скачать книгу бесплатно
Тогда по наивности своей подумал, что на этом инцидент исчерпан, но не тут-то было. Как-то летним вечером, когда в комнате от духоты было трудно дышать, мы вышли во двор. Там уже собрались почти все соседи. Телевизоров тогда почти ни у кого было, и люди коротали время на лавочках, делились новостями.
Был ту и недавний мой визави. Воспользовавшись моментом, подошел и стал говорить гадости, приглашая продолжить неоконченный «поединок».
Я не отвечал, тогда он ударил меня в плечо. Я не выдержал, вскочил и оттолкнул его. Он снова встал в стойку и начал прыгать вокруг, пытаясь ударить в лицо. Я замахнулся широко, решив дать наглецу со всей силой. Забыл, однако, что он на сей раз трезвый. Он уклонился от удара, а я, не удержавшись на ногах, упал, словно подкошенный.
И тут же ощутил град ударов ногами в живот, спину, лишь успевая инстинктивно закрывать голову.
Лена была рядом, она закричала, соседи тоже поднялись, подскочил его брат и силком оттащил в сторону.
Я с трудом поднялся, отряхиваясь от пыли, мне было стыдно перед соседями, что оказался слабаком, не смог постоять за себя. Однако меня никто не осуждал, но никто и не решился сказать слова поддержки в мой адрес или осудить нападавшего. Все и так знали, кто чего стоит.
Я был подавлен, хотя в горячке порывался отомстить негодяю, но Лена удерживала меня.
Позже, перегорев, я перестал думать о мести да и не из тех я, кто в тайне вынашивает коварные планы…
Причиной всех бед и такого поведения многих были сложившиеся обстоятельства, в которых мы оказались, убогость и нищета. Люди не знали другой жизни, постепенно опускались «ниже плинтуса». Жили без цели, «без царя в голове» и «лишь бы день до вечера…»
В другом подъезде нашего дома тоже бывало не скучно. На втором этаже жила престарелая женщина с дочерью лет тридцати пяти. Дочь звали Татьяной, она была вполне нормальной бабой, когда находилась в трезвом состоянии. Но иногда от тоски она срывалась в запой.
Еще она обладала редким «даром» – замысловато материться. Первой попадала под раздачу ее мать, каждый раз стойко перенося эту стихию, не смотря на давление и слабое здоровье.
Потренировавшись на матери, Татьяна выходила во двор, и тогда всем в округе места было мало, как в той песне «И неба было мало и земли…».
Она доходила до полного экстаза, «блистая» мастерством сквернословия, понося мифических «козлов» и прочих особей мужского пола, игнорирующих ее прелести. И опять переходила на свою мать, крича: «Мама – вые… у! Ты… (такая-сякая) сгубила мою молодость! Мама – вы…бу! »
Но народ слушал эту ругань спокойно, даже с философским отстранением, довольствуясь бесплатным спектаклем, и посмеивался: «Опять Танюха пошла в разнос».
Ларчик просто открывался: Таня ни разу не была замужем. Еще не старая, она озлобилась, «раздобрела» внешне, да и лицом богато не вышла. Серая мышь, изо дня в день – работа, дом, по выходным прикладывалась к заветному стаканчику «горькой» или бутыли разливного пива, вот и все у девушки интересы.
Соседи жалели Татьяну, но свои мозги не позаимствуешь напрокат…
Я в те времена увлекался шахматами. В выходные или по вечерам брал коробку с «погремушками» и стучался к Витьке Сытину, соседу в другом подъезде, старше меня вдвое. Его прошлое, как и настоящее для меня было загадкой. Старый холостяк, не любил говорить о себе, хоть и выпивал, но никогда не буянил. Шахматы – его страсть, может он не смог состояться в свое время в этой области, но играл сильно. Мы резались с ним не на шутку по несколько часов, а то и по ночам. Вели счет – кто, кому и сколько должен, чтобы потом отыграться.
Я тоже был не равнодушен к шахматам, в детстве в детдоме, в свободное от занятий время, в классной комнате резались с ребятами, постигая древнюю игру.
Витьке я сначала уступал, но вскоре поднаторел, и мы стали играть на равных.
Жене не очень нравились мои «посиделки», но она вынуждена была мириться с моим хобби. Все же это лучше, чем пить и дебоширить, как наши соседи.
«Во глубине сибирских руд»
Приехав в шахтерский город, я сразу решил испытать себя и узнать, что это за труд такой? О нем представления были весьма туманными, больше романтическими, как же – труд глубоко под землей, словно в преисподней, воображение рисовало фантастические картины.
С другой стороны виделся образ передовика Стаханова и страх отступал. Наоборот, тянуло самому взяться за отбойный молоток, все узнать, попробовать.
Ближайшая шахта от места, где мы жили, в двадцати минутах ходьбы, называлась «Шахта им. Ворошилова». Все называли ее просто: «Шахта 5-6» – по номерам стволов (грузовых лифтов), по которым поднимали на-гора уголь и породу. По лифту опускали проходчиков, взрывников, откатчиков, рабочих участков в забой.
Первоначальная экзотика ошеломляла. Все, казалось нереальным. Лифт опускал шахтеров на нужный горизонт. Это десятки метров от поверхности земли.
Экипировка – соответственно требованиям и правилам техники безопасности. И в килограммах это имело приличный вес: брезентовая роба на десяток килограмм, резиновые сапоги, головная каска со светильником и толстым проводом к аккумулятору (тоже – 3-4 килограмма), крепящегося к брючному ремню сзади. Пол-литровая фляжка кофе, как и СМС (самоспасатель – красная металлическая ребристая банка, внутри которой находится противогаз), «тормозок» – твой личный обед, который можно взять из дома или купить в буфете шахты.
Перед сменой все дружно спешили в раздевалку – переодеться в робу, взять с собой все необходимое, налить кофе во фляжку в определенном окошке – готовый горький напиток, приготовляемый женщинами в специальной комнате. Кофе было настоящим, его наливали бесплатно нам во фляжки и выдавали в определенном окошке.
Если ты рабочий на участке, это еще 20 килограмм аммонала или аммонита (взрывчатого вещества).
Все это приходилось нести несколько километров по основной выработке до участка, куда ты причислен на работу.
Подгоняемый сумасшедшей струей вентилятора – нагнетаемого воздуха, доставляемого на дальние участки (выработки), где непосредственно добывался уголек, приходилось идти, сопротивляясь этой струе, а возвращаться, наоборот – упираясь, словно в стену, но ветер все равно пытался сбить с ног своей невидимой богатырской силой.
Дойдя со всем этим к месту работы, уже устанешь, а впереди ждет норма выработки, ради которой ты и тащился сюда, как проклятый.
Самое тяжелое и противное из всего в шахте, это наряд на чистку так называемой заиловки – жидкой, вязкой, слежавшейся в отводных канавах глины. Смешиваясь с грунтовой водой, образовывалась заиловка (от слова «ил» – заилить), которую приходилось грузить в вагонетки, подаваемые нам с поверхности транспортным участком.
Чистка отводных каналов – работа вспомогательная, потому и малооплачиваемая. Это стоило больших физических усилий. С трудом приходилось вдавливать шуфельную лопату в эту желеобразную массу. И с таким же трудом отрывать и закидывать в вагонетку, ощущая себя рабом древнего Египта, словно на строительстве пирамиды. Только там работали под жесткими лучами солнца, а здесь под землей, как грешники в аду.
В шахте работали крепильщики, забойщики, взрывники, электрики, горнорабочие и другие специалисты.
Взрывники засверливали отверстия электробуром в пласте, куда закладывалась взрывчатка. После взрывных работ, начинали работать отбойные молотки, затем шла погрузка на транспортер, с последующей отправкой породы и угля на-гора.
Участок, а их несколько в шахте, располагался на одном или двух горизонтах, соединяющихся меж собой колодцами, пробитыми в породе. Порой за смену приходилось по несколько раз лазить по лестницам с горизонта на горизонт, словно матросу по канатам на паруснике, выполняя поручения капитана – мастера участка.
Обед через три часа – в 12, если это первая смена, а вообще смен в сутках четыре – по шесть часов каждая, не считая времени спуска-подъема и дороги до места и обратно. Перед каждой сменой – планерка в конторе участка шахтоуправления, где каждый, как на фронте, получал конкретное задание: кому нести 20 килограмм аммонала, а затем чистить заиловку, кому работать непосредственно по дОбыче угля у конвейера.
После смены, усталые, шли мы к стволу пешком, подталкиваемые мощной струей вентиляции. Лишь иногда, особенно после ночной смены, машинист попутного электровоза подбрасывал работяг в вагонетке до подъемного ствола. Поднимались и шли в общую душевую, чтобы отмыть въевшуюся пыль в каждую пору твоего организма.
У старых шахтеров я часто замечал на лицах безобразные синие пятна – причудливые рисунки въевшейся пыли от неосторожного обращения со взрывчаткой или нечаянного нахождения рядом в такой момент… Эти «рисунки», как наколки тату не смывались.
Так мы работали каждый день, кроме двух выходных.
Шахтную «романтику» составляло еще и то обстоятельство, что в то время в них было много бывших заключенных, преступников, отсидевших срок, но так и оставшихся со времен Великой Отечественной войны в этих краях.
Мне запомнилась фамилия одного литовца (не буду ее называть). Он отсидел положенный срок за то, что служил в вермахте артиллеристом. Остался работать в шахте, завел семью и, как обыкновенный советский человек, доживал свой век, видимо, привыкнув к этой жизни, так и не вернувшись на историческую родину.
После детского дома, многое здесь показалось мне странным, необычным. Я познавал и изнанку жизни, порой самую неприглядную.
Было странно поначалу, что напарники по работе хвалились своими сомнительными «подвигами» вне шахты в свободные дни. Помню бывших молодых уголовников братьев по фамилии Борзых – они хвалились перед коллегами количеством ходок на зону, успев за неполные тридцать лет побывать на зоне уже не один раз.
Мне было восемнадцать, им лет по 27-30. Здоровые мужики, отравленные уголовной романтикой, чем непрестанно козыряли, демонстрируя блатную «феню»*[2 - * тюремный жаргон], продолжая и здесь свои зэковские повадки.
Мерзко было видеть в общей душевой, где мы мылись после смены, как, к примеру, младший бравировал шестипалыми насекомыми на своем лобке, а старший гонореей, расписывая в подробностях брату (с расчетом, что и другие услышат) про очередное похождение «по бабам».
Я с брезгливостью посматривал на этих отморозков, меня не привлекала подобная экзотика.
А однажды моя наивность в сфере политики нечаянно пересеклась с жесткими убеждениями этих уголовников, дойдя до критической точки.
В обеденный перерыв среди рабочих часто заводились разговоры о жизни, о политике. Шли они, как правило, в негативном ключе, учитывая контингент шахты. И мне пришлось уяснить еще одну неприятную вещь: в бригаде я один, словно белая ворона, – ранее не судимый, но добровольно влезший «во глубину Сибирских руд».
В разговорах на тему «за жизнь» у мужиков часто сквозила неприкрытая ненависть к строю, к ее правителям. С особенной злобой они обсуждали нынешних и умерших вождей.
Я с удивлением слушал эти выплески эмоций, и поначалу помалкивал, понимая, что не стоит лезть на рожон, хотя мне неприятны были подобные речи. Но однажды не сдержался. Отличился старший из Борзых, их обоих все называли «бОрзыми», он как всегда грязно высказался о вожде мирового пролетариата Владимире Ильиче Ленине, назвав его «лысым пед…стом».
Не ожидая от себя, я вдруг выкрикнул, чтобы он не смел так обзывать вождя, «которого любило все прогрессивное человечество…»
Реакция оказалась ошеломляющей. Отборно выругавшись, он кинулся на меня с кулаками. Я едва успел отскочить за вагонетку. Нападавший изловчился и, схватив меня за рукав робы, подтянул к себе, завязалась борьба. Тут с другой стороны подоспел его брательник…
Понятно, для меня плохо бы все кончилось, но вскочили взрослые мужики и растащили нас в разные углы.
После долгих разбирательств и увещеваний, мужики, наконец, внушили братьям, чтобы те не связывались с «зеленым пацаном, который и жизни-то не нюхал», а они могли запросто снова отправиться в места более суровые, чем это «теплое местечко» в шахте.
Мне же строго наказали, чтоб «не рыпался» на рожон, здесь не на комсомольском собрании. Следующий раз, так может случиться, что они не успеют меня спасти… Братья запросто «уроют молодого комсомольца» в укромном уголке, завалив породой так, что никто и не найдет…
Урок был убедительным, я сам понимал, что угроза вполне реальна, а среда, в которую я попал, далеко не располагает к дискуссии на политические темы. Большинство здесь явно не разделяли мои взгляды…
Тогда мне повезло, я легко отделался, поняв также, что не все лояльны и к стране, в которой живут, более того, многие обижены ею, может, вполне незаслуженно…
Жизнь, однако, продолжалась. Терриконы, дымились по-прежнему дни и ночи напролет. Эти рукотворные горы постоянно сеяли пепел на город, на дома, на снег, становящийся черным, не успев лечь на округу. Пепел забивался в щели рам сквозь двойные стекла окон. В погожие весенние дни, открывая их, чтобы почистить и помыть стекла, приходилось выгребать с полведра этого бурого добра.
Работая, мы с Леной еще и учились в вечерней школе. Через год, по окончании одиннадцатого класса, с однокашниками решили «обмыть» в ресторане сразу два события. Как раз подошел срок получения дипломов о среднем образовании и день нашей регистрации в ЗАГСе. Это выпало на начальную дату нападения Германии на Советский Союз. Понятно, что последнее событие случайно совпало с двумя нашими знаменательными датами, но именно по этой причине тот день запомнился нам на всю жизнь.
К тому времени прошел год, вскоре я был призван в армию на Тихоокеанский флот в морскую авиацию. Полгода учебки – азбука Морзе, духовой оркестр и направление в роту радиотелеграфистов в бухту с красивым названием Горностай.
Служба – это еще одна страница моей жизни, достойная пера, как и послеармейский период. Но об этом, может, в другой раз…
Трудовые будни
После демобилизации жена не пустила в шахту, и я пошел в ЦРММ (Центрально-ремонтные механические мастерские) слесарем-ремонтником токарно-фрезерных, сверлильных и прочих станков.
Приняли в бригаду сразу по четвертому разряду. Год проработал в этой организации, затем поступил
в электромашиностроительный техникум на вечернее отделение и перешел слесарем-инструментальщиком на оборонный завод, выпускающий аппаратуру для флота.
С теплом вспоминаю этот отрезок жизни, как один из лучших в трудовой биографии. Повезло с коллективом в инструментальном цеху, да и работа была не скучной, творческой. Приходилось выполнять уникальные работы по изготовлению различных приспособлений, инструмента для токарных, фрезерных, строгальных и других станков.
В связи с этим вспомнился эпизод из фильма «Москва слезам не верит» про слесаря Гошу (актер Баталов) – спец на все руки. Наша бригада слесарей в этом смысле тоже могли работать на различных станках, словно художники, вручную делали разметку по чертежам, изготавливали инструменты, приспособления, кондукторы*[3 - * Кондукторы выполняют роль шаблонов, по которым сверловщики сверлят и обрабатывают партии деталей.].
Бригадиром у нас был дядя Саша, коренастый, умный, лет пятидесяти, но умевший легко находить общий язык с нами – молодыми, и потому не любивший, когда его величали по отчеству.
В бригаде подобрались ребята, как на подбор, все в районе двадцати пяти, «с нами дядька Черномор».
Дядя Саша вел себя всегда корректно, просто. Я поражался его хватке в работе, в игре в шашки, во всем быть лучшим, примером для нас.
Он и заразил всю бригаду любовью к шашкам. В обеденный перерыв, который у нас был всего сорок минут, успевали сразиться на высадку по несколько раз. Дядя Саша обыгрывал всех вчистую. Но потом у многих потихоньку стало взыгрывать самолюбие. Мы пытались оказывать ему сопротивление, постепенно, поднаторев в этой игре, стали даже обыгрывать обидчика молодежи. Соперничество так захватило, что через полгодика все уже играли достойно, а потом могли сражаться и на уровне мастеров спорта по шашкам. Стали почитывать теорию, выписывать журнал «64» (шахматы, шашки).
Спорилась игра, спорилась и работа. И даже когда я перешел на должность мастера в этом цеху, частенько в обед не гнушался резаться с ребятами в русские шашки.
Все хорошее когда-нибудь кончается. Через пару лет у меня вышел конфликт с начальником цеха. Застукал его с любовницей – нашей бухгалтершей из конторы прямо в самый интересный момент…
Это было во вторую смену уже часов в девять вечера и под самый Новый год. Попросил меня бывший коллега из слесарей посмотреть, готовы ли списки по «тринадцатой зарплате». Эти списки должны находится в конторе, она же – бухгалтерия.
Ничего не подозревая, в благодушном настроении, я открыл своим ключом дверь, вошел и включил свет. И тут же был с треском вышиблен за дверь. Успел только разглядеть своего шефа с красными, как у бешеного зверя, глазами, да женщину, нашу бухгалтершу, оправляющую платье…
Начальник решил, что я следил за ним, хотя я – ни сном, ни духом…
Знали об этой его связи многие женщины в цеху. Я же был молод и меня эти шашни тогда не волновали. Они вскоре и просветили меня об этой стороне деятельности нашего начальника цеха, я посмеялся с бывшим напарником, думая, что на этом инцидент исчерпан. Но не забыл мой шеф, обвинив в том, что я якобы распускаю слухи о его связи. И хотя я уверил его, что мне это совсем ни к чему, он так не считал.
В итоге мне пришлось перейти в одиннадцатый цех мастером штамповочного отделения, где трудились женщины-штамповщицы, штампуя «железо» для соседнего двенадцатого цеха, изготавливающего электродвигатели и машины постоянного тока.
Тут у меня были уже другие «игры». Девушки-штамповщицы оказались неравнодушными к молодому мастеру, развели интриги, легкий флирт. Пришлось задерживаться на работе, а дома ждали неприятности с женой…
А тут еще одна штамповщица по неопытности оттяпала себе палец, сунув руку под пресс…
За всеми этими делами некоторые подзабыли о технике безопасности. Представьте только – многотонный пресс, в секунду ударяющий пуансоном по матрице, вырубает из жести деталь и нежная ручка девушки…
Не буду описывать все эти страсти, и что следует каждому в таких случаях, но девушка мужественно взяла всю ответственность на себя. Я отделался выговором, а она, после больничного, все же вернулась в наш цех на работу и за тот же пресс.
Думаю, стоит отдать должное такой преданности профессии…
* * *
Все это время, как говорится, в тиши ночей я периодически пописывал стихи. Жена подарила красивый альбом ко дню рождения, и я написал целую повесть о первой любви.
Радость распирала меня, я показал альбом другу-однофамильцу. Мы с ним сидели за одной партой в техникуме. Анатолий был старше меня года на три, тоже работал мастером, но на том самом участке, где выпускали электродвигатели и машины постоянного тока, для которых мои работницы штамповали железо. Он был уважаем в коллективе и для меня во многом служил примером.
Анатолию охладил мой пыл, повесть ему не понравилась. Стал туманно говорить что-то о высокой поэзии, о том, что сначала надо бы подучиться…
В глубине души я понимал и чувствовал, что он прав, сказал даже, что разделяю его точку зрения, только не знаю, где этому учат? Тогда я еще не представлял даже, что этому можно учиться. В нашем промышленном регионе кроме горного института и техникума, в котором мы учились, ничего и близко не было. Да я особо и не задумывался по этому поводу, писал-то для себя, а он наверно подумал, что я на что-то претендую.
Друг остудил мой творческий зуд, и я даже обиделся на него.
Жене напротив, повесть понравилась, может потому, что стихи были посвящены ей. Позже и подросшие дети нашли альбом. Кому-то дали почитать. На этом история моего опыта со стихами вроде бы и закончилась.
Вскоре мы переехали на Кавказ.
Мой Кавказ
На новом месте сама природа располагала к творчеству, казалось, в этих благословенных местах даже ленивый сподобится писать стихи. К тому же на Кавказских Минеральных Водах существует старейшее литературное объединение «Слово», основанное поэтом-фронтовиком Эффенди Капиевым и писателем Семеном Бабаевским.
Узнав о том, что в нем собираются самобытные поэты, я посетил это объединение. Показал свои стихи руководителю. Он попросил меня прочитать вслух что-нибудь на выбор. Я прочитал об осени. Мне сказали, что для начинающего стихи неплохие, но необходимо подучиться правилам стихосложения. Посоветовали внимательней читать классиков, обратить внимание на стили, приемы, рифму, ритм.
Я понял, что не сразу и не все, кто пишет, становятся гениальными поэтами и писателями, что это требует огромных усилий, а еще – здорового самолюбия и немножечко таланта…
Такие вещи понимаются не сразу. И это только начальный этап. Сколько еще оврагов и буераков ждет на пути?
Позже в литературной странице курортной газеты напечатали пару моих четверостиший из этого стихотворения.
Я был окрылен, но дальнейшие попытки продолжить писать стихи не имели успеха. Я понимал, что мои вирши далеки от совершенства. Самому постигать премудрости стихосложения не хватало усидчивости, казалось скучным и лишним, а главное, как-то не вязалось с творчеством, высокой поэзией. Разве Пушкин сверял по шаблонам свои гениальные вирши?
Решил попробовать писать прозу. Вдохновеньем послужили впечатления, вылившиеся в рассказы о злоключениях на новом месте жительства.
