Переведи меня через Майдан

Александр Андреев, Александр Андреев

Переведи меня через Майдан

            Сила – это еще не справедливость. Справедливость – это и есть сила.

                               Рыцарский кодекс. XIV век.

            Таков наш век – слепых ведут безумцы!

                                Вильям Шекспир. XVI век.

В обычные времена выдвигают тех, у кого есть деньги и связи, в трудные – достойных.

Никколо Макиавелли. XVI век.

Снится мне сон о прошлом и будущем.

Белополье живое и мертвое.

Даже во сне Максим слышал, как над его родным городом звучала великолепная «Черемшина», и чувствовал роскошный запах сирени, заполнявший его широкие улицы, укрытые вечерней прохладой от дневного зноя.

Пришедший в город вечер был по-настоящему хорош, ему радовались ярко освещенные дома с еще не закрытыми на ночь окнами. Нарядно одетые парни и девушки отплясывали на большой круглой танцевальной площадке в городском саду у базара, где на высокой крытой эстраде играл местный вокально-инструментальный ансамбль. У домов на лавочках беседовали довольные теплой ночью жители, и все четыре городские кафе в центре были заполнены до отказа. В богатом казацком городе было чисто и уютно, и прекрасное будущее ждало всех, кто его хотел.

Вдруг со стороны Сумского шляха в город вошли черные тени, и Максиму сразу стало невыносимо жутко. На танцплощадке сама собой затихла музыка, и заполнявшая ее молодежь сначала медленнее, потом все быстрее начала расходиться из городского сада. Широкие людские потоки разделялись на небольшие ручейки, исчезавшие в переулках.

Ночь стала черной и страшной, тревожные сполохи забили у Проруба и моста на Ворожбу, и Максим сразу понял, что в его родной город пришла беда.

Основанное героями-казаками Ивана Богуна Белополье в 1972 году дружно отметило свое трехсотлетие. Пятьдесят тысяч горожан и сельчан округи могли учиться и работать где и кем угодно, было бы желание. Город делал мясо и колбасу, отличный сыр и масло, ситро, карамель, пахучий хлеб и всегда свежие булочки с маком. Машиностроительный завод, мебельная фабрика, мастерские делали свою продукцию, находившую своих покупателей. Три книжных магазина и две библиотеки не пустовали, а музей великого педагога Макаренко рассказывал всем желающим, как стать настоящим человеком. Школы, интернаты и училища готовили детей так, что они поступали в харьковские, киевские и московские институты. Дом культуры, музыкальная школа, кинотеатр, где перед сеансами играли ее ученики, были забиты белопольцами, совсем не собиравшимися уезжать из города межи очи на заработки. У всех была работа и деньги, которые люди тратили на товары и услуги, ходили друг к другу в гости, где в вишневых садочках пели удивительные украинские песни. Все ездили куда душа пожелает, благо через железнодорожную и автостанцию ежедневно проходили десятки поездов и автобусов по всем направлениям.

Все, кроме войн и пожаров, было хорошо более трехсот лет, а потом, в самом конце XX века, в Белополье ворвались злодии и шахраи очередного всенародно избранного Великого Хохла, и красивого богатого города не стало. Не мытьем, так катаньем и административным ресурсом все предприятия были закрыты, ни у кого не стало работы, а вместе с ней, кто бы мог подумать, и денег, и даже хлеб стали со всей дури возить из Сум каждый день за пятьдесят километров. Магазины закрылись, и знаменитый белопольский базар, триста лет три дня в неделю заполненный до отказа, влачил жалкое существование только с утра по субботам, предлагая редким покупателям убогие продукты по запредельным ценам, валенки, телогрейки и мешки с гречкой и половой пополам.

Все и вся стало монополией гопников Великого Хохла, и даже водка в главном городском магазине у автостанции подорожала вдвое. В Белополье, которое, конечно, без хрена не сожрешь, расцвело давно забытое самогоноварение, позволявшее по цене бутылки купить трехлитровую банку горилки.

Город и район стали пустеть прямо на глазах. Люди уезжали заробитчанами галасвита, и в Белополье осталась четверть населения из пенсионеров и чиновников, число которых постоянно росло. Начальственная сволочь гребла себе все, что плохо, хорошо и хоть как-то лежало, как курица лапой, а уцелевшее население промышляло контрабандой сигарет из соседней Курской области, кражами и разбоем.

При этом за расследование надо было заплатить самим потерпевшим не только милиционерам, но даже их голодным служебным собакам, отказывавшихся идти по свежему следу. Ничего нельзя было сделать в городе без взяток и откатов, и даже в скорой помощи перед выездом выясняли у заболевших, есть ли у них гривны.

Водосборные колонки и уличные люки, на месте которых из глубоких зияющих дыр торчали ободранные ветки, и все железо, что можно и нельзя было выдрать и выломать, было сдано и, конечно, принято в металлолом. Давние соседи, как будто ждавшие этого всю жизнь, воровали друг у друга чугунные сковородки и ведра. Главной темой для разговоров еще не разбежавшихся кто куда жителей стало обсуждение того, сколько у кого собрано крышек и банок для консервирования и сколько трехлитровых банок может поместиться в погреб.

Беда пришла не только в Сумскую область. Города и местечки недавно Великолепной Украины влачили жалкое существование. Все в них стояло до горы раком, и везде было сплошное белополье, как после блокады и бомбежки, безработица и нищета. На огромную богатую черноземом страну со всего размаху упала безнадежность, и на всей Украине лежали сменявшие друг друга Великие Хохлы, их босва и босота, высасывавшие из нее все соки, которые заменялись просроченной импортной трухой, и даже вместо великолепного украинского сала можно было купить только польский суррогат.

Вдруг выяснилось, что долгой и счастливой жизни для всех украинцев не хотят многие хохлы во главе с кугутами без души и сердца, и безжалостное колесо дикого капитализма вовсю катилось прямо по людям. Отовсюду вылезали отъявленные хохлиные рыла, не давая житья украинцам, властные воры делали все что хотели, и ни на кого из них не было никакого закона и управы…

Дрожит поле под Ахматовом 1 февраля 1655 года.

Вдруг стрельцы разлетелись в стороны, и в проломе показались лошадиные морды, над которыми на фоне освещенного луной неба были хорошо видны крылья. Польские хоругви панцирных гусар лезли в пролом без перерыва, и фронт держать уже не было никакой возможности. Максим, как во сне, поднял коня на дыбы, развернул кругом, успев рубануть одного из всадников, и помчался к гетману.

Он успел вовремя, и гетман отдал приказ. Выстроив свой десяток клином, Максим поскакал во весь аллюр, обходя слева польский строй, и ему на перехват сразу же бросился отряд гусар. Казацкие кони грудью рвали тугой воздух, ветер свистел в ушах, и четырнадцать отважных, оставив погоню далеко позади, исчезли во мгле. Они доскакали вовремя, и Максим передал приказ гетмана полковнику из его резерва. Вскоре в тылу польского фронта раздались громкие крики и шум боя. Максим увидел, как казаки его родного Кальницкого полка прорубались сквозь крылатых гусар и сделали невозможное. Крылья упали, и вдруг стали видны страусиные перья на шлеме Богдана Хмельницкого, а затем – и он сам, с саблей, залитой кровью до самого эфеса. Казаки отбились и закрыли пролом, и было хорошо видно, как гетман снял шлем и вытер рукавом со лба холодный пот.

Вдруг перед Максимом упала замерзшая на лету птица, и заваленное телами павших поле стало сильно дрожать, и эта дрожь передалась всем остававшимся в живых всадникам обеих армий…

Когда в конце декабря 1655 года польская армия и крымская орда атаковали Брацлав, Богдан Хмельницкий не терял ни минуты. Казацкие полки и стрельцы Шереметева во главе с гетманом от Белой Церкви быстрым маршем пошли навстречу врагу. Брацлав пал, но держалась Умань, где отбивались герои Ивана Богуна и Иосифа Глуха.

Поляки сняли осаду Умани и пошли навстречу казакам. 29 января 1655 года два смертных врага встретились в открытом поле под Ахматовом, в котором от бесчисленных хоругвей яростно отбивались полтавские полки Мартына Пушкаря. Генеральный обозный Стефан Чарнецкий заявил коронному гетману Потоцкому, что захватит в плен самого Хмельницкого, чье войско не выстоит перед его артиллерией.

Именно пушки Чарнецкого пробили кровавую брешь в стрелецком фронте, в которую ворвались панцирные гусары. Казаки сумели своим страшным залповым огнем отбиться и удержали фронт. Битва могла быть проиграна, но казаки Ивана Богуна оставили Умань, скрытно пошли за польской армией и в самый нужный момент ударили ей в тыл. Казаки Кальницкого полка прорубились сквозь вражеский строй, отсекли атаковавших стрельцов крылатых гусар и вместе с гетманским Чигиринским полком восстановили фронт. В обоих полках воевали предки Максима Дружченко, чем московский историк безмерно гордился.

Сражение остановилось, и всю оставшуюся ночь казаки и стрельцы в тридцатиградусный мороз строили укрепленный лагерь, ставя возы и сани друг на друга и связывая их цепями. На рассвете все войско Хмельницкого было плотно окружено польской армией и татарской ордой, но было уже поздно.

30 и 31 января шли яростные атаки казацкого лагеря, в котором не было воды, а только лед. Конница гетмана почти не выходила из боя с гусарами, прикрывая пехоту. Возы разбивали ядра, и бреши в таборе закрывались телами убитых, замерзших как дрова. Мороз и ветер убивали раненых не хуже пуль и сабель, и потери обеих армий были чудовищны.

Ночью к полякам подошли наемники, прусские ландскнехты, и это был только авангард их подкреплений. Хмельницкий, понимая, что его войско не устоит, приказал сделать из табора передвижную крепость. На рассвете 1 февраля огромный табор, внутри которого находились сорок тысяч стрельцов и пеших казаков, прикрытый конницей, медленно двинулся на польский фронт, который не устоял. Весь день табор катился эти четыре бесконечные кровавые версты к Ахматову, и ад следовал за ним. Воины изнемогали от усталости и пролитой крови. Наконец впереди показался Ахматовский замок, стены которого раз за разом опоясывали клубы черного дыма от пушечных выстрелов. Быстро темнело, и сразу же еще усилился мороз, ставший совсем нестерпимым.

Стефан Чарнецкий, видя, что Хмельницкого не взять, в запале начал палить из всех пушек по казацкой коннице, пытаясь остановить табор. Залпы следовали один за другим, и пасмурный день совсем почернел от порохового дыма. Казацкая конница, неся потери, рассеялась, и с левого фланга на огромное каре из возов ринулись все польские хоругви.

Начался ужасный бой на возах. Стрельцы, стоя спина к спине с казаками, яростно сшибали с коней панцирных гусар огромными оглоблями, а казацкие сабли прикрывали их от ударов. Подождав, пока жолнеры завязли в кромешной битве у табора, им в бок ударили полки Богуна и Глуха. Сражение превратилось в резню, и в самый нужный момент из Ахматова в тыл полякам ударили Полтавский и Миргородский полки Мартына Пушкаря. Крылатые гусары, атакуемые со всех сторон, тряпичными куклами полетели с высоких седел, роняя свои восьмикилограммовые палаши в черный от крови снег.

В наступившем сумраке все было кончено. Расхристанные польские хоругви отползали, пытаясь зализать раны, Хмельницкий обнимался с Пушкарем и Глухом, и пятидневное сражение, в котором оба войска потеряли по пятнадцать тысяч человек, наконец закончилось.

Казаки и стрельцы приходили в себя, гетманская конница гнала поляков за Буг, а Кальницкий полк догнал бежавшую к Перекопу Крымскую орду, освободил измученный полон и захватил в плен две тысячи татар, брошенных своим ханом.

Впереди опять было жаркое и кровавое лето 1655 года, когда Речь Посполитая получила за свои бесчисленные грехи шведский Потоп, первой жертвой которого стала павшая Варшава. Казаки и стрельцы без боя вошли в Люблин, однако закончить войну долгожданной победой не получилось.

В сентябре освобожденную Украину с юга ударила огромная Крымская орда, которую украинские казаки и русские стрельцы 10 ноября разнесли в битве у Озерной, устроив новому хану засаду на засаду, и придумавшая ее Тайная Стража Максима Гевлича была как всегда великолепна.

Еще было рубиться не перерубиться, и потрясающая Революция Богдана Великого была в разгаре. Битва под Ахматовом входила в историю как сражение на Дрожиполе, где неделю от огня и мороза ходила ходуном обезумевшая от крови земля.

Я, Черный Грифон, – твой самый страшный кошмар, который станет сбываться.

Максим повернул голову – у высокого здания с цифровым панно на плоской крыше выстроилась длинная очередь, уходившая с Крещатика к Прорезной улице.

– Что это? – Максим вопросительно посмотрел на Богдана.

– Ты правильно спросил. Это стоят те, кто продает родину за тридцать серебреников. Кто нанимает, тому и продают.

– А за десять серебреников продадут?

– Продадут. У этих двуногих существ, которых называют титушками, даже лозунг есть: «Держава за бутылку!» У них нет чувства национального и собственного достоинства, но есть право голоса. Они всегда выбирают во власть себе подобных.

– Нам, потомкам Богдана Хмельницкого и Петра Великого, надо их унять. Иначе они уймут нас. Навсегда.

– Их пятеро на одного нашего, и нам по их законам не победить. Но будем бороться.

– Богдан Великий говорил: «Если не можем дать в ухо – дадим за ухо». Мы найдем способы борьбы и победим.

Очередь на Крещатике внезапно исчезла, и Максим увидел себя у Музея казацкой славы Переяслава, и огромный дрон над его головой выпустил ракету, попавшую точно в цель. Музей беззвучно распух, из зияющей дыры в его крыше в небо взлетели Ларец и Сундук Богдана Хмельницкого и начали разваливаться прямо на глазах. Пергаментные листы с обломками красных печатей сыпались на судорожно ловившего их историка, закрывая небо, а по всему периметру казацкой столицы началась громкая стрельба. Максим понял, что начавшийся штурм будет успешным.

Переяслав растворился в холодном тумане, и Максим увидел себя в Хонде рядом с Богданом. Машина въезжала в Киев по Бориспольскому шоссе и никак не могла в него въехать. Хонда двигалась вперед и в то же время оставалась на месте, и Великий Город был недосягаем, как Луна. Вдруг Сотник распался на две одинаковые половины, которые захохотали, и Максим обхватил их и попытался соединить. Тут же раздались звон разбитого стекла и отчаянный женский крик, сразу же заглохший. Максим, понимая, что произошло, метнулся к водительскому сиденью, где только что сидела Орна, но впереди уже никого не было, и только лента с волос прекрасной румынки зацепилась на обломках стекла. Максим задрожал от ярости и бессилия и выскочил из Хонды, которая исчезла.

Максим и Богдан уже были на сцене у Майдана Независимости, заполненного толпой до предела. Сотник что-то кричал в толпу, но она была неподвижна, и только покачивала надвинутыми на головы людей капюшонами. Сотник надрывался в крике, но народ безмолвствовал, а от Институтской к Майдану летела огромная стая черных ворон с раскрытыми в хищных оскалах клювами.

Майдан исчез, и Максим оказался во дворе Каменецкой крепости, и кто-то безжалостный копался в его воспаленном мозгу. В его руках оказался револьвер, историк судорожно начал стрелять в людей в черном, тащивших к подвалу Папской башни закованного в кандалы Сотника, но пули почему-то уходили в сторону.

Максим закричал и наконец проснулся, стараясь не смотреть на свет, чтобы запомнить сон. Что-то мохнатое с хохотом взлетело с изголовья его кровати на полу, и историк с ужасом понял, что хотел ему показать Черный Грифон.

1. Вот так оно все и начинается.

Утром 22 марта 2016 года, в понедельник, Максима разбудили выстрелы. Орна уже смотрела в небольшое окно, за которым блеклое рассветное марево прорезали яркие огненные вспышки. Максим вскочил, увидел, что Ларец и Сундук с сокровищами Украины на месте, и тут же ухнуло в южной части города. Стрельба рядом усилилась, а потом рвануло так, что у историка заложило уши и резко запершило в горле от запаха тротила. Музей тряхнуло, но потолок выдержал, и оконные стекла не вылетели. Очевидно, взрывная волна ушла куда-то в сторону.

Максим и Орна выскочили на крыльцо служебного входа и тут же увидели дымящуюся воронку и парней из охраны музея, лежавших вокруг нее на земле. Хлопцы медленно поднимались, покачиваясь, и лица троих из них были залиты чем-то черным. Пахло порохом и кровью, но убитых не было, и Орна бросилась перевязывать раненых.

Во двор музея влетел командирский джип, из которого выскочили парни в камуфляже с шевронами охранявшего штаб Чигиринского куреня и девушка в белом халате с фельдшерским чемоданчиком. Богдан Бульба хотел узнать, все ли у друзей в порядке, и оказать необходимую помощь.

Переяслав подвергся атаке с воздуха, и охрана периметра в половине седьмого утра засекла пять беспилотников, нагло летевших на город строем со стороны Малой Тарасовки. Двух успели сбить над Ярмарковой и Киевобрамской улицами, третий – у Вознесенского собора, а четвертый успешно взорвался у Музея казацкой славы. Пятый дрон долетел-таки до площади Переяславской Рады и успел выпустить ракету по штабной палатке. Ракета задела памятник «Навеки вместе», взорвалась, слегка его повредив, и основательно побила осколками палатку. Сотник ночевал рядом, на Замковой улице, и осколки ранили только двух часовых. Богдан Бульба приглашал Максима и Орну на Совет Обороны через час.

Ответ киевского властного Треугольника, сидевшего на Банковой, Грушевского и Институтской улицах, после вчерашних событий в Диканьке и на Майдане не заставил себя ждать. Начало получилось многообещающим, и хорошо, что хранители смогли вчера ночью слетать в Збараж за Демоном Зла, не оставив его страшные средневековые бутылки с мороком без присмотра.

Поиск семейного архива внезапно перерос в борьбу здоровой и больной частей общества страны. Всего месяц назад московский историк Максим Дружченко приехал на Украину искать документы своего старинного казацкого рода, нашел их, а вместе с ними – приключения на свою ученую голову, которым, впрочем, был даже рад, так как появившаяся в его жизни Орна, агент знаменитого Ордена Святого Бернара, становилась его судьбой. Обнаружив бумаги своего предка Олексы в Самчиках и Збараже, Максим расшифровал их и в подземелье замка нашел запечатанный Демоном Зла тайник с архивом Богдана Хмельницкого. Ларец с архивом стоял на двух бочонках золотых дукатов, которые были тут же украдены контролировавшим поиск председателем Комитета по национальному достоянию Самой Верхней Рады Андреем Гривной, оказавшимся польским шпионом.

Сумасшедшая погоня людей Гривны за Максимом, сумевшим к тому же раскрыть тайну золотого запаса Гетманщины XVII века на Поляне Молний, пронеслась по всей Украине. Максим уцелел благодаря помощи легата ордена бернардинов во Львове брата Винцента и его агента Орны, но чуть не был захвачен в Каменце-Подольском. В древней крепости частная международная компания замахнулась на целую страну и устроила в ней Академию подавления воли. Избежав плена благодаря красавице-румынке, Максим у Запорожской Сечи встретился с героем Майдана и депутатом Самой Верхней Рады от народа, полтавчанином Богданом Бульбой, знаменитым Сотником. С Богданом и Орной Максим по данным своего семейного архива нашел в старой диканьской церкви сундук с саблей и булавой гетмана Хмельницкого, известных с XVII века всему миру.

Победив с помощью ведьмы Солохи и демона Вия в бою на хуторе близ Диканьки наемников Гривны, хранители Ларца и Сундука прорвались в закрытый Киев, где Сотником было объявлено Вече. В Великом Городе они у самого Майдана были-таки захвачены людьми СВР, от которых чудом отбились бутылкой збаражского морока, и были спасены отрядом боевых конотопских ведьм Солохи. Не захотев устраивать в Киеве бойню с наемниками Треугольника, трое хранителей с многочисленными сторонниками ушли в Переяслав-Хмельницкий, который отчаянный Сотник объявил столицей казацкой Украины. Прибыв в знаменитый город вчера вечером, разместив Ларец гетмана с национальным архивом и Сундук с клейнодами в Музее казацкой славы и оставшись в нем ночевать, утром Максим с Орной опять попали из огня в полымя.

Приведя себя в порядок, Максим и Орна ровно через час были в штабе у Богдана Бульбы, который решил провести Совет в зале Музея украинской народной одежды. Московский историк с красавицей-румынкой не знали, что именно отсюда начнутся их новые удивительные приключения, еще более опасные, чем совсем недавние, збаражские.

В уютном музыкальном салоне со старым роялем собрался небольшой штаб, и Богдан представил Максима и Орну всем семи командирам служб – разведки, контрразведки, вооружений, снабжения, продовольствия, химической защиты и радиоэлектронной борьбы. Никто не скрывал своих лиц, и монахи Винцента из RTF начали прямую трансляцию Совета по обороне и атаке на всю взбудораженную вчерашними событиями Украину.

Сотник заговорил ровным и звучным голосом, который постепенно накалялся, и его внутреннее возбуждение передавалось всем в зале и эфире.

– Сегодня на рассвете Переяслав бомбили. Убитых нет, но раненых шестеро. Чудом не погибли местные жители, и не взорвался Музей казацкой славы с нашим национальным достоянием. Треугольник не интересует казацкая слава и Родина, ему трэба тилькы гроши и як можна бильше, покы очи нэ повылазять.

Мы из Переяслава не уйдем и защитим город всеми доступными способами. Мы требуем, чтобы официальный Киев провел расследование утренней бомбежки районного центра Украины 22 марта 2016 года, знаменитого города с двадцатью музеями, и выяснил, кто может запросто запустить пять беспилотников с взрывчаткой по украинскому мiсту! Мы тоже проведем собственный поиск этих преступников. Вы, пановэ, кусаетэ бильше ниж можэтэ проковтнуты, дывиться, скоро шкуры полопаються. Ждите заслуженных ударов судьбы.

Люди добрые! Вот уже четверть века четыреста депутатов Самой Верхней Рады, этот позор Украины, издеваются над выбравшим их народом как хотят, где хотят и сколько хотят, раз за разом показывая городу и миру мерзкое хохлиное рыло. Особенно их прорвало после Февральской революции достоинства 2014 года, когда, не стесняясь камер, они стали брехать и воровать на глазах всей страны, прямо в Раде. Интересы и судьба огромного украинского народа для этих депутатов – мусор на ветру и для задницы дверцы. Сейчас, через два года после второго Майдана, весь мир, на некоторое время остановивший свой взгляд на Украине, задает вопрос – неужели сорок пять миллионов человек, которых на самом деле уже, возможно, тридцать, не могут выбрать четыреста пятьдесят честных, умных и справедливых депутатов?

Говорить, что Украину бьют в спину враги, – мало. Украина бьет себя в спину сама, и это печально. Великий сын украинского и русского народов Николай Гоголь писал, что унтер-офицерская вдова не может сама себя высечь. Наша – еще как может. Пятьдесят выступающих за народ депутатов на всю огромную страну с пятнадцатиметровым слоем бесценного чернозема – это очень мало. Можно с горечью сказать, что множество людей, имеющих в кармане желто-голубой паспорт с трезубцем, не хотят счастья и процветания народу Украины, самой лучшей страны в мире для тех, кто ее любит.

Мало спеть государственный гимн и правильно приложить к груди руку, думая, что сгинут наши вороженьки как роса на поле. Не сгинут – как руку не прикладывай. Триста пятьдесят лет назад наш великий гетман, спасая гибнущий народ, в сердцах сказал: «Мало всем называться казаками – надо ими быть!» Так будем казаками, и тогда Великолепная Украина займет достойное место в цивилизованном мире.

Спели гимн? И руку к сердцу правильно приложили? Вороженьки исчезли? Как роса на поле? Нет? Черт! Что-то не получается.

Объявляю народный референдум о проведении досрочных выборов президента и депутатов Самой Верхней Рады, который назначаю на 16 апреля. Все, кто будут препятствовать волеизъявлению народа и работе наших штабов, немедленно ответят перед народом и законом.

Сотник закончил, и монахи Винцента выключили камеру. Эфир слушали восемь миллионов человек, и Максим понял, что Богдан Бульба и его штаб подготовили это выступление заранее. Сказано было хорошо, что и говорить. Создание Казацкой республики в Переяславе приобрело смысл – провести народный референдум по спасению страны и ее народа от загребущих лап негодяев, оккупировавших всю вертикаль законодательной, исполнительной и судебной власти.

Все члены Совета Обороны и атаки Украинской казацкой республики в столичном Переяславе-Хмельницком хорошо знали, что делать сегодня, 22 марта 2016 года, и через месяц. Все умные люди хорошо понимали, в каком состоянии находится Великолепная Украина.