скачать книгу бесплатно
От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте
Алан Баренберг
Historia Rossica
В центре исследования Алана Баренберга – история Воркуты, арктического угледобывающего форпоста, первоначально возникшего в 1930?х годах в виде комплекса лагерей в системе ГУЛАГа, где сотни тысяч заключенных ежедневно боролись за выживание. С конца 1950?х годов он превратился в стремительно развивающийся промышленный город в тундре – витрину советских достижений в освоении Крайнего Севера. Автор показывает, что между этими двумя этапами развития Воркуты, несмотря на все политические и экономические перемены, обнаруживается известное сходство и преемственность: люди, учреждения и практики, составлявшие это социальное пространство, несли на себе отпечаток лагерной жизни. Лагеря и спецпоселения не были островами, отделенными от материка советского общества, а бывшие узники сохраняли приобретенные в заключении социальные связи и пользовались ими на свободе. Несмотря на дискриминационную политику советских властей, вышедшим на свободу заключенным удавалось относительно успешно реинтегрироваться в общество, нуждавшееся в рабочей силе в процессе десталинизации и послевоенного восстановления экономики. Алан Баренберг – историк, профессор Техасского технологического университета.
Алан Баренберг
От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте
УДК 94(470.13-21Воркута)
ББК 63.3(2Рос.Ком-2Воркута)
Б24
Редакционная коллегия серии
HISTORIA ROSSICA
С. Абашин, Е. Анисимов, О. Будницкий, А. Зорин, А. Каменский, Б. Колоницкий, А. Миллер, Е. Правилова, Ю. Слёзкин, Р. Уортман
Редактор серии И. Мартынюк
Перевод с английского Р. Ибатуллина
Научный редактор М. Наконечный
Алан Баренберг
От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте / Алан Баренберг. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Historia Rossica»).
В центре исследования Алана Баренберга – история Воркуты, арктического угледобывающего форпоста, первоначально возникшего в 1930?х годах в виде комплекса лагерей в системе ГУЛАГа, где сотни тысяч заключенных ежедневно боролись за выживание. С конца 1950?х годов он превратился в стремительно развивающийся промышленный город в тундре – витрину советских достижений в освоении Крайнего Севера. Автор показывает, что между этими двумя этапами развития Воркуты, несмотря на все политические и экономические перемены, обнаруживается известное сходство и преемственность: люди, учреждения и практики, составлявшие это социальное пространство, несли на себе отпечаток лагерной жизни. Лагеря и спецпоселения не были островами, отделенными от материка советского общества, а бывшие узники сохраняли приобретенные в заключении социальные связи и пользовались ими на свободе. Несмотря на дискриминационную политику советских властей, вышедшим на свободу заключенным удавалось относительно успешно реинтегрироваться в общество, нуждавшееся в рабочей силе в процессе десталинизации и послевоенного восстановления экономики. Алан Баренберг – историк, профессор Техасского технологического университета.
ISBN 978-5-4448-2444-3
© 2014 by Yale University and the Board of Trustees of Leland Stanford Jr. University
Originally published by Yale University Press
Published by arrangement with The Van Lear Agency LLC
© Р. Ибатуллин, перевод с английского, 2024
© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024
© ООО «Новое литературное обозрение», 2024
Посвящается Эбби
Облик современного человека и мира, в котором он живет, принимает иные очертания при взгляде из Воркуты.
Бернхард Рёдер. Каторга
БЛАГОДАРНОСТИ
За десять лет работы над этим проектом у меня накопилось много личных, профессиональных и интеллектуальных долгов. Мою научную работу и написание этой книги щедро профинансировали многие стипендиальные фонды и организации, в том числе Совет по библиотечным и информационным ресурсам (Council on Library and Information Resources), Евразийская программа Научного совета по общественным наукам (Eurasia Program of the Social Science Research Council) с финансированием от Государственного департамента в рамках Программы исследований и подготовки специалистов по Восточной Европе и независимым государствам бывшего СССР, раздел VIII (Program for Research and Training on Eastern Europe and the Independent States of the Former Soviet Union), Чикагский университет (University of Chicago), Обернский университет (Auburn University) и Коламбусский государственный университет (Columbus State University). Я хотел бы высказать особую благодарность Управлению по учебной работе (Office of the Provost), Колледжу искусств и наук (College of Arts and Sciences) и историческому факультету (Department of History) Техасского технического университета (Texas Tech University), который профинансировал и поддержал меня на финальном этапе исследовательской работы и подготовки рукописи. За мнения и факты, изложенные в данной работе, несу ответственность исключительно я, а не вышеперечисленные организации.
Занимаясь наукой в качестве студента и аспиранта, я имел счастье работать с выдающимися учителями и наставниками. В Карлтонском колледже (Carleton College) Адиб Халид (Adeeb Khalid) и Дайан Немец Игнашев (Diane Nemec Ignashev) дали мне хорошую подготовку в областях соответственно русской истории и русской литературы. Оба они знакомились с моими первыми попытками изучения истории советского ГУЛАГа. В Чикагском университете мне посчастливилось работать с видной группой научных руководителей, каждый из которых оказал глубокое влияние на мое развитие как ученого. Рональд Суни (Ronald Suny) давал мне ценные консультации, когда я продумывал структуру этого проекта. Майкл Гейер (Michael Geyer) генерировал непрерывный поток нестандартных идей, подталкивая меня к расширению концептуальных рамок. Покойный великий ученый Ричард Хелли (Richard Hellie) научил меня тому, как важны количественные методы и «Руководство по стилю Чикагского университета». Он постоянно вдохновлял меня на протяжении всей моей карьеры после выпуска. Шейла Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick) была несравненным учителем и научным руководителем. От нее я научился не только нюансам советской истории, но и исследовательскому мастерству. Ее советы, каверзные вопросы и добрый юмор помогли мне во время работы в Чикагском университете и впоследствии.
В рамках этого проекта я занимался исследовательской работой во многих библиотеках и архивах Чикаго, Кембриджа (Массачусетс), Сан-Маринского и Стэнфордского университетов в США, Лондона в Англии, Москвы, Сыктывкара и Воркуты в России. Я хотел бы выразить признательность всем библиотекарям и архивистам, которые помогали мне в исследованиях, хотя их слишком много, чтобы перечислять здесь. Джун Пачута Феррис (June Pachuta Ferris), библиограф славянской литературы в Чикагском университете, облегчила мою работу, собрав массу печатных и микрофильмированных материалов, а также помогла с заявками на гранты. Дина Николаевна Нохотович из Государственного архива Российской Федерации терпеливо отвечала на мои многочисленные запросы. Сотрудники Воркутинского музейно-выставочного центра в ходе моего визита завалили меня рукописями и фотографиями и радушно напоили чаем, за что я вечно им признателен. Особая благодарность Галине Васильевне Трухиной и Галине Васильевне Спицыной за их помощь и гостеприимство. Я должен также поблагодарить особо сотрудников Библиотеки и архивов Гуверовского института при Стэнфордском университете, которые помогли мне решить принципиально важные исследовательские задачи на поздних стадиях работы над книгой.
Многие друзья и коллеги в России щедро делились своим временем и знаниями, помогая мне жить и работать в Москве и Республике Коми. В частности, я хотел бы поблагодарить Альберта Ефимовича Бернштейна, Олесю Аксеновскую, Евгению Алексеевну Хайдарову, Андрея Кустышева, Владимира Николаевича Мастракова, Костю Мещерикова, Николая Алексеевича Морозова, Христину Петкову, Анатолия Александровича Попова и Михаила Борисовича Рогачева. Я должен особо поблагодарить интервьюируемых мной анонимных лиц, терпеливо обсуждавших со мной тяжелые страницы своего прошлого. Семен Самуилович Виленский и Людмила Сергеевна Новикова в Москве особенно помогли этому проекту увидеть свет. Они поделились со мной не только своими обширными знаниями, но и дружбой и гостеприимством.
Эта книга стала значительно более совершенной благодаря отзывам, которые я получал на разных конференциях и семинарах в Чикагском университете, Калифорнийском университете в Беркли (University of California-Berkeley), Бирмингемском университете (University of Birmingham), Манчестерском университете (University of Manchester), Дэвисовском центре по изучению России и Евразии в Гарвардском университете (Davis Center for Russian and Eurasian Studies at Harvard University), Хэвигёрстовском центре по изучению России и постсоветских стран в Университете Майами, Огайо (Havighurst Center of Russian and Post-Soviet Studies at Miami University Ohio), на летнем семинаре Гуверовских архивов по Китаю и России (Hoover Archives China-Russia Summer Workshop), на разных конференциях Международного совета по изучению Центральной и Восточной Европы (International Council for Central and East European Studies), на семинаре Мидуэстского университета по истории России (Midwest Russian History Workshop) и в Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (Association for Slavic and East European and Eurasian Studies). Особо благодарю Клауса Геству (Klaus Gestwa), Йорама Горлицкого (Yoram Gorlizki), Марка Харрисона (Mark Harrison), Майкла Джекобсона (Michael Jakobson) и Амира Вайнера (Amir Weiner) за решающие отзывы на важных этапах этого проекта. Пол Джозефсон (Paul Josephson) прочел эпилог и дал полезные для него советы. Марк Эли (Marc Elie) щедро поделился своими обширными знаниями обо всем, что касается бывших заключенных и ГУЛАГа при Хрущеве. Тим Джонстон (Tim Johnston), Роза Магнусдоттир (Rosa Magnusdottir), Дженни Смит (Jenny Smith) и Бен Тромли (Ben Tromly) скрасили мое долгое пребывание в Москве. Уилсон Белл (Wilson Bell) с первого дня нашего знакомства показал себя добрым другом и щедрым коллегой и помог мне понять, насколько много общего в наших научных интересах. Линн Виола (Lynne Viola) всегда давала важные советы и неустанно курировала этот проект. Анонимные читатели для издательства Йельского университета (Yale University Press) внимательно прочли рукопись и дали полезные критические замечания и советы. Возможно, ошибки остались, но благодаря их наблюдениям книга стала сильнее и легче для чтения.
Чикагский университет обеспечил несравненную среду для развития моих идей и обнародования моих научных результатов. Комментарии и замечания, полученные на семинаре по изучению России и современной европейской истории, глубоко повлияли на разработку этой книги. В частности, я хотел бы поблагодарить Джоша Артурса (Josh Arthurs), Эдварда Кона (Edward Cohn), Джона Дика (John Deak), Марка Эделе (Mark Edele), Эмму Гиллиган (Emma Gilligan), Рейчел Грин (Rachel Green), Чарльза Хактена (Charles Hachten), Кэмерона Хокинса (Cameron Hawkins), Стива Харриса (Steve Harris), Брайана Ла-Пьера (Brian LaPierre), Таню Майнц (Tania Maync), Ми Накати (Mie Nakachi), Криса Раффенспергера (Chris Raffensperger), Оскара Санчеса (Oscar Sanchez), Эндрю Слойна (Andrew Sloin) и Бена Зайицека (Ben Zajicek). Исторический факультет Обернского университета приютил меня на время после моего ухода из Чикагского университета. В Коламбусском государственном университете меня радушно приняли преподаватели, сотрудники и студенты. Особая благодарность Пэтти Чеппел (Patty Chappel), Элис Пейт (Alice Pate), ныне работающей в Кеннесауском государственном университете (Kennesaw State University), и Джону Эллисору (John Ellisor) за их дружбу и поддержку во время моей работы в этом университете. Множество друзей и коллег в Техасском техническом университете помогли мне обжиться в Западном Техасе (и в бытовом, и в научном плане), когда я приехал туда в 2009 году. Я хотел бы сказать спасибо всем моим замечательным коллегам с исторического факультета за превращение Техасского технического университета в комфортное место для научной работы. В частности, Ализа Вонг (Aliza Wong) давала отличные советы, как переделать мою диссертацию в книгу, а Рэнди Мак-Би (Randy McBee) обеспечил меня временем и ресурсами для завершения работы над этим проектом. Пегги Ариас (Peggy Ariaz), Нина Прюитт (Nina Pruitt), Майела Гуардиола (Mayela Guardiola) и Дебби Шелфер (Debbie Shelfer) из канцелярии факультета терпеливо работали с моими многочисленными запросами. Мои коллеги-русисты Эрин Коллопи (Erin Collopy), Тони Куэйлин (Tony Qualin) и Фрэнк Теймс (Frank Thames) составляли мне компанию в плодотворных дискуссиях по вечерам в среду за коктейлем «Маргарита».
Некоторые части главы 1 были впервые опубликованы в моих статьях: Tiede ja asuttaminen varhairsessa Gulagissa // Id?ntutkimus (Finnish Review of East European Studies). 2010. Vol. 4. P. 33–45; «Discovering» Vorkuta: Science and Colonization in the Early Gulag // Gulag Studies. 2011. Vol. 4. P. 21–40.
Некоторые части глав 1, 2 и 4 были впервые опубликованы в статье: Prisoners without Borders: Zazonniki and the Transformation of Vorkuta after Stalin // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. 2009. Bd. 57. № 4. S. 513–534.
Некоторые части главы 6 были впервые опубликованы в статье: From Prisoners to Citizens? Ex-Prisoners in Vorkuta during the Thaw // The Thaw: Soviet Society and Culture in the 1950s and 1960s / Ed. by D. Kozlov, E. Gilburd. University of Toronto Press, 2013. P. 143–175.
Благодарю издателей за любезное разрешение перепечатать здесь некоторые части этих статей.
Превращение рукописи в опубликованную книгу произошло удивительно легко благодаря сотрудникам издательства Йельского университета. Вадим Стакло (Vadim Staklo), ныне работающий в Университете Джорджа Мейсона (George Mason University), руководил этим проектом на этапах от заявки до рукописи. Уильям Фрухт (William Frucht), Джая Чатерджи (Jaya Chaterjee) и Маргарет Отцель (Margaret Otzel) взялись за проект после него и обеспечили этой книге быструю сдачу в печать и публикацию. Мэри Петрусевич (Mary Petrusewicz) заботливо отредактировала эту рукопись. Я особенно благодарен Полу Грегори (Paul Gregory), редактору Йельско-Гуверовской серии трудов о Сталине, сталинизме и холодной войне, за поощрение с его стороны, поддержку и своевременные советы. Благодарю Билла Нельсона (Bill Nelson) за подготовку карты.
Наконец, я хочу поблагодарить мою семью за терпение, любовь и поддержку в течение всего долгого времени моей работы над этой книгой. Моя мать Джуди Коул (Judy Cole) и мой брат Майкл Баренберг (Michael Barenberg) все это время дарили мне любовь, помощь и советы. Моя жена Эбби Суинген (Abby Swingen) сопровождала меня на каждом шагу. Она превзошла саму себя, не только поддерживая меня в горе и радости, но и тщательно вычитывая все черновики этой книги. Ее идеи и советы позволили мне бросить свежий взгляд на многие вопросы и проблемы. Эта книга посвящена ей. Наша дочь Руби тоже существенно поспособствовала выходу этой книги в свет. С первого дня ее появления на сцене она являлась неиссякаемым источником смеха, любви и вдохновения.
СОКРАЩЕНИЯ И ГЛОССАРИЙ
Воркутлаг – Воркутинский лагерь. Создан как Воркутпечлаг (Воркутинско-Печорский лагерь) в 1938 году. Преобразован в исправительно-трудовую колонию в 1960 году
Горисполком – городской Исполнительный комитет
Горком – Городской комитет Коммунистической партии
ИТР – инженерно-технический работник
Каторга – режим тяжелого физического труда
Каторжник – заключенный, приговоренный к тяжелому физическому труду и особому режиму содержания
КВУ – комбинат «Воркутауголь»
КГБ – Комитет государственной безопасности
Коми АССР – Коми Автономная Советская Социалистическая Республика (после распада СССР – Республика Коми)
Комсомол – Коммунистический союз молодежи
Контрреволюционер – заключенный, осужденный по статье 58 советского Уголовного кодекса
Кулак – богатый крестьянин, намеченный в жертву трудовой эксплуатации, подлежащий аресту и/или ссылке во время коллективизации
МВД – Министерство внутренних дел. Преемник НКВД
Минюст – Министерство юстиции
МУП – Министерство угольной промышленности
НКВД – Народный комиссариат внутренних дел. Преемник ОГПУ
Обком – областной комитет Коммунистической партии
ОГПУ – Объединенное государственное политическое управление
Окруженцы – красноармейцы, захваченные в плен во время Второй мировой войны
Оргнабор – организованный набор
Печорский край – территория в районе реки Печоры и ее бассейн
Политотдел – организация Коммунистической партии и структурный отдел в администрации в советском исправительно-трудовом лагере
Речлаг – Речной лагерь. Особый лагерь в Воркуте в 1948–1954 годах
РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика
Северный край – административно-территориальная единица, существовавшая в 1929–1936 годах. Включала территории современных Архангельской и Вологодской областей, Ненецкой автономной области и Республики Коми. – Прим. перев.
Северо-Печорская магистраль – железная дорога, соединяющая Котлас и Воркуту
Севпечлаг – Северо-Печорский лагерь, 1940–1950 годы. Лагерь, предназначенный для строительства северного участка Северо-Печорской железной дороги
Совмин – Совет Министров СССР. Преемник Совнаркома
Совнарком – Совет народных комиссаров СССР
УДО – условно-досрочное освобождение
Ухтпечлаг – Ухтинско-Печорский лагерь. Создан Ухтинской экспедицией в 1931 году. Разделен на меньшие лагеря в 1938 году
Карта северо-запада СССР и транспортных путей в Воркуту
ВВЕДЕНИЕ
Шахта – айсберг. Ученые утверждают, что айсберг только одна пятая своей громады, а четыре пятых коварно прячется под водой.
Неназванный советский писатель. [Цит.: Гринер В. С. Последние дни бабьего лета (1975)]
21 декабря 1961 года Воркутинский городской исполнительный комитет (горисполком) принял решение, кардинально изменившее ландшафт одного из крупнейших арктических городов Советского Союза. В тот день горисполком постановил убрать памятник Сталину с его пьедестала на Московской площади, одной из центральных городских площадей (ил. 1). Когда эту бронзовую статую увезли, на ее место поставили памятник бывшему главе партийной организации Ленинграда Сергею Кирову, который ранее располагался на площади в нескольких кварталах оттуда[1 - История стройки // Заполярье. 2001. 26 июня. Киров был убит в 1934 году. Дискуссия об убийстве и спорах вокруг него: Lenoe M. E. The Kirov Murder and Soviet History. New Haven: Yale University Press, 2010.]. Теперь памятник Кирову возвышался на площади на пересечении Московской улицы и улицы Горняков, в самом сердце города, посреди его архитектурных достопримечательностей – образцов сталинского неоклассического стиля. Почти двадцать лет Сталин царил над площадью, а теперь исчез из поля зрения. Его отправили на хранение на городской металлургический завод, чтобы впоследствии переплавить.
Решение убрать памятник Сталину не было неожиданным, и инициатива исходила не от местных жителей. Оно было принято в рамках десталинизации, проводившейся в правление сталинского преемника Никиты Хрущева. Памятник сняли после решений XXII съезда КПСС, проходившего в Москве в октябре 1961 года. На этом съезде Хрущев возобновил критику Сталина, начатую им пятью годами раньше в так называемом «секретном докладе» на ХХ съезде КПСС[2 - О «секретном докладе» (1956) и возобновлении критики на XXII съезде КПСС см.: Dobson M. Khrushchev’s Cold Summer: Gulag Returnees, Crime, and the Fate of Reform after Stalin. Ithaca: Cornell University Press, 2009. Chaps. 3, 7.]. Тело Сталина вскоре удалили из мавзолея на Красной площади, где оно лежало рядом с Лениным с 1953 года, и похоронили невдалеке у Кремлевской стены. Хотя новая могила оставалась доступной для публики, это перезахоронение было явным ритуальным понижением в ранге. В последующие месяцы были переименованы улицы, заводы и даже целые города, названные в честь Сталина. Памятники вождю сносили по всей стране. Таким образом, замена Сталина на Кирова в Воркуте являлась местным проявлением общегосударственной кампании.
Ил. 1. Памятник Сталину на Московской площади в Воркуте, 1958 год. Публикуется с разрешения Воркутинского музейно-выставочного центра
Как возобновление хрущевской критики Сталина на XXII съезде партии должно было установить новый стабильный послесталинский порядок, так и удаление Сталина с его места на главной площади Воркуты должно было маркировать начало новой эпохи[3 - Dobson M. Khrushchev’s Cold Summer. Chaps. 3, 7.]. Несомненно, это событие выглядит важным историческим рубежом, разделяя два очень непохожих воплощения этого города. В своей первой жизни Воркута была одним из самых смертоносных лагерных управлений советского ГУЛАГа, системой тюрем, лагерей, колоний и спецпоселений, служивших неотъемлемой частью советской государственности[4 - Общий обзор ГУЛАГа как учреждения: Barnes S. A. Death and Redemption: The Gulag and the Shaping of Soviet Society. Princeton: Princeton University Press, 2011. P. 16–27. (В последние годы вышли три значимые обзорные работы о сталинской уголовно-исполнительной системе. Barenberg A. The Gulag: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford Universit?y Press, 2024; Hardy J. The Soviet Gulag: History and Memory. London: Bloomsbury Publishing, 2023; Cadiot J., Elie M. Histoire du Goulag. Paris: La Dеcouverte, coll. Rep?res, 2017. О ГУЛАГе в компаративном аспекте см.: The Soviet Gulag: Evidence, Interpretation, Comparison / Ed. by М. David-Fox. Pittsburgh: Pittsburgh University Press, 2016. – Прим. научн. ред.)]. Лагерь в Воркуте основали в начале тридцатых годов в качестве небольшого отдаленного форпоста на берегах реки Воркуты, что явилось первой попыткой систематической эксплуатации богатых залежей Печорского угольного бассейна – крупнейшего месторождения угля в Европейской России. В конце тридцатых и начале сороковых годов это место стало одним из самых быстрорастущих и самых гибельных лагерных комплексов в Советском Союзе. Воркутинский лагерь (более известный как Воркутлаг) и его близнец Речной лагерь (более известный как Речлаг) жили за счет неиссякаемого (как казалось) источника заключенных и ненасытной потребности в угле во время войны и послевоенного восстановления промышленности. К середине пятидесятых годов через их ворота прошло около полумиллиона заключенных. В Воркутинском лагерном комплексе содержали тех, кто считался самыми опасными преступниками в Советском Союзе, в условиях крайне суровых даже по меркам ГУЛАГа. Даже по собственным документам ГУЛАГа, которые обычно преуменьшают смертность, с 1942 по 1954 год там умерло как минимум 20 тысяч заключенных[5 - Эта оценка основана на официальной статистике смертности в 1942–1947 и 1949–1954 годах. См. Приложение А, таблицы А.6.1 и А.6.2.].
Но Воркута была не только лагерным комплексом. Она стала и советским моногородом (company town). Город был официально образован в 1943 году, а через десять лет, к моменту смерти Сталина, в нем находилось примерно столько же человек, сколько в лагерном комплексе. В 1961 году, когда убрали памятник Сталину, в Воркуте жило уже больше 183 тысяч человек – это был крупнейший город в Коми АССР[6 - См. Приложение В, таблицу В.1.]. В число горожан входили не только бывшие заключенные и ссыльные, но и молодые наемные работники со всего СССР, обслуживавшие новый важный источник угля для Северо-Западной России. К 1965 году в угольных шахтах этого региона добывали чуть больше 12 миллионов тонн каменного угля в год[7 - См. Приложение С, таблицу С.1.]. В 1975 году закончили постройку крупнейшей угольной шахты в Европе, «Воргашорской», с планируемой производительной мощностью в 4,5 миллиона тонн угля в год[8 - Воркутауголь // Ред. В. Давыдов. Сыктывкар: ОАО Коми республиканская типография, 2001. С. 16; Гринер В. Последние дни бабьего лета. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1975.]. К тому времени Воркута стала желанным местом для тех, кто стремился воспользоваться социальным лифтом, поскольку различные пособия и премии позволяли получить достойную пенсию после сравнительно небольшой выслуги лет. Сам город стал чем-то вроде витрины советского образа жизни: Воркута в качестве процветающего промышленного города в тундре была призвана воплощать поразительные достижения СССР в освоении Крайнего Севера.
Эти два воплощения Воркуты часто трактуют как отдельные сущности. Взять хотя бы «Энциклопедию Республики Коми» 2001 года, где «Воркута» и «Воркутинский лагерь НКВД –?МВД СССР» описаны в двух отдельных, никак не пересекающихся статьях[9 - Республика Коми. Энциклопедия / Ред. М. П. Рощевский. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1997. Т. 1. С. 318–320, 324–325.]. На некоторых уровнях такой подход вполне правомерен, поскольку город Воркута и лагерный комплекс были полностью отделены друг от друга, по крайней мере на бумаге – с разными «жителями» и разными учреждениями, – и занимали разные географические пространства[10 - Работы о ГУЛАГе на севере Европейской части СССР теперь тоже обычно следуют этой схеме, трактуя систему лагерей и колоний как отдельную сущность. См., например: Морозов Н. А. ГУЛАГ в Коми крае, 1929–1956. Сыктывкар: Сыктывкарский государственный университет, 1997; Морозов Н. А. Особые лагеря МВД СССР в Коми АССР: 1948–1954 годы. Сыктывкар: Сыктывкарский государственный университет, 1998; Упадышев Н. В. ГУЛАГ на Европейском Севере России. Генезис, эволюция, распад. Архангельск: Поморский государственный университет, 2007.]. Кроме того, два периода истории Воркуты отделялись друг от друга единовременными политическими, социальными и экономическими переменами. К этим переменам относились отказ от массового террора, освобождение миллионов узников ГУЛАГа и фундаментальная трансформация советской системы лагерей. Перенос памятника Сталину в 1961 году свидетельствовал о ряде перемен и реформ после смерти Сталина в 1953 году, значительно изменивших Воркуту. Город в 1961 году мало напоминал самого себя десятилетней давности.
Но между двумя сторонами Воркуты существовала и значительная преемственность. Люди, учреждения и практики связывали эти два периода и размыкали границы, казавшиеся непроницаемыми. Десятки тысяч заключенных покинули Воркуту после освобождения из лагерей в пятидесятых годах и никогда больше не возвращались, но тысячи других остались рабочими в новом моногороде. Многие осели в городе надолго. Даже к началу XXI века в Воркуте все еще проживала небольшая, но значимая группа бывших заключенных. Преемственность сохранялась и между учреждениями. Угледобывающий трест, управлявший воркутинскими шахтами с пятидесятых годов по девяностые, был создан в сороковых годах параллельно с лагерным комплексом. Хотя его организация, кадры и место внутри государственной бюрократической системы значительно изменились в пятидесятых годах, все-таки многое «на земле» продолжало работать как раньше. Многие социальные практики тоже преодолели водораздел реформ послесталинской эпохи. Структура семей, дворов и трудовых коллективов десятилетиями несла отпечаток влияния лагерного комплекса. Таким образом, Воркута и жизнь ее обитателей с тридцатых годов до конца советской эпохи в чем-то менялись, а в чем-то оставались неизменными.
В этой книге я исследую социальную и экономическую историю Воркуты от основания первого лагерного пункта на берегах реки Воркуты в начале тридцатых годов до первого десятилетия XXI века. Таким образом я пытаюсь пересобрать ее фрагментированную историю. Я изучаю жизненный опыт разных групп, входивших в состав населения города в течение восьмидесяти с лишним лет его существования, – заключенных, ссыльных, бывших заключенных, служащих ГУЛАГа, комсомольцев-добровольцев, демобилизованных солдат и вольных мигрантов. По возможности я стараюсь рассказать истории этих групп через индивидуальные биографии. Нарратив о Воркуте XX–XXI веков – это нарратив и о том, как Советский Союз (и постсоветская Россия) стремились использовать природные ресурсы своих обширных внутренних территорий. Проект превращения Печорского угольного бассейна в ведущий центр угледобычи начался как попытка внутренней колонизации, где заключенные и ссыльные служили принудительными колонистами[11 - О ГУЛАГе как проекте внутренней колонизации см.: Viola L. The Unknown Gulag: The Lost World of Stalin’s Special Settlements. New York: Oxford University Press, 2007. P. 4, 185–188 (на рус.: Виола Л. Крестьянский ГУЛАГ: мир сталинских спецпоселений / Пер. Е. Осокиной. М.: РОССПЭН, 2010. – Прим. перев.); Viola L. Die Selbstkolonisierung der Sowjetunion und der Gulag der 1930er Jahre // Transit-Europaeische Revue. 2009. Bd. 38. S. 34–56; Eadem. Stalin’s Empire: The Gulag and Police Colonization in the Soviet Union in the 1930s // Stalinism and Europe: Terror, War, Domination, 1937–1947 / Ed. T. Snyder, R. Brandon. New York: Oxford University Press, 2014. P. 18–43; Хили Д. Наследие ГУЛАГа: принудительный труд советской эпохи как внутренняя колонизация // Там, внутри: практики внутренней колонизации в культурной истории России / Ред. А. Эткинд, Д. Уффельманн, И. Кукулин. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 684–728. В связи с этим географ Джудит Пэллот пишет о «географии пенитенциарности», сложившейся при Сталине и оказавшей долгосрочное влияние вплоть до постсоветской эпохи: Pallot J. Forced Labour for Forestry: the Twentieth-Century History of Colonisation and Settlement in the North of Perm’ Oblast’ // Europe-Asia Studies. 2002. Vol. 54. № 7. P. 1055–1084.]. Хотя стратегия развития в последующие десятилетия значительно изменилась, энтузиазм и стремление преобразовать одну из самых экстремальных природных зон России в современный советский город все же не угасли. Лишь распад Советского Союза в 1991 году и последующие экономические реформы поставили под вопрос дальнейший рост и само существование города.
Изучая историю СССР через историю одного конкретного лагерного комплекса и города, я показываю многие важнейшие процессы и преобразования советской эпохи с локальной точки зрения. У такого подхода есть и достоинства, и недостатки. Сосредоточив внимание на сравнительно небольшой географической области, можно позволить себе расширить хронологический охват и изучить Воркуту в широком контексте советской и постсоветской истории. В научных монографиях зачастую помещают 1953 год в начало или в конец нарратива о послесталинской или сталинской эре, но здесь смерть Сталина помещена в середину. Это позволяет внимательнее изучить то, как линии преемственности и перемен проникают сквозь рубеж между сталинской и послесталинской эпохами. Тем самым в этой работе я предлагаю новый взгляд на то, как значительно, многомерно и порой непредсказуемо смерть Сталина изменила или не изменила жизни советских граждан. Кроме того, локальная точка зрения позволяет рассмотреть явления и процессы, которые легко упустить, если изучать историю страны или региона. Лучший пример тому – анализ судьбы бывших заключенных после смерти Сталина. Сложно понять, как они адаптировались к жизни на свободе в Советском Союзе, без понимания пронизывавших местную жизнь социальных взаимосвязей и разнообразных неформальных социальных практик. Как показали локальные исследования таких историков, как Стивен Коткин и Кейт Браун, при изучении истории отдельного города или местности можно открыть важные истины о самой сути жизни в СССР[12 - Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California Press, 1995; Brown K. A Biography of No Place: From Ethnic Borderland to Soviet Heartland. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004.].
Конечно, объем знаний, которые можно извлечь из локальной истории, серьезно ограничен. В конце концов, Воркута была всего лишь одним из десятков тысяч советских городов. Кроме того, некоторые аспекты ее истории уникальны: отдаленное местоположение, экстремальная природная среда, тот факт, что ее заселение началось в сталинскую эпоху, и ее тесная историческая связь с развитием обширной системы принудительного труда. Очевидно, Воркуту нельзя считать типичным советским городом. Но благодаря некоторым чертам, придающим Воркуте исключительность, она также является очень ценным объектом исследования, потому что из?за них определенные явления становятся заметнее и понятнее. Например, Воркуту построили глубоко в тундре, где никогда не было постоянного населения, – посреди огромной территории, по которой ненцы-оленеводы пасли свои стада во время летних перекочевок[13 - О «малых народах» Севера и их отношениях с Российской империей и СССР см.: Slezkine Yu. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca: Cornell University Press, 1994 (на рус.: Слезкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малочисленные коренные народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. – Прим. перев.). Отношения между экспансией ГУЛАГа и коренными народами Советского Союза пока недостаточно изучены (в качестве исключения см.: Arzyutov D. The Making of the Homo Polaris: Human Acclimatization to the Arctic Environment and Soviet Ideologies in Northern Medical Institutions // Settler Colonial Studies. 2024. Vol. 14. № 3. P. 180–203. – Прим. научн. ред.).]. Благодаря такому местоположению Воркута – хороший пример того, как советские руководители стремились трансформировать пространство путем колонизации и принудительного труда; но это же демонстрирует и пределы возможностей государства на пути к этой цели. С одной стороны, история Воркуты – это история конкретного места. Но если правильно вписать ее в более широкий контекст советской истории, нам откроется немало таких сторон Советского Союза, которые легко упустить в более масштабных исследованиях.
ПРОСТРАНСТВО И ИДЕНТИЧНОСТЬ В ГОРОДЕ ГУЛАГА
В этой книге я не только проблематизирую хронологическую границу между сталинской и послесталинской эпохами, но и пытаюсь по-новому интерпретировать природу пространства и идентичности в Советском Союзе, особенно в тех многочисленных регионах Советского Союза, где важную роль играл ГУЛАГ. В этом отношении моя книга принадлежит к новому научному течению, утверждающему, что ГУЛАГ был куда теснее связан с советским обществом, чем предполагалось ранее. До девяностых годов большинство историков советского ГУЛАГа обычно следовали подходу Александра Солженицына, примененному им в эпохальной работе «Архипелаг ГУЛАГ». С его точки зрения, ГУЛАГ был другим миром, отделенным от остального Советского Союза рядом «заборов – гнилых деревянных, глинобитных дувалов, кирпичных, бетонных, чугунных оград»[14 - Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 1. Екатеринбург: У-Фактория, 2006. С. 21–22.]. Как только человек становился из свободного заключенным, переходил из одного мира в другой, он уже не имел возможности вернуться назад, по крайней мере до полного и окончательного освобождения. В некотором смысле это были две разные и непересекавшиеся реальности. Как видно из названия его грандиозного труда о ГУЛАГе, если не всегда из конкретных фактов, изложенных на его страницах, Солженицын определял отношение между ГУЛАГом и советским обществом через метафору архипелага: советские лагеря и спецпоселения были островами, отдельными от материка советского общества. Эта метафора ГУЛАГа как «архипелага» оказалась долгоживущей и послужила базовой предпосылкой многих работ о советском терроре и местах заключения[15 - См., например: Applebaum A. Gulag: A History. New York: Doubleday, 2003; Conquest R. The Great Terror: A Reassessment. New York: Oxford University Press, 1990 (на рус.: Эпплбаум Э. ГУЛАГ. М.: Corpus, 2023; Конквест Р. Большой террор: В 2 т. Рига: Ракстниекс, 1991. – Прим. перев.).].
Но за последние двадцать лет новые подходы и новые источники заставили историков пересмотреть природу ГУЛАГа и его место в советском обществе. В конце восьмидесятых – начале девяностых годов доступ в советские архивы значительно упростился, и исследователи стали открывать о жизни в ГУЛАГе факты, ранее не столь очевидные. Например, из официальных статистических данных ГУЛАГа обнаружилось, что каждый год освобождалось 20–40% населения лагерей и колоний, даже на пике сталинского террора[16 - Getty J. A., Rittersporn G. T., Zemskov V. N. Victims of the Soviet Penal System in the Pre-War Years: A First Approach on the Basis of Archival Evidence // American Historical Review. 1993. Vol. 98. № 4. P. 1017–1049.]. Это позволило исследовательнице Гольфо Алексопулос сделать вывод, что ГУЛАГ работал как система «вращающихся дверей» с частыми арестами и частыми освобождениями[17 - Alexopoulos G. Amnesty 1945: The Revolving Door of Stalin’s Gulag // Slavic Review. 2005. Vol. 64. № 2. P. 274. (C тех пор новые исследования скорректировали несколько некритическое отношение к сводной статистике освобождений из ГУЛАГа, опубликованной в начале 1990?х годов Виктором Земсковым. Выяснилось, что за сотнями тысяч освобожденных скрывались умирающие и смертельно больные. Администрация выбрасывала сотни тысяч «доходяг» умирать за пределы лагерных зон, иногда с целью искусственно занизить показатели заболеваемости и смертности в отчетах, поскольку освобожденные не портили своей смертью статистику. Гольфо Алексопулос оценивает реальное абсолютное число смертей с учетом этих освобождений в 6 миллионов человек. Более низкая оценка – 2,5 миллиона смертей – выдвинута мной в рамках диссертационного исследования (при официальной цифре в 1,7 миллиона умерших заключенных между 1930 и 1953 годами). Кто бы из исследователей ни был ближе к истине, уже очевидно, что ГУЛАГ оказался куда более смертоносной системой, чем предполагалось после частичного открытия архивов в 1989–1991 годах. См.: Alex?opoulos G. Illness and Inhumanity in Stalin’s Gulag. New Haven, CT: Yale University Press, 2017; Nakonechnyi M. Factory of Invalids: Mortality, Disability, and Early Release on Medical Grounds in the Gulag, 1930–1953. Ph.D. thesis, The University of Oxford, 2020; Idem. The Gulag’s «Dead Souls»: Mortality of Individuals Released from the Camps, 1930–55 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2022. Vol. 23. № 4. P. 803–850. – Прим. научн. ред.)]. Открытие гигантской системы «спецпоселений» для раскулаченных крестьян заставило историков (например, Линн Виолу) расширить концептуальные границы системы, показав, что подобные поселения (которые Виола называет «другим архипелагом») были одним из ключевых ее институтов[18 - Viola L. The Unknown Gulag.]. Широко используя новые типы источников, такие как личные дела заключенных и документы «культурно-просветительского отдела», Стивен Барнс утверждал, что ГУЛАГ был учреждением, глубоко проникнутым советской идеологией, которая считалась фундаментальным фактором в строительстве советской цивилизации. По его мнению, главнейшим назначением ГУЛАГа была не просто изоляция тех, кого считали врагами, и обеспечение экономики рабским трудом, а возвращение в общество как можно большего числа маргинальных личностей и исключение и уничтожение тех, кого определяли как не поддающихся перевоспитанию[19 - Barnes S. A. Death and Redemption.]. Уилсон Белл и я отметили, что в лагерных документах и мемуарах упоминаются частые контакты между заключенными и вольнонаемными, и пришли к выводу, что внешние границы ГУЛАГа были гораздо более проницаемыми, чем прежде считалось[20 - Barenberg A. Prisoners without Borders: Zazonniki and the Transformation of Vorkuta after Stalin // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. 2009. Bd. 57. № 4. S. 513–534; Bell W. T. Was the Gulag an Archipelago? De-Convoyed Prisoners and Porous Borders in the Camps of Western Siberia // Russian Review. 2013. Vol. 72. № 1. P. 116–141. (Дальнейшее развитие этого аргумента см. в: Bell W. T. Stalin’s Gulag at War: Forced Labor, Mass Death, and Soviet Victory in the Second World War. Toronto: University of Toronto Press, 2018. – Прим. научн. ред.)].
В этой книге я доказываю, что ГУЛАГ был тесно связан с советским обществом в целом. По сути, я демонстрирую, что он был неотъемлемой частью этого общества. Я не рассматриваю лагерь и город как обособленные сущности, а исследую гулаговский город как единое целое, подчеркивая экономические связи и особенно социальные отношения. В большинстве работ о ГУЛАГе подчеркивается резкая граница между «зоной» и внешним миром, но в этой книге я ставлю под вопрос мнение, будто колючая проволока и другие барьеры пространственно отделяли мир города от мира лагеря[21 - Я использую термин «зона» в соответствии с официальными советскими документами и мемуарами узников ГУЛАГа. См.: Rossi J. The Gulag Handbook / Trans. W. A. Burhans. New York: Paragon House, 1989. P. 137–138 (на рус.: Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1987. – Прим. перев.).]. Территории советских лагерей не всегда были изолированы. В частности, в ранние годы истории лагерных комплексов между зоной и внешним миром почти не было физических барьеров. Границы часто сдвигались, и участки земли легко переписывались из одной категории в другую. Даже прочно утвердившиеся и ясно обозначенные границы регулярно пересекались и заключенными, и вольнонаемными благодаря повседневным практикам ГУЛАГа и особым привилегиям некоторых заключенных. Таким образом, пространственные отношения в гулаговском городе были гораздо сложнее и нестабильнее, чем считалось раньше[22 - Другой пример пространственного подхода к регионам в Советской России: Baron N. Soviet Karelia: Politics, Planning and Terror in Stalin’s Russia, 1920–1939. New York: Routledge, 2007.].
То же самое можно сказать о социальных отношениях, статусе и идентичности. Негерметичные границы позволяли поддерживать через колючую проволоку личные отношения с товарищами по работе, друзьями, членами семьи и сексуальными партнерами. Хотя существовали и соблюдались правила, нацеленные на ограничение подобных связей, в действительности они были системной и неотъемлемой частью ГУЛАГа. Вслед за российским социологом Владимиром Ильиным я утверждаю, что население гулаговского города входило в сложную социальную иерархию, место в которой определялось обширным набором факторов[23 - Ильин В. И. «Город-концлагерь». Социальная стратификация гулаговской Воркуты (1930–50?е годы) // Стратификация в России: история и современность / Ред. Ю. М. Рапопорт. Сыктывкар: Издательство Сыктывкарского государственного университета, 1999. С. 44–70.]. Как и во всем советском обществе, социальный статус в значительной степени назначался государством[24 - Fitzpatrick Sh. Tear off the Masks!: Identity and Imposture in Twentieth-century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005. Chap. 4 (на рус.: Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века. М.: РОССПЭН, 2011. – Прим. перев.).]. Но другие факторы, включая неформальные социальные отношения и готовность местных властей обходить или игнорировать официальные правила, приводили к тому, что официальные иерархии в значительной мере расшатывались. На практике большинство вольнонаемных жителей Воркуты занимали в социальной иерархии положение, мало отличавшееся от положения большинства заключенных. Заключенные даже могли, хотя и редко, занимать в социальной иерархии более высокое положение, чем большинство вольнонаемных. В гулаговском городе, конечно, существовали иерархии политических, экономических и социальных статусов, и дистанция между верхними и нижними ступеньками иерархии была громадна. Но все-таки система социальных статусов была гораздо сложнее и богаче нюансами, чем простое деление на горожан и заключенных. Итак, в этой книге я стараюсь реконцептуализировать природу идентичности и статуса внутри ГУЛАГа и поселений вокруг лагерных комплексов.
Одна из предпосылок такого подхода к статусу и идентичности заключается в том, что прямолинейное разграничение между вольнонаемными рабочими и заключенными, часто встречающееся в архивных документах, мемуарах и большей части историографии ГУЛАГа, не способно отразить все тонкости социальной структуры лагерных комплексов и окрестных поселений. В этой книге я не делю население гулаговского города на «свободных» людей и заключенных, а стараюсь поместить индивидов и группы на непрерывной шкале статусов, от наибольшего уровня свободы передвижения и доступа к товарам и услугам до наименьшего[25 - Мой подход к идентичности и пространству аналогичен подходу Кейт Браун: Brown K. Out of Solitary Confinement: The History of the Gulag // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2007. Vol. 8. № 1. P. 78.]. Этот метод основывается на выводах историков Шейлы Фицпатрик и Дональда Фильцера, которые независимо друг от друга утверждают, что при Сталине, в частности с 1940 по 1953 год, практически не существовало «свободного» труда[26 - Fitzpatrick Sh. War and Society in Soviet Context: Soviet Labor before, during, and after World War II // International Labor and Working-Class History. 1989. Vol. 35. P. 41–47; Filtzer D. A. From Mobilized to Free Labour: De-Stalinization and the Changing Legal Status of Workers // The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / Ed. P. Jones. London: Routledge, 2006. P. 158; Idem. Soviet Workers and Late Stalinism: Labour and the Restoration of the Stalinist System after World War II. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 39–40. В том же духе Ричард Хелли доказывает, что это было частью «третьей революции служилого класса», инициированной Сталиным: Hellie R. The Structure of Modern Russian History: Toward a Dynamic Model // Russian History. 1977. Vol. 4. № 1. P. 1–22. Благодарю Эмму Гиллиган (Emma Gilligan) за то, что обратила мое внимание на эту проблему.]. Поэтому я не делю в этой книге людей на «свободных» и «несвободных», а использую термины «заключенные» и «незаключенные». Даже эти категории слишком просты для описания невероятно сложной социальной структуры, поскольку индивиды и группы внутри этих категорий наделялись многообразными политическими, социальными и экономическими статусами. Но главная линия раздела внутри населения Воркуты проходила между лишенными свободы и сохраняющими ее.
ОТ ГОРОДА ГУЛАГА ДО МОНОГОРОДА
В 1943 году, в разгар Второй мировой войны, начальник Воркутлага Михаил Мальцев инициировал процесс официального преобразования в город маленького поселения незаключенных, выросшего рядом с лагерем. Первоначально городское сообщество существовало скорее в теории, чем в физическом пространстве, но постепенно росло, сохраняя тесную связь с лагерным комплексом и сильную зависимость от него. Но в пятидесятых годах город начал обретать свои собственные политические и экономические институты, жилые дома и общественные пространства. В то же время лагерный комплекс значительно уменьшился, поскольку массовое освобождение заключенных и радикальный сдвиг в советской пенитенциарной политике оставили от Воркутлага лишь небольшую часть. Итак, на месте бывшего города ГУЛАГа вырос моногород. Во второй части этой книги я изучаю эту трансформацию, начавшуюся в пятидесятых годах, освещаю золотой век моногорода при позднем социализме, заканчиваю рассказ на том, как он почти прекратил свое существование в первые два десятилетия постсоветской России.
Что делало Воркуту советским моногородом? Как и ее аналоги в других частях Советского Союза и даже в США, она представляла собой утопический проект создания рационально спланированной среды, которая должна была исцелить недуги городской жизни и сделать горожан счастливыми и продуктивными[27 - Сопоставление советских моногородов с американскими: Brown K. Gridded Lives: Why Kazakhstan and Montana Are Nearly the Same Place // The American Historical Review. 2001. Vol. 106. № 1. P. 17–48; Eadem. The Closed Nuclear City and Big Brother®: Made in America // Ab Imperio. 2011. № 2. P. 159–187.]. Поэтому в пятидесятых годах много внимания уделяли перестройке города по рациональному плану, с широкими бульварами, уютными парками и функциональными современными зданиями. Но, как и с другими советскими моногородами, реализация этого амбициозного плана осложнялась хаосом, дефицитом и традиционной неэффективностью советской командной экономики[28 - Работа Стивена Коткина о Магнитогорске является самым подробным исследованием советского моногорода (Kotkin S. Magnetic Mountain). Новейшая работа, в которой подчеркивается связь между индустриализацией и милитаризацией: Samuelson L. Tankograd: The Formation of a Soviet Company Town: Cheliabinsk, 1900s – 1950s. New York: Palgrave Macmillan, 2011.]. Кроме того, новый город был построен рядом с остатками лагерей – колючей проволокой, сторожевыми вышками и вездесущими бараками, ветхими и приземистыми. Хотя планировалось заменить лагерные постройки новыми зданиями, построенными по самым современным методам и технологиям, в реальности лагерные бараки сороковых годов продолжали использовать до девяностых. Трудно было уйти от физического наследия лагерей.
То же можно сказать об институциональной структуре гулаговского города. Лагерные начальники и хозяйственники всех уровней политической иерархии Воркутлага десятилетиями пользовались почти неограниченной властью над заключенными и ссыльными. Повседневная жизнь в городе полнилась произволом, жестокостью и насилием. Сотрудники и их привычки не поменялись за один день, и многое в практике управления моногородом и обращения с горожанами испытало сильное влияние прецедентов, заложенных в тридцатых и сороковых годах. Еще в шестидесятых годах во всех главных городских учреждениях было много бывших сотрудников лагерей. Эта преемственность кадров укрепляла и усиливала многие тенденции типичного советского моногорода, отмеченные Уильямом Таубманом[29 - Taubman W. Governing Soviet Cities: Bureaucratic Politics and Urban Development in the USSR. New York: Praeger, 1973. Chap. 7.]. В городах, где преобладала мощная промышленность, заводские управленцы играли гипертрофированную роль в местной политике и зачастую стояли выше городского партийного комитета (горкома), который обычно руководил местными делами. То же было и в Воркуте, где угледобывающий комбинат «Воркутауголь» (КВУ), созданный в сороковых годах как подразделение лагерного комплекса, доминировал в местной политике еще в девяностых годах. Как показал Павел Гребенюк на примере Магадана, столицы Колымского региона в Северо-Восточной Сибири, наследие принудительного труда еще долго после смерти Сталина влияло на эволюцию городов и регионов, где ранее доминировал ГУЛАГ[30 - Гребенюк П. Колымский лед. Система управления на северо-востоке России, 1953–1964. М.: РОССПЭН, 2007.].
Тот факт, что Воркута осталась моногородом, сыграл решающую роль и в судьбах большого количества бывших заключенных, оставшихся жить в городе. Поскольку производственные нужды по-прежнему считались главным приоритетом, этот нюанс сильно влиял на перспективы реинтеграции бывших заключенных в советское общество после освобождения. Бывшие заключенные в Воркуте, как и во всем Советском Союзе, сталкивались с юридическими проволочками, дискриминацией и предвзятостью[31 - Adler N. The Gulag Survivor: Beyond the Soviet System. New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 2002 (на рус.: Адлер Н. Трудное возвращение. Судьбы советских политзаключенных в 1950–1990?е годы. М.: Общество «Мемориал» – Издательство «Звенья», 2005. – Прим. перев.); Elie M. Les politiques ? l’еgard des libеrеs du Goulag // Cahiers du monde russe. 2006. Vol. 47. № 1–2. P. 327–348; Idem. Les anciens dеtenus du Goulag: Libеrations massives, rеinsertion et rеhabilitation dans l’URSS poststalinienne, 1953–1964. Ph.D. thesis, 2007; Idem. Ce que rеhabiliter veut dire // Vingti?me Si?cle. Revue d’Histoire. 2010. № 3. P. 101–113. (По теме интеграции бывших заключенных в Коми АССР см. важную новейшую публикацию Тайлера Кирка: Kirk T. After the Gulag: A History of Memory in Russia’s Far North. Bloomington: Indiana University Press, 2023. – Прим. научн. ред.)]. Некоторые приобрели оппозиционное мировоззрение, которое значительно ухудшало их шансы на реинтеграцию. Конечно, трудно спорить с выводом Мириам Добсон: «Предполагалось, что бывшие заключенные станут законопослушными трудолюбивыми гражданами, но многие из них испытывали такие стеснения, что это было почти невозможно»[32 - Dobson M. Khrushchev’s Cold Summer. Chap. 4. Цитата – p. 111.]. Все же бывшие заключенные, начиная новую жизнь в Воркуте пятидесятых годов, пользовались преимуществами, которые позволяли лавировать между официальной дискриминацией и противоречивыми требованиями. После освобождения они могли по-прежнему пользоваться социальными связями, налаженными во время заключения, и с их помощью обеспечивать себе доступ к скудным ресурсам, таким как хорошая работа и жилье. На практике благодаря переменам в пенитенциарной политике после смерти Сталина тысячи заключенных действительно получили работу и жилье еще до освобождения. Кроме того, дефицит квалифицированной рабочей силы, создавшийся из?за освобождения десятков тысяч заключенных, когда на шахтах и предприятиях Воркуты их надо было заменять незаключенными, фактически породил высокий спрос на бывших узников. Поэтому производственники стремились обойти официальную политику дискриминации, чтобы сохранить свои рабочие кадры. В этой книге показано, что моногорода типа Воркуты по сути были местами, где многие бывшие заключенные успешно реинтегрировались в советское общество. Таким образом, она корректирует историографию реинтеграции бывших заключенных, где в подавляющем большинстве работ утверждается, будто после Сталина бывшие заключенные оставались маргиналами советского общества.
ИСТОЧНИКИ И РЕЗЮМЕ
Реконструируя в этой книге историю Воркуты как гулаговского города и моногорода, я опираюсь на многообразные опубликованные и неопубликованные источники. В первую очередь это материалы из бывших партийных и государственных архивов городского, республиканского и союзного уровня. Используя материалы, произведенные разнообразными лицами и учреждениями, я пытаюсь реконструировать сложные взаимоотношения между разными акторами, игравшими свои роли в воркутинской истории. Краеведческий музей Воркуты оказался ценным источником уникальных артефактов, фотографий и рукописей, которые помогли пролить свет на ряд проблем. Местные газеты, особенно «Заполярье» – городская газета, основанная в 1952 году, – позволяют проследить за строительством города и повседневными заботами граждан. По мере возможности я использовал личные нарративы, чтобы заполнить пробелы в архивных записях и сбалансировать государствоцентричную точку зрения, типичную для архивов. Таким образом, в этой книге широко используются опубликованные и неопубликованные мемуары заключенных и незаключенных, написанные на разных этапах советской и постсоветской истории. Наконец, мне посчастливилось собрать устные истории бывших заключенных, членов их семей и других воркутинцев. Этот материал особенно помог привнести человеческое измерение в историю, рассказанную в этой книге.
В первых трех главах излагается история развития Воркуты как города ГУЛАГа. В главе 1 исследуется рост воркутинского лагерного комплекса от первого открытия угля летом 1930 года до 1942 года, когда была номинально достроена железная дорога, соединившая Воркуту с Москвой, и Воркута стала важной частью советского тыла Второй мировой войны. Я изучаю, как Воркута в течение тридцатых годов превратилась из проекта внутренней колонизации в лагерь для самых опасных заключенных Советского Союза. К началу войны Воркута являлась одним из крупнейших лагерных комплексов Советского Союза, при этом ей угрожал массовый голод. В главе 2 я изучаю развитие гулаговского города в период его самого быстрого роста, с 1943 по 1947 год. В это время в лагере массово умирали люди, показатели смертности достигали самых высоких величин в его истории, но в то же время он скрывал в себе привилегии для малой части лагерного социума, поскольку начальник лагеря оказывал покровительство заключенным, обладавшим особо ценными специальностями. В разгар отчаянных военных усилий был основан город Воркута, заложены его первые общественные места и построены показательные архитектурные памятники. Таким образом, по мере расширения гулаговского комплекса закладывался фундамент будущего моногорода. В главе 3 я прослеживаю трансформацию Воркуты в эпоху позднего сталинизма, с 1947 по 1953 год. Этот период являлся самым напряженным хронологическим отрезком расширения лагеря, и местные власти пытались до некоторой степени «нормализовать» положение заключенных и незаключенных. Эта «нормализация» означала не только увеличение числа незаключенных, но и изоляцию самых опасных узников лагерного комплекса. Но рост конфликтов между лагерным и городским населением свидетельствовал о том, что ситуация все еще нестабильна, и положение в лагере только ухудшалось накануне смерти Сталина.
