Сухинские берега Байкала

Они еще какое-то время подымили табаком, и от них резко кидаемое ветром рвались, в разные стороны синеватые паутинки искуренного, пока плутливо блуждавший глазами, не откланялся Хамоев Обросеву с явно преувеличенным радушием.

За обеденным столом Антип с приливом радостно-возвышенного настроения сообщил жене, что у них появилась вполне реальная возможность не позднее как к осени обзавестись добрым молодым конем, так как Хамоев предложил ему рыбачить башлыком на закидном неводе. Приобрести же в таком случае лошадку, как мыслит он, пожалуй, лучше всего будет у загзинских бурят. Отобедав и передохнув, Обросев продолжил восстановление заплотного ограждения дома. Ближе к завершению работы, подвернул политический ссыльный к нему, или как в деревне их называли, политик Александр Мокеенцев.

– Здравствуй Антип Демьянович – приветствовал, приостановившись, он.

– Здоровья и тебе Александр Степанович – отвечал ему так же благожелательно Обросев.

Мокеенцев высок был ростом, сух в теле, землист лицом, бородат, с заметной залысиной на голове и длинными светлыми до плеч волосами, взгляд прямой, хоть и сквозит легкой насмешливостью, но выразительно доброжелательный. Говорит высоко тенористо и прижмуривается глазами, когда волнуется. Про него в деревне говорили, что он откуда-то родом из дворянской семьи центральной России, революционер, покушался, не доучившись в университете, на какого-то державно властного сановника, отбыл каторгу и жил некоторое время на поселение в Байкало-Кударе. Года два назад, когда в Сухой еще не было постоянного настоятеля местного прихода, а посещал его не более двух раз в год священник Кударинской Благовещенской церкви, то с помощью дочери одного из тех святых отцов и поселился в деревне, сменив место жительство по разрешению власти, ссыльный Мокеенцев. Жил он поначалу в маленькой клети деревенского божьего храма, исполняя обязанность сторожа, но с появлением в Сухой постоянного церковного служителя отца Власия, был изгнан оттуда за атеистические взгляды, поселившись в небольшом зимовье, стоявшем в ограде Галастиона Ненашева. Поначалу Александр жил неприметно тихо, не привлекая к себе никакого внимания, разве что раз в полгода, приезжала к нему на недельку поповская дочка, та, которая его и привезла на жительство в Сухую. Звали ее Анастасия Туркинова, молодая, красивая женщина, примерно одного с ним возраста, лет тридцати пяти. Перед тем года два, так же как и он, проживала она одиноко в Сухой и учила деревенских детей грамоте, теперь учительствовал он, а их отношения никого из местных жителей особо не волновали. Так разве что, узнав что-то свежее из их бытия, почешет молва деревенская языки, да и утихнет. В разговор с ними при всяком подвернувшемся случае вступали охотно, но к словам их относились недоверчиво, а кто-то и с нескрываемым раздражением, опасаясь безотчетно, как бы такие непривычные воззрения пришлых не навредили, пусть порой и гнетуще-тяжелому, но давно устоявшемуся образу их жизни. Однако с год назад стали к ссыльному захаживать все чаще деревенские мужики, причем в основном те, кто больше всего прозябал в нищете и не скрывал своего недовольства существующими порядками. Смутная, не вполне осознанная надежда, пусть и не скоро, но обязательно изменить жизнь к лучшему привела и Антипа на вечерние собрания деревенской бедноты у политика Мокеенцева. На первый взгляд ничем особым такие собрания не отличались от привычных, деревенских посиделок, те же разговоры, играя в карты, о житие-бытие крестьянском и даже выпивка горькой, правда, не так как в деревне издавна велось, а исключительно по какому-то редкостно-особому случаю, да и то, совсем понемножку.

День клонился к исходу, с еще более усилившимся ветром. Вырывающийся из долины Баргузинской стремительно, третий день разгонял он волну штормовую высокую вдоль всего срединного Байкала, гулял привольно, беснуясь, остервенело и мощно над бескрайней необъятностью высокогорий прибрежных, таежных. Взметал и кружил Баргузин, целые столбы мелкопесчаной пыли взвихрено, гнул с легкостью стволы столетних деревьев, а то вырывал их беспощадно из земли с корнями на побережье Сухинском. Отворачиваясь то и дело, от ветровых дуновений слепящих песчаной пылью глаза, Александр продолжал:

– Что-то давненько перестал бывать…, отшатнулся, разуверился что ли, в идеях наших?

– Так ить, делов невпроворот, рыбалка близится, посевная была, да и домишко приобрел.

– Невпроворот говоришь…, так и у других не меньше, а посещают собрания прилежно.

– Ну, дело ето вольное, посещать, али нет – нахмурившись, потупился глазами Обросев.

– Сегодня собираемся, значит можно считать, не придешь? – скривился в ухмылке ссыльный.

– Не вишь чо ли, как убайкался с етим паршивым заборишком – вспылил вдруг Антип – обсказал же те…, не буду значиться седни, что ето ишо, за такая обязательность!

Глядя, как тоскливо-стонущее раскачиваются в задах огорода все еще не вырубленные им полностью вековые лиственницы, Антип, пожалел, что так нехорошо, невоздержанно резко ответил Мокеенцеву, и хотел, было догнать Александра извиниться, как вдруг переиначил и еще более зло и напористо подступился к завершению заплотного ремонта.

Вечернее небо утратило уже полно всю чистоту утренней голубизны безукоризненной. Медленно затянулось оно высотно вначале тонко-перистой облачностью, и стремительно та, сгущаясь в полуденной стороне, засинела, клубясь там кучеряво, тягостно и свинцово перед наступлением темноты, обещая разразиться грозой и пройтись над Сухой со всей очевидностью, ливневым дождепадом. Вслушиваясь все еще в далекое и слабое громовое то громыхание, Антип подумал «Вот ежели гроза ета не абы как прогрохочет, а хорошо польет землицу, то все растущее на ней, неприглядно захиревшее от засухи, обязательно зазеленеет хорошо по новому, так и грядущая революция, безо всякого сумления в корне изменит жизнь трудового народа. И тогда борец за свободу простого люда Мокеенцев, не иначе как спросит меня, а где ж ты был, когда мы настоящие революционеры двигали ее к свершению».

Стояла кромешно непроглядная ночная темнота, беззвездное небо затянуто плотными тучами, стелющимися низко над землей. Дул по-прежнему сильно пронзающий ветер, но уже круто сменившийся на юго-западный и стонущее его завывание сливалось с шумно-гулким рокотом штормового моря, все чаще перебиваемое усиливающимися раскатами

грома после синеватых сполохов приближающейся грозы. Засиделись далеко за полночь, деревня уже давно спала, Антип возвращался домой осторожно вышагивающей ножной ощупью по бережной улице, примыкавшей к речке Топка с северо-востока. Впереди едва различимо маячил кустистый силуэт приречного тальника. Справа за стенисто темнеющим, ходившим ходуном от ветра мелкорослым кустарником более отчетливо проглядывался песочное стелящийся морской берег. Стукнул глухо под ногами случайно задетый камень. Не доходя до первого переулка, Антип приостановился, сквозь буйствующий рев непогоды, уловил он чутким слухом, еще неопределенно, что кто-то настигает его сзади.

Дома улицы стояли темные и молчаливые, то плотно теснящиеся, то, напротив, более отдаленно и беспорядочно расположенные друг от друга. Тоскливо чернела жердевая изгородь, примыкавшая к бревенчатому, дворовому ограждению. Отступив к одному из домов, Обросев затаился. Жалобно стонало сильно гнущееся от ветра дерево, под которым он стоял. Из глубины двора, учуяв его, забрехал хрипло-дряхлым басом вероятно старый пес. Могучий раскат громовой сухо, рокотно и протяжно прокатился по небу, а сверкнувшая бессчетно перед этим молния ударила где-то в горном хребте юго-западного Прибайкалья. Там, видимо уже давно дождевой ливень хлестал исстрадавшуюся от засухи землю.

Чуть позднее настороженно всматриваясь глазами в темень, Обросев отчетливо разглядел, как едва различимые им два конных всадника покачиваясь устрашающими, непомерно большими силуэтами, как будто сказочно, проплывали безмолвствующее неправдоподобно мимо него. «Хто же ето такие полуношные будут?» – беззвучно пошевелил губами Антип, как вдруг эти двое, придержали коней и начали закуривать. Вспыхнувший огонек осветил лица закуривших, и Обросев безошибочно узнал Бабкина и Филонова. Оба были преизрядно пьяны, говорили невпопад сумбурно, толком не слушая друг друга. Из почти не членораздельной их словесности он понял только то, что побывали они на тунгусском отоге. «Зачем же хищники ети ездили к орочонам…, не иначе, как облапошить бедолаг в очередной раз» – мелькнуло у него в мыслях. Сверкнувшая ослепительно ярко теперь уже где-то совсем над головой молния в мгновение прожгла извилистой синь чертой тьму небесную. Кони тронулись с места, и устало пофыркивая, пошли скорым шагом, а голоса их всадников резко оборвал грохнувший гром, словно мощно оглушающий залп орудийный. Крупные дождевые капли дробно, но пока еще редкостно посыпались с небес и Обросев вслед за удаляющимися конниками легкой трусцой, как можно скорее поспешил домой.

– Вот она, и избенка моя стародавняя! – негромко рассмеялся он, и при усиливающемся дожде захлопнув с силой за собою калитку, взбежал на крыльцо и отворил двери в сени.

Чуть мигнув, затеплился в печном камельке жирник, и слабый его огонек задвоился, в оконном стекле кути. Пелагея, детишки слышалось, как посапывали во снах, а находящемуся все еще под впечатлением собрания, Антипу совсем не хотелось спать. Вспомнив о своем не так давнем прошлом, он не без удивления для себя отметил, со встречи вот с такими людьми, как Макельский, забавным разговором с которым начинался минувший трудовой день, и Мокеенцев, с кем был завершен, по существу и определился весь его жизненный путь.

Родился и лет до десяти Антип рос единственным ребенком в семье, как будто бы вполне благополучной, среднего достатка. Конечно, разных житейских неустройств более чем хватало, но родители с утра до ночи ворочали, как могли тяжелый, крестьянский труд, то землю пестуя, то на рыбалке. Не отказывался отец и от ямщины, когда разнарядка волостной избы падала на него, платили деньгами, и неплохо, и он на месяц, а то и больше исчезал из дому, ходил в обозах доставлявших продуктовые и иные грузы товаров на золотые прииски в Баргузинскую и Багдаринскую тайгу. До постройки и ввода в действие Транссиба ходили гужевые, конские обозы и по знаменитому чайному пути из Китая в Россию, и Демьян Обросев не избежал участи попытать фартовую удачу и в этом промысле.

Чай из Поднебесной через Монголию разными способами: по рекам, или сухопутными вьюками на животных прибывал в пограничный с Китаем Троицкосавск. Откуда везомый через всю Россию следовал он дальше в Европу, либо, задержавшись в Москве, или в Петербурге, многими путями развозился по всем центральным губерниям. Для этого специально создавались большие казенные караваны, возглавляемые чаще всего именитыми на этом поприще купцами первой гильдии, к которым приставлялся правительственный комиссар. Сопровождались такие караваны, как правило, хорошо обученной и вооруженной воинской охраной. Из Кяхтинской торговой слободы чай в особенности по огромным Сибирским территориям развозили нередко такие же не менее многочисленные конские обозы принадлежащие частным лицам, но уже менее титулованного купеческого звания. Частенько, чайные обозы эти возглавляли и разбогатевшие выходцы из крестьянской среды.

Зять известного в Кударе богача Бачалдина разжившийся на извозе Александр Устьянцев, как-то по заказу не мене известного в Кабанске владельца мыловарни и кожевенного производства Марка Эйдельмана занимавшегося кроме того торговлей, организовал обоз за чаем в Троицкосавск. В число извозчиков подрядился тогда и отец Антипа Демьян Обросев. Маршрут от торговой Кяхты через Селенгинск, Убукун и Верхнеудинск пролегал

в условиях суровой зимы при сильных рождественских и крещенских морозах. Но купеческая щедрость превзошла все ожидания, кроме оговоренной оплаты Устьянцев выплатил обозникам еще и приличное каждому вознаграждение. После этого уделяя внимание, как можно меньше земледелию и рыбалке, Демьян все больше занимался поездками в Кяхту.

Нанимаясь все у того же Устьянцева, сходил он в Троицкосавск раза четыре, или пять столь же удачно за самым разным товаром. А потом, точно в воду канул, все обращения матери Антипа к тем, с кем муж ходил в последний караванный путь, оказались тщетными, никто не мог толком объяснить, где и при каких обстоятельствах Демьян потерялся.

Прошло года четыре и некогда здоровая, улыбчивая и красивая мать Антипа, посеревшая лицом, сильно похудевшая и сгорбившаяся от непосильного труда, с неделю не вставая с постели, скончалась, страдая, надорвано от грыжи. Оставшегося одиноким ее сына приютили престарелые, почти совсем беспомощные родители Демьяна. Единственным кормильцем и поильцем в их семействе оставался только Антип. Не ворочай он тогда в свои подростковые 14-ть, 15-ть наравне со взрослыми, пришлось бы пойти наверное по миру, собирая милость. Хватили они сполна и холода и голода, а когда дедушка с бабушкой окончательно слегли, вдруг нежданно, негаданно объявился пропавший их сын. Схоронив родителей, Демьян никому, не объясняя многолетнее свое исчезновение, с год прожил Кударе, батрачил, как и сын у тех же богатеев Бачалдиных. Но как-то после крепкой выпивки рассказал он, где так долго пребывал в неизвестности, и предложил Антипу сменить место жительства, и отправиться вместе с ним вновь в торговую слободу Кяхта.

Глава 5

В конце 17-го века, на месте будущего село Сухая появились летние времянки и зимовья русских рыбаков из Инкино, Дубинино, из других, ближайших соседних деревень. А

в десятилетия первые следующего века, некоторые из рыбаков Селенгинского правобережья, уже попытались обосноваться здесь оседло, в устье небольшой, речушки Топка. Так по некоторым свидетельствам, первым сухинским поселенцем на левом, Топкинском берегу, где-то в промежутке между 1710 и 1720 годами, следует считать бывшего жителя Кудары Благовещенской Астафия Гашева, занимавшегося тогда здесь в основном рыбалкой, державшим пару ездовых лошадей, да небольшое поголовье крупнорогатого, домашнего скота. В начале сороковых годов того же столетия по соседству с ним, но на правом берегу Топки, поставил дом житель соседнего села Оймур. Это был отец Луки Симухина, имя которого осталось безвестным. Прошло лет двадцать, или немногим более, как вряд с ним поселилась еще одна оймурская семья Евдокима Филонова. В 1780-х годах Евдоким, когда его сыну Филиппу было около десяти лет, немногим более чем в сотне саженей от береговой линии Байкала, построил на реке Сухая, первую в здешних местах мукомольную мельницу. Позднее она перешла в наследие внуку Филиппа, Григорию, который будучи жителем села, Оймур, вероятно из-за большой отдаленности проживания, продал ее заморскому буряту Илье Тарбанову. Так было положено начало основания, и осуществление первого этапа строительства село Сухая русскими.

Однако задолго до описываемых событий, в устье одноименной селу горной реки, на побережье самой северо-восточной оконечности юго-западного Байкала, ставили стойбища охотники одного из северных народов – эвенков из рода баликагиров. С незапамятных времен, кочуя водным путем вдоль восточного побережья Байкала, приходили они, на берега сухинские из Баргузина и даже Верхнего Приангарья. А после страшного землетрясения в новогоднюю ночь1862 года, на соседний с сухинцами мыс, позднее получивший название «Мочище» из улуса Цаган погрузившегося в байкальскую пучину пришли и поселились в 1864 году семь семей из трех родов: Абзай, Бага-Шоноев и Галзут. Однако без малого тридцать лет спустя, по решению уездной и волостной властей российских, с согласия Степной Думы кударинских бурят, «Мочищенцы», вынужденно переселились на левобережье соседней речки Загза, где немногим более чем в полутора верстах к юго-западу от деревни Сухая основали новый улус, с одноименным этой речушке названием.

На сухинское побережье буряты пришли из затопленной водой Байкала Цаганской степи, когда-то широко простиравшейся близь устья реки Селенги, на ее правобережье. В ту степь Селенгинского понизовья, их предки заморские буряты Предбайкалья, перекочевали, где-то в первой половине 17-го века, из верховий реки Лена (Зулха), устьев рек Анга, Сарма, и острова Ольхон. Предбайкальские буряты, несомненно, приобщаясь к рыбному промыслу, во время летних путин, переправлялись и на восточный берег Байкала. Поэтому они, гораздо раньше русских рыбаков, появились на сухинском побережье, соответственно многие его географические названия, бесспорно, имеют бурятское происхождение. Так, скажем, слово Энхалук, правильнее Ёнхалуг, корень которого «хал» с бурятского на русский, можно перевести, как мелкий болотный кустарник, а слово Загза, место богатое рыбой. Следовательно, это заморские буряты, дали речкам и прилегающим к их водоразделам болотным калтусам, названия Энхалук, Энхалукский и Загза, Загзинский.

И это тоже они – заморские буряты, быть может, когда-то впервые появившиеся на берегах соседней, с указанными водостоками, горной речки, привнесли ей такой гидроним, как Сохээ, заимствованный ранее у эвенков и перетрансформированный в их родном языке. Сохээ – означает заболоченное место, поросшее редколесьем и кустарниками. Вероятно, изначально оно было применительно только к мелко заболоченному сухинскому побережью. А оно и в последней четверти 19-го века, т. е. в период массового заселения русскими, выглядело совсем не так, как сегодня. Открытые, безлесные береговые пространства, и в настоящее время все еще привычно называемые сухинцами «Утугами» и «Песками», в то время попросту отсутствовали. Уровень Байкала был значительно ниже, а линия уреза воды проходила, там, где в нынешнее время плещутся байкальские волны. Сразу же за береговой, песчаной полосой начинались мелко заболоченные низины. А далее, вдоль прибрежных гор, широкой лентой опоясывал ее дремучий таежный лес.

Не вызывает сомнения и то, что именно голоним Сохээ стал применяться и к берегам устья горного ручья, который русские позднее поименуют Мочищем. Наверно не случайно будущие Загзинцы называли свое первоначальное место проживания в Сухой, точно так же, как Заморцы Сохээ. Со временем это привнесенное название прижилось применительно не только к соседней горной реке, но и местности, прилегающей, к ее водоразделу, т. е. пади, в верховьях которой она берет начало, и по которой главным руслом несет свои воды к Байкалу. Русские рыбаки, впервые высадившись на каменистые и сухие берега данной речки, отличительно разнящиеся с заболоченными берегами Загзы и Энхалука, со всей очевидностью такое название истолковали совсем иначе и применительно к созвучному исконно русскому слову. Переняв название, вероятно, вначале всего лишь местные, а со временем и все жители юго-западного побережья Байкала, не значительно трансформировав его, стали произносить уже повсеместно, только в топонимике русского языка.

К началу19 века Филоновы построили рядом с первым второй дом, в котором проживал с семьей Кирсантий повзрослевший старший сын Филиппа. В1846-ом в Сухой поселились еще две семьи из Дубинино, Ермилы и его младшего брата Финоеда Черниговских, а лет через пять Владимира Рогова, до этого проживавшего в село Оймур. Так с их поселением стало проживать здесь уже шесть русских семей. Но в 1881 году Черниговские, во время большого шторма на Байкале потеряли троих членов своих семей, и многие из сухинцев покинуло ранее хорошо обжитые уже ими сухинские берега. Таким образом, до середины восьмидесятых годов 19 века в Сухой, когда вернулась семья Евдокии Черниговской с сыном Сергеем, вышедшая замуж в деревне Инкино, проживало оседло, всего лишь одна семья Тихона Филонова. Так заканчивался первоначальный период основания село Сухая.

Конец восьмидесятых и первые годы девяностых указанного выше столетия, ознаменовалось тем, что началось как бы повторное, причем массовое заселение русскими села Сухая. Сюда они стали прибывать, теперь уже из разных сел практически со всего понизовья реки Селенга. В 1889 году из Кудары приехал Дружинин Гавриил Петрович, а из Шигаево Мошкин Егор Федорович, через год из Красного Яра Макар Вторушин, братья Ненашевы Галастион, Филипп, Лаврентий, Герасим и их зять Алексей Власов. В период с 1890 – по 1895 г.г. прибыли: из Корсакова Темников Петр, из Байкало-Кудары Чирков Иван, Обросов Антип, Иванов Иван, из Быково Куржумов Федор и Пермяков Василий. В следующее пятилетие поселились семьи: Кобылкина Прохора, Лобанова Кирилла, Хлызова Астафия, Обросова Ефима, Лебедева Семена, братьев Куржумовых Василия и Прокопия, Макельского Ильи. В результате к началу второй половины описываемого десятилетия, в Сухой числилось уже свыше150 человек, проживавших в 30-ти семьях. Сухинские новоселы этого времени происходил в основном из наибеднейшей прослойки рыбаков Селенгинского понизовья. И это в их в числе пришли из Байкало-Кудары и поселились в Сухой Антип Обросев и две семьи молодоженов: Ивана Хамоева и Осипа Бабтина.

У сухинцев долго отсутствовало нормальное сухопутное сообщение с остальным побережьем юго-западного Байкала. Дремучая тайга, зыбучие побережные пески и топкие болотные калтусы, особенно Дуланский, еще более чем полстолетия будут трудно преодолимым препятствием на пути в Сухую. Но, несмотря на это Антип Обросев, Иван Хамоев и Осип Бабтин, в числе второй волны сухинских первопоселенцев рвались в эту, казалось бы, забытую богом местность, чтобы опираясь на взаимопомощь и дружбу, сложившуюся с ранних, детских лет, выбиться из нужды. Еще один их сверстник и друг Андриан Мушеков, отец которого ранее разбогател торговлей на рыбе, переехал в Сухую, движимый несколько иными мотивами. Но не все состоялось, так как мечтали друзья когда-то. Спустя годы, вопреки всему ожидаемому, здесь в Сухой, вероятно, волей характеров, и дальнейших тернисто-извилистых судеб, складывающихся, подчас так непредвиденно, из личных и общественных взаимоотношений, жизнь превратила их, некогда близких людей, кого в деловых соперников, а кого-то и в яростно-непримиримых врагов.

Прибывшие в Сухую новоселы первой массовой волны, стремились селиться в непосредственной близости к водной кромке побережья Байкала. Поэтому строящаяся параллельно береговой линии первая улица села получилась более-менее прямая, и на ней к середине девяностых годов 19-го века, располагалось уже свыше десятка жилых домов. Как таковых огородов еще не было, а были огороженные жердевыми изгородями придомовые участки земли, зачастую с так и не поваленным лесом. Здесь же, на этой улице, силами и средствами рыбаков из ближайших деревень, через пятнадцать лет, напротив места гибели семейства Черниговских в знак их памяти, была возведена часовенка, а затем деревянный, небольшой, православный приход, нареченный во имя святых апостолов Петра и Павла.

В описываемое время уровень Байкала был значительно ниже, а его береговая линия проходила, там, где позднее, немногим менее столетие спустя, стали плескаться байкальские волны. Сразу же за песчаной полосой сухинского побережья, начинались заболоченные низменные места, густо поросшие непролазными зарослями тальника, мелким кустарником и разными болотно-лесными травами дикоросами. В них водилась различная пернатая, перелетная птица и большое разнообразие дикого животного мира. Не случайно, при щедром природном изобилии, царившем в первые годы основания села, в здешних девственно-непролазных чащобах, сухинские мужики устраивали охоту, даже на лосей. Но, а в небольшом удалении от заболоченных береговых низин, вдоль всего байкальского побережья, начиная от подножий прибрежных гор, и далее по их склонам и плоскогорьям, широкой полосой тянулся смешанный, лиственный лес, уходящий в бескрайнюю таежную даль горного приволья необъятного Сухинского Подлеморья.

Поэтому следующему притоку новоселов, прибывшему в это же десятилетие, пришлось строить дома уже в глубине описанного выше лесистого побережья, или фактически в задах огородов, прилегающих к домам первой, береговой улицы. Новостройки продвигались все дальше от берега и дома новоселы рубили и ставили там, где кто и как хотел. Поэтому вторая улица, возведенная в половину десятка домов, получилась невообразимо искривленной, хотя и строилась, казалось бы, параллельно первой. Каждый вновь прибывший старался строиться, как можно дальше друг от друга, а из-за межевых перелесков, делящих земельные участки новостроек, не видно было даже, где стоит ближайший дом соседа. Село строилось в разные стороны бесплановое, и все же необходимость прямого выхода со второй улицы к побережью Байкала, диктовала обязательность обустройства уличных переулков. Если вести счет по порядку, начиная от въезда в село с юго-западной стороны, то к описываемому времени лета 1897 года их насчитывалось три.

Первый напротив церкви, где в конце восьмидесятых годов поселился бывший каторжник Непомнящих Осип Игнатьевич. С сыновьями Егором, Прокопьем и прибывшим с ними троюродным племянником Осипом, он первым из числа переселенцев волны массового заселения Сухой срубил в этом переулке маленький домик. Больше нищенствуя, занимался Осип Игнатьевич с сыновьями раскорчевкой чужой земли, а троюродного племянника Оську прозванного по-уличному Хабой, отправил батрачить годовым работником к состоятельным односельчанам. Некоторое время спустя, рядом с домом Осипа Игнатьевича построился родной дядя Хабы, Анисий Непомнящих, с сыном Акимом. И на протяжение многих лет в этом переулке больше никто из вновь прибывающих не селился. Второй переулок возник почти на двести лет раньше остальных, там, где когда-то начиналось село, а третий в сотне саженей далее на северо-восток от первоначального, с началом первой массовой волны заселения. Во всех трех переулках насчитывалось полтора десятка домов. Бывшие кударяне Осип Бабтин и Иван Хамоев, для строительства жилья выбрали третий переулок, и их возведенные дома, оказались разделенные только проезжей частью улицы, стоящие чуть наискосок напротив друг друга. Позднее, становясь хозяйствующие состоятельными, возвели они немного поодаль от своих домов, по одну уличную сторону с сухинской почтовой станцией постоялый двор, гостевую избу, подобно известным в России трактирам и торговую лавку с прилагающими пристройками и постройками к ним. Хамоеву принадлежала лавка, Бабтину гостевая избу, а принадлежность постоялого двора, новоявленные предприниматели делили на равных долевых паях.