скачать книгу бесплатно
Но тут и душа его к нему на крылышках тонких подлетела.
– Ты бы хоть искупался, – говорит, – а то погляди-ка чумазый какой. В таком-то теле и всякой душе жить противно станет.
Что ж раз душа велит, то никуда тут не денешься. Разлетелся Скалтур и нырнул в самое синее море средиземское.
«Нырну-ка поглубже, – думает, – коли уж мыться так мыться». А в глубине его уж и рыбины разные зубастые, хищные поджидают, пасти поразинули и та, что покрупней других была – хвать да и проглотила. Сидит Скалтур внутри рыбины и раздумывает печально:
– Эх, зря я душу-то свою, блин, послушался, теперь вот и совсем безвозмездно пропал. Отсюда уж и выхода-то, похоже, нет, похуже тюрьмы всякой такое заточенье!
А душа его тут, как тут в рыбьем брюхе появилась и поучает да наставляет:
– Я то думала ты умнее будешь, а ты просто простофиля простодырный. И куда тебе королем-то быть! Тебе больше уж бараном на новые ворота любоваться пристало.
Устыдился Скалтур своего малодушия и стал по всей внутренности рыбьей ползать да и изучать: где да чего, да как, и для чего там все устроено, и нет ли где каких потайных специальных кнопочек.
И получилось оттого внутри у рыбы совершенно неприятное ей телотрясение и волнение. А душа-то его еще и подбадривает да подначивает:
– Давай, давай – шибче тапочи, – ну Скалтур, конечно, и рад стараться, сапожищами затопал, заплясал да заскакал во всю прыть, ровно что конь степной ретивый, красу-кобылицу вдруг узревший. И рыба от пляски такой резвой, понятно что окончательно одурела: петляла, петляла кругами да зигзагами по всему пространству водному морскому да и, в конце-то концов, и выскочила на самый сухопутный берег.
«Плевать я, – говорит, – хотела на такое беспокойное питанье, просто никакого тебе нормального пищеварения внутри! Ежели еще сам пляшешь, то оно все же как-то того, ну, а ежли в тебе эдакая внутренняя пляска самостоятельно идет, то оно уж совсем не того. И пусть-ка пакость такую плясучую лучше дураки лопают!», и выплюнула тут Скалтура совместно с душой его на земную поверхность. И тут-то он снова, как есть, вдруг в свое прежнее собственное обличье непонятным чудом и возвернулся да и с душой своей тем же моментом благополучно соединился. А душа его и дальше направляет:
– Вот видишь, говорит, все вещи исполнимы оказываются, ежели их за нужное место ухватывать. А теперь тебе и за корону хвататься пора пришла. Ступай-ка, милок, скорей во дворец!
Ну, что ж, коли надо – так надо! И пошел тут Скалтур снова в город Ладонь, долго правда шел, верно не одну пару сапог испрохудил. Наконец, добрался таки до города, да угодил как раз в час послеобеденный. Никто ему на пути не встречается, все дрыхнут, даже кошки и собаки языки высунули и храпят, да и мух нет, тоже отдыхают. Уморилась вроде вся природа да и вся живность с ней вместе задремала.
Пошагал Скалтур скорей прямо во дворец, а там горшок стоит, что раньше карлой был, а в нем меч-складенец полеживает.
– Ишь, как хорошо-то все ладится, прям как по писаному! – Скалтур говорит. Положил складенец в карман, да и спрашивает горшок:
– Эй, горшок, а скажи-ка куда корону-то дел?
– Да ить под кроватью оне все, – горшок отвечает.
Заглянул Скалтур под кровать, а там целый склад корон всяких разных-разнообразных, на любые головы, прямо как в магазине специальном, что для королевских величеств. Выбрал он какую получше да и нацепил себе на самую макушку, чтоб и всякому видно было, кто теперь здесь король. Только кто ж это видит, ежели сплошь все королевство дрыхнет?
А тут и принцесса Зануда проснулась и к нему плавной такой лебяжьей совсем походкой поспешает и родственники ее зеленые за ней рядком словно гуси-лебеди следуют и все хором в один голос упрашивают и умоляют:
– Нам то ничего и так хорошо, а ты-то уж будь у нас монархом-королем. И принцессу к нему дружно подталкивают:
– Бери, мол, и ее вместе с королевством со всем впридачу.
Так вот прямо, как в сказке, все и вышло. Встал тут Скалтур в королевскую этакую уважительную позитуру и говорит:
– Ну, что ж, спасибо за такое ваше всеобщее доверие, коли надо – так надо, отказываться, право, не стану.
И стал Скалтур с той-то самой поры королем Артуром.
Сахарные туфельки
Артур, как сказывают, был очень добрый король, даже и слишком уж добрый. Оттого видно и был не больно-то и счастлив: к другим так уж излишне добр, а к себе-то посему и не очень. Всякий знал: чего у него ни попроси не откажет, оттого часто уж и не просили вовсе, а просто хватали без спросу всё чего душе или телу угодно.
Поскольку ведь Артур-то сроду ни в чем препятствий чинить не станет да и за любую провинность не накажет, так уж он весь изнутри всякой добротой до краев переполнен.
Женевра-королева, супруга Артурова, оттого-то верно и не ведала сроду никакого покоя, из-за доброты-то его такой безмерной, и от всяких желаний, как лягва болотная всечасно раздувалась – только разве что не квакала. И не знала уж порой чего бы ей еще такого захотеть.
Вроде бы уж и все есть, что прекрасной даме надо, да и не надо, а все равно чего-нибудь еще и иного хочется: каких-нибудь тканей этаких брокатных да питий заморских иль жемчугов, диамантов да янтарей особенных, небывалых, невиданных.
Рыцарство Артурово по всякой весне отправлялось обыкновенно в походы, в края отдаленные – искать загадочный Грааль, коий и являляь основной целью и смыслом рыцарского земного существованья, хотя что за вещица это такая толком никто и разумел, но все равно искали.
Как только травка начинала зеленеть так и устремлялись по разным сторонам по известному правилу «поди туда не ведомо куда и принеси того не знамо чего».
Никаких Граалей, однако, не находили, но зато попутно обзаводились всевозможным добром, не ворочаться же с пустыми руками. Не покупали, конечно, откуда ж у рыцарей деньги-то вдруг возьмутся? А брали все, что только ни поглянется, воинское дело ведь не торговое, а захватное, у кого меч в руке – тот, стало быть, и хозяин.
И привозили, конечно, всякое заморское изделие: шелка узорчатые, куриц-петухов зобастых, плоды диковинные ароматные, презело вкусные или травки-приправки там всякие душистые да пития дивные чужеземные ненашинские.
Вот и на сей раз, как и обычно, совсем уж было собралось воинство Артурово снова по свету рыскать: коней запрягли, снасть рыцарскую понацепили, и тут-то вдруг королева, что против всякого обычая и приличия вовсе – прямо во всех дамских неглижах из покоев повыпорхнула, словно поела чегой-то несовместного или же в снах какая несообразность напривиделась.
Подскочила к Артуру королю кобылкою эдакою резвою и без всякого предсловья тут же ему и желанье новое, свежевозникшее выразила.
– Хочу, говорит, туфельки, чтоб не как у всех из кожи свинючей-вонючей, а из чистого сахара, чтоб ногам, стало быть, сладко ходить было.
Артур-то известно возражать не умел:
– Ладно, – говорит, – о кей, то есть, сладим тебе и эдакое хозяйство, мол, не в первой.
Добрый ведь был, просто уж страсть какой добрый! И к рыцарям тут же с такой речью обратился:
– Видать, говорит, ребятушки, жельмены, то есть, с Гравалем-то на сей раз повременить придется. Ищите – добывайте в сей год туфельки сахарные. А Граваль не волк, не заяц, и не лисица тож, в лес не смоется, не скроется, не убежит – понеже ног-то у него у окаянного, известно – никаких нету.
И разъехалось рыцарство по всем четырем сторонам света белого, туфельки сахарные искать, и примерно с полгода этак погуляв, назад возвернулось с добычею всякою. Понавезли, конечно, чудес разных сахарных: кренделей, курей да гусей, а то и птиц чужеземных доселе невиданных. Также и слонов, да львов, да бегемотов сахарных разноцветных и прочих зверей натуральных и сказочных: лепота одна сахарная да и только!
А туфелек сахарных, однако, ни один добыть не сподобился. «Не слыхано, говорят, нигде про эдаку-то разновидность».
Артур, по доброте своей опять же, не уставал тому дивиться сколько в мире всякого чудного да разнообразного сахарного изделия существует, а Женевра королева наоборот, нахмурилась букахой строгою да и стала из себя не только выходить, но даже и вылетать.
– Это чё ишо за икспонаты такие?! – говорит, да и пошла по столу чем попало чесать да притом и нехорошим грубым не дамским совсем выраженьем поругиваться.
– Ну и лыцарь, – говорит, – ноне пошел, ничё толком-то и добыть не умет, токо названье одно. Им бы свинух-боровей пасти, а не в паходы на добычу хаживать!
И все сахарное творение стол украшавшее на пол посмела да и прочее, что ей только под руку попадало без раздумья покрушила.
Рыцарство тут от греха подальше под стол круглый поспряталось, а Артур вот уж добрая душа-то!
– Ладно, – говорит, – сам щас добывать поеду диковинку-то сахарную эту. Не может того быти, чтоб где-нибудь на свете да эдако-то изделье да не сочинилось. Где-нить оно да непременно нахождение свое быть имеет.
Тут же и велел коня своего серого, белогривого седлать, вскочил в седло златотканое да и помчал наметом в даль неведомую, только пыль столбом заклубилась.
Скачет Артур и видит – у дороги ворон на камне, как вроде гриб какой пристроился, а в клюве кубок златой держит.
– Эй, чудо-птица, – Артур спрашивает, – ты кругом знамо леташь, много чего видашь, а не видала ль где случаем туфелек сахарных?
Ворон развел для важности крыльями, поставил кубок наземь и прокаркал со степенным достоинством:
– Как же, как же, дело нам это знамое. Есть город такой заморский, Париш прозывается, не ведаю парятся там иль нет, что из названья вроде явствует, только там-то, как слышно, все, что ни есть, просто из чистого сахару.
И дома там, и дворцы, и мебель, и утварь и хозяйство всякое – сплошь из чистейшей сладости сахарной состоят. Даже и горшки ночные тоже, слышно, совсем сахарные!
И жизнь там просто сплошная сахарная, сказывают, в Левропе-то этой. Да и сам-то народ нежный да сладкий, что сахар. И вороны там тоже совсем совсем белые, потому что сахарные. Поезжай-ка, говорит, мил человек, прямым путем в южную сторонку да никуда не сворачивай и тогда уж непременно в Париш этот самый и угодишь.
– Спасибо чудо-птица, – Артур говорит, – благодарствую и век не забуду помощи твоей, – и кинул ворону изрядный кусок голландского сыру, коий, известно, у вороньего племени за высшее изделие почитается. Ворон положил сыр в золотую свою чашу и отвечал учтиво, как оно в сказках и водится:
– И тебе спасибо рыцарь, видно что добрый ты очень. Век тебя не забуду, за дар твой такой щедрый!
Такие вот были тогда мудрые птицы, а нынче таких уж и нет. Артур сидя на коне поклонился в ответ, да и конь тоже поклон учинил, как уж мог уважительно и поскакали они себе дальше, конь да всадник, то есть, по указанному пути – прямо на юг: через поля, леса, реки, горы и равнины и в самом деле вскоре, этак через полгода, примерно, добрались и до самого Парижа.
А в Париже, почитай, как с год уж, засели сарацинцы неверные, и бабенки француские никаких канканов с тех пор уже и не пляшут, потому как в гаремы басурманские все наподряд порасхватаны.
А сарацинцы неверные, верно, что тоже про сахарную-то страну эту от какой-нибудь залетной птицы в свое время прослышали да и заявились всей гурьбой никого не спросясь.
Устроились нехристи в самом сахарном дворце, видно что и мусульманов сладкая-то жизнь привлекает, и, конечно, почти весь сахарный гарнитур с чаем да кофием постепенно и повыпили. Иные вприкуску, а иные еще и как-нибудь позаковыристей, как бы вроде совсем птичьим манером – носом то есть.
– Вот же гады, – Артур думает, – всю культуру сахарную на корню разрушают, нехристи поганые!
Долго тут и рассуждать не стал, вынул меч-крестовик и пошел их по хребтам честить-крестить-охаживать.
Три дня колотил-молотил утомился даже вконец. Не убил никого, правда, не хотел видно по доброте-то крови зря проливать, хотя бы и неверной. Попленил да помял только разве для острастки некоторых, потому ведь известно уж добер, как никто был.
Да и лучше уж право выкуп все же взять, чем просто смертоубивством заниматься.
А сарацинцы мужи, однако, мудрые ему и говорят:
– Ты, кунак, больно уж шебутной какой-то. Мы те вроде никакой пакости-гадости не чинили, а ты нас дубасить да молотить затеял, будто мы резиновые. Спросил бы добром, по людски в чем надобность имеешь. Лучше чайку с сахарком вместе попить, да за жизнь поговорить, чем эдак-то вот людей почем зря лупасить.
– Что ж, – Артур соглашается, – чай, известно, дело милое. С устатку и испить не грех. А есть ли у вас, нехристи, хоть самовар-то?
– А зачем самовар, – сарацинцы отвечают, – ты и сам-то не хуже самовара блестишь, – и смеются охальники. А Артур и в самом деле в доспехах своих блестящих чеканенных истинно уж с самоваром схож только, что паров не пускает.
Выпили они чаю по три чашки, не худо б чего и покрепче хватить, да не пьют мусульманы бес их продери зелий-то крепких!
От пророка их еще, всякие хмельные пития употреблять заказано, хотя по ночам или в потайных каких местах от чужих глаз поукрывшись, и ежели посчитают, что с небес не видать, то тогда уж и хлещут нехристи вина тайным манером.
– А куда ты нынче, мил человек, путь-то держишь? – сарацинцы опять его спрашивают.
– Да в Париш я направляюсь, – Артур отвечает, – туфли вот сахарные ищу, и слышно, что были там вроде некие. Не видали ль случаем, иль может уж с чайком нечаянно употребили?
– Нет, не употребили, – отвечал эмир сарацинский весом и носом явно всех прочих превосходящий, у коего и нос-то торчал из щек совсем, как кран из самовара, – мы, – говорит, – обувку-то эту сахарную намеднисьть халифу в славный город Бахдад отправимши, совместно с другими особо ценными сладкими изделиями.
– А давно ль оправили-то? – Артур-король выспрашивает выведывает.
– Да, третьего дня почитай, – эмир опять ответствует, – башмачки, да корону сахарные гонец наш спешно повез. Халиф-то наш известно, сластей всяческих изрядный любитель, без сладкого-то и спать сроду не ложится.
Соскочил тут Артур с места своего вроде как мешком с кирпичами ушибленный, и стал сперва, конечно, сарацинцев за чай благодарить, такой уж он добрый, да обходительный уродился.
– Спасибо, – говорит, – за гостевой чаек вам, ребятушки, да извиняйте, что вас нечаянным наскоком побил-поколотил, оно однако ж не по злобе приключилось, а гнев, знать, в сей момент разум мой несколько помрачил. Так что уж не серчайте, а в понятие войдите.
Да, добрый был король Артур, право сказать, уж такой добрый, что пожалуй добрей и не бывает. И нынче таких королей, верно что и нет.
– Чего уж там, – сарацинцы отвечают, – бывает и похуже. Видим, что добрый ты очень, да и мы-то, видать тоже добрые, потому как зла уж и не помним. Оттого, наверно, что чаек с сахарком попиваем, чтоб жизнь, значит, слаще казалась.
Вскочил Артур на коня своего белогривого да и помчал во весь опор гонцу сарацинскому в догонку.
И недели еще не прошло, как уж настиг он гонца того сарацинского. А тот тем часом привал устроил: шатер при дороге раскинул, сокровища сахарные на ковре поразложил, да на них про себя втихомолку и полюбовывался. Полюбовывался, но притом, однако, ж и такое втайне подумывал:
– А на кой хрен мне этот халиф-то собственно сдался? Чё он мне мне бох или родитель што ли какой? Своя-то шкура, как оно верно глаголется милей! А пошел он – угнетатель такой подальше! Чихать я хотел и на него и на прочее хозяйство! Загоню-ка лучше все добро-то сахарное папе римскому, он, слышно, сладкое-то изделие тоже шибко уважает. И стану жить как герцог. Уеду в Гранаду, а большего-то мне и не надо!
И только было он такое заключение сделал, как подскакал эдаким пыхтящим самоваром король Артур и от возбуждений тут даже и пары из него вовсю выпускались.
– Стой, – говорит, – раздолбай ты такой, разэтакой! Сказывай, где добро сие сладкое уворовал?
А голос у него хоть и добрый, но, однако же, грозный, королевский – как гром все равно среди ясных небес.
Гонец пал тут с испугу на коленки, да и молиться стал с усердием, посчитав, что ангел тут вдруг суровый с небес спустился, наказать его за мысли такие фривольные крамольные.
– Не крал я, не воровал, упаси Аллах, – говорит, – а везу все добро это в Бахдат халифу в подарок. Потому он до сладких редкостей большой охотник. А вещи разложил, чтоб полюбоваться, да видно бес тут меня и попутал. Подумалось мне не худо бы сокровища-то эти папе римскому загнать.
– Экий ты разбойник, – Артур говорит, – собственного халифа надуть вздумал. Сгинь с глаз моих, бесово семя, покуда я тебя халифу в кандалах не представил!
Гонец дважды себя и упрашивать не заставил и тотчас и растаял в пространствах, словно бы как сахар в стакане чая. То ли в Азию он сокрылся, то ли в Африку, или в иное какое сокровенное недоступное место – того никому не сказывал, не докладывал. Благо, что мир все ж изрядно велик и места где укрыться, слава Богу, всегда найдется.
Ну, а Артур упаковал аккуратно весь сахарный гарнитур в тряпицы мягкие, в кои они и прежде сарацинцами завернуты были да и помчал скорым галопом в вотчину свою королевскую, где королева Женевра давно уж с нетерпеньями женскими всечасно его ожидала.
Мчался Артур через поля, леса и моря сломя голову, но к счастью не повредил ни головы ни сахарной драгоценности и в скором времени возвратился в славное свое королевство, в замок Камелот. И на обратном пути с ним, конечно, тоже всякое приключалось, но о том может расскажется еще в свое время в ином каком-либо месте.
Спешился Артур да и поскорей в горницу ступил, а королева Женевра как раз было в баню собралась помыться да попариться и с веником по горнице похаживала. Глянула на короля этаким строгим хозяйским женским оком и спрашивает:
– Ну, чё привез туфельки-то? Ан нет?
– А то как же, конечно, привез, – Артур ответствует и скорей тряпицы заветные развернуть норовит. И тут уж вокруг такое сахарное сияние по горнице пошло, что и свечей никаких не надо.
Рыцари на сияние это отовсюду посбежались и от невиданной красоты этакой сахарной разве, что только ахать да охать еще могли, а сказать просто уж ничего не способны были, потому уж такая лепота невозможная вдруг очам их явилась.
– Это прям чудо какое-то, – Женевра-королева говорит, – не знаю прям как и благодарить-то тя Артюша. Пойду-кась я спервась в баньку все ж, – говорит, – помоюсь-попарюсь да на сахарну красу эфту заодно и полюбуюсь.
И тут же всю сахарную снасть на себя и понацепила: и корону, и туфельки, и серьги да кольца и прочее драгоценное изделие сахарное, да и в парилку этакой сахарной павой и заступила.
А как Женевра из баньки-то после вышла, распаренная да в белые простыни закутанная, то любопытствуя несколько спрашивал ее Артур-король бритский:
– А где же туфельки-то твои сахарные?
