От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте

скачать книгу бесплатно

Главы 4–6 посвящены стремительному превращению Воркуты из гулаговского города в моногород. В главе 4 исследуется кризис, вызванный смертью Сталина, и последующие реформы в 1953–1955 годах. Особое внимание уделяется двум проявлениям кризиса: крупной забастовке заключенных, произошедшей летом 1953 года, и административной борьбе за контроль над Воркутой и ее угольными шахтами, порожденной попытками реформировать ГУЛАГ. Пока местные власти ждали решения судьбы ГУЛАГа в Москве, они пользовались новыми возможностями, позволив десяткам тысяч заключенных начать жить за пределами лагерной зоны. Тем самым они облегчили административный зажим и создали условия для найма заключенных после их освобождения из лагерей. В августе 1955 года власти решили, что на шахтах Воркуты будет использоваться в первую очередь труд незаключенных, и с этого момента всерьез началась трансформация Воркуты в моногород, исследуемая в главе 5. Эта трансформация включала наем тысяч новых рабочих на смену уехавшим заключенным, строительство городской инфраструктуры и жилых домов и перестройку множества местных шахт. Хотя это «второе рождение» города затянулось на гораздо более долгий срок, чем планировали, все-таки к середине шестидесятых годов установилось новое социальное и экономическое равновесие. Но горожанами стали не только новые наемные работники: в городе остались после освобождения десятки тысяч заключенных. В главе 6 я исследую судьбы этих бывших заключенных в Воркуте. На основе личных историй и данных кадрового учета я доказываю, что многие бывшие заключенные успешно реинтегрировались в городе. Вопреки многим трудностям, местные условия позволяли бывшим заключенным строить свою новую жизнь.

В эпилоге я пишу о том, как новое равновесие, установившееся при позднем социализме, было жестоко разрушено перестройкой и распадом СССР, когда Воркута стала одним из центров забастовочного движения за экономические и политические реформы. Реформы и разруха девяностых годов быстро превратили Воркуту из витрины советского успеха в дурной пример советского провала. Публичная мемориализация ГУЛАГа, ставшая наконец возможной во время перестройки, тоже переплелась с советским распадом и постсоветским кризисом. В эпилоге я показываю, что Воркута в постсоветскую эру находится на грани выживания и наследие ГУЛАГа по-прежнему влияет на город в XXI веке.

В целом цель этой работы – переосмыслить солженицынскую метафору «архипелага». Изучение советской системы принудительного труда важно само по себе, помимо того, что оно помогает почтить память пострадавших и погибших. Важно также понять, что ГУЛАГ существовал не в изоляции от остального советского общества. Как показали многие работы последнего времени, он представлял собой фундаментальную часть советской системы, связанную с ней политически, социально, экономически и идеологически. Изучение Воркуты как гулаговского города и моногорода помогает исследовать эти связи. Тем самым я выдвигаю в этой книге новые идеи о роли принудительного труда в советской системе при Сталине и о его наследии в послесталинскую и постсоветскую эпохи.

Глава 1

ОТ ОКРАИНЫ К ТЫЛУ. ВОРКУТА КАК ФОРПОСТ

В августе 1930 года геолог Георгий Александрович Чернов, недавний выпускник Московского университета, совершил замечательное открытие. С небольшой партией геологов, направленных в летнюю экспедицию на поиски угля на крайнем севере России, он пробирался вверх по реке Воркуте. В конце долгого дня Чернов взобрался на берег реки. Там буквально у себя под ногами он нашел большой угольный пласт. До конца сезона он обнаружил в общей сложности пять мощных, легкодоступных пластов угля исключительно высокого качества[33 - Чернов Г. А. Из истории открытия Печорского угольного бассейна. 2?е изд. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1989. С. 86–90; Чернов А. А. Полезные ископаемые Печорского края с Пай-Хоем, Вайгачем и Южным островом Новой Земли. Архангельск: Крайплан, 1935. С. 21.]. Развивая это открытие, следующим летом Чернов вернулся с группой из тридцати девяти «горных инженеров из Ухты». В 1931 году эти люди начали строить первое постоянное поселение и первую угольную шахту на месте будущего города Воркуты, за Полярным кругом, в одном из самых отдаленных регионов Европейской России[34 - Чернов Г. А. Из истории открытия. С. 94.].

Этот нарратив об открытии, изложенный в серии публикаций в начале тридцатых годов и затем развитый самим Черновым в мемуарах 1968 года, замалчивает самую важную деталь открытия угля на Воркуте: начиная с лета 1931 года развитие угледобычи и строительство поселений происходили в рамках процесса роста системы тюрем, лагерей, колоний и поселений, известной как ГУЛАГ. Тридцать девять «горных инженеров из Ухты», прибывших на Воркуту, в действительности были заключенными, присланными из Ухтинской экспедиции – лагеря, основанного в 1929 году для колонизации и эксплуатации ресурсов близ поселка Чибью (позже переименованного в Ухту). Это место заключения, которое впоследствии переименовали в Ухтинско-Печорский лагерь (Ухтпечлаг), вскоре превратилось в крупный лагерный комплекс, занимавший громадную территорию в северо-восточном углу Европейской России[35 - ГУРК НАРК 1. Ф. Р-1668. Оп. 1. Д. 77. Л. 73.]. Так область вокруг новооткрытого угольного месторождения на берегах Воркуты стала местом тяжелого труда, страданий и смертей тысяч заключенных и ссыльных.

В этой главе я исследую Воркуту в первые десять лет после открытия угля и первой попытки организовать лагерный комплекс. Это история аванпоста, отдаленного поселения, находящегося в сотнях километров от городов и транспортных сетей. В течение тридцатых годов развитие этого региона и его угольных шахт происходило неравномерными рывками, а внимание и контроль со стороны Москвы то слабели, то усиливались. Воркута, подобно другим малонаселенным регионам Советского Союза, воспринималась Советским государством как территория потенциальной колонизации, особенно в начале тридцатых. Колонистами должны были стать по большей части заключенные с юга и запада. Под руководством Генриха Ягоды, который возглавлял органы госбезопасности в первой половине этого десятилетия, строились планы оставить колонистов на месте после окончания их сроков перевоспитанными и «перекованными» – новыми постоянными обитателями советских окраин.

Но после первоначального всплеска деятельности и капиталовложений в начале тридцатых годов лагерь почти не расширялся до осени 1936 года, когда прибыла большая волна заключенных. После убийства Сергея Кирова в 1934 году арестам подвергались все новые и новые бывшие оппозиционеры внутри Коммунистической партии, и Воркута наводнялась заключенными, осужденными за «контрреволюционные» преступления. Численность заключенных продолжала стремительно расти в 1937 и 1938 годах, когда лагеря по всему Советскому Союзу переполнялись жертвами «массовых операций» Большого террора. Маленький, но растущий лагерный комплекс в Воркуте испытал все прочие важные последствия этого террора: переполнение, ухудшение условий жизни, массовые казни с целью окончательного уничтожения предполагаемых врагов Советского государства и административную реорганизацию как результат кровавой чистки аппаратов ГУЛАГа и НКВД. К 1940 году Воркутлаг был не только отдельным лагерным комплексом, где содержались почти 30 тысяч заключенных. Он считался стратегически важным, поскольку Сталин и глава НКВД Лаврентий Берия предполагали, что этот лагерь скоро станет почти единственным источником угля для севера Европейской России. Когда в июне 1941 года началась война с Германией, лагерь стал опорой для страны в отчаянной тотальной войне, что имело страшные последствия для его заключенных.

КОЛОНИЗАЦИЯ УСИНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ: ВОРКУТА В НАЧАЛЕ ТРИДЦАТЫХ

Судьбоносная экспедиция Георгия Чернова, открывшего уголь на берегах реки Воркуты в августе 1930 года, не была счастливой случайностью. На самом деле она была лишь эпизодом многолетних поисков ценных природных ресурсов в регионе под названием Печорский край. После 1936 года эта область принадлежала по большей части Коми АССР (ныне Республика Коми), но прежде входила в обширную административную единицу под названием Северный край. Печорский край получил название благодаря реке Печоре, главной реке этой территории, покрытой тайгой и тундрой. До сороковых годов это была одна из самых малонаселенных областей Европейской России. Местные коренные народы – коми-ижемцы и ненцы – занимались охотой, земледелием и оленеводством. Русские экспедиции, нацеленные на изучение географии и геологии этого региона, а также на описание и классификацию коренных народов, начались в XIX веке; первая известная карта была опубликована в 1846 году[36 - Антипов А. О горных исследованиях в Печорском крае, произведенных в 1857 году // Горный журнал. 1858. № 4. С. 1–37; Мамадышский Н. Н. Уссинский край. Подворно-экономическое исследование поселений р. Уссы Печорского уезда в 1909 г. Архангельск: Губ. тип., 1910; Мартынов С. В. Печорский край. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1905; Чернов Г. А. Из истории открытия. С. 10–11.]. Заинтересованность России в изучении и заселении этого региона несколько усилилась после открытия угольных месторождений в XIX веке, но регулярные экспедиции всерьез начались только в последнее десятилетие перед революцией. Первая группа русских появилась на собственно реке Воркуте еще до революции – это была экспедиция Московского университета, прошедшая летом 1913 года около 90 километров вверх по Воркуте для картографирования ее верховьев. Но эта экспедиция не сообщила ни о каких интересных открытиях[37 - Чернов Г. А. Из истории открытия. С. 13–14.].

Систематическое исследование Печорского края началось только в двадцатых годах. Оно тесно связано с именем одного геолога, учившегося в Московском университете, – Александра Александровича Чернова, отца Георгия. Александр Чернов посещал этот край в 1902, 1904 и 1917–1918 годах и на основе своих и чужих открытий убедился, что в бассейне реки Печоры есть богатые залежи угля[38 - Там же. С. 18.]. Начиная с 1921 года и в течение двадцатых и начала тридцатых годов Александр Чернов возглавлял ежегодные экспедиции в этот регион. На первых порах они были скромными: в них участвовали лишь несколько геологов и местные проводники[39 - Чернов А. А. Геологическое строение и важнейшие полезные ископаемые Коми области. Вятка: ГСНХ, 1926. С. 7; Он же. Из истории открытия. С. 19–25.]. Но в 1924 году их масштаб значительно увеличился благодаря финансированию от Геологического комитета – главного государственного агентства, занимавшегося геологическими исследованиями под руководством Высшего совета народного хозяйства, – и областного Исполнительного комитета. Во второй половине двадцатых годов небольшие разведывательные партии каждое лето прочесывали притоки реки Печоры в поисках угля. С каждым годом экспедиции заходили все дальше, во все более отдаленные и труднодоступные области. В нескольких местах они обнаружили богатые залежи угля, но не такого качества и объема, чтобы окупить масштабное освоение. Так было до лета 1930 года, когда сын Александра Чернова Георгий, участвовавший в экспедициях своего отца с 1923 года, обнаружил многообещающее месторождение угля на берегах реки Воркуты. Эта река, которая текла на запад и юг и впадала в реку Усу, была на всем протяжении почти непроходима для весельных лодок даже во время короткого летнего половодья. Но именно на ее берегах после почти ста лет теоретических спекуляций и десяти лет систематического изучения наконец открыли богатое месторождение высококачественного угля в Печорском крае[40 - Подробнее об открытии угля на Воркуте см.: Barenberg A. «Discovering» Vorkuta: Science and Colonization in the Early Gulag // Gulag Studies. 2011. Vol. 4. P. 21–40.].

Перспективное месторождение угля на Воркуте открыли в разгар первой пятилетки, в атмосфере необычайно интенсивного развития промышленности и жестокой войны против деревни. Как отмечали другие историки, создание и стремительная экспансия системы ГУЛАГа были тесно связаны с индустриализацией и коллективизацией – парными процессами, которые создали и ненасытный спрос на рабочую силу, и в то же время источник потенциальных подневольных работников[41 - О связи между первой пятилеткой и созданием ГУЛАГа см.: Viola L. Stalin’s Empire: The Gulag and Police Colonization in the Soviet Union in the 1930s // Stalinism and Europe: Terror, War, Domination, 1937–1947 / Ed. by T. Snyder. New York: Oxford University Press, 2014; Хили Д. Наследие ГУЛАГа: принудительный труд советской эпохи как внутренняя колонизация // Там, внутри: практики внутренней колонизации в культурной истории России / Ред. А. Эткинд, Д. Уффельманн, И. Кукулин. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 684–728; Baron N. Conflict and Complicity: The Expansion of the Karelian Gulag, 1923–1933 // Cahiers du monde russe. 2001. Vol. 42. № 2/4. P. 615–647; Harris J. R. The Growth of the Gulag: Forced Labor in the Urals Region, 1929–31 // Russian Review. 1997. Vol. 56. № 2. P. 265–280.]. Именно в этом контексте высокопоставленные государственные и партийные чиновники начали обсуждать возможность эксплуатации принудительного труда для колонизации отдаленных регионов Советского Союза, таких как Печорский край. В июле 1929 года Совнарком принял резолюцию о создании исправительно-трудовых лагерей для содержания заключенных со сроками больше трех лет под руководством ОГПУ. Эта резолюция примечательна как минимум по трем причинам. Во-первых, в ней особо упоминается Ухта недалеко от Воркуты как место для нового «исправительно-трудового» лагеря. Это привело к учреждению так называемой Ухтинской экспедиции, вскоре переименованной в Ухтпечлаг. На протяжении большей части тридцатых годов Воркута была частью этого лагеря. Во-вторых, в резолюции прямо заявлялось, что новые лагеря будут создаваться «с целью колонизации» отдаленных регионов. В-третьих, цель колонизации связывалась с эксплуатацией природных ресурсов[42 - История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920?х – первая половина 1950?х годов. Собрание документов: В 7 т. / Ред. Ю. П. Афанасьев, В. П. Козлов и др. М.: РОССПЭН, 2004. Т. 2. С. 58–59.]. Идея использования подневольных работников-колонистов для эксплуатации природных ресурсов получила новое развитие в апреле 1930 года, когда Генрих Ягода, в то время глава ОГПУ (а впоследствии также НКВД), написал записку, доказывая, что заключенных и «кулаков» следует использовать для колонизации Севера[43 - Khlevniuk O. V. The History of the Gulag: From Collectivization to the Great Terror. New Haven: Yale University Press, 2004. P. 23–24; История сталинского ГУЛАГа. Т. 2. С. 80–81; Viola L. The Unknown Gulag. Chap. 3 (на рус.: Виола Л. Крестьянский ГУЛАГ: мир сталинских спецпоселений. Пер. Е. Осокиной. М.: РОССПЭН, 2010. – Прим. перев.).]. Таким образом, Чернов открыл уголь на Воркуте в самый подходящий момент, когда идея колонизации с целью эксплуатации природных ресурсов была на уме у высших советских руководителей.

К весне 1931 года идея использования заключенных для колонизации Печорского края вошла в повестку Политбюро. 20 марта 1931 года Сталин приказал Высшему совету народного хозяйства изучить идею добычи угля в Печорском бассейне[44 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 817. Л. 17.]. Вслед за тем 15 апреля Политбюро приняло резолюцию: начать в этом году систематическую добычу угля под руководством Северного краевого комитета ВПК(б) и ОГПУ[45 - Там же. Д. 821. Л. 3.]. Эта резолюция Политбюро представляет собой главный водораздел в истории Воркуты. Теперь государство должно было выделить значительные ресурсы для основания постоянного поселения на берегах реки Воркуты, чтобы добывать тамошний уголь. Тот факт, что руководство этим колонизационным проектом и ответственность за него были возложены на ОГПУ, оказал решающее влияние на будущее этого нового аванпоста. Он означал, что большинство «колонистов», которым предстояло заселить этот регион, будут заключенными и ссыльными. Таким образом, эта резолюция не только послужила катализатором основания будущего моногорода Воркуты, но и привела к созданию одного из самых печально известных лагерей советского ГУЛАГа.

Тем летом из Чибью (Ухты) прибыли первые 39 заключенных из Ухтинской экспедиции. Тяжелейший путь по реке и суше занял несколько недель[46 - Чернов Г. А. Из истории открытия. C. 94.]. Заключенные и материальные ресурсы шли постоянным потоком в течение всего короткого лета, так что к ноябрю прибыло уже 2009 заключенных[47 - ГУРК НАРК 1. Ф. Р-1668. Оп. 1. Д. 77. Л. 28 об., 73.]. Геологическая разведка, научное изучение и закладка шахты интенсивно велись в течение всего короткого арктического лета[48 - В дальнейшем этот регион изучал ботаник Б. Н. Городков, совершивший экспедицию летом 1931 года. По результатам исследования он заявил, что грунт с его вечной мерзлотой до глубины более 30 метров удобен для строительства шахт: Городков Б. Н. Вечная мерзлота в северном крае. Л.: АН СССР, 1932. С. 8–9, 102–103. Изучение условий грунта продолжалось в 1932 году: Писарев Г. Ф., Датский Н. Г. Вечная мерзлота и условия строительства в Усинской лесотундре. Л.: АН СССР, 1934.]. Продолжалось строительство постоянного поселения на берегах реки Воркуты, хотя его сильно тормозила нехватка строительных материалов, которые приходилось везти издалека. К сентябрю, когда закончился первый летний сезон, заключенные построили хлебопекарню, баню-прачечную и склад[49 - ГУРК НАРК 1. Ф. Р-1668. Оп. 1. Д. 86. Л. 45.]. Они также начали строить кирпичную фабрику. На бумаге новая колония на берегах Воркуты теперь имела значительное количество заключенных, официальное географическое обозначение «Усинское отделение Ухтинской экспедиции» и административный центр под названием Р?дник. Но на практике колонисты были теперь полностью отрезаны от советского «материка» и боролись за выживание, и этой борьбе было суждено унести тысячи жизней

В свою первую зиму Воркута погрузилась в кризис, который так и продолжался почти до конца десятилетия. Материалов для строительства бараков или любых других постоянных убежищ не было, поэтому заключенные зимовали в землянках, которые отрыли в крутых речных берегах и покрыли дерном. Эта зима была особенно холодной: температура регулярно опускалась ниже ?50° C. Продуктов хватило только до апреля[50 - Чернов Г. А. Из истории открытия. C. 110–111.]. В советских архивах, кажется, не сохранилось никаких официальных данных о смертности, но, без сомнения, сотни заключенных умерли в ту первую зиму от болезней, холода и голода. Здесь, на географической окраине обширной территории Советского Союза, зияющая пропасть между утопическими планами советских руководителей и реальными возможностями государства по исполнению этих планов стала очевидной и повлекла трагические последствия[51 - Viola L. The Unknown Gulag. P. 9–10, 188–190.].

Сталин и Политбюро, не зная о трагедии, разыгравшейся на берегах Воркуты, или относясь к ней безразлично, сохраняли энтузиазм в отношении перспектив угледобычи в этом регионе. В марте 1932 года Политбюро снова рассмотрело вопрос о добыче угля в Печорском бассейне «ввиду необходимости создания своей собственной угольной базы на Советском Севере»[52 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 875. Л. 6.]. Заслушав отчет комиссии, которой было поручено изучить перспективы развития, Политбюро приняло другую резолюцию, где потребовало выделить ресурсы и задало плановые показатели по добыче угля. В этой резолюции отмечалась важность открытия угольных месторождений и требовалось вести добычу угля «в комплексе с развитием производительных сил Печорского района». К 1 октября 1932 года нужно было завершить геологическую разведку и заложить три шахты. Предполагалось, что к 1933 году Печорский край в целом (включая две другие шахты) произведет 300 тысяч тонн угля. Резолюция также требовала построить железную дорогу между реками Воркута и Уса, что позволило бы сплавлять уголь вниз по Печорской речной системе и доставлять в Архангельск[53 - Там же. Д. 877. Л. 33–38.]. Работа на Воркуте должна была идти теми же темпами, несмотря на тяжелейшее положение, в котором оказались колонисты.

К лету 1933 года местным и краевым властям было совершенно ясно, что исключительно тяжелые условия, сложившиеся зимой 1931/32 года, не улучшились. Безжалостная природная среда, хронический дефицит продуктов и строительных материалов и бездарное планирование ставили заключенных на грань выживания. Особенно резкий анализ ситуации сделал начальник Усинского отделения Даниловский в рапорте Якову Морозу, начальнику Ухтпечлага[54 - Непростая тема использования ГУЛАГа в качестве своеобразного «штрафного пункта» для последующей работы сотрудников госбезопасности, совершивших уголовные преступления на оперативной работе (как бы они ни трактовались режимом), еще ждет своего исследователя. Хрестоматийным примером подобной практики наполнения кадрового состава тюремно-лагерной системы является случай начальника Ухтпечлага Якова Моисеевича Мороза. Проходя службу в органах ГПУ Азербайджана в 1929 году, Мороз был приговорен к заключению в лагере за незаконный расстрел арестованного. В 1931 году за Мороза подали ходатайство в Центральную контрольную комиссию ВКП(б) лично Г. Г. Ягода и Г. К. Орджоникидзе. Они просили восстановить чекиста в партии, особенно подчеркивая «исключительно полезную деятельность Мороза», который в невероятно трудных условиях, будучи заключенным, возглавлял экспедицию ОГПУ на Ухте и Печере. «Экспедиция эта, развернувшаяся теперь в Ухтинско-Печерский лагерь ОГПУ, возглавляемый Морозом же, ведет исключительно интенсивную разведку на нефть, разведку и эксплуатационные работы на радиоактивную воду»: РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 28. Д. 26. Л. 1. Машинописная копия. Опубликовано в: Советское руководство. Переписка. 1928–1941 гг. М.: РОССПЭН, 1999. – Прим. научн. ред.]. Из 2852 заключенных, «колонистов», незаключенных и ссыльных в Усинском отделении не менее двух третей, по оценке Даниловского, были непригодны к труду по состоянию здоровья. Официально лежали в больницах лишь треть заключенных, но только потому, что для них не хватало мест. Условия в больничных бараках были так плохи, что сотни заключенных предпочитали продолжать работу, лишь бы там не «лечиться». Цинга, которую Даниловский называл «бичом Усинского отделения», сеяла смерть среди людей, практически брошенных на произвол судьбы. Трудно было ждать, чтобы какой-либо заключенный долго выдержал в условиях Арктики, живя в палатке или землянке и не получая достаточного питания. В одном только 1933 году умерли 686 заключенных – почти каждый пятый в отделении[55 - Покаяние. Коми республиканский мартиролог жертв массовых политических репрессий: В 13 т. / Ред. В. Г. Невский. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1998–2020. Т. 8. Ч. 3. С. 128–129, 131, 147.]. Эта цифра, несомненно, не охватывает всех смертей, потому что в нее не входят ни заключенные, умершие во время перевозки в лагерь или из лагеря, ни освобожденные, умершие вскоре после выхода на свободу.

Из того же рапорта явствует, что даже выжившие заключенные проходили через следующий цикл: недолго работали, заболевали и отсылались куда-нибудь для «восстановления сил». Заключенные, которых объявляли достаточно здоровыми для работы в шахте, приезжали на Воркуту, две-три недели работали на износ под землей, а затем эвакуировались на юг. Учитывая, что путь в один конец от ближайшего поселения до Воркуты занимал 12–16 дней, заключенные обычно отсутствовали 3–5 месяцев, а затем возвращались на Воркуту, чтобы поработать еще несколько недель. Для восстановления сил заключенных посылали в два разных пункта: Адьзву (в 400 км) и Воркуту-Вом (в 200 км), и само по себе путешествие на лодке или пешком стоило огромных жертв. Заключенные часто прибывали на Воркуту уже ослабленными, без одежды и обуви, пригодной для выживания в экстремальных условиях Арктики. Примером служит одна группа, отправленная из Чибью (Ухты) в мае 1933 года. Из 141 заключенного в этапе пятеро замерзли насмерть в начале пути, а 26 человек оставили в другом отделении лагеря из?за их ослабленного состояния. Из 105 заключенных, прибывших на место, лишь 20 были пригодны к физической работе[56 - Покаяние. Т. 8. Ч. 3. С. 132–133, 140–141.]. Как правило, в течение двух месяцев контингент заключенных Воркуты полностью обновлялся из?за смертей и переводов. Такая высокая текучесть кадров губительно сказывалась на производительности труда. В течение 1933 года шахты Воркуты выдали всего 6 тысяч тонн угля, лишь 2% от плана в 300 тысяч тонн, установленного Политбюро в прошлом году. На каждого погибшего в том году заключенного приходилось меньше 10 тонн угля. Контраст между мизерным объемом добытого угля и количеством людей, погибших ради его добычи, позволяет трезво взглянуть на результат.

Ужасные условия на Воркуте в начале тридцатых годов позволили начальнику Усинской секции Даниловскому сделать вывод, что с большинством заключенных обращаются как с расходными человеческими «отбросами»[57 - Там же. С. 141.]. Это наблюдение прямо противоречило официальной советской пенитенциарной политике начала тридцатых, которая требовала «перековывать» заключенных при помощи исправительного труда. Советский публичный дискурс в начале тридцатых часто превозносил не только успехи, достигнутые трудом заключенных, – например, постройку новых заводов или инфраструктуры, – но и потенциал таких проектов для перевоспитания преступников и трансформации их в «новых советских людей». Квинтэссенцией такого подхода являлся проект Беломорканала, прославленного командой писателей в роскошно изданном томе под редакцией, помимо прочих, писателя Максима Горького[58 - Беломорско-Балтийский канал имени тов. Сталина / Ред. Максим Горький, Л. Л. Авербах и С. Г. Фирин. М.: Беломорстрой, 1933.]. Как показал Стивен Барнс, представление о ГУЛАГе как о месте «исправления маргиналов» советского общества важно для понимания как теории, так и практики лагерей[59 - Barnes S. A. Death and Redemption. P. 36–38.]. Но, как видно по условиям на Воркуте в начале тридцатых годов, дефицит продуктов и других необходимых ресурсов, невыносимые условия труда и экстремальная природная среда зачастую лишали всякого смысла рассуждения об исправлении заключенных.

Параллельно с высокой смертностью у большинства заключенных, внутри лагеря образовалась иерархия привилегированных. В соответствии с политикой «колонизации» специалисты, чьи способности были особенно ценны для эксплуатации природных ресурсов, образовывали ядро группы колонистов. По статусу эта группа напоминала административно-ссыльных в том смысле, что их не охраняли, как обычных заключенных, хотя и не позволяли уезжать. Колонистам позволяли строить собственные дома отдельно от заключенных. Их настойчиво побуждали выписывать к себе семьи, и лагерь оплачивал этим семьям переезд, стоимость которого затем постепенно вычиталась из зарплат колонистов[60 - Канева А. Н. Ухтпечлаг: страницы истории // Покаяние. Т. 8. Ч. 1. С. 93.]. Колонисты составляли лишь небольшую долю в населении Усинского отделения, обычно меньше 5%. На 1 января 1933 года к этой категории принадлежали 79 человек; годом позже – 201; на 1 января 1935 года – 122[61 - Покаяние. Т. 8. Ч. 3. С. 147, 149.]. К этой статусной группе принадлежало большинство элиты Усинского отделения, в том числе его начальник инженер А. Е. Некрасов[62 - Канева А. Н. Ухтпечлаг. С. 95.]. Таким образом, колонисты представляли собой обособленную, элитную статусную группу среди контингента заключенных.

Помимо колонистов, в Усинском отделении были и другие категории относительно привилегированных людей. К лагерю было приписано небольшое количество «спецпоселенцев», вероятно «раскулаченных» крестьян, ставших жертвами репрессивного аппарата во время коллективизации. В начале 1934 года их было 72 человека, а в начале следующего года – 119. Незаключенных служащих лагеря, занимавших высшую ступень местной иерархии, в 1934 году было всего 76 человек. Повседневная жизнь этих служащих была, несомненно, комфортнее, чем у большинства заключенных, поскольку они получали пищу в первую очередь и не занимались тяжким и опасным физическим трудом в шахтах. Но все же границы между статусными категориями обитателей Воркуты в середине тридцатых годов были зыбкими и неопределенными. Хотя заключенные жили отдельно от других категорий жителей, между территориями заключенных и незаключенных не было границ и барьеров. В лагере было мало охранников для контроля над передвижениями заключенных, а тем более для предотвращения побегов. В течение 1934 года 472 узника попытались бежать из лагеря – больше 10% контингента заключенных. Хотя большинство беглецов позже вернули (419 человек), ясно, что администрация отделения не слишком заботилась об охране[63 - Покаяние. Т. 8. Ч. 3. С. 149.]. Рудник был настолько удален и изолирован, что не имело смысла тратить драгоценные ресурсы и людей на охрану заключенных, которым некуда было бежать.

Голод, болезни, непосильный труд, отсутствие нормального жилья, побеги и постоянные переводы людей в отделение и обратно приводили к тому, что количество заключенных на этом форпосте слабо выросло в середине тридцатых годов. По официальным документам лагеря, на 1 ноября 1931 года в Усинском отделении было 2009 заключенных[64 - ГУРК НАРК 1. Ф. Р-1668. Оп. 1. Д. 77. Л. 28 об., 73.]. Спустя четырнадцать месяцев, на 1 января 1933 года, в нем было 2936 заключенных. Годом позже, на 1 января 1934 года, это число выросло до 4408. Но в следующем году население снова сократилось – до 3309 на 1 января 1935 года, немногим больше, чем сразу после прибытия первой большой волны заключенных в ноябре 1931 года[65 - Покаяние. Т. 8. Ч. 3. С. 147, 149.]. Очевидно, в этом отделении лагеря пытались поддерживать постоянную численность заключенных, и существенного их притока до 1936 года не было.

Крайняя отдаленность Усинского отделения создавала большие трудности для чиновников, ответственных за его снабжение продовольствием, стройматериалами, оборудованием и здоровыми заключенными. В лагерь вели только два пути, и оба были проезжими на всем протяжении только летом, когда реки наполнялись и вода стояла достаточно высоко. Существовал речной путь из Чибью (Ухты), редко используемый, поскольку поездка была особенно трудной и затратной по времени[66 - ВМВЦ. Ф. ОФ. Д. 1057/10. Л. 2. Незаключенная К. Пластинина, совершившая эту поездку в 1936 году, вспоминает, что она заняла два месяца: ВМВЦ. Ф. ОФ. Д. 1057/12. Л. 1.]. Предпочитали ездить морем из Архангельска, крупного города, хорошо интегрированного во всесоюзную транспортную сеть. Сначала товары (и людей) отправляли из Архангельска в Нарьян-Мар по Белому и Баренцеву морям. В Нарьян-Маре их перегружали на баржи, которые поднимались по реке Печоре до устья реки Усы. Поскольку Уса была мельче, товары снова перегружали на баржи меньшего размера. Последние 65 километров от устья реки Воркуты (Воркута-Вом) до штаба Усинского отделения в Руднике преодолевали по суше, поскольку по мелководной Воркуте можно было плыть только в весельных лодках. С июля 1933 по август 1934 года заключенные строили узкоколейную железную дорогу между Воркута-Вомом и Рудником, которая позволила значительно сократить время в пути. Но даже после завершения железной дороги поездка оставалась долгой и ненадежной, поскольку требовала, чтобы реки были полноводные и незамерзшие, а железная дорога очищена от снега и льда[67 - ВМВЦ. Ф. ОФ. Д. 1066. Л. 1–13. В некоторые зимы, например 1939/40 года, ни один поезд не мог проехать от Рудника до склада припасов в Воркута-Воме, потому что невозможно было очистить железную дорогу от снега: ВМВЦ. Ф. ОФ. Д. 1057/14. Л. 4.]. Федор Мочульский, незаключенный служащий, который в 1940 году совершил поездку из Москвы в Абезь, административный центр соседнего Севпечлага (Северо-Печорского лагеря), писал в мемуарах, что поездка заняла у него сорок пять дней – и сюда не входит последний отрезок от Усы до Воркуты[68 - Mochulsky F. V. Gulag Boss: A Soviet Memoir / Trans. by D. A. Kaple. New York: Oxford University Press, 2011. Chap. 4.]. Транспорт оставался самым узким местом в программе «колонизации» Воркуты еще в сороковых годах.

Несмотря на все внимание Политбюро к колонизации района вокруг Рудника и строительству там производительных угольных шахт, к 1935 году успели сделать немного. Усинское отделение оставалось самым удаленным и труднодоступным аванпостом на периферии разраставшейся системы Ухтпечлага. Шахты строились с черепашьей скоростью, и на юг отправляли совсем немного драгоценного угля. Население лагеря колебалось около отметки в 3 тысячи заключенных, примерно как в первую зиму 1931/32 года. Хотя каждое лето в лагерь присылали новых заключенных, их не хватало для замещения сотен узников, которые каждую зиму тяжело заболевали или умирали. Словом, Усинское отделение со всех сторон выглядело как очередной гулаговский проект тридцатых–сороковых годов, обреченный на закрытие и забвение[69 - Одним из таких проектов был, например, Куйбышевский гидроэлектрический комплекс, начатый в 1937 году и заброшенный в 1940?м (Khlevniuk O. V. The History of the Gulag. P. 336).].

«ПОЛИТИЗАЦИЯ», ТЕРРОР И РЕОРГАНИЗАЦИЯ, 1936–1940

Когда началась русская революция, Михаилу Давидовичу Байтальскому исполнилось только четырнадцать лет. Это не помешало ему во время Гражданской войны сражаться под Одессой добровольцем Красной армии. Убежденный большевик, в 1920 году он вступил в комсомол, а в 1923?м – в партию[70 - Baital’skii M. Notebooks for the Grandchildren: Recollections of a Trotskyist Who Survived the Stalin Terror. Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press, 1995. P. 97 (оригинал на рус.: Байтальский М. Тетради для внуков. Воспоминания бывшего троцкиста 1917–1976. Б.м.: Книга-Сефер, 2013. – Прим. перев.).]. Работая журналистом в маленьком украинском городе Артемовске, он постепенно разочаровался в набиравшем силу Сталине и вступил в антисталинскую внутрипартийную оппозицию. В первый раз его арестовали за оппозиционную деятельность в 1929 году. Он отбыл короткий срок в харьковской тюрьме и был выпущен на свободу после того, как дал подписку о прекращении поддержки оппозиции[71 - Ibid. P. 136–141.]. Затем Байтальский вернулся к журналистской работе, сначала в Астрахани, потом в Москве. Но в 1936 году его снова арестовали и поместили в московскую Бутырскую тюрьму[72 - Ibid. P. 176–198.]. По окончании следствия его приговорили к пяти годам заключения в трудовом лагере за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Тем летом его перевели на Воркуту отбывать первый из двух долгих сроков лишения свободы[73 - Ibid. P. 198–208.].

Михаил Байтальский был одним из тысяч заключенных, отправленных в Ухтпечлаг летом и осенью 1936 года. На 1 января 1936 года Ухтпечлаг насчитывал 21 750 заключенных, а к 1 января 1937 года эта цифра уже выросла до 31 035; к следующему году она снова выросла – до 54 792 заключенных[74 - Рогинский А. Б., Смирнов М. Б., Охотин Н. Г. Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, 1923–1960. Справочник. М.: Звенья, 1998. С. 498.]. Показательные процессы 1936 года в Москве повлекли за собой новую волну репрессий против подозрительных участников бывшей оппозиции[75 - Getty J. A., Naumov O. V. The Road to Terror: Stalin and the Self-Destruction of the Bolsheviks, 1932–1939. New Haven: Yale University Press, 1999. Chap. 7.]. Арестовали десятки тысяч человек, и многих из них, как Байтальского, приговорили к пяти годам за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Большинство их отправились в два лагеря – Ухтпечлаг в Коми АССР и Севвостлаг (Северо-Восточный лагерь) на Колыме[76 - История сталинского ГУЛАГа. Т. 4. С. 69–70.]. Результатом стала растущая «политизация» Ухтпечлага – иными словами, возросла доля заключенных, получивших свой срок за «контрреволюцию», а не за обычные преступления. В первой половине тридцатых в этом лагере содержали сравнительно немного «контрреволюционеров», но к концу 1937 года они составляли почти половину (48,2%) контингента заключенных. Это было почти в три раза больше, чем в среднем по ГУЛАГу[77 - Покаяние. Т. 8. Ч. 1. С. 187; Getty J. A., Rittersporn G. T., Zemskov V. N. Victims of the Soviet Penal System. P. 1048.]. В Усинском отделении доля таких заключенных была особенно велика, поскольку географическая изоляция превращала его в самое подходящее место для тех, кого считали самыми опасными преступниками в Советском Союзе. Эта перемена в составе заключенных на Воркуте оказалась долгосрочной: в следующие двадцать лет состав заключенных во многом менялся, но присутствие значительной доли (если не большинства) заключенных-«контрреволюционеров» оставалось постоянным. Этим Усинское отделение отличалось от большинства лагерей, кроме немногих, специально предназначенных для самых опасных «контрреволюционеров».

Среди тысяч новых заключенных, отправленных на Воркуту начиная с 1936 года, были сотни открытых троцкистов вроде Байтальского, имевших сходную идеологическую ориентацию и настроенных против сталинского порядка. Многие считали себя «политическими» заключенными: эта категория признавалась в царских и ранних советских тюрьмах, но была отменена с принятием нового Уголовного кодекса в 1926 году[78 - Barnes S. A. Death and Redemption. P. 84.]. Эти заключенные обычно концентрировались только в трех лагерных пунктах (включая Рудник), и они немедленно начали организованно выступать против условий их содержания. В начале октября 1936 года группа заключенных подала администрации официальное заявление с протестом. Его подписали семьдесят три узника. В заявлении подробно описывались условия жизни людей, назвавших себя «политзаключенными»: им выдавали голодные пайки, держали в переполненных грязных помещениях и требовали, чтобы все они исполняли тяжелую физическую работу, а не трудились по специальности. В сочетании с фактом их ссылки на Воркуту, «гиблое место даже для действительно здоровых людей», политзаключенные приходили к очевидному выводу что их шансы на выживание практически нулевые[79 - Покаяние. Т. 7. С. 100. Цитата на с. 107.]. Заявление завершалось набором требований: нормальные пайки, разрешение работать каждому по специальности, восьмичасовой рабочий день, регулярные выходные, нормализация бытовых условий, включая изоляцию «политзаключенных» от остальных, сносная медицинская помощь и разрешение подписки на центральные издания. Если эти условия не будут созданы, заключенные угрожали начать голодовку в 10 утра 18 октября[80 - Там же. С. 107–111.]. По сути, узники требовали, чтобы лагерная администрация признала за ними статус «политических» заключенных и создала для них особый режим, которым политзаключенные нередко пользовались в царских и ранних советских тюрьмах[81 - О режиме для «политических» в царских и раннесоветских тюрьмах см.: Иванова Г. М. ГУЛАГ в системе тоталитарного государства. М.: Московский общественный научный фонд, 1997. Глава 1; Jakobson M. Origins of the Gulag: The Soviet Prison Camp System, 1917–1934. Lexington: University Press of Kentucky, 1993. P. 114–117.]