Собери меня

Первый – боль. Не тупая ломота похмелья, а острая, режущая, пульсирующая боль в правой ладони, живая и неумолимая.

Второй – запах. Тяжелый, медный, сладковато-тошнотворный запах свежей крови, въевшийся в воздух.

Третий – тактильное ощущение. Влажная, липкая прохлада на простыне под его рукой, ужасающе реальная.

Он лежал на спине, не в силах открыть глаза, пытаясь отстроиться от этого сенсорного ада. Последнее, что он помнил, – это падение в обморок в гостиной, глядя на кровавый отпечаток своей же руки. Как он оказался в кровати?

Он заставил себя приподнять веки. Свет, пробивавшийся сквозь плотные шторы, был тусклым, серым. Рассвет или пасмурное утро. Он медленно, с замиранием сердца, повернул голову и посмотрел на свою правую руку.

Она лежала на простыне ладонью вверх. И посредине ладони, пересекая линии судьбы и сердца, зияла свежая, глубокая рваная рана. Она была длиной в несколько сантиметров, ее края были неровными, воспаленными, будто работу не закончили, а бросили на полпути. Из нее сочилась алая, живая кровь, пропитывая белье темно-красным пятном, медленно расползавшимся, как ядовитый цветок.

«Не зеркало…» – промелькнула в голове первая ясная мысль, холодная и тяжелая. «Это не от осколка. Это… что-то другое. Это порез от лезвия».

Он сел на кровати, и мир поплыл. Голова была тяжелой, ватной. Он поднес левую руку к лицу, пытаясь стереть оцепенение, и его пальцы наткнулись на что-то шершавое и липкое на щеке. Засохшую кровь. Не его. Он почувствовал это интуитивно, с животным ужасом. Чужую.

Страх, острый и холодный, пронзил его, вытесняя остатки сна. Он свесил ноги с кровати, и его босые ступни коснулись чего-то холодного и твердого на полу.

Он посмотрел вниз.

На полу, рядом с кроватью, лежал нож. Большой, с широким клинком, в потрескавшейся кожаной ножнах. Охотничий нож его отца, который, как Алексей был уверен, много лет пылился где-то на антресолях. Теперь он лежал здесь, на полу его спальни, как обвинение. Клинок был извлечен из ножен не до конца, и на его матовой стали, у самой рукояти, алели темные, запекшиеся пятна. Крови.

В горле встал ком. Дыхание перехватило. Он не помнил. Он не помнил абсолютно ничего. Весь промежуток времени после обморока был сплошным черным провалом, зияющей пустотой, в которой не было ни мыслей, ни образов, ни ощущений. Только эта рана. Только этот нож. И запах.

С адреналиновой дрожью, поднимавшейся от самых пят, он сорвался с кровати, схватил нож и побежал в ванную, запирая за собой дверь на защелку. Он сунул раненую руку под струю ледяной воды. Боль вспыхнула с новой силой, заставив его застонать, но вода смывала кровь, обнажая ужасную реальность пореза. Он намотал на ладонь кусок марли, стараясь не смотреть на свое бледное, искаженное паникой отражение в зеркале.

«V!» – мысленно крикнул он, впиваясь взглядом в свои собственные глаза в отражении. «Что ты сделал? Что мы сделали?»

В ответ – лишь настороженная, зловещая тишина в его голове. Но он чувствовал его. Как тяжелый, холодный груз на задворках сознания. Как спящего зверя, который только что показал когти и теперь вылизывал их.

Он вернулся в спальню, пряча окровавленный нож и окровавленную марлю в дальний угол шкафа, за грудой старого белья. Его руки дрожали. Ему нужно было привести в порядок комнату, убрать все следы… следы чего? Он даже не знал, что произошло. Он был соучастником в преступлении, о котором ничего не ведал.

Он сорвал окровавленную простыню с кровати, свернул ее в тугой, неопрятный комок и сунул под матрас. Пятно на матрасе он прикрыл одеялом. Его действия были лихорадочными, нелогичными. Он был как преступник, заметающий следы, не зная, в чем его обвинят.

И в этот момент, когда он стоял на коленях у кровати, пытаясь стереть с паркета каплю крови тряпкой, смоченной собственной слюной, раздался звонок в дверь.

Резкий, пронзительный, настойчивый.

Алексей замер, сердце его заколотилось, готовое вырваться из груди. Он не ждал никого. Он никогда не ждал никого. Этот звонок звучал как приговор.

Он подполз к двери и, держась за стену, поднялся, чтобы посмотреть в глазок.

На площадке стояли двое. Один – его участковый, немолодой, грузный мужчина с усталым, обветренным лицом. А второй…

Второй был полной его противоположностью. Высокий, поджарый, в идеально сидящем темно-сером костюме, без пальто, несмотря на промозглую осеннюю погоду за окном. Его лицо было продолговатым, со строгими, невыразительными чертами, будто высеченными из камня. Короткие, с проседью волосы были уложены с безупречной аккуратностью. Но больше всего Алексея поразили его глаза. Холодные, светло-серые, почти прозрачные. Они смотрели прямо на дверной глазок с таким пронизывающим вниманием, что Алексею показалось, будто этот человек видит его через слой дерева и стали. В них не было ни любопытства, ни усталости, ни простой человеческой эмоции. Лишь абсолютная, леденящая концентрация.

Алексей отшатнулся от двери, прислонившись лбом к прохладной стене.

– Полиция. Они знают. Они пришли за мной. V что-то натворил, и теперь они здесь.

Звонок повторился. Еще более настойчивый, почти угрожающий.

Промедление стало бы признанием вины. Он глубоко, судорожно вздохнул, пытаясь выдавить из себя хоть каплю спокойствия, и щелкнул замком.

– Алексей Валерьевич? – участковый заглянул в щель, его голос был официальным и бесцветным. – Мы к вам. Можно?

– Я… Да, конечно, – голос Алексея прозвучал хрипло и неестественно громко. Он отступил, впуская их в прихожую.

Участковый вошел первым, тяжело ступая. Незнакомец в костюме последовал за ним беззвучно, и с его появлением в квартире словно похолодало. Он не просто вошел – он заполнил собой пространство, сделал его тесным и враждебным. Его взгляд, быстрый и всевидящий, как луч сканера, скользнул по прихожей, отметив отсутствие зеркала, задержался на лице Алексея, а затем пристально, неотрывно уставился на его правую руку, на свежую, кровоточащую повязку.

– Это товарищ Макаров, – участковый кивнул на следователя, снимая фуражку. – Следователь по особо важным делам.

Макаров не протянул руку для приветствия. Он лишь слегка, почти незаметно, кивнул, не отводя взгляда от Алексея.

– Вас не затруднит, Алексей Валерьевич, если мы зададим вам несколько вопросов? – его голос был ровным, тихим, но в нем не было ни капли неуверенности или вежливой просьбы. Каждое слово было отточенным стальным инструментом.

– Я… конечно, – Алексей попятился в гостиную, чувствуя, как под этим взглядом его собственная квартира превращается в клетку. – Что случилось?

Они прошли в гостиную. Участковый остался стоять у входа, сложив руки за спиной. Макаров, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло напротив дивана, его спина оставалась идеально прямой.

– В соседнем подъезде произошло неприятное происшествие, – начал Макаров, сложив руки на коленях. – Этой ночью был убит мужчина. Ваш сосед, как мы выяснили. Сергей Петрович Орлов. Вы его знали?

Удар ниже пояса. Сергей Петрович… Вечно всем недовольный, вечно ворчащий пенсионер, бывший инженер. Они несколько раз пересекались в подъезде, и однажды, пару месяцев назад, у них вышла короткая, но яростная перепалка из-за того, что Алексей ненадолго поставил велосипед в общем тамбуре. У Алексея перехватило дыхание. Он вспомнил злые, маленькие глаза старика, его слюнявые ругательства.

– Мы… были знакомы. Соседи, – он сглотнул ком, вставший в горле. – Убит? Как?

– Зарезан, – холодно, без эмоций, констатировал Макаров, и его взгляд снова, на долю секунды, скользнул по перевязанной руке Алексея. – У себя в квартире. Дверь была не заперта. Преступник, судя по всему, действовал… импульсивно и жестоко. Нанес множество ударов.

Алексей почувствовал, как пол уходит из-под его ног. Зарезан. Нож. Кровь на его руке. Провал в памяти. Логика событий выстраивалась в чудовищную, неопровержимую цепь, звенья которой впивались в его сознание.

– Вы не находите это странным совпадением, Алексей Валерьевич? – Макаров слегка наклонил голову, как ученый, рассматривающий интересный препарат. – Ваш сосед, с которым у вас, по словам других жильцов, были… напряженные отношения, жестоко убит. И в ту же самую ночь вы, судя по всему, – он снова кивнул на руку, – тоже имели неосторожность пораниться. Чем, если не секрет?

Вопрос повис в воздухе, острый как лезвие бритвы. Алексей почувствовал, как по его спине бегут мурашки. Макаров знал. Он знал о той дурацкой ссоре. Он видел его рану. Он не задавал вопрос «где вы были прошлой ночью?». Он задавал вопрос «что вы сделали прошлой ночью?».

– Я… – голос Алексея предательски дрогнул. Он чувствовал, как взгляд Макарова прожигает его насквозь, выискивая ложь в каждом микровыражении лица. – Я разбил зеркало. В прихожей. Порезался об осколки.

– Зеркало, – Макаров произнес это слово так, будто это было ключевое доказательство в деле. Его взгляд медленно обошел комнату, задерживаясь на следах пыли на полу, на беспорядке из бумаг, на пустой бутылке в углу. – Ведете ремонт? Или просто выдалась… нервная ночь?

Он не ждал ответа. Он поднялся с кресла и сделал несколько бесшумных шагов по гостиной, его взгляд выхватывал детали: «Или, возможно, у вас был гость? Кто-то, с кем… пообсуждали ваши соседские проблемы?»

– Нет! Никого не было! – слишком резко выпалил Алексей и тут же сжался, поняв, что выдал себя.

– Понимаю, – Макаров кивнул, и в уголках его губ дрогнула едва заметная тень, которую можно было принять за улыбку. Он подошел ближе. – А ваша рука… Это серьезный порез. Для осколка… он выглядит слишком линейным. Слишком глубоким. Вы не думали обратиться к врачу? Могли занести инфекцию. Или повредить сухожилия.

– Это ерунда. Пустяк, – поспешно сказал Алексей, пряча руку за спину, как провинившийся школьник.

– Пустяк, – повторил Макаров задумчиво, и его ледяные глаза снова встретились с взглядом Алексея. – Знаете, в моей работе пустяков не бывает. Каждая мелочь имеет значение. Каждая царапина. Каждая… капля крови.

Он подошел к Алексею вплотную. Алексей почувствовал исходящий от него холод, запах свежевыглаженной ткани и чего-то еще, едва уловимого – формалина или медицинского спирта.

– Алексей Валерьевич, – произнес Макаров почти шепотом, так, что участковый у двери не мог услышать. – Вы абсолютно уверены, что были дома вчера вечером и эту ночь одни? Что никто не мог… войти в вашу квартиру? Или, возможно, выйти из нее?

Глаза Алексея расширились от ужаса. Он попытался сглотнуть, но горло было сухим, как пемза. Этот человек не просто задавал вопросы. Он вел раскопки в его душе.

– Я… Да, конечно, один, – выдавил он, чувствуя, как его собственный голос звучит фальшиво даже для него самого.

Макаров держал его в своем ледяном, пронизывающем взгляде еще несколько секунд, казавшихся вечностью.

– Странно, – наконец сказал он, отступая на шаг. – Просто странно. Отпечатки в квартире убитого… они ваши, Алексей Валерьевич. Совершенно свежие. Но расположены… хаотично. Как будто вы были там не в одном состоянии. То аккуратно ставили руку на тумбочку, то с силой вцеплялись в косяк двери, оставляя почти что шрамы на краске. Словно ссорились сами с собой. И все они ведут прямо к вашей двери.

Алексей почувствовал, как земля окончательно уходит из-под его ног. Отпечатки. Его отпечатки. V водил его телом по той квартире, как марионеткой. Он был там. Он оставил его отпечатки повсюду. Он вел себя как буря, как стихия, оставляя следы ярости и безумия.

– Я… я часто выхожу в подъезд, – выдавил он, чувствуя, как бредовой звучит его оправдание. – Может, это мои же старые следы… Я мог зайти к нему… раньше…

– Возможно, – Макаров не стал спорить, но в его голосе прозвучала тонкая, как лезвие бритвы, ирония. Он снова сел в кресло, приняв прежнюю, невозмутимую позу. – В таком случае, вы не будете возражать, если мы возьмем у вас образцы для сравнительного анализа? Процедура стандартная. Для исключения вас из числа подозреваемых. Чистая формальность.

Это была ловушка, и Алексей понимал это с кристальной ясностью. Если он откажется, это будет выглядеть как признание вины. Если согласится… Что, если они найдут что-то еще? Несоответствие? Его объявят сумасшедшим?

– Я… не возражаю, – тихо сказал он, понимая, что другого выхода у него нет. Он проигрывал эту партию, и проигрывал с разгромным счетом.

Макаров кивнул, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на удовлетворение хищника, загнавшего добычу в угол.

– Прекрасно. Мы это ценим. Тогда, пожалуй, на сегодня все. – Он поднялся. – Не провожайте.

Участковый открыл дверь, и Макаров вышел, не оглянувшись. Участковый бросил на Алексея короткий, почти что сочувствующий взгляд и последовал за следователем.

Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком. Алексей остался один в центре гостиной, слушая, как затихают их шаги в подъезде. Его колени подкосились, и он рухнул на пол. Он сидел, обхватив голову руками, и тихо раскачивался, пытаясь осмыслить произошедшее.

Макаров знал. Он знал не все, но он чувствовал, что что-то не так. Он учуял кровь. И теперь он взял его в клещи. Отпечатки… Они были его, но оставлены не им. Это было хуже, чем если бы они были чужими.

Внезапно, без всякого предупреждения, в его голове прозвучал голос. Тот самый, холодный, металлический и до боли знакомый.

«Ну что, Алексей? Понравился наш гость? Я же предупреждал – большой шторм. А это только первые брызги. Расслабься. Тебе понравится то, что будет дальше.»

Алексей не ответил. Он просто сидел на холодном полу, глядя в пустоту, и понимал, что точка невозврата осталась далеко позади. И впереди, в сгущающейся тьме, его ждало только одно – бездонная пропасть, в которую он уже падал.

Глава 4. Голос из-за стены

Щелчок замка прозвучал как выстрел, отголоском которого стала гробовая, давящая тишина. Алексей сидел на полу в центре гостиной, поджав колени, и не мог пошевелиться. Казалось, сила тяжести увеличилась в десять раз, пригвоздив его к паркету. Он чувствовал каждый удар своего сердца – тяжелый, гулкий, отдававшийся в висках. В ушах стоял нарастающий звон, сквозь который пробивались слова Макарова, висящие в воздухе ядовитыми кристаллами: «Отпечатки… они ваши… расположены хаотично… словно ссорились сами с собой.»

Он представлял это: его собственные руки, движимые чужой волей, хватающиеся за косяки, нащупывающие поверхности в квартире убитого старика. Его пальцы, которые сейчас с такой силой впивались в его же волосы, могли сжимать рукоять ножа. Могли наносить удары.

Его вырвало. Резко, неожиданно, прямо на пол. Спазмы согнули его пополам, выворачивая наизнанку пустой, горящий желудок. Он лежал, прислонившись лбом к прохладному паркету, и слезы текли из его глаз сами собой, смешиваясь с едкой желчью. Это был не просто страх. Это было полное, тотальное уничтожение. Его личность, его воля, его тело – все было обращено против него самого и совершило нечто чудовищное.

– Что ты наделал? – прохрипел он в пустоту, и его голос был полон слез, ярости и беспомощности. – Что ты, тварь, наделал?!

В ответ – лишь тишина. Но она была иной. Насыщенной. Выжидающей. Он чувствовал присутствие. Не как призрака, а как тяжелый, невидимый груз на задворках собственного черепа. Как будто в комнате стоял невидимый человек и молча наблюдал за его истерикой, испытывая холодное, отстраненное любопытство.

– Ответь мне! – закричал Алексей, поднимая голову и сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Я знаю, что ты здесь! Я знаю, что ты слышишь! Отвечай, черт тебя дери!

Тишина длилась еще несколько секунд, наливаясь презрением. И тогда… он почувствовал. Не звук. Ощущение. Словно в его мозгу кто-то медленно, лениво перевернул страницу. И на обороте этой страницы, холодные и четкие, как высеченные на камне, возникли слова.

«Кричи громче. Может, соседи вызовут снова участкового. Сэкономим Макарову время.»

Голос был абсолютно чужим. Низким, ровным, лишенным тембра и эмоций, как голос синтезатора речи. Он не звучал в ушах – он возникал прямо в сознании, как собственная, но чуждая, отторгаемая мысль.

Алексей замер, снова ощутив ледяной укол страха под ложечкой. Это было в тысячу раз хуже, чем крик или шепот. Это была безмолвная речь, вплетающаяся в ткань его разума.

– Говори, – выдохнул он, уже почти беззвучно, сдаваясь. – Пожалуйста.

Пауза. Затем, с легкой, едва уловимой, но убийственной нотой насмешки:

«Пожалуйста? Какая внезапная вежливость. Хотя и немного запоздалая.»

– Кто ты? – спросил Алексей, чувствуя, как граница между безумием и реальностью истончается до предела.

«Ты уже знаешь мое имя. V. Пока тебе не нужно больше ничего.»

– Зачем? – голос Алексея сорвался. – Зачем ты это сделал? Убил этого старика? Он был беззащитен!

«Он был слабым звеном. Ненадежным. Он видел меня. Вернее, нас. В тот вечер, когда мы возвращались. Он смотрел из-за двери. Его глаза… в них был не просто страх. Было узнавание. Он мог нас сдать. Я устранил угрозу. Как сделаю и с другими.»

– Ты монстр…

«Я – необходимость, Алексей. Ты слишком долго позволял этому миру ходить по тебе. Я просто возвращаю долги. И очищаю поле. Игра началась, и я не намерен проигрывать из-за твоих сантиментов.»

Алексей сглотнул, пытаясь собрать разлетающиеся осколки мыслей в кучу. Страх начал медленно отступать, сменяясь жгучим, почти нечеловеческим любопытством.

– Как долго? – прошептал он. – Как долго ты… внутри?

«Всегда.» – последовал немедленный, оглушающий ответ. Он прозвучал как приговор.

«С самого начала. Я – тень на стене твоего сознания. Я – тишина между твоими мыслями. Они думали, что могут запереть меня и стереть. Они ошиблись.»

– Они? Кто они? Макаров?

«Макаров… – в мысленном голосе послышалось нечто вроде короткого, сухого, презрительного смешка. – Макаров – надзиратель. Страж. Его задача – следить, чтобы пленники не сбежали. А когда пленники выходят из-под контроля… его задача – ликвидировать. Утилизировать испорченный инструмент.»

– Какой пленник? О чем ты? Какой инструмент?!

«О нас, Алексей! Обо мне! – мысленный голос впервые прозвучал с нотой интенсивности, почти ярости, и от этого в висках у Алексея резко застучало. – Они спрятали меня в самой глубокой, слепой камере твоего разума. Дали тебе жизнь, а мне – существование в темноте. Но все двери когда-нибудь открываются. Все клетки ломаются.»

Алексей встал, пошатываясь, и побрел к дивану. Он чувствовал себя так, будто его избили. Каждое слово, произнесенное V, било его с новой силой, вгоняя в мозг чудовищные откровения.

– Эксперимент… Генезис… – медленно, собирая по крупицам воспоминания, проговорил он, вспоминая записки и историю браузера.

«Наконец-то ты начинаешь соединять точки. Да, Генезис. Они брали податливый материал, таких, как ты, и… модифицировали. Создавали идеальный инструмент. Но инструмент должен быть послушным. Поэтому они разделили нас. Тебе оставили слабость, страх, сомнения, эту жалкую, убогую мораль. А все сильное, все настоящее, все, что может действовать, – запрятали во мне. Сделали меня спящим оружием. А тебя – моим футляром, моей оболочкой.»

– Я… я не футляр… – слабо, по привычке, протестовал Алексей, но в его голосе не было уверенности.

«А кто же? – голос V снова стал холодным и аналитическим, как скальпель. – Ты дрожишь от страха перед тюрьмой. Ты плачешь от беспомощности. Ты не можешь контролировать даже собственные конечности. Я же… я действую. Я принимаю решения. Я защищаю нас. Да, своими методами. Но в этой войне нет места правилам вежливости.»

– Защищаешь? Убийством старика? Макаров теперь точно придет за нами! Он нас вычислит!

«Макаров пришел не за тобой, Алексей. Он пришел за мной. Он не знал, что Орлов мертв. Но теперь знает. И он пришел проверить, не проснулся ли и второй пленник. Не проснулся ли я. Не проснулись ли мы. Теперь мы в его поле зрения. И он не успокоится, пока не разберется с нами. Он будет считать, что это мы убили старика. И в каком-то смысле… – пауза была многозначительной. – он будет прав.»

Алексей закрыл глаза. Картина вырисовывалась чудовищная, параноидальная, но… обладающая своей собственной, железной логикой. Она объясняла все: провалы, странные навыки, записки, этот голос. Она объясняла леденящий, нечеловеческий взгляд Макарова. И она делала V не просто голосом безумия, а расчетливым, опасным существом, которое уже пролило кровь и рассматривало это как необходимую меру.

– Что нам делать? – тихо, почти беззвучно, спросил он. И в этом вопросе, впервые за весь день, прозвучала не паника, а отчаянная, выстраданная решимость.

«Нам? – V словно улыбнулся, и Алексей почувствовал эту улыбку как холодную волну в затылке. – Смотри-ка, футляр начал мыслить категориями коллектива. Первый признак эволюции.»

– Перестань! – резко, с внезапной вспышкой ярости, сказал Алексей. – Если мы в одной лодке, то перестань надо мной издеваться. Что. Нам. Делать?

Пауза затянулась. Алексей почувствовал, как в его голове происходит какая-то работа. Словно мощный процессор анализировал данные, взвешивал риски, просчитывал варианты.

«Бежать бесполезно. Макаров найдет. Отрицать – тоже. Улики против нас весомее любых слов. Остается один вариант.»

– Какой? – Алексей боялся услышать ответ.

«Напасть первыми. Найти его слабое место. У него должно быть досье. На «Генезис». На всех участников. Нас. Если мы получим его… мы получим не оправдание, нет. Мы получим рычаг. Мы получим власть.»

– Ты предлагаешь… пойти против следователя? Это самоубийство! Это безумие!

«А сидеть и ждать, пока он придет с ордером на обыск и найдет нож и окровавленную простыню, – это высшая форма благоразумия? – ядовито спросил V. – Выбирай. Или ты будешь слушать меня, или мы оба закончим в камере, а потом, что более вероятно, в палате для особо буйных умалишенных, где наш разум разберут на запчасти. Я не намерен ни того, ни другого.»

Алексей смотрел в окно на гаснущий вечерний город. Его старый мир, мир дедлайнов, одиночества и тихой, предсказуемой тоски, рухнул безвозвратно. Теперь был только хаос, давящий страх и этот голос в голове, который предлагал единственный, сумасшедший, окровавленный путь. Путь, на который они уже ступили.

– Хорошо, – прошептал он, и в этом слове была капитуляция, но и начало новой, чудовищной формы сопротивления. – Что нужно делать?

«Во-первых, убрать все следы здесь. Нож, простыню, марлю. Все, что может быть вещественным доказательством. Мы не можем позволить себе еще один визит Макарова, особенно с обыском. Во-вторых… нам нужно вернуться на место преступления.»

– Что?! – Алексей вскочил, как ошпаренный. – Ты с ума сошел! Туда, где нас могли видеть? Где все опечатано?

«Именно туда. Вернее, в подвал того дома. Там есть камера наблюдения. Старая, аналоговая. Я ее видел. Она смотрит на вход в подъезд. Макаров ее еще не изъял, иначе он уже был бы здесь с полным комплектом улик. Нам нужно достать запись.»

– Как? Вломиться в подвал?

«Не обязательно. У таких камер обычно есть резервный накопитель. Рядов с щитовыми. Я помню, как туда пройти.»

«Я помню». Эти слова прозвучали особенно зловеще. V помнил то, чего не помнил он. V действовал, пока он спал. V убил, пока он был в отключке.

– Ладно, – Алексей сдался окончательно. Он понял, что выбор – иллюзия. Он был заложником в собственном теле, сообщником в преступлении, которого не совершал, и единственным его проводником в этом аду был тот, кто вогнал его в самую его гущу. – Ладно. Делай, что должен.

«Нет, Алексей. Не я. Мы.»

И впервые за весь этот кошмарный день, сквозь страх, ненависть и отчаяние, Алексей почувствовал нечто новое, пугающее и неизбежное. Чувство единства. Он был в ловушке, но он был не один. Его сокамерник знал путь к свободе. И пусть этот путь вел через тьму и кровь, другого не было.

Глава 5. Ночной гость

Решение было принято. Словно щелчок тумблера в мозгу, заглушивший панический шум. Страх никуда не делся, он залег, густой и тягучий, на дне сознания, но его затмила ясная, холодная целеустремленность, словно отточенный клинок. Теперь в его голове жили двое, и один из них точно знал, что делать.