Краски серых переулков

Без труда пробираемся на кухню мимо просторного зала, где уже уместилось с десяток человек. Отмечаю про себя, что дом не такой уж и бедный: мебель почти новая, на стенах нет «бабушкиных» обоев. Вместо них белая растертая штукатурка, и на этом фоне небольшой растопленный камин.

Все сидевшие в зале синхронно высасывали через трубочки содержимое пластиковых стаканчиков. Я даже удивился, что рядом не было опустошенных бутылок. Культурно, что сказать.

– И ты тут! – завидев меня на кухне, один из парней приветственно пожимает руку. – Мы с тобой почти везде пересекаемся! – знакомый восторженно присвистывает, и, перебросившись со мной парой фраз об имениннике, теряет интерес, возвратившись к хиленькому пареньку.

– Смотри-ка, – Вадим берет со стола начатую бутылку ликера и плещет его в два стакана.

– Нет, – протест заставляет ошарашенного друга обернуться. – Да брось, еще доберемся до него, а сейчас пиво. – Вадик без раздумий кивает и принимает от меня несколько бутылок. Собравшись уходить, стаскиваю бутылку ликера. На пока хватит.

Проходит время, прежде чем появляется именинник, при виде которого толпа бросается с яростными пожеланиями всего наилучшего. Вадик с сомнением смотрит на меня, предлагая протиснуться сквозь толпу, но я отказываюсь. Не хочу выглядеть, как это скопище, повисшее на нем. Бутылку «Джека» можно отдать, когда от него отлипнут.

Поздравляющие готовы съесть Рому, пока тот изображает радость от вида пришедших.

Когда все однотипные поздравления приняты, он спокойно выдыхает, а мы подходим вручить бутылку более-менее дорогого пойла.

– Неожиданно, совершенно неожиданно, – именинник расплывается в туповатой улыбке, пока его глаза пробегаются по фирменной этикетке, – спасибо, парни, «Джека» лет сто не пил, – Рома пожимает руки, мою почти с уважением. По глазам вижу, что и правда благодарен, удивительно.

Подождав, пока именинник продолжит принимать поздравления, бросаю другу, присосавшемуся, как теленок, к горлышку бутылки, что Роме действительно нравится суматоха вокруг.

– Ну а ты чего ожидал? – он отрывается от бутылки. – Все девки липнут, кипеж в его честь, как не радоваться?

Просидели мы с Вадиком в зале вплоть до ночи, слушая пьяные рассказы подружек Ромы о том, какой он распрекрасный и милый парнишка. Друг уже дремал, вылакав половину бутылки ликера, несколько бутылок пива и самбуку. Намешал в себе все, что нашел на кухне. Хотя я не лучше. Во мне вторая половина ликера и коньяк с неимоверно гадким вкусом.

Но держался бодрячком. В отличие от Вадика, мог почти членораздельно говорить и какое-то время стоять на ногах.

Конечно, выпитый алкоголь скоро ударил в голову, натянув на лицо блаженную улыбку. Сознание затуманилось, оставив свободное место лишь для инстинктов: есть, пить, спать и выискивать глазами пеструю девушку. Секс по пьяни всегда вдыхал в меня жизнь.

Но, увы, в зале все при партнерах и знатно перебрали, грозясь устроить в комнате оргию. Не любитель такого. Хоть и пьян как собака, до такого не опущусь.

– Ма-ль-чи-ки, – Вадик встрепенулся, потирая глаза, и сморщился, взглянув на люстру, – я здесь, – обиженно ворчит девушка, склонившись над нами и закрыв пышным бюстом свет.

– Тебе чего, киска? – лениво поворачиваюсь к ней и с вожделением хватаюсь за платье, еле прикрывавшее бедро. Чувствую, что перепил.

На лице собеседницы пробегает кокетливая улыбка, а томный блуждающий по моему телу взгляд не в состоянии зацепиться за что-то одно. Наконец она выпрямляется и как можно серьезней провозглашает:

– Приглашаю вас принять участие на кухне! – взмахивает рукой, отчего декольте сползает вниз, постыдно оголяя грудь. Заметив оплошность, девушка, глупо хихикая и покачиваясь на высоких шпильках, возвращает сбежавшую материю на место. Вадик совершенно не понимает происходящего, как и я, глупо таращась на призывную грудь. Вдвоем смотрим на пьяную зазывательницу, ожидая объяснений.

– Конкурс там, пить надо, – на этом особа уходит с выражением смертельной тоски на кухню, падая у косяка. На помощь тут же спешат неравнодушные пареньки.

– Ну, пошли, – не хуже девицы пошатываюсь, поднимая себя с пола, где просидел почти весь вечер. Доковыляв до кухни, приметив заготовленные цветочные вазы с напитками, среди участников нахожу и именинника. Тот так же пьян вдрабадан и шатается как осиновый лист, упираясь в стол.

– Какая честь, я польщен, – подхожу к вазе и утыкаюсь в нее носом, пытаясь по запаху определить напиток, – с самим именинником пьем! – толпа наблюдающих восторженно ликует и не замечает ни доли иронии.

– Можно без тоста, – Рома кивает пташке, позвавшей нас, и та начинает отсчет.

– Три… – все вазы синхронно поднялись с тумб.

– Два… – в лицо ударяет аромат водки с колой.

– Один! – крик побуждает резким движением прижаться к вазе и крупными глотками хлебать алкоголь, игнорируя ощущения в горящей глотке.

Взглядываю на соперников, изредка выплескивая алкоголь, и замечаю, что ваза Вадика пустеет быстро. Сосредотачиваюсь лишь на скорости глотков, понимая, что все оставшееся время буду в состоянии свиньи. Это лишь подстегивает. Давно не напивался до такой степени, когда в голове стираются всякие границы, заставляющие что-то поминутно испытывать.

– Стоп! – очередной крик выводит из транса, и я удивленно гляжу на других. Ромина ваза полна еще на четверть, а вот ваза друга девственно чиста. Вадик придурковато расплывается в улыбке и победно вскидывает руку.

Взглянув на свою вазу, с досадой осознаю, что занял позорное третье место.

– Вадюха, – именинник ударяет кулаком в грудь победителя и с уважением басит, – молодец, как я учил, – их хохот подхватывают собравшиеся. – А тебе еще подтянуться надо, – поучительно цокая и смотря куда-то мимо меня, Рома пошатывается и покидает кухню. Мы же с Вадиком и несколькими девушками, одна из которых тянется к моей недопитой вазе, отправляемся обратно в зал.

Какое-то время слушаю, как рядом щебечут очередную бессмысленную ересь, и пялюсь в штукатуренную стену, плывущую перед глазами.

Наконец примечаю странную деталь: молчание Вадика.

Странно это. Когда он пьяный, не заткнуть, а тут как рыба сидит.

Толкаю его в плечо, тот только бормочет.

Нажрался.

Сейчас бы мораль почитать в его же стиле, да жалко сил.

– Свинья ты, дружище, – не без заботы обращаюсь я к Вадику, вглядываясь в дергающиеся веки. – Нажрался, да? – в ответ получаю жалобный взгляд, блуждающий по потолку.

Наконец слышу от девушек, не без смеха наблюдающих за этой картиной, дельный совет: отвести его наверх, в спальню.

Аккуратно приподняв друга с дивана, закинув разгоряченную руку себе за спину, ковыляю по винтовой намасленной лестнице.

Кто их придумал? Как по ним доводить нажравшихся друзей, не ударяясь обо все, что выступает?

Наверху заметно тише, музыка и крики снизу доносятся до дальних комнат все меньше и меньше. Как только закрываю за собой дверь крайней спальни, то гам почти стихает.

Вадик, почувствовав спокойный климат другой комнаты, напрягает тело и дальше ковыляет сам. Но, дойдя до кровати, скрючивается пополам и вползает в туалет.

– Нажрался, бесспорно.

Посчитав, что лучше его не трогать, валюсь на предусмотрительно расстеленную кровать.

Не такой уж и мерзкий этот именинник, приятно подкупил заботой о таких, как Вадик. И, кажется, о таких, как я.

Чистое постельное белье дурманит обоняние, заставляя в блаженстве прикрыть глаза и слушать звуки опорожнения желудка друга.

Хороший конкурс, надо такие почаще делать.

Хотя моя печень этого не перенесет. Систематические попойки и так преждевременно доконают, а если еще и практиковать поглощение таких ведер алкоголя, то в могилу я сойду через пару лет.

«Невеселое меня ждет будущее».

Проскакивает в голове почти серьезная мысль, но я забыл о ней так же быстро, как и словил.

Вадик в это время, с землистым цветом лица и взглядом мученика, открывает дверь и хватается за вспомогательный косяк.

– Дерьмо? – готовлюсь услышать его утвердительный ответ и уступаю кровать.

– Дерьмо, дерьмовое дерьмище, – друг плюхается в кровать, та отзывается жалобным скрипом на его вес, но покорно замолкает.

Упал прямиком лицом в подушку, приходится переворачивать его, чтобы не помер в такой замечательный день.

Кряхтя и лениво отбиваясь руками, Вадик мигом засыпает, я же спокойно ухожу промыть лицо вместе с мозгами.

Жмурясь от слепящих светильников, расплодившихся на потолке, пытаюсь разглядеть пьяную морду, утратившую признаки бултыхающегося где-то на подкорке мышления.

Весь потрепанный, как беженец из Афганистана, глаза куда-то впали, вся одежда в пятнах. Отличный внешний вид для именин.

А все же я молодец, умудрился сохранить настроение, даже на Рому не быканул. Надеюсь, Вадик это запомнит и извинится за неправоту.

Продолжая невеселое изучение гнусного вида в зеркале, улавливаю звуки из спальни. Аккуратный скрип двери и чьи-то неторопливые шаги.

Вадим, что ли, заковылял?

Осознав бредововость мысли, выглядываю из ванной и сталкиваюсь лицом к лицу с незнакомкой.

– Тебе чего, заблудилась? – девушка изрядно пьяна, но стоит, даже не шатаясь. На грубоватый вопрос невинно улыбается, прикусив губу.

Знакомый жест.

Ничего не отвечая, незнакомка приближается вплотную и разгоняет по шее мурашки сбивчивым дыханием. Легкие касания рук, проводящие дорожку от шеи до пресса, заставляют тело в истоме напрячься. Невольно подаюсь вперед, гонимый скотским опьянением, и прижимаю миниатюрное тельце к себе, крепко ухватившись за мягкие бедра. Короткое платьице, специально надетое для такого скопища парней, собирается складками кверху под моими руками.

Я наблюдал в зеркале эстетичную картину, оценить которую мог даже в полуобморочном состоянии, и разглядывал вырвиглазное белье. Девушка же в это время оставляла на ключице мокрые следы, посасывая кожу, отчего я всегда легко заводился.

Чертовка, угадала с местом.

– Ты ведь Юра, да? – неожиданный вопрос срывается с ее пухлых малиновых губ, когда она отрывается от шеи. Сил и желания, которые были направлены явно не в мозг, не хватает, чтобы ответить вразумительно, и я коротко киваю. Снова прижимаю тельце к себе, стягивая платье и покрывая поцелуями упругую горячую грудь.

Одним движением сажаю девицу на тумбу, смахивая с нее весь хлам, и на кафель валится раскрытая упаковка порошка. Незнакомка кокетливо хихикает и под нажимом моего корпуса призывно прогибается. Я же нащупываю контрацептив, предусмотрительно засунутый в карман джинсов, пока девушка ловко стягивает с меня футболку.

Что-что, а о безопасности я всегда заботился сполна. Как и о том, чтобы со мной было хорошо. Красивый эстетичный секс, увлекательное хобби. Или просто способ хорошенько отдохнуть и отвлечься от ведер дерьма. Выражение блаженства на лицах девушек помогало в этом безотказно.

Нравилось видеть результаты своих трудов? Сам не знаю, но девушкам, кажется, это было и неважно. Судя по всему, рассказы обо мне передавались у них по цепочке, и каждой хотелось оказаться на месте предыдущей. Польщен.

С губ девушки срывается негромкий стон, а трофейное тело извивается на руках, когда его сотрясает глубокими толчками. Сжимаю в руках бедра незнакомки, желая умерить ее пыл, и оставляю на нежной коже красные отметины. Та же в ответ вонзает в спину острые ногти и полосует ее до зудящей боли, заставив с рыком подмять ее под себя, еще больше и жестче проникать в истомленное тельце.

Чертовка снова принимается за шею и покусывает кожу, намереваясь оставить новые метки.

Голову срывает полностью, мозг отключается, и сознание занимает только одно животное желание. Резким движением натягиваю волосы девушки на кулак и отвожу их за ее спину.

Ну же, открой моему взгляду шею!

Наконец, не в силах сдерживаться, буквально насаживаю девушку на себя полностью, уже не заботясь о ее комфорте. Но та лишь издает еще один сладостный блаженный стон, выражая согласие на бешеные рывки.

Капли пота падают со лба на ее плоский живот, и я приглаживаю волосы. Потею как на марафоне, выбивая из себя все чувства глубокими точными толчками.

Кусаю больнее, чем раньше, незнакомку за мочку уха, и та откидывается назад, вонзая в плечи тигриные ноготки. Мой раздосадованный рык и ее мычание сквозь зажатый ладонью рот, и тело девушки сводит спазм, заставляя забиться в мелкой дрожи. Пока незнакомка пребывает в судорожном оцепенении, постепенно обмякая на моих руках, делаю еще несколько резких пошатывающих ее толчков, и потное напряженное тело прошибает волна мнимого наслаждения.

Нависая над девушкой и упершись лбом в кафель, ощущаю лишь пустоту и желание отключиться. Готов упасть прямо на незнакомку и уснуть, не в силах что-то мусолить в голове, но та ускользает из-под меня так же неожиданно, как и пришла.

– Ты прекрасен, – прощебетав по праву заслуженный комплимент, она поправляет свое платьице. Пока я все так же подпираю головой стену, девушка подходит сзади и аккуратно кусает за плечо. После ускользает за дверь.

Я же, бросив контрацептив на тумбу и застегнув джинсы, сползаю по стиральной машине на пупырчатый коврик.

Через минуту последние напряженные мышцы тела расслабляются, и я отключаюсь с мыслями о том, что все вновь прошло по заготовленному сценарию.

Глава 5

Продолжая сидеть на кухне, я трезвела и наслаждалась тишиной.

Опьянение отпускало, возвращая движениям плавность, а мышлению – собранность. Копошащиеся, как личинки червей, мысли не приводили к прозрениям, и я все больше ненавидела внутренний голос, пичкавший голову всем, что только мог отыскать в болоте размышлений.

Прикладываю прохладную ладонь ко лбу и закрываю глаза. Надо остановить потоки монологов внутри. На закрытых веках незамедлительно проявляется картинка кухни, не дав исчезнуть из нее даже в кромешной темноте век.

Закрытые веки давят красочным прессом, и я снова открываю глаза. Прохожусь пристальным взглядом по каждой дверце тумбочек, по углам, выбоинам в стенах. Здесь будто специально было собрано все убогое и веющее смрадом.

А эта троица, трезвеющая в непробудном сне, вдыхала в кухню жизнь.

Оглушающая и парализующая вспышка с размаху бьет в голову, приказав болезненно выдохнуть и поежиться. Воспоминание бесцеремонно выбило все запертые для него двери.

«Почему сейчас? Почему именно сейчас ему надо всплыть?»

Окидывая взглядом кухню, в поисках виновника, кожей ощущаю ту же окутывавшую атмосферу, как в один из давних дней. Кто бы мог подумать, что схожее окружение вызовет шторм в голове.

Бессильно обхватываю руками затылок и запрокидываю голову назад. Через секунду напряженного ожидания я сдаюсь на растерзание собственной памяти.

К тому моменту я уже смирилась с тем, что дом стал тюрьмой. Согласилась терпеть и абстрагироваться от Люды с ее собутыльниками. Согласилась просто переживать моральное и физическое насилие над собой, не жалея себя за несчастную долю и не питая ненависти к этим людям.

Поделать было ничего нельзя, а жить хотелось.

Ничего не оставалось, как признать главой моего дома Люду. Та жила в нем и звала «своим». По ее неписаным правилам базового уважения мне не полагалось. Что уж говорить о заботе, еде и обеспечении деньгами. Все это ей и в голову не приходило, я ведь, как-никак, взрослая девочка, могу повертеться и поулыбаться взрослым дяденькам на улице за несколько купюр.

Кошмарные заработки на пропитание в одиннадцать лет я смогла переделать в «нереальное», фальшивое воспоминание.

Уже тогда было понятно: если я не защищу свою психику, стану моральной калекой.

Со временем я осознала, что родители вытащили Люду из какого-то захолустья. У той даже не было квартиры, ей дали наше жилье. А вместе с ним и право на меня, варварство и насилие.

«Родители…»

Второе красочное воспоминание перекрывает первое.

Снова яростно трясу головой, моля черепную коробку вернуть первое, не так душившее.

«Жалкое мерзкое существо».

Слова-фавориты Люды, после которых лился ряд прочей ругани, все более отвратительной и бессмысленной. В меня летела посуда, тело становилось грушей для рук, избивавших во благо, ради «воспитания». И все заканчивалось либо выкидыванием за порог, либо спасением за дверью моей комнаты.

– Убирайся, сучья шлюха!

В тот вечер Люда напилась в стельку вместе с двумя напарниками по алкогольному ремеслу. Все под стать друг другу: осунувшиеся расплывшиеся лица, сгорбленные потные спины.

Слова Люды не пробились через стену, давно воздвигнутую за грудной клеткой, и проскочили мимо. Только слегка отстучали в ушах. Проигнорировав шатающееся приближение пьяницы, трясясь мелкой дрожью, я продолжила избавляться от верхней одежды.

Ошибка.

Сжатая свиная ручища летит в висок, и я оседаю на пол, цепляясь рукавом пальто за ветхую железную вешалку. Рукав разодран. Сейчас главное добраться до комнаты и зашить, пока из подкладки не выпали остатки пуха.

Резкий приступ тошноты.

Невозможность встать с пола и ощущение собственной беспомощности. Люда же, казалось, становилась халком, поглощая целебный алкоголь ведрами.

Пространство перед глазами предательски завальсировало десятками красочных точек, а мысли одна за другой в спешке стали покидать сознание, как крысы тонущий крейсер.

И я безвольно валюсь на пол, как грязная скомканная тряпка, созерцая отклеивающуюся плитку с потолка и исказившееся лицо Люды.

И нет никаких сил ни встать, ни бороться за справедливость.

Я распластана, повержена и совершенно пуста. В голове мелькает согревающая страхом мимолетно залетевшая мысль.

«Может, наконец, умру сегодня, и все прекратится? Может, больше не придется видеть этот кошмар?»

Личный упырь что-то кричит. Слов не разобрать, уши заложило. Оно и к лучшему.

Спустя секунду получаю за молчание зловонный липкий плевок, метко попавший прямо в глаз.

И только он заставляет встать на трясущихся локтях и двинуться в комнату, чтобы не попадаться лишний раз на глаза.

Но план проваливается, когда за ворот водолазки хищно цепляется ручища.

– Куда собралась? – глаза, уже давно выцветшие, нагоняли парализующий страх каждый раз, когда я неосознанно с ними сталкивалась. – Из дома убирайся! – гаркает она, хорошенько тряхнув мое ватное тело.

На шум выбегает Корри. Спаниель был единственным среди этого балагана, кто боролся не против, а за меня. Отчаянный надрывный лай, когда тот выбегал на бушевание Люды, заставлял женщину умерить пыл и лишь плюнуть вслед. Своим резким для слуха Люды лаем Корри мог прекратить пьяный ор.

Но когда дело доходило до избиений, спаниель, естественно, боялся приближаться и отсиживался где-то за углом, лишь позже зализывая мои синяки и раны.

– Тупая шавка, – очередное изрыгание Люды, следом приказ заткнуться. Корри в непрерывном лае содрогается всем тельцем, отчаянно борясь за тишину.

В это время из-за стола выползает пьяная подмога в виде двух щетинистых горбатых мужиков, кое-как держащаяся на ногах. В отличие от главного монстра. Один облокачивается о холодильник, отчего тот кренится вбок, и мутным взглядом наблюдает за происходящим. Второй подходит к Люде, и, кладя сморщенную грязную руку на плечо, бурлит, чем помочь.

– Придуши эту гадость, – голова Люды грузно указывает на неумолкающего Корри, попятившегося назад при виде бугая.

В момент тело прошибает ток, заставляя сердце таранить грудную клетку ножевыми ударами и броситься к Корри, загнанному в угол.

И не нужно было ни времени, ни поиска сил, чтобы ринуться на помощь тому, кто так отчаянно бился за мою жизнь.

Снова ошибка.

Удар такой же увесистой руки приходится в затылок, снова опрокидывая на пол и обдав вспышкой боли в носу. Впервые за долгое время кричу не столько от страха за себя, сколько от ненависти к этим нелюдям. Тут же за волосы тело тянут вверх, как подбитого фазана поднимают с пустыря, чтобы взглянуть на поверженную пулей птицу. Поднимает тот, кто только что распластал по полу, и позволяет в лихорадочном ужасе увидеть спаниеля, хрипло бьющегося в лапищах изверга. Даже издалека вижу округлившиеся в ужасе сосудистые глаза, вылезающие из орбит.

Корри пытается царапать мелкими коготками плотно сжавшиеся вокруг его шеи побелевшие вздутые руки. Но попытки становятся все слабее и слабее. Задняя лапа спаниеля подергивается и постукивает когтями по полу.

Я безуспешно рвусь из смрадных рук, но получаю лишь осыпающие удары, которые перестаю ощущать.

Перед глазами задыхающийся спаниель с до смерти напуганными глазенками и дергающимся тельцем в мясистых лапах.

Корри без остановки извивается, подергивая хвостом, в мертвой хватке, наполняя коридор сдавленным, но до звона в ушах оглушающим хрипом. Когда выходит неумело врезать ногой в живот пьянице, застаю в свинячьих глазах лишь одну цель: так же издеваться надо мной и видеть страдания, которые хоть как-то скрасят скучное нахождение на провонявшей кухне.

Лишь качнувшись, туша сразу же заносит ответный кулак, за которым тянется весь корпус.

Удар приходится в челюсть, и я плашмя падаю на пол.

Осознаю, что совершенно бессильна и загнана в угол. Осталась лишь возможность наблюдать кошмар, от которого кровь стынет в венах.

Руки душителя небрежно откидывают спаниеля, и грузное тело поднимается на ноги. Держась за шкаф, как ни в чем не бывало, разминает колени.

Глаза утыкаются в обмякшее на полу тельце Корри, чей язык извилистой дорожкой вывалился изо рта.

Не хватает ни мужества, ни сил, чтобы поверить глазам, чтобы приблизиться к нему и осознать, что он не дышит.

Единственное, что осталось – страх, пронизывающий ледяное тело, и обрушившаяся на сознание ненависть. Ненависть к пьяным животным в моей квартире, ненависть к родителям, ненависть к себе, ненависть к миру. Я ощущала ее ко всему, кроме малыша Корри, отдавшего жизнь в бессмысленной и неравной борьбе.

Сидя в дальнем от друга углу, в окружении спокойно болтающих пьяниц, не вижу перед собой ничего, кроме тусклой шерстки спаниеля и его вывалившегося языка. Внутри ощущаю, как мир рушится в очередной раз, понеся за собой большие потери: жизнь.

– Выкинь собачонку, – только и улавливаю от Люды. Убийца, еле балансируя, волочит ноги к безжизненному тельцу, распахивает дверь, отозвавшуюся загробным скрипом, и выходит в подъезд.

Не оглядываясь, вырываюсь из угла, моля, чтобы никто из них меня не тронул. Ноги подкашиваются, но я вываливаюсь из двери, повалившись на колени к липкому линолеуму тамбура.

В мусоропровод проталкивается, наравне с мусорными мешками, небольшое тельце Корри. Кудрявая шерстка исчезает за крышкой.

Пьяница, придерживаясь за перила земельными ручищами, равнодушно плетется в квартиру, даже не взглянув на меня.

Вперед к паленой водке, которую в окружении таких же свиней выжрет, как на марафоне.

Щелчок замка.

Осознание своего тотального одиночества.

Ощущение огромного комка в горле.

Разбитый мир где-то позади лба.

И неимоверная тоска в груди. Сотни мелких иголочек всажены куда-то в желудок.

Медленно бреду к мусоропроводу, и каждый шаг отзывается грохотом в грудине. Чувствую, что сердце ее выбивает, врезается в кости и заставляет до боли расширять легкие.

Казалось, что сердце не выдержит, и я скончаюсь рядом с Корри.

Чувствуя лишь сжигающую ненависть и слабость в груди и во всем теле, я, скорчившись, упиралась в трубу мусоропровода.

Вовсе не так романтично умереть от разрыва сердца в подъезде рядом со своей выброшенной мертвой собакой.

Что-то хрипло бормочу, не разбирая слов.

Кажется, прошу себя успокоиться, а легкие вбирать больше воздуха.

Продолжая что-то нашептывать себе под нос, ощущаю, как горечь стихает. Тело содрогается, и к глазам подступает поток слез, ждавший возможности вырваться наружу.

И меня прорывает, как прорывает наспех запаянную трубу. Плач совсем не тот, какой поначалу случался со мной от соседства с Людой.

Отчего-то понимаю, что это не перетерпеть, что не «поболит и попустит». Все, что мне было под силу в этот момент, распадаться в незнакомых по вкусу слезах и ими же вытирать с лица кровь.

Мне не хватает духа открыть крышку и сделать с Корри хоть что-то, и осознание беспомощности утраивает горький водопад. Даже не плачу, рыдаю до разрыва легких. Навзрыд, не думая о том, что из квартиры снова могут выйти нелюди и заткнуть меня в помойку вслед за спаниелем. Чертов инстинкт самосохранения поломался.

Не могу. Не могу ни черта сделать. Меня приковали к этой трубе, заставляя в бессилии мучиться и рыдать назло всему миру от боли.

Мои необузданные рыдания были такими надрывными, что сквозь них я едва уловила щелчок замка. Но услышав грозный звук, тут же замолкаю и перестаю дышать. Сердце, балуясь скоростью ударов, проваливается внутрь.