не смогла преодолеть глубокую канаву возле железной дороги. И застряла в ней. Она зарычала на нас, но тут же успокоилась, очевидно узнав. Своих барбосов я посадил в сторонке и подошёл к ней. Аккуратно взял за шиворот и потащил наверх. Она не сопротивлялась, только тихо поскуливала. Я дотащил её до шалаша и начал запихивать в него. Решил запихнуть задом в шалаш, а мордой наружу. Приподнял, чтобы ловчее и безопасней выполнить эту работу, второй рукой направляя её в нору. Было темно. Но не настолько, чтобы я не увидел, как сильно я ошибался… У собаки не было обеих задних лап!

Случалось, я оказывался в тупиковой ситуации, из который не видел выхода. Но выход всегда находился. Всегда находилось решение, часто единственно верное. Но сейчас… Я опустил собаку на снег перед входом в шалаш. Она заскулила и заползла в него сама. Как? Я этого не видел, находясь в какой-то прострации. Пребывая как-бы в анабиозе. Я смотрел на двух своих притихших друзей. Они каким-то своим собачьим чутьём, шестым чувством уловили эту мою беспомощность и безнадёжность. Я смотрел на своих собак и испытывал такую глубину уныния и бессилия, какую не испытывал давно. Собака заползла в шалаш. Я положил туда к ней колбасу и поплёлся домой. На сегодня прогулка была закончена… Позвонил Оксане и рассказал об увиденном. Даже если всё заживёт и зарубцуется, как она будет ходить? Без задних лап! Я впервые подумал об усыплении, как о выходе из сложившейся ситуации. Единственно верном. Пока ты её кормишь, она живёт. Продолжая её кормить, обрекаешь на страдание. И не кормить нельзя, и кормить-продлевать мучения. Оксана оставила выбор за мной. Это понятно, я же нашёл собаку и построил ей домик. Стал кормить её и спас от голодной смерти. А дальше что? В моей голове возник очередной когнитивный диссонанс. Позвонил Оксане и договорился об усыплении. Это решаемо. А пока буду продолжать кормить это несчастное животное.

Прошло ещё дня два, может три. Я всё ещё был в Москве и выгуливая собак по длинному маршруту, заходил к этому безымянному псу, живущему в металлическом шалаше. Когда мы подходили к его домику, он, чувствуя издалека приближение собак, рычал и поскуливал. Потом ворочался, в ожидании угощения. Он стал узнавать меня и моих собак. И если в первые дни пытался на них лаять, то в последующем смирился с их существованием во время кормёжки. Они же не подходили близко. Ждали, когда он поест и мы продолжим путь. В этот вечер никто не встретил нас рычанием. Не было слышно скулёжа, никаких признаков жизни. Ушёл? Нет, пёс был в домике. Просто он умер. Те чувства, что я испытал, невозможно изложить на бумаге. Безусловно, одно из них превалировало. Облегчение. Теперь не придётся принудительно прерывать его жизнь. И если верить буддистам и уповать на милость Божию, этот пёс своими страданиями искупил все свои грехи в прошлой жизни. Мы с сыном разобрали шалаш и накрыли им собаку, засыпав снегом. А весною, когда всё живое пробуждалось от зимней спячки, выкопали яму и простились с ним, уже навсегда.

С возрастом я начал понимать, что часто влезаю в истории, которые, в сущности, меня не касаются. Пытаюсь заниматься нравоучением, не имея на это морального права. Объяснять очевидные (для меня) вещи людям, не нуждающимся в моих подсказках. Навязывать свою помощь тем, кому она не очень-то и нужна. Брать на себя ответственность абсолютно в любой ситуации, к которой привела меня судьба. И я не один такой. Пытаясь в этом разобраться, я нашёл одно простое объяснение. Это просто гордыня. Да, именно, гордыня. А объяснить себе свои правильные и честные поступки, обосновать их для себя, вовсе не трудно. И вот с осознанием этого мне придётся жить дальше. Как известно, гордыня-один из самых тяжких грехов, который тянет за собой все остальные. Самый тёмный, потусторонний. И надо с этим грехом как-то бороться. Избавляться от него. Буду думать. А эта повесть (сборник рассказов) подошла к концу. И наше общение с тобой, читатель, заканчивается…

ЭПИЛОГ

Не буду кривить душой и специально придумывать красивый, жизнеутверждающий конец. Не в этот раз. Вообще, всё написанное выше-прелюдия. Все эти мои рассказы. Я не писатель и, видимо, никогда им не стану. Нету той собранности, обстоятельности и хваткости, присущей настоящему писателю. И взявшись за очередное произведение, я спешу побыстрее его закончить. Почему? Боюсь-не успеть. Боюсь-бросить. Боюсь-не найти в себе сил изложить всё точно. Интересно и правдиво. Я, скорее, собеседник. Отчасти, рассказчик. Пытаюсь рассказывать о прошлом, об ушедшем навсегда, насовсем. И эти мои воспоминания-об ушедшем. И об ушедших. А последним рассказом, завершающим этот цикл, будет рассказ Эдуарда Асадова. Это его произведение в стихах, и я решил вставить их в эпилог. Подведя тем самым большую красную черту под моим повествованием. И не важно, что это стихотворение, и оказалось оно в прозаическом сборнике. Важно то, что автор сумел передать, изложить и показать всю ту безграничную любовь наших питомцев к нам, людям. После ранения на фронте Асадов потерял зрение. И написал эти стихи, будучи уже незрячим. Наверное, многие читали его или слышали о нём. А если нет-я вам искренне завидую. Прочитав впервые, надеюсь, вы прикоснётесь к этой святой неразгаданной тайне: почему и за что они нас так любят?

Если вы когда-нибудь захотите испытать человека, узнать размеры и глубину его сердца, попросите прочитать эти стихи. Вслух. И посмотрите при этом в его глаза. Нет, не так. Загляните ему в глаза! И может быть тогда вы многое поймёте и узнаете о нём. И о себе.

ЭДУАРД АСАДОВ

СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу.

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа

Сказал: – Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы…

А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали…

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит, задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело,

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела…

Труп волны снесли под коряги…

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце – чистейшей породы!