скачать книгу бесплатно
Дома гулкая тишина висела, да и я задумался, поэтому телефонный звонок таким громким показался, что меня аж на кровати подкинуло, тоже мне профессионал, настолько нервы в последнее время расшатались. Я трубку взял, а у самого ладонь мокрая. Скончалась, говорят, ваша супруга от прогрессирующего отёка лёгкого, ничего не смогли сделать. Из госпиталя, то есть, звонок был. Потом другое что-то говорили, про процедуры предписанные, когда тело забрать, что-то такое ещё, но я уже не слышал. Трубку положил и сидел, в окно немытое смотрел, как дождь падает. Моросящий такой, нудный.
А ближе к вечеру ещё один звонок, я так покосился на аппарат, но ничего не сделал – не хотелось поднимать трубку. Кто там может мне что-то сейчас нужное сказать? Не хотел и не стал. Но через три минуты снова затрезвонили.
– Алло, – говорю. Даже почти обычным голосом.
– Такой-то у аппарата?
– Да, – отвечаю, – он самый.
– Это из Министерства Обороны, – говорят, – с глубокими прискорбием вынуждены сообщить, что ваши сыновья – фамилии-имена называют – пали смертью храбрых в бою за аул Мерец в ходе межнационального конфликта в той самой отдалённой стране, – говорят, где идут сейчас военные действия. И добавляют ещё, что будут они похоронены как герои со всеми положенными почестями.
Тут во мне словно какой-то тумблер перещёлкнули, и я своё тело перестал ощущать. Вот совсем. Будто в какой-то оболочке сижу. Не помню, как утро наступило, я, скорее всего, так и просидел в одном положении, но потом автоматизм взял своё. Кое-как собрался, и на службу, в Президентский дворец, а потом в «Три шестёрки». Следовало какие-то подробности про жену и детей узнавать, но я даже ни подумал о них ни разу. А когда гусиную шею увидел, как он фальшиво напевает, и себе при этом бутерброды с ветчиной делает, меня аж внутри перекосило всего. Я думаю, что я в этот момент с ума и сошёл. То моя рабочая гипотеза. Однако шланг долговязый моего необычного состояния сразу вовсе и не заметил. А я начал с того, что испортил камеру. Замкнул что-то под кожухом, пыхнуло там, и погасла лампа. Я по рации сообщаю. Короткое замыкание, говорю, опять – присылайте спеца. Такое уже ни раз и ни два случалось, что камера сама по себе ломалась, поэтому никакой паники на мостике не было. Сказали, спец через часик подскочит. А мне бы и получаса хватило за глаза. Поставил я на центр комнаты стул, сходил в кладовку за верёвками. Потом схватил гусиную шею за воротник сзади – он как раз свой последний бутерброд дожёвывал за столом. От неожиданности он чуть не подавился, последний кусок обратно изо рта у него весь слюнявый выпал.
Я его встряхнул хорошенько за загривок и к стулу потащил волоком. Тут он немного опомнился, стал ногами елозить, да только куда уж ему против меня справиться. Зафиксировал его верёвками крепко и допрос свой начал. Какое-то время он повыпендривался, но я такой тип людей знаю. Вначале хорохорятся, но стоит надавить немного, сразу бледный вид и холодные ноги. Так и с ним. Много он тогда мне интересного рассказал, всё сейчас уж пересказывать не буду. Но основное я предугадал точно. Наличествовала у него некая метафизическая связь с нашим орлом-Президентом. Как это выяснилось изначально, я так толком и не понял, но как-то взяли его на заметку в органах, потому что очень уж странные совпадения начали происходить. Вывихнет гусиная шея ногу, глядь, через несколько часов господин Президент (тогда не президент ещё, конечно, сенатор только) тоже спотыкается на ровном месте и тот же самый у него недуг. Или порежется при бритье, и у президента будущего через какое-то время оказия – на ветки торчащие напорется. И так далее. Вот такой невообразимый феномен. Стали шею во всякие лаборатории таскать и эксперименты делать, да всё только раз за разом подтверждалось. Что у него, то через какое-то время и у Президента. Хоть ты развози их на тысячу километров, хоть в запаянную капсулу помещай. Смекнули быстро. Значит, раз такая тема, надо этого самого паранормального гражданина пуще зеницы ока стеречь, чтобы как бы с ним ничего не случилось. Сказано – сделано. Да только не рассчитали немного безопасники, кадыкастый-то с норовом оказался. Категорически отказался самоизолироваться и в бункере сидеть, какие уж ему златые горы не сулили. А что, он ведь тоже мог давить на администрацию, от его здоровья теперь здоровье Главы Государства зависит! Так и сошлись на компромиссе, постоянное наблюдение, но в щадящем режиме. Три шестёрки, разные выездные развлечения, да периодические медицинские осмотры. Само собой разумеется, всё для сытой и здоровой жизни: продукты там, воздух, мероприятия всякие, даже женщин к нему исключительно проверенных привозили.
А я это всё воспринимал одной частью сознания, а другой параллельно думал. По сути-то, не возьми меня на эту самую треклятую службу, может, и у меня в жизни бы всё и изменилось. И жену я устроил на фабрику по протекции ведомства и парней воспитывал в духе беззаветной преданности существующему строю. А если бы не избрали тогда этого холёного обманщика в Президенты, не случилось бы и того губительного экономического указа, из-за которого жена моя гадостью надышалась. Не было бы и этого мерзкого длинношеего. Не было бы и войны в тьмутаракани непонятно за чьи идеалы. И не отправили бы туда вопреки их желанию моих близнецов. Ничего бы этого не было, понимаете?
Старик замолчал. Его подбородок мелко-мелко подрагивал.
– Сынок, – сказал он мне после паузы. – Ты свою подружку, куда-нибудь отправь, давай, не надо ей дальше слушать, молодая она ещё и красивая.
Я глянул на Джуди. Сидела та с раскрытыми от сострадания глазами, и плавали в них слёзы, вот-вот брызнут. Прониклась, значит, полностью, чего с неё взять – натура женская, сострадательная.
Я её мягко так под локоток взял и к стойке отвёл, несмотря на сопротивление.
– Постой пока тут, – твёрдо сказал, обрывая все её поползновения; бармена подозвал и попросил плеснуть ей пивка. – Я тебе потом сам всё расскажу, обещаю.
И Джуди смирилась.
Недовольную физиономию скорчила, но всё же смирилась. К тому же по телевизору под потолком как раз аэробика началась.
– Знаешь, что я думаю, – сказал старик, когда я вернулся к нему за столик. – Что у нас у каждого такой вот двойник имеется. Просто мы о нём слыхом ни слыхивали, и знать не знаем. Он, может, сейчас на другой стороне нашего шарика вот так же в баре сидит. А разобьёт завтра коленку, глядишь, и ты тут с велосипеда сверзишься. Надо было ведь так случиться, что я вот на такую шею долговязую наткнулся в своей жизни.
– Так что дальше-то произошло? – вернул я папашу к его истории. Не то, чтобы я ему верил, очень уж невероятным казалось всё то, о чём он рассказывает, но всё же очень хотелось услышать окончание. Больно уж складно выходило.
– Я тебе уже сказал, что сошёл с ума тогда, – продолжил старик. – Так вот, думаю, что пик моего безумия пришёлся именно на этот самый момент, когда кадыкастый выложил мне все детали, и я окончательно всю эту картину для себя уяснил. И понял, что могу кое-что сейчас сделать.
Я сходил к верстаку на веранде, взял несколько гвоздей, молоток, моток проволоки, плоскогубцы. Потом прихватил на кухне несколько разделочных ножей и стопку полотенец.
Рот гусиной шее пришлось заклеить, иначе бы он, увидев мои приготовления, так бы визжать начал, что половина персонала трёх шестёрок сбежалась бы. Для меня сейчас главным было сделать так, чтобы он сознания не терял. А то брыкнётся в обморок и совсем не тот эффект уже. Поэтому я перерывы между экзекуциями делал, чтобы он успевал дух перевести. «Ничего личного, – сказал я ему перед тем, как приступить, – просто по-другому мне до убийцы не добраться». Хотя лукавил немного. И сама гусиная шея был мне крайне неприятен, чего уж там. Не настолько, конечно, чтобы с ним такие зверства устраивать, но я ведь уже со своим разумом врозь шёл, а с сумасшедшего что возьмёшь?
Сперва я его от верёвок освободил и на пол деревянный вниз лицом уложил. Глаза у него от ужаса вылезали из орбит, я даже стал опасаться, что они сейчас вывалятся. Потом разложил его руки в стороны и прибил ладони к доскам толстой «стодвадцаткой». А потом и лодыжки – по два гвоздя на ногу. Подождал, когда он чуть-чуть от диких беззвучных конвульсий отойдёт и разрезал ножом сверху вниз его одежду. И рубаху ковбойскую и брюки. Он всё пытался голову вбок вывернуть, чтобы на меня посмотреть, аж позвонки в его гусиной шее хрустели. Но я оставался неумолим и продолжал заниматься делом. Маленьким ножиком наметил по всей спине, ягодицам и бёдрам такую себе сеточку, выступающую кровь промакивал махровым полотенцем. Потом сделал ножовкой несколько надрезов до кости на предплечьях сзади и на голенях. Тут уж крови поболее стало, пришлось другими полотенцами раны подприкрыть, чтобы раньше времени не вытекла. И только потом я уже взял большой разделочный нож и принялся подрезать кожу под сеточку, чтобы потом она легче сходила. Шея дёргался вначале постоянно, сколько мог, а потом только дрожать стал, так мелко-мелко, как будто вибрировать. А у меня самое интересное началось, я подхватывал очередную полоску кожи за край плоскогубцами и медленно тянул на себя, отрывая лоскут. Один, потом другой, потом третий. В этот момент я отчётливо представлял, как на глазах изумлённой охраны через какое-то время тот самый человек, который полностью разрушил мою жизнь и уничтожил мою семью, распадается на части в настоящем смысле этого слова. Интересно, что они испытают, глядя на происходящее? А главное, что испытает Он? Всяко получалось, ту же самую невыносимую боль на самом пороге потери сознания, что испытывает сейчас «шея».
Через минут двадцать-двадцать пять гусиная шея затих окончательно. Я тоже решил, что сделал для сатисфакции достаточно. Под телом ментального двойника Президента натекла приличная красная лужица, он лежал в ней, как худая свиная туша.
Я снял перчатки, полностью поменял одежду, благо у меня оставался запас. Кинул тюк окровавленных шмоток в подвал. Особо скрываться и заметать следы смысла не было. Всем и так будет понятно, кто это всё сотворил.
Не знаю, как мне удалось выбраться спокойно за периметр. Но факт остается фактом. Камера не работала, тело к этому моменту никто не обнаружил, поэтому я и смог под благовидным предлогом, а может из-за халатности внешней охраны – повезло, бывает и так – покинуть периметр. Я взломал чью-то тачку, вырвал провода и замкнул стартёр. Когда объявили тревогу, я был уже далеко. Потом подложные документы, самолёт и другой континент. Я бы не расстроился, если бы меня схватили и казнили или застрелили при попытке к бегству, но судьба распорядилась иначе. Совсем недавно я вернулся, можно сказать, на малую Родину, и вот теперь я тут перед тобой, сынок… Не знаю, поверишь ты мне или нет, но, может, ты видел в хронике тот хмурый августовский день 21 числа 1954 года. Именно тогда состоялись торжественные похороны безвременно и скоропостижно ушедшего от нас, по официальной версии от инсульта, пятнадцатого Президента нашей страны. Все видели, как гроб, впервые в истории на церемонии такого уровня, несли закрытым. И как дородные матроны восклицали, прикладывая платочки к уголкам глаз: ну надо же, такой молодой, всего-то пятьдесят пять.
Старик замолчал, сделал пару глотков эля и вытер рукавом губы.
– Ну что, сынок, отработал я сегодня свою выпивку? – и он засмеялся, странно так, дребезжаще подхихикивая.
Я, честно говоря, смешался. В душе у меня от услышанного ужаса установилась какая-то оторопь. Я рассматривал собеседника и никак не мог разглядеть в согбенном, морщинистом пожилом человеке того монстра, про которого только что услышал. Не знаю, верил ли я ему; я был молод и по-юношески наивен, но даже при этом никак не мог для себя уяснить, как относиться к услышанной истории, как к чудовищной сказке или как к немыслимой были. Не решил я этого и до сих пор.
История и сейчас кажется мне настолько же удивительной, насколько и неправдоподобной.
Я оглянулся к стойке. Джуди уже весело щебетала там с какой-то подругой, по-девичьи стремительно снова приходя в прекрасное расположение духа.
– Спасибо, – торопливо пробормотал я собеседнику, не зная, что ещё сказать. – Мне надо туда, – глупо добавил я, вставая из-за столика.
– Так это тебе спасибо, сынок… За эль, – старик отсалютовал кружкой и подмигнул.
На этом историю следовало бы закончить, если бы не одно обстоятельство. Так случилось, что на следующий день мы с Джуди снова очутились в «Счастливчике». Приехали мы сюда прямо на великах, оставив их на время у входа в заведение.
Когда заиграла заставка шоу, я машинально повернулся к дверям, намереваясь увидеть привычную картину. Но… Старика на входе не наблюдалось. А я ещё было подумал, как же и у кого он будет сегодня выклянчиваться на выпивку, если действительно так поиздержался, как говорит. Но старик не пришёл ни через пять минут, ни через десять, хотя я периодически посматривал в ту сторону.
В этот раз мы пробыли у старины Джо недолго. Уже через полчаса я и Джуди наперегонки мчались по центральной дороге городка, которая, плавно закругляясь, спускалась к зелёным рощам. Наше внимание привлекла непривычная суета у одного из крайних к выезду домиков. Возле коттеджа стояло два огромных чёрных лакированных джипа, и лениво вспыхивала сине-красными проблесковыми маяками полицейская машина шерифа. У заборчика толклась маленькая стайка зевак. Мы тоже приостановились, а потом и вовсе слезли с велосипедов.
Вскоре из дома вывели человека. С обеих сторон его под руки держали двое внушительного вида молодцев в одинаковых деловых пиджаках. Сзади процессии шёл ещё один мужчина в штатском и полузнакомый нам местный шериф.
Излишним говорить, что конвоируемым был тот самый вчерашний старик. Перед тем, как его усадили на заднее сиденье одного из джипов, по-полицейски пригнув голову, он пробежался взором по зевакам, заметил меня, и мы на секунду зацепились взглядами. Старик чуть-чуть, одними краешками губ, то ли усмехнулся, то ли ухмыльнулся, и его голову увела вниз, под крышу машины, неумолимая рука оперативника.
Джипы заурчали движками, мощно вякнули клаксонами и вырулили, один за другим, на дорогу. Шериф, облокотившись на открытую дверцу своего авто, задумчиво смотрел им вслед.
А я вдруг вспомнил, что Беня «Шустрый», один прощелыга из нашей компании, как-то трепался, что старина Джо не так прост, как кажется, и что почитай под каждым столиком у него в заведении по микрофону. А за то, что он потихоньку стучит на сограждан, местная налоговая подходит к его «Счастливчику» по-божески. Беня слыл известным любителем приврать, и я про эту его трепотню давным-давно забыл, но сейчас, естественно, вспомнил.
Мы переглянулись с Джуди, тряхнули головами, словно отгоняя наваждение и, сев на велосипеды, поехали по дороге вслед исчезавшим в опускающемся мареве джипам. Прекрасное всё же время – молодость, только вот никак не могу вспомнить, сколько мне тогда было лет. То ли двадцать пять, то ли двадцать четыре.
Мы обязательно встретимся
Мне всегда нравились рассказы, написанные от первого лица. Знаете, почему? Потому что такая история изначально настраивает читателя на литературно-оптимистический лад. Ведь сразу ясно, что героя не пристрелит в финале какой-нибудь ополоумевший маньяк. Иначе как бы он – герой – мог поведать нам эту историю?
Однако я никак не мог предположить, что однажды в роли такого рассказчика выступлю сам.
Но факт остаётся фактом: передо мной стопка (я бы даже сказал – кипа) исписанных каракулями листочков, я беру верхний и бегу взглядом по первой строчке.
Мы обязательно встретимся
Рассказ
Началось всё с пачки пятитысячных банкнот, перетянутых наивной жёлтой резинкой. Этот пресс лежал на гладкой лакированной столешнице, и время от времени притягивал мой взгляд. Пачка состояла из ста купюр. Путём нехитрых математических подсчётов получалось, что на моём столе валяется пятьсот тысяч рублей в казначейских билетах банка России.
Так, стоп. Немного подумал и понял, что сморозил глупость. Про пачку. Не в смысле номинального объёма, а в смысле, что с неё всё началось. Потому что началось всё гораздо, гораздо раньше. А пачка послужила триггером, как бы спрессовала последующие события в плотную массу отдельных эпизодов, которые слиплись, как банкноты под резинкой.
Всё дело в том, что я – трус. И мне не стыдно в этом признаваться, потому как в данный момент стыдиться уже бессмысленно. С содроганием вспоминаю эту разноцветную горсть капсул в моей дрожащей ладони. Я смотрел на них пустым взглядом минуты три, наверное, не шевелясь (только ладонь дрожала). Потом открыл рот и резким взмахом-движением отправил пилюли между губ, но странным образом, за те полсекунды, пока моя рука описывала фатальную дугу, рот мой снова закрылся, и я просто размазал лекарства по лицу. Скулы свело так, что разъединить губы мне смогли бы сейчас только спасатели МЧС посредством имеющегося у них гидравлического разжима.
Не лучше у меня получилось с карнизом тринадцатого этажа. Казалось бы, ну чего уж проще-то? Перелезть через ажурное ограждение общего балкончика на площадке этажа – с этим справился бы и ребёнок – примериться, чтобы попасть на асфальтовый пятачок перед подъездом и не придавить ненароком какую-нибудь некстати взявшуюся на траектории бабуленцию, катящую продуктовую коляску на колёсиках, и адьё. Там даже шаг делать не надо, просто соскользнуть вперёд с символического козырька. Но меня подвела труба. Не знаю, откуда она там вообще взялась, но приделанная к стене дома железными хомутами, тонкая стальная труба шла снизу вверх и проходила в локтевой доступности от моей дислокации на карнизе. Вначале я схватился за неё, чтобы удобнее было перелезть через перила, но… К моему удивлению, вторая свободная рука тут же последовала за первой, ухватилась за ту же трубу, и я превратился в человека набекрень. Я стоял на карнизе в крайне неудобной позе и мёртвой хваткой держался обеими руками за расположенную сбоку, вертикальную трубу. Дикость ситуации заключалась ещё и в том, что я не мог отклеиться от трубы, чтобы перелезть обратно на балкон (прыгать я уже раздумал, неожиданно решив пойти по стопам Анны К., и свести все счёты посредством локомотива). Не знаю, сколько я простоял в таком скособоченном состоянии (по любым прикидкам – очень, очень долго), но вывел меня из технологического ступора крепкий мужской бас, раздавшийся из-за полуприкрытой общественной двери на балкон. Кто-то сюда приближался, возможно, с намерением перекурить на верхотуре. Пальцы мои волшебным образом разжались и я, мало уступая воздушному цирковому акробату, за несколько миллисекунд переместился обратно на надёжную бетонную твердь балкона. Потом юркнул в дверь на противоположном конце, чтобы не встречаться со спасителем, и одним духом сбежал по лестнице до второго (от греха подальше) этажа, где сел, прислонившись к перилам спиной. Я три раза вытаскивал из кармана куртки пачку с единственной оставшейся в ней сигаретой, брал никотиновую палочку пальцами, подносил ко рту и убирал обратно. Я так и не решился закурить, хотя желание меня обуяло просто непреодолимое. Не решился, потому что не смог нарушить клятву, какой бы смешной эта принципиальность в данной ситуации не выглядела. Что ещё за клятва, спросите вы? Об этом расскажу немного позже.
В свете вышеизложенного нетрудно догадаться, что кавер на несчастную литературную героиню у меня тоже не задался. Причём, ещё на стадии теоретических изысканий. Я слабо представлял себе весь процесс. Это что, завидев приближающийся состав, мне придётся бежать сломя голову и падать на рельсы? Договориться с моими ногами (после губ и рук) на такую авантюру явно нереально. Если только лечь поперёк ейного (состава) пути заранее, но… чёрт побери… Я увидел себя, уютно устроившегося на шпалах и, например, приближающегося ко мне обходчика в ослепительно оранжевом жилете, или грибника, вышедшего из леса к насыпи… и поёжился от неловкости.
Может что-то ещё? Верёвка? Но её надо купить в магазине. Я не сомневался, что продавец сразу обо всём догадается: и даже так отчётливо представил его презрительный взгляд, что у меня свело пальцы на ногах. К тому же куда её приделать? Снять люстру и использовать крюк? Но он такой хлипкий, что вряд ли выдержит. Люстра то едва-едва держится, а я, несмотря на врождённую худобу, всё же, вешу больше потолочного светильника.
Пистолет или ружьё? Но откуда у меня они? Где их взять? Как ими пользоваться? Какие нужны патроны? В интернете прочитать? Какой-то получается сложный в совокупности план, который реализовать полностью с моими-то способностями очень маловероятно.
Резануть тупым столовым ножом по запястью? Ну уж не-е-е-е-т!! Меня аж два раза всего передернуло от такой фантазии.
Что тогда остаётся?
Вот уж никогда не думал, что передо мной встанет такая простая и одновременно невыполнимая задача. Но надо было смотреть правде в глаза. Я собирался покончить жизнь самоубийством, однако по ряду причин и из-за своей трусости не мог этого сделать. И смех, и грех!
И тут я вспомнил Мальвину. Вернее, не столько её, сколько то, о чём она мне говорила в конце нашей единственной в жизни встречи.
Возможно, проникнувшись историей, вы сейчас почувствовали себя этаким киношным переговорщиком, что в критический момент подкрадывается к парню, собирающемуся прыгать с моста. «Эй, друг, – говорят такие спецы, рисуя на лице обезоруживающую улыбку, – давай обсудим твою проблему, прежде чем ты сделаешь шаг… Ведь ни одна проблема не станет весомее, если её просто обсудить». Так вот, если вы сейчас мысленно такой чувак (или чувиха), и как бы обращаетесь ко мне, то давайте обсудим, ок. И вы уже сами решите, прав я или нет.
Конечно же, не прав, говорите вы сейчас себе мысленно. Тем более странно такое обсуждать с парнем, у которого на столе валяется полляма «деревянных». Но вы вначале выслушайте.
Только наберитесь терпения. Ведь сейчас вы уже не переговорщик, а психотерапевт, расслабленно устроившийся в мягком кресле перед пациентом. У вас очень глубокомысленный вид (как у большинства шарлатанов) и вы серьёзно киваете, как бы поощряя меня к откровениям.
Да и пожалуйста, мне не жалко.
Отец ушёл, когда мне стукнуло пять. На третье утро после моего очередного дня рождения. Ещё недавно он протягивал мне коробку с конструктором, и вот уже складывал вещи в свой старый, потёртый, огромный рыболовный рюкзак. Чемоданов у нас в семье отродясь не водилось. Мама, на удивление, совсем не плакала, только смотрела хмуро по сторонам. Это то, что я помню. А вот куда и как смотрел отец – нет, вылетело из воспоминаний. И как он выглядел – тоже. Какая-то бесформенная, мягкая гора. Зато я помню, что он называл меня дурацкой кличкой «Кэп», и я никак не мог понять, что она обозначает. Перед тем как уйти, он снова меня так назвал. Он сказал: «Не всё настолько однозначно в жизни, Кэп, как кажется на первый взгляд». Я ничего не понял, только хлюпнул носом. «Не переживай, Кэп, – добавил отец. – Мы ещё обязательно встретимся». И ушёл. Излишним будет пояснять, что больше я его никогда не видел.
Потом мы как-то спокойно жили достаточно много лет, в целом даже неплохо. Я, мама и бабушка. Матушка трудилась поваром в столовой, бабуля регулярно получала пенсию. Я потихоньку взрослел, ненавидел школу (потому что меня дразнили в классе за лопоухость) и, как и остальные приятели-сверстники, пропадал до ночи на улице. Пока не началась «чёрная полоса», как мы её окрестили на очередном семейном совете. Вначале погорел наш дом в деревне. Хоть мы там и не жили, но всё равно было обидно. Дом принадлежал матери (а жили мы в бабушкиной «двойке-хрущёвке») и являлся как бы «запасным аэродромом», если что. Не знаю, какое событие конкретно подразумевалось под «если что», но теперь там вместо аэродрома остались руины; дом, хоть и не сгорел дотла, но, вместе с надворными постройками превратился в совершенно нежилое помещение. Потом захворала мать. Вначале мы восприняли болезнь как затянувшуюся простуду, но диагноз оказался неумолим – рак лёгких. Матушка продержалась четыре месяца, наполненные адской болью – я и сейчас без труда слышу её почти непрерывные в последний месяц стоны-крики. Как ни кощунственно так говорить, но смерть принесла ей (да и всем окружающим) облегчение. Что уж кривить душой. Я, хоть и искренне горевал, и даже провалился в недельную депрессию, справился с горем довольно быстро. В шестнадцать лет смерть самых близких переносится совсем не так, как в тридцать. Через полгода умерла бабушка. Просто так, ни от чего, видимо от старости. Не проснулась. Но прежде, чем покинуть этот бренный мир её успели «оприходовать» какие-то проходимцы, типа чёрных риэлторов. Посулив мифические барыши, они подсунули бабуле юридически-мутные бумаги и квартира, которая должна была отойти мне по наследству как бы «повисла в воздухе». Мне в тот момент исполнилось семнадцать, и до совершеннолетия я в квартире безвозбранно проживал, но как только отметил восемнадцатилетие, пришли суровые дядьки в форме и вежливо меня «попросили». Начались бесконечные судебные разбирательства, одно время я ходил в прокуратуру, СК и суд как на работу, но дело никак не двигалось. Ни одна из сторон не могла законно вступить в свои права и хоть квартира и не перешла в собственность аферистов, я в ней тоже до конца разбирательства находиться не мог; до сих пор она стоит опечатанная и будет теперь уже стоять, видимо, в таком виде до скончания веков.
Я перекантовывался, где придётся: у знакомых, у знакомых знакомых, пока не устроился на работу и не стал снимать угол самостоятельно. Хотя «работой» это, и последующие мои трудоустройства можно назвать, если применять кавычки. Вначале я подвизался курьером. Зарплаты хватало, чтобы оплачивать жильё, и есть растворимую лапшу (в субботу-воскресенье глазунья или омлет; яйца я покупал на ярмарке по распродаже). Поэтому параллельно я устроился расклейщиком объявлений, жизнь стала налаживаться, хотя и уставал я как слон в цирке. Налаживалась она до тех пор, пока я не встретил Таню.
Надо сказать, что у противоположного пола я никогда особым успехом не пользовался. Ещё со школьных времён. Одноклассники уже гуляли с подружками по-взрослому, а у меня в десятом классе не имелось даже пассии. Всё что я мог – «мечтать» перед сном в продавленный матрас, вызывая в воображении гладкий материал миди-юбки нашей молодой географички Марины Семёновны, что волнующе натягивался на её упругой ягодице, когда она чуть наклонялась, чтобы взять мел. Я винил в таком плачевном положении дел свои уши и ничего больше. Я с упрёком сетовал самому себе, не понимая, от кого они мне такие достались: ни у отца (по рассказам), ни у мамы никаких ушных патологий не отмечалось. Правда, бабушка как-то признавалась, что у её мужа (моего деда) развевались на ветру те ещё лопухи, но подтвердить факт документально она не могла. Как бы то ни было, мои ушные раковины, непропорционально розовели по обе стороны головы, приделанные строго перпендикулярно к черепу (если можно так говорить об относительно круглом объекте). Я всегда носил длинную причёску а-ля Кирк Хэммет[1 - Кирк Хэммет (Kirk Hammett) – американский гитарист, участник группы «Metallica»] в середине творческой карьеры, но и это не спасало. Уши лезли наружу и из-под ниспадающих вихров. Короче говоря, комплексовал я ужасно, и на время выбросил амурные страдания из головы; к тому же, на двух «работах» уставал так, что иногда давал отдохнуть и матрасу: Марина Семёновна к тому времени уступила место Александре Голубятниковой (так значилось на бейдже), бухгалтеру в конторе, где я два раза в месяц получал зарплату.
Знакомство с Таней началось с того, что она хотела вызвать полицию, чтобы меня оштрафовали за незаконную расклейку объявлений (я пришпандоривал их на клей прямо на подъездную дверь). Слово за слово и мы, неожиданно, прониклись некой душевной симпатией. Она, прямо скажем, тоже была не Аллен Делон, но не мне кочевряжиться с такими-то ушами.
Закончилось наше сближение тем, что мне теперь пришлось устроиться ещё и на третью работу – по выходным я забирался внутрь ростовой куклы ёжика и шарахался по улицам, пытаясь зазвать посетителей в шаурмушную. Внутри ёжика царила ужасная духота, в кожу то и дело впивались какие-то острые детали конструкции (словно у ежа иголки росли внутрь), обзор сверху и снизу ограничивался узкими прорезями-бойницами (из-за чего я однажды врезался в машину, выезжающую из переулка; не она в меня, а я в неё, хорошо ещё, что без последствий – кукла мягко отпружинила от лакированного бока авто). Такие лишения мне пришлось претерпевать, чтобы хоть иногда угостить Таню пирожным в кафе. Всё-таки просто ходить раз за разом по набережной туда-сюда представлялось мне уже не очень солидным.
Мы провстречались почти год, когда Таня мне изменила. Меня как раз в тот момент выперли с третьей моей работы (которая уже осталась единственной) – шаурмушная накрылась, если говорить мягко, то медным тазом. Поэтому вместо того, чтобы целый рабочий день бороздить космические по размерам просторы прилегающих к заведению улиц я понуро отправился на свою съёмную квартиру. Таня иногда ночевала у меня (вообще она жила с родителями, но недолюбливала отчима) и в этот день как раз должна была быть дома. Я без всякой задней мысли открыл входную дверь и стремительно проследовал в единственную комнату, где застал картину маслом. Они даже особенно не стали скрываться и делать вид: то ли попросту не успели, то ли поняли всю смехотворность мизансцены. Знаете, если бы оставался какой-нибудь шанс на объяснение, я бы может быть и поверил, настолько я чувствовал себя деморализованным. Но шанс отсутствовал. Как говорят искусствоведы, полотно не предусматривало никакого двоякого толкования. А сестры-близнеца у Тани, увы, в природе не существовало.
Я великодушно позволил голубкам уйти, а сам напился в ближайшем баре, и все деньги, которые копил на сюрприз для Тани, потратил на проститутку.
Шлюху звали Мальвина. Конечно, в паспорте у неё наверняка стояло другое имя, но отдавая дань традиции, я безропотно называл её именем вожделенных мечт Буратины. Меня охватило такое безразличие, что назовись она Фиделем Кастро, я бы безвозбранно окликал её и так.
Честно признаться, я в ту ночь был не на высоте. Сказались перипетии прошедшего дня и моё вечернее перепитие в баре. Короче говоря, то, за что я отдал все накопленные за полгода деньги, подразумевая часовое развлечение, закончилось в течение двадцати пяти секунд.
– Слушай, – сказала Мальвина, вытираясь салфеткой. – А можно я у тебя переночую? Работы на сегодня нет больше, а домой ехать не охота. Тем более я полбутылочки вискаря спи… ла!
Последний аргумент, невзирая на начинавший медленно кружиться надо мной потолок, показался мне вполне убедительным.
Мальвина голая сходила в прихожку, принесла бутыль и стаканы, плеснула в них на два пальца, и мы выпили.
И тут Остапа понесло. На меня напало настоящее ораторское недержание, и я непрерывным потоком принялся излагать Мальвине историю своей жизни в таких подробностях, что мне позавидовал бы и Цицерон. В конце своего затянувшегося стендапа я признался, что потерял цель и, вероятнее всего, завтра все газеты выйдут с моим скоропостижным некрологом. В тот момент мне казалось, что город оценит мою кончину, как очень значимое событие, и сиё, непременно, найдёт свой оклик во многих СМИ.
– А давай я тебя закажу, – неожиданно сказала Мальвина, глядя на меня пьяными глазами.
– Ты дура, что ли? – вначале не понял я. – В каком смысле?
– У меня у племянника контора шик-блеск-красота, – пояснила девушка. – Работают чисто и следов не оставляют. Мне сделают по блату. Раз и готово! – она подняла стакан, предлагая чокнуться.
– Ты о чём толкуешь-то? – машинально стукая в её стакан своим, переспросил я, ощущая в мозгу пшеничную кашу, в которой резвятся электрические угри.
– Какой ты глупенький. Ну, они заказ берут. На устранение. Киллеры. Только ты никому.
До меня потихоньку начал доходить смысл её слов.
– То есть ты хочешь, чтобы они меня… того?
– Ты же сам сказал, что хочешь самоубиться. А они в этом деле профи.
Я стал смеяться. Предложение Мальвины мне показалось ужасно весёлым. Я смеялся и смеялся. Девушка вначале недоверчиво на меня поглядывала, а потом и сама стала подхихикивать.
– Профессионалы, – я бил себя по коленкам, не в силах сдержаться от распирающего меня веселья, и выходил всё на новый и новый виток безудержного смеха.
– Ага, – поддакивала Мальвина и быстро-быстро, как китайцы на ярмарке, трясла головой.
Самое любопытное, что утром, когда я проснулся (вернее, в обед, какое там утро), я увидел на тумбочке визитку фирмы племянника, о котором говорила Мальвина. Она оставила мне этот картонный прямоугольник, приложившись к нему на прощанье своим накрашенным ртом: поперёк названия компании алел неровный отпечаток её губ.
С тех пор прошло двенадцать месяцев.
А неделю назад я встретил Какашу.
На самом деле его звали Кирилл, в своё время он учился в той же школе, что и я, только на два класса младше. Не знаю, чем руководствовались его родители, нарекая сына таким именем. «А что такое?» – спросите вы. Кирилл и Кирилл, нормальное незашкварное имя. Само по себе да. Но не с такой фамилией. Фамилия у Кирилла была – Кашин. То есть, в итоге получилось «К. Кашин». Ка-Кашин. Первый же одноклассник, обративший на это внимание, поставил в жизни Кирилла вечную вертикальную перекладину, разделив её (жизнь), как любят сейчас говорить, «на «до» и «после». Был Кашин Кирилл, а стал – Какаша.
Сейчас Какаша вместе с пятью компаньонами держал забегаловку «Два поэта» на углу Пушкина и Мандельштама.
По правде говоря, я не то, чтобы его встретил, просто зашёл тогда в насквозь пропахший маргинальными запахами зал забегаловки, чтобы поинтересоваться, нет ли какой работёнки —грузчиком там, официантом, или, если уж совсем повезёт – учеником бармена. Часы показывали полдень понедельника и народ в «Двух поэтах», можно сказать, отсутствовал как класс. Какаша сидел в центре зала за столиком и пересчитывал кэш за предыдущую смену. Перед ним находилась скомканная куча ассигнаций, которую он аккуратно раскладывал в две стопочки: сильно мятые купюры и не сильно.
– А, это ты, – сказал он, не поднимая головы, когда я приблизился к столику. Такой фразой он встречал абсолютно всех потенциальных собеседников.
– Ищу работу, – я сразу взял быка за рога, чтобы не размазывать кофий по кружке.
– Если ты… – начал Какаша.
– Любую, – перебил его я, уточняя своё резюме.
И тут совладелец бара на несколько секунд задумался, что меня насторожило. Обычно за ним такое не водилось.
– Есть один вариант, – туманно произнёс он, поднимая глаза.
Я заинтересованно присел на стул, ожидая, впрочем, очередного подвоха. Ждать от Какаши выгодного предложения было невозможно.
– Рокки искал человечка, да так и не нашёл, – сообщил Кирилл, снова опуская глаза. – Рискованное дельце, но и бабки хорошие.
