Снимать штаны и бегать

– И ведь молчал все время! – горестно вздохнул он, вспоминая детали знакомства с Пилюгиным в приемной Харитона Ильича. – Сидел, все время записывал что-то. Анализировал слабые стороны противников. Каков подлец, а?!

Подобно меценату Брыкову, поэт Шашкин испытал потребность вскочить и с громкими стенаниями немного пометаться по своему рабочему кабинету (который ввиду стесненных жилищных условий являлся так же спальней). Но застарелый артрит коленного сустава помешал исполнить задуманное, и потому поэт стенал, полулежа на продавленной тахте. Он всей душой чувствовал необходимость срочных контрмер.

Неожиданно для себя, поэт Шашкин ощутил небывалый прилив творческих сил. Он должен опередить выскочку Пилюгина! Он должен затмить его, чтобы этот новоявленный литератор навсегда оставался скрытым тенью более достойного. Он должен ослепить самозванца сиянием своего таланта, чтобы тот исчез в лучах, подобно нелепому призраку! Он должен сразить его Глаголом!

Кропотливая работа над Торжественной Одой, посвященной генералу Льву Бубнееву, двигалась не то чтобы очень легко, но методично, и уже входила в завершающую стадию. Трудность заключалась в том, что автору хотелось непременно ввернуть куда-нибудь слова «суровый воин», а они, как на грех, никуда не влезали. И все-таки, немного поразмыслив, Шашкин решил пока отставить Оду в сторону, как самый решающий аргумент или даже как знамя, которое будет поднято над станом разбитого противника. Начать же атаку на своего оппонента он решил едкой эпиграммой.

Решение было замечательным, но его исполнение оказалось сопряжено с определенными трудностями. В основном мешало то, что праведной желчи хотелось излить очень много, а точных и литературных слов для этого находилось очень мало. Потом вдруг слов стало излишне много, и они уже не умещались в строки. А когда количество смысла и слов случайно пришло в соответствие, куда-то потерялась рифма. Но в итоге труды увенчались заслуженным успехом. Окончательный вариант эпиграммы звучал так:

«В ответ на вызов недоброжелателя Н.П.»

Когда задумываешь злые козни иногда —

Разбившись о талант, им воплотиться не судьба!

Довольно потерев руки, поэт Шашкин воскликнул:

– Так-то! Не судьба!

Но не таким человеком был отставной полковник и известный Славинский поэт Александр Шашкин, чтобы останавливаться на достигнутом. В голове его, которая еще немного кружилась от успеха, тут же родился замысел об эпической поэме, посвященной жизни, подвигам и смерти генерала Бубнеева. Но во время перемены поэтических жанров произошел обидный казус. Выражаясь фигурально, ветреная покровительница лирической поэзии муза Эрато со смехом покинула жилплощадь отставного полковника, а ее серьезная сестрица Каллиопа, отвечающая за эпическую поэзию и знания, так и не пожелала войти в его прокуренные пенаты. Если же говорить обыденно – у Шашкина закончилось вдохновение.

Как ни бился несчастный поэт, единственной рифмой, которую он смог подобрать к имени «Лев», было слово «хлев». А уж фамилия «Бубнеев» отказывалась рифмоваться с чем-либо просто принципиально. Подсознание намекало, что кто-то знаменитый когда-то давно уже родился в хлеву. А потому, промучившись с полчаса и не желая быть обвиненным в плагиате, поэт Шашкин решил отложить главу, повествующую о детстве героя, и перейти сразу к описаниям подвигов. Но к досаде автора такое простое и очень полезное для героичного эпоса слово «подвиг» на поверку также оказалось неудоборифмуемым.

– Годвиг, родвиг, модвиг, – бубнил поэт, сосредоточенно нахмурившись. Со стороны могло показаться – рассерженный чернокнижник насылает прожорливую саранчу на посевы мирных селян.

Потерпев очередную неудачу, поэт Шашкин предпринял заключительную попытку – он решил начать с конца и описать трагическую кончину генерала. Тут все пошло гораздо лучше. Уже через минуту в душу прокралась привычная торжественная суровая скорбь, и поэт Шашкин, мужественно удержав скупую слезу, вывел в блокноте:

Лев Бубнеев не похоронен!Для меня он – всегда живой!

Но тут произошло узнавание, и капкан шашкинского гения захлопнулся, поймав его самого. В очередной раз он осознал, что лучшие строки в литературе уже написаны, а любая попытка совершенствовать какое бы то ни было поэтические произведение, приводит к простым и выверенным словам Торжественной Оды. Обычно эти мысли наполняли поэта Шашкина тихой гордостью, но сегодня они ввергли его в уныние и меланхолию.

– Чертов выскочка-краевед! – бормотал несчастный литератор. – Чертов генерал! Чертов памятник!

Вдруг мозг Александра Шашкина пронзила мысль, настолько простая и яркая, что он так и подскочил на тахте. Уставившись в пустоту, он почесал правую залысину и медленно, но отчетливо произнес:

– Нет памятника – нет выскочки! Нет выскочки – нет проблем!

* * *

По странному стечению обстоятельств в эти же часы отец Геннадий, окончив утреннюю службу и завершив подсчет средств, привнесенных паствой, тоже решил передохнуть за чтением мирской прессы. Репортаж из мастерской Андриана Сквочковского чем-то сразу не понравился батюшке. Он пропустил эскапады автора о творческой стороне процесса реинкарнации генерала Бубнеева. С усмешкой ознакомился с новаторскими методиками краеведа-рационализатора Пилюгина. Но окончание публикации заставило его встрепенуться.

«Вопрос о том, где именно будет установлен памятник, пока остается открытым. Как поясняет руководитель историко-культурного общественного движения «Отчизны славные сыны» Харитон Ильич Зозуля, сегодня городская Дума рассматривает ряд вариантов. Среди предполагаемых мест установки – Центральный городской парк, привокзальная площадь, и так же микрорайон Промышленный Тупик, где и была обнаружена давно утерянная могила генерала Бубнеева.

Актуальным остается и вопрос благоустройства прилегающей территории. По замыслу идейных вдохновителей проекта, мемориальный комплекс должен включать в себя небольшую площадь, на которой в дальнейшем будут проходить митинги, посвященные различным памятным датам, Алею Славы и систему наружного освещения. А так же небольшой благоустроенный сквер, который мог бы стать местом отдыха для горожан, пришедших поклониться памяти предков, и стационарный пост милиции для охраны общественного порядка. Приблизительная смета работ превышает несколько миллионов. Авторы проекта приглашают к финансовому соучастию в установке памятника всех желающих – истинных патриотов и граждан Славина».

Как человек аналитического склада ума, отец Геннадий принялся взвешивать события последних недель и делать выводы. Новый позолоченный алтарь размерами двенадцать на восемь с половиной метров, уже давно был переведен в голове священнослужителя из разряда несбыточных мечтаний в категорию практически воплощенных проектов. А новый блестящий автомобиль, уж и вовсе материализовавшись, стоял за высоким кирпичным забором его частного дома в ожидании «блатных» номерных знаков от знакомых верующих из ГАИ. Эти два факта говорили о том, что отец Геннадий оказал большой кредит доверия Харитону Ильичу, и ждет в ответ существенного финансового кредита. Но с финансами неизменно выходили какие-то накладки.

Лично застать Харитона Ильича и облегчить его кошелек, слегка припугнув анафемой, у батюшки никак не получалось. На его пути всегда вырастал Раздайбедин. А этот тип в желтых очках каждый раз оказывался скользким, как налим. Получить от него какие-либо гарантии, подтвержденные документально, отец Геннадий не смог, не смотря на всю свою житейскую хитрость и аналитический склад ума.

Нет, началось все неплохо. С подачи Василия фасад храма даже оброс строительными лесами. Но, как выяснилось, штукатурить и красить церковь никто не спешил. Первыми приехали телевизионщики, которые снимали сначала сами леса, потом – Харитона Ильича на фоне лесов, и, наконец, отца Геннадия, занятого задушевной беседой с Харионом Ильичом (но, опять же, на фоне лесов). Говорили в камеру о возрождении духовности и грядущем ремонте храма. Снимали в несколько дублей, поскольку Харитон Ильич то неправильно ставил ударение в слове «молодежь», то норовил ввернуть свое «ядрен-батон» после слова «духовность».

Следующими за дело взялись фотографы, которые щелкали затворами и бесцеремонно просили батюшку то позировать, то посторониться.

Через несколько дней отцу Геннадию попался в руки календарь церковных праздников, на котором красовалось изображение слободской Церквушки в строительных лесах, уже известная ему краткая история генерала Бубнеева, улыбающаяся физиономия Харитона Ильича и подпись: «С душой – к прошлому, с верой – в будущее!»

Несколько недель после этого приход в Беспутной Слободе стремительно разрастался, как генно-модифицированный картофель. Постоянно ездили экскурсанты – как организованными группами, так и дикарями. Попадались среди них, между прочим, и серьезные люди. Ящик с прорезью «На храм» наполнялся теперь не только медяками и мятыми десятирублевками – иногда в нем оказывались даже приятно хрустящие валютные купюры. Отец Геннадий усиленно проповедовал щедрость и про себя уже подумывал – а не пора ли сколотить для пожертвований короб побольше? Но понемногу ажиотаж вокруг церкви начал спадать. На проповеди снова стали приходить в основном старушки. Вместо того чтобы приносить чистый доход в валюте, они приносили одну головную боль, покупая грошовые свечки и составляя полуметровые списки давно почивших родственников. Все это вполне закономерно наводило отца Геннадия на грустные мысли.

Прочитав в газете о том, что «идейные вдохновители» начинают активный сбор средств на установку памятника, батюшка всерьез задумался – а есть ли у предвыборного штаба Зозули деньги, обещанные на ремонт Храма? И будет ли кандидат спонсировать возведение алтаря, если сам побирается через газету на памятник?

– Проклятое идолище! – пробасил отец Геннадий, вспомнив о том, что смета на монумент составляет несколько миллионов. – Ишь, сотворили себе кумира, прохиндеи!

Благодаря аналитическому складу ума, отцу Геннадию не понадобилось много времени, чтобы найти лишнее звено в цепочке «Прихожане – пожертвования – памятник – храм».

– Дался им этот стату́й! – сердился отец Геннадий. – А разве Храм не может быть символом? Тут тебе и вера в настоящее, и надежда в будущее. Жертвовать нужно на храм, ибо сказано: «Грехи твои загладь милостынями»!

Подумав немного, он успокоился и изрек:

– Что ж, бывает время, когда человек властвует над человеком во вред ему. Кто, как не пастырь духовный, должен направлять овец своих? Хотя тут сыграть надо тонко – чтобы ни одна собака, прости Господи, не заподозрила!

Он поскреб бороду в глубокой задумчивости и подвел черту под внутренним монологом:

– Не стоять идолищу поганому на земле Русской! Ибо сказано – не фиг!

Глава 19…которая едва не стала последней

Председатель Славинской городской Думы Харитон Ильич Зозуля пожелал испить чаю. Хотя, нет. Давайте-ка, не смотря на политическую важность спикера, как персоны, и на его литературный вес в данном повествовании, пока отставим его в сторонку. Главным героям и так уделяются лучшие страницы. А судьба второстепенных персонажей гораздо обиднее. Порой авторы вводят их в произведение просто пачками, используя в качестве подпорок качающегося сюжета, как бездарных помощников главного героя, а иногда и просто для смеха. Потом их убирают со страниц, абсолютно не считаясь с их собственными желаниями и устремлениями.

А ведь, если задуматься, любой второстепенный персонаж при должном внимании и сам мог бы стать главным героем. Если известную историю о Красной Шапочке рассказать с позиции ее бабушки, получится мощный триллер, где главная героиня пережила тоску и одиночество (ведь она живет одна в темном лесу), голод, холод и болезни (не зря корзину с пирожками она ждет, лежа под одеялом), нападение кровожадного хищника, попытку убийства и еще Бог весть что. А какое поле для экзистенций открывается у этой героини, когда она оказывается заточенной в волчьем желудке?! Какие фундаментальные акты понимания, переживания и истолкования человеком себя и своей ситуации в мире свершились в ее голове?! Вдумайтесь! Артикулирующие решения и способы самоопределения человека по отношению к наличному и возможному, глубинные жизнезначимые смыслы и смыслообразующие структуры субъективности, синкретизм модусов существования и самоосуществления… Но нет. Автору, а вместе с ним и читателю куда интереснее пустоголовая девица, которая не в состоянии заметить разницу между родной бабушкой и волком.

Давайте же взглянем более пристально на Зинаиду Леонидовну Тушко, которая пока во всей этой истории с трудом дотягивает даже до героини второго плана. Меж тем, она заслуживает внимания, как человек, маленькие оплошности которого всегда имеют большие последствия. Ведь именно благодаря ей магистральная линия сюжета вскоре опишет незапланированную кривую, и кто его знает – вернется ли в прогнозируемое русло?

Обычный трудовой день гражданки Тушко всегда был полон множеством забот и неотложных дел. Зинаида Леонидовна знала – хорошо работать может лишь тот человек, который хорошо себя чувствует. А ключевым моментом отличного самочувствия является правильное и своевременное питание.

Рабочее утро Зинаиды Леонидовны начиналось с чашечки сладкого кофе. В одном из медицинских журналов она как-то прочла, что сахар является основным поставщиком энергии для клеток головного мозга, обеспечивая их нормальное функционирование. Потому «в усиление» к сладкому кофе обязательно полагалась шоколадка, выпечка или конфеты. С утра мозг требовал интенсивной подзарядки.

Еженедельник о красоте и здоровье стал для Зинаиды Леонидовны неиссякаемым источником диет. Обычно она худела сразу по нескольким диетам, потому как по одной – не наедалась.

Гражданка Тушко не собиралась слепо следовать всем рекомендациям диетологов и субтильных красавиц с обложки, поскольку о вреде диет была наслышана немало. Внимательно изучая все новинки в сфере коррекции веса, она выбирала для себя лишь самое полезное. Мясо, колбасу и сосиски она кушала в любое время суток практически без ограничений, потому что это разрешала Кремлевская диета. Завтрак из Японской диеты она дополняла блюдами из диеты по группе крови. Гарнир брала из Гречневой диеты, а куриную отбивную – из Белковой.

Кстати, вся необходимая литература приходила в Славинскую городскую Думу по подписке, оформленной за бюджетный счет. Не смотря на патологическую склонность к экономии бюджетных средств, в данном случае Зинаида Леонидовна решила, что здоровье дороже.

Выборы нарушили размеренное течение муниципальной службы гражданки Тушко. Харитон Ильич совсем отбился от рук и взял скверную привычку покрикивать на нее. Московские консультанты и вовсе выжимали все соки, подчас полностью деморализуя несчастную Зинаиду Леонидовну своими требованиями. Ее заставляли раздавать поштучно под роспись блокноты агитаторам, просматривать немыслимое число газет, и потом снимать с них немыслимое число ксерокопий. Очень часто по телефонному звонку ей приходилось бросать одно начатое дело и хвататься за другое. Например, срочно надувать пятьдесят агитационных шариков с надписью: «Сильным – работу, слабым – заботу! Харитон Зозуля». Ей приходилось принимать у подрядчиков детские площадки в Славинских дворах. Причем, принимать на веру, ведь испытать на прочность качели «Детские» и скамью «Малую» она из-за своих габаритов не могла, а песочницу «Обыкновенную» – почему-то не хотела.

Будь Зинаида Леонидовна чуть поумнее, она догадалась бы, что Голомёдов и Раздайбедин в девяноста процентах случаев заставляют ее носить воду в решете, а в оставшихся десяти нагружают самой рутинной и механической работой. Однако мозги гражданки Тушко были устроены таким образом, что попросту не усваивали такой обидный факт. Наоборот, она пребывала в полной уверенности, что всю предвыборную кампанию тащит практически в одиночку.

Однако очередное утро выдалось на удивление тихим. Зинаида Леонидовна священнодействовала. Она ополоснула кипятком большой фаянсовый чайник и накрыла его салфеткой с вышитым поросенком – чтобы сохранял тепло. Вскипятив еще воды, она не стала ждать, пока крышка начнет «танцевать», ибо модные журналы не советовали излишне долго кипятить воду. С ловкостью фокусника она всыпала в фаянсовый чайник большую горсть заварки. Во многих семьях заваривают чай в специальном чайнике, а потом, наливая в чашки, разбавляют заварку кипятком. Но нет! Зинаида Леонидовна была хорошо теоретически подкована, и знала, что по науке следует заваривать чай сразу в большом чайнике и из него же наливать в чашки. Влив кипяток, она плотно накрыла чайник крышкой и укутала полотенцем.

В ожидании, пока чайный лист отдаст не только вкус, но и эфирные масла, придающие чаю аромат, Зинаида Леонидовна принялась любовно выкладывать в шеренгу мармеладных медвежат. Первыми на казнь через поедание были осуждены красные (самые сладкие) мишки. За ними в желудок гражданки Тушко должны были отправиться кисловатые желтые медведи. И, наконец, замыкали печальную шеренгу зеленые – с приятным освежающим мятным вкусом. Не смотря на мрачные перспективы, мордочки медвежат были придурковато-веселыми и вполне гармонировали с умильной улыбкой гражданки Тушко.

В ожидании блаженства, Зинаида Леонидовна осторожно приподнимала край полотенца с поросенком и вдыхала незнакомый аромат. Чай был заказан в модном журнале и доставлен только вчера (судя по этикетке – прямо из Китая). Его очень рекомендовали людям, желающим похудеть. Что-то дразнящее и незнакомое, бархатно-мягкое и в то же время терпкое просачивалось из-под крышки.

Оценить вкус чая можно, если медленно и неторопливо, наслаждаясь каждым глотком, пить его из фаянсовых или фарфоровых чашек через несколько минут после заваривания. Зинаида Леонидовна чутьем опытного потребителя определила – именно сейчас и ни мгновением позже! Она налила чай в фаянсовую чашку, вдумчиво надула щеки и, вытянув губы дудочкой, сдула горячий пар. Она поднесла чашку ко рту и приготовилась сделать первый глоток.

Но ни раньше и ни позже – как это обычно и бывает по закону подлости – на столе Зинаиды Леонидовны зазвонил внутренний телефон. Любой другой звонок она бы проигнорировала, но по этому аппарату ее доставало лишь начальство. С горестным вздохом отставив чашку в сторону, гражданка Тушко сняла трубку.

– Алло! Эй, алло?! – рявкнул телефон голосом Харитона Ильича. – Есть кто, ядрен-батон?

– За-а-асьте! – елейно простонала Зинаида Леонидовна.

– Слышишь? Чаю, ага? Чаю нам сваргань на четырех персон! Побыстрее можешь, ядрен-батон?!

– Да, конечно! Один момент! – радостно проворковала гражданка Тушко. И тут же, повесив трубку, ядовито прошипела:

– Одурел, сморчок усатый?! Я тебе девка сенная?!

Она поднялась, взяла поднос, установила на нем чайник, четыре блюдца и четыре чашки. Поставила сахарницу на поднос, подумала минутку и убрала. Потом, подумав еще немного, все-таки поставила снова. Каждое свое движение она сопровождала булькающими проклятиями:

– Усы, как у выдранной лисы! Ишь, начальник! Вот плюну в чайник – будешь начальник!

Грустно посмотрев на мармеладных медвежат, она прикрыла их газетой от случайных глаз, и с подносом покинула кабинет.

В приемной Харитона Ильича кроме него самого находились неизменные Кирилл и Василий. Так же здесь присутствовал скульптор Андриан Сквочковский, аккуратно выбритый, одетый в летний пиджак салатного цвета и пахнущий добротным одеколоном. При взгляде на хитроумный, явно торжественный узел шейного платка скульптора, сторонний наблюдатель мог бы подумать либо о том, что у Андриана Эрастовича сегодня именины, либо о том, что он скрывает следы нападения стаи голодных вампиров. Сквочковский и впрямь напоминал укушенного: он ежеминутно подпрыгивал на пятой точке, поворачивался то к Василию, то к Кириллу, то к Харитону Ильичу. Иногда вскакивал и подбегал к окну, потирая руки. Словом, пребывал в крайнем возбуждении.

– Свершилось! – торжественно заявил он. И через секунду снова воскликнул, – Да! Это свершилось! Я закончил скульптуру!

В это время в кабинет, натужно сопя, проникла гражданка Тушко. Она с опаской взглянула на Голомёдова и постаралась изобразить на лице преданность и умиление, повернувшись к Харитону Ильичу. Поднос с чайником она установила на стол и замерла, ожидая, что ее пригласят поучаствовать в совещании. Но Зозуля ограничился нетерпеливым кивком головы в сторону двери. Зинаида Леонидовна обиженно засопела, плавно развернулась, напоминая большой противолодочный корабль в узкой бухте, и вышла.

– Что же! – сказал Голомёдов, – теперь дело за малым. Памятник нужно отлить в бронзе, установить на пьедестал, торжественно открыть и пожинать сладкие плоды славы. Давайте определяться с местом установки! До годовщины Бородинской битвы остаются считанные дни.

– А тут в чем загадка? – пожал плечами Харитон Ильич. – По мне так, чем центральнее, тем лучше, ядрен-батон. Народу больше поглядит.

– Рассуждаете вы совершенно правильно! – улыбнулся Кирилл. – Но мы ведь не можем убрать с центральной площади памятник Ленину и на постамент установить нашего генерала. Хотя это был бы идеальный вариант с точки зрения затрат: постамент есть, площадь тоже. Всего и делов – одну бронзовую болванку заменить на вторую. Но не поймут нас. Пенсионеры встанут на защиту Вождя мирового пролетариата. Хохловцевой это отличный козырь на руки. Нет уж. Давайте искать другие варианты.

– Быть может, городской Парк Культуры и Отдыха? – прокудахтал скульптор Сквочковский. – Я бы мог помимо памятника генералу Бубнееву и… некоторые другие свои работы это самое… принести в дар городу за символическую, так сказать, плату? Был бы музей под открытым небом, а?!

– Не пойдет! – Мрачно заявил Василий, отхлебнул чаю и поскреб почти зажившую царапину на щеке. – В вашем Парке культуры и отдыха долгие десятилетия отдых преобладал над культурой. Там работы непочатый край. Половина деревьев упадет, если толкнуть посильнее. Дорожки заросли, лавки разрушены, ограждение повалено. Туда надо полугодовой городской бюджет вбухать, чтобы можно было гулять, не рискуя сломать ноги. Да и времени нет.

– Ну что же! – бодро взмахнул рукой Кирилл, словно проводя черту итога. – Методом исключения, остается привокзальная площадь. Можно, конечно, и в Беспутной Слободе памятник поставить. Но место там абсолютно непроходное. Туда народ не загонишь, массовости никакой. А у вокзала – местечко неплохое. Будем «крутить» памятник в газетах, как новую «визитную карточку» Славина. «Бронзовый герой встречает гостей города» или что-то в этом роде. И по деньгам – тумбу под памятник сообразить и пару клумб разбить…

– Красиво будет! – мечтательно поднял глаза к потолку Харитон Ильич. Скульптор Сквочковский, который к этому времени уже восседал за столом, закинув ногу на ногу, пожевал губами, и благодушно произнес:

– Конечно, красиво! Без ложной скромности скажу, что скульптурный портрет действительно оправдывает то пристальное внимание, которое… – и с шумом втянул в себя горячий чай.

– Которое? – насторожился Раздайбедин.

– Я говорю, народ в мастерскую ко мне валом валит! – горделиво сообщил Сквочковский.

– Какой народ? – Василий отставил свою чашку в сторону.

– Ну, как же! Вот третьего дня поэт заходил. Шашкин, Александр Александрович. Говорит, духом хотел проникнуться. Вдохновения почерпнуть для торжественной Оды в честь генерала. Очень такой, знаете ли, интересующийся человек! Все выспрашивал, когда лепить окончу, когда дома бываю, не боюсь ли, что похитят работу.

– Странно… – тихо произнес Василий.

– Да чего же странного? Скульптура – произведение искусства. А на них во все времена был повышенный спрос, в том числе и у криминального элемента. Я лично этому вопросу не удивляюсь. Его все задают!

– Кто это «все»?

– Вот, хотя бы, отец Геннадий позавчера заходил навестить. Оно и понятно. Духовный пастырь, проповеди составляет – как же не взглянуть на образчик высокой духовности, застывший в глине?

А вчера вот журналисты приходили. Из газеты… Как же ее, постойте? Уж и не вспомню. Но не важно! Тоже ходили, смотрели, вопросы задавали. Восхищались, между прочим!

– Ты кого-нибудь отправлял? – встревожено обратился Раздайбедин к Голомёдову.

– А что тебя беспокоит? – беспечно улыбнулся Кирилл.

– Потому что я тоже никого в мастерскую не посылал и никаких СМИшинок по этому поводу в ближайшие дни не заказывал! Что-то мне слабо верится, что наш проект стал самодостаточным информационным поводом, и про него начали писать бесплатно. У журналюг на такие дела нюх – под выборы они и не чихнут без денег…

– Да мало ли… – пожал плечами Кирилл. – Может, внештатники в поисках темы. Может, студенты-практиканты. Опыта мало, энтузиазма много…

– Нет, не студенты точно, – безмятежно проблеял Сквочковский. – Крепкие такие ребята. Деловитые. Прямо у-у-ух! – и скульптор потряс сжатым кулаком.