Рудольф Штейнер

Кто-то из великих людей называл Рудольфа Штейнера безумным волшебником, а кто-то считал его современным пророком. Но при всём этом были и такие люди, которые были уверены в том, что он масон, а к тому же ещё и шарлатан. Мне трудно даже сейчас сказать, кто же был прав. Видимо, всё было не так уж просто. Было ещё немало личностей, считающих, что этому мыслителю удалось достичь синтеза мировых религий и вернуть людям веру в природу. Звучит всё это очень красиво, но мне самому трудно оценить, так это на самом деле или нет. Но я точно знал одно – в нашей семье он смог сотворить маленькое чудо. Чудо, сотворённое доктором Штейнером и упорным трудом моих родителей, всего лишь доказывало, что без традиционной медицины можно порой достичь тех целей, которые обычным врачам казались просто недосягаемыми. В принципе и в целом.

Когда моя сестра научилась плавать, это был ещё один шаг вперёд. Огромный шаг. А потом она пошла в школу. Как все обычные дети. И даже проучилась какое-то время вместе с ребятами, у которых с их хромосомами всё было в порядке. Спустя несколько лет мои родители всё же нашли какую-то Вальдорфскую школу и решили отправить её туда.

Я ездил вместе с ними на собеседование. Какая-то очень серьёзная учительница задавала моей сестре несколько раз один и тот же вопрос:

– Девочка, скажи пожалуйста: сколько будет два плюс три?

Моя сестра молчала. Тогда учительница вновь и вновь повторяла свой вопрос. Мои родители только переглядывались. Я уже был готов, чтобы обратиться к сестре и попросить её, чтобы она хоть что-то сказала. По-моему, у всех окружающих было такое мнение, что она даже не умеет говорить. И вдруг в этой напряжённой тишине прозвучал голос моей сестры:

– Five.

В ту же секунду в этой комнате заговорили буквально все. Не хочется сегодня вспоминать все эти детали. Но решение этой комиссии было однозначно. Её взяли в эту школу.

Именно здесь какой-то профессор из Германии, разглядывая рисунки детей, отобрал её цветочную композицию под названием «Астры». Он и поставил руководство школы в известность, что художественные наклонности этого ребёнка надо развивать. Потом моя мать встречалась с ним. Его слова просто поразили её:

– Вы знаете, я не генетик и не психолог. Я художник и преподаватель живописи. И я вижу только одно. У вашей дочери есть талант. Всё свидетельствует о том, что она может стать очень необычным художником. Без скидок. Мы не должны говорить о том, что она художник с синдромом Дауна. Не нужно ударяться в какое-то сюсюканье по поводу того, что вот она такая несчастная, больная, а посмотрите, как же она рисует.

Извините, мне абсолютно всё равно, есть у неё этот злополучный синдром или нет. Но то, что она делает – поражает. А ещё я хотел бы получить у вас разрешение на то, чтобы напечатать какие-то её работы в виде открыток. Сугубо в благотворительных целях.

Мама, конечно же, согласилась. Она ведь всё время старалась найти в моей сестре что-то, что помогло бы внести некий смысл в её существование, наполнить её жизнь чем-то очень интересным, прежде всего, для неё. И когда вдруг все кругом заговорили о таланте девочки как художника, они с отцом, по-моему, просто растерялись. Учить её живописи? Но где и как? Ведь многие уверяли нас в том, что её талант, так классно вписывающийся в контент примитивной живописи, очень легко уничтожить рутинной учёбой. К тому же у неё изначально оказывается была масса врождённых способностей таких, скажем, как интуитивное понимание сочетаемости цветов. А сможет ли всё это сохраниться в процессе обучения? Не убьёт ли учёба все её неординарные способности? Но, в конце концов, отец с матерью всё-таки смогли найти очень достойных учителей. И через сравнительно небольшой отрезок времени мы получили просто фантастический результат.

Тогда мы собрали все её работы и напечатали альбом. Друзья помогли нам его издать и даже перевести на английский, французский, немецкий, русский и японский языки. Когда мы напечатали эти книги, то стали рассылать в различные ассоциации для детей с синдромом Дауна. К нам начали поступать различные отклики. Это были большие и маленькие письма, личные впечатления каких-то педагогов, стихи и даже профессиональные отзывы искусствоведов.

А ещё дети из разных стран присылали нам свои собственные рисунки и картины. Всех их объединяло то, что они были предельно искренними. Однако вместе с тем, за каждым из них стояла ещё некая подспудная, как бы не до конца высказанная, мысль. Это, безусловно, было связано с тем, что в них проявлялась общая солидарность всех этих детей.

Каждый из них был горд тем, что наша чудо-девочка смогла это сделать. Они как будто все вместе говорили:

– Это сделали мы, люди с синдромом Дауна. И сделали не хуже тех, у кого с хромосомами всё в порядке. Раз она смогла, это значит, что все мы и каждый из нас может сделать что-то очень-очень хорошее.

Во всех этих письмах чувствовалось, что эта книга как бы подарила каждому из них некий шанс на реализацию своего «я». Это был бесценный опыт. Но ещё больше меня поразило то количество добрых слов, которые были сказаны в адрес моей сестры профессиональными художниками и искусствоведами. Вначале, по совету моих родителей, я решил, что все комплименты, произносимые в её адрес, нужно уменьшать ровно в десять раз и рассматривать их в таком минимизированном варианте.

У себя в семье мы негласно, даже не обсуждая это вслух, предполагали, что люди, движимые чувством сострадания и желанием сделать нам что-то приятное, будут говорить много такого, чего они не сказали бы, если она была бы просто обычной художницей. Тем не менее, когда все в один голос начали твердить о её видении мира, о её чувстве цвета, о той палитре, которая присуща её живописи, я поневоле начал смотреть на её работы несколько по-другому.

При этом следует учесть, что у нас в Баку вообще не очень принято говорить открыто в лицо что-либо неприятное. Как правило, даже на самой провальной выставке или очень неудачном спектакле у нас люди деликатно находят и отмечают то, что получилось

удачным и заслуживает похвалы. Мы славимся тем, что умеем обходить острые углы и стараемся не обращать внимание на то, что может быть неприятно для автора. Таким образом, любой, даже самый восторженный отзыв о живописи моей сестры, мы все в семье воспринимали с некоторым скепсисом.

Именно с этой точки зрения для меня откровением явился отзыв одной немецкой художницы, утверждающей, что:

– Своим студентам в Берлинской художественной академии я часто рассказываю о «честных картинах». Без эффектов, намерений и разных всяких расчётов на успех. О картинах, которые возникают просто из нас самих. Если бы у меня тогда была бы эта книга, я бы им её показала и сказала: «Посмотрите и поучитесь!»

После её слов о том, что «поразительно, как эти картины трогают за живое», я впервые осознал, что, оказывается, я не одинок в своём восторженном восприятии работ моей сестры. Ведь она не встаёт за мольберт, храня где-то в закоулках своего сознания желание прославиться, заработать деньги, создать шедевр и т. д. Всё это ей просто непонятно. Вернее, недоступно её пониманию. Она лишь выплёскивает на холст всё, что переполняет её: любовь к нам, восхищение тем, что этот мир так прекрасен… Всего не перечислишь. Ясно только то, что во всём, что она делает, нет ни грамма фальши. Всё предельно искренне и честно.

Но, оказывается, этим список приятных сюрпризов не исчерпывался. Особняком среди всех этих откликов стоял отзыв одного французского историка искусств. Он написал:

– Когда я увидел её рисунки и абстрактные композиции в первый раз, то сразу понял, что она делает

и пытается показать посредством своих работ. Это возврат к первопричине. К тому моменту, когда все формы являлись лишь светом и потому были равноправны.

Этот отзыв оказался чем-то вроде того камушка, который способен вызвать лавину. Именно он вызвал к жизни множество процессов. Результатом же всего этого стало проведение выставки моей сестры в ЮНЕСКО.

***

Мне было очень приятно смотреть на то, как отец с матерью паковали картины, расчерчивали пространство выставки и определяли схему развешивания картин. В Париже они всё смогли сделать так, как было изначально задумано. Мы все радовались и надеялись на успех. Однако, в день открытия выставки к нам обратился один из её устроителей и задал весьма странный вопрос:

– А можно здесь поставить мольберт и сделать так, чтобы девочка что-то нарисовала, пока люди будут разглядывать её работы?

Мой отец – очень импульсивный человек. И сразу же говорит вслух всё то, что думает. Тут он, как всегда, не сдержался:

– А можно здесь поставить кровать и вы со своей женой или любовницей будете заниматься здесь, на глазах у всех, любовью? Нет, Вы не согласны? А почему? Было бы здорово. А ведь творчество ещё более интимный процесс, чем секс. Почему же Вы так уверены в том, что можно обращаться к нашей дочери с таким предложением?

Этот чиновник очень смутился. Начал бормотать что-то невнятное. И вдруг мой отец рассмеялся. Так хорошо рассмеялся, от души:

– Извините меня. Я всё понял. Ведь Вы думаете о том, что всегда найдутся те, которые не поверят в то, что это рисует она сама. Вы, наверное, тоже в это не верите. Ну, что же мы организуем всем вам такой мастер-класс. Нам выдали мольберт, холст и даже краски. Обычный акрил. Цветочный букет мы быстренько собрали в ближайшем киоске. Примерно за полчаса до открытия выставки моя храбрая сестрёнка встала за мольберт и начала рисовать. Прошла уже церемония открытия, надо было идти в зал, где давали концерт, а мы всё ещё не могли оторвать её от мольберта. Лишь сделав последний мазок, она ушла вместе с нами на

концерт, объявив всем:

– Всё. Закончила.

То, что она закончила, было просто прекрасно. Она всё-таки умела во время работы полностью уходить в себя, выстраивая некую стену между собой и окружающим миром. Для неё в эти минуты существовали её краски, её холст, её мольберт и жгучее желание отразить этот букет на холсте. Отразить так, как она всё это видела. Видела тем самым внутренним зрением настоящего художника, природу которого никому не постичь рациональными подходами и методами.

В зале же готовился концерт, где собрались выступать дети с синдромом. Концерт был таким ярким, светлым и задорным, что не оставлял никаких сомнений в том, что это настоящие артисты. Приятным бонусом явилось то, что ведущий концерта вдруг заговорил о своих впечатлениях от картин моей сестры и счёл своим долгом особо отметить, что его чрезвычайно удивила та погружённость юной художницы в процесс творчества, которую он наблюдал. В конце же он сказал:

– Мы все с вами стали свидетелями небольшого чуда.

А потом был приём в честь всех этих артистов и одного художника, в лице моей сестры. В одном из лучших ресторанов Парижа. Крахмальные скатерти, круглые столы, вышколенные официанты. И много детей с синдромом Дауна. Приём оплатили мои родители. Вернее, мама. Она что-то продала из своих личных вещей, несмотря на все протесты отца. Ведь официально всем этим детям оплатили лишь билеты до Парижа и гостиницу. Приём же казался всем устроителям непозволительной роскошью. Моя мать была другого мнения. Это не было желанием пустить пыль в глаза. Она просто была убеждена в том, что эти дети заслуживают почестей. И всё у них должно быть как у настоящих артистов. Как у настоящих художников.

Я смотрел на отца с матерью и думал о том, сколько же всего выпало на их долю. Ведь расходы по учёбе сестрёнки вынудили их продать нашу квартиру. Я до сих пор скучаю по той нашей прекрасной квартире в центре города. В тот год меня отправили в Германию, а сестру в Вальдорфскую школу. Но ко всем нашим проблемам добавилось и то, что какой-то банкир соблазнил отца весьма выгодными процентами. И он вложил все деньги от продажи квартиры в этот банк. Банк же с громким названием «Ренессанс» просто лопнул. Без всякого шанса на возрождение. Мама тогда не произнесла ни одного слова упрёка в адрес отца. Лично я очень хорошо помнил, как она его отговаривала. Но когда всё это случилось и они остались без копейки, она лишь сказала:

– Бывает. Значит не дано нам жить на проценты с капитала. Будем работать. Выкрутимся.

Тогда родители уехали в Турцию преподавать. Их зарплаты двух профессоров как раз и хватало на то, чтобы оплачивать учёбу сестры, её проживание с тётей в чужой стране, холсты и краски. Да, не всё так просто в этой жизни. Моя сестра стала студенткой в

Париже. В одной из тех замечательных художественных школ, которым так славится этот город, весь пронизанный духом искусства. Это была, наверное, почти недостижимая мечта любого художника. Но, в отличие от многих других, моя сестра не могла даже мечтать об этом. Считалось, что это невозможно в принципе. Но так уже сложилось, что именно в её жизни это стало просто реальностью.

За период учёбы она, конечно же, многому научилась. Работы её стали регулярно появляться на различных выставках. У неё появился свой галерист. Её работы стали покупать известные коллекционеры. Всё это радовало. Но, чтобы она ни рисовала, её любимыми моделями по-прежнему являемся мы: я, папа, мама. Ну совсем так, как когда-то на той удивительной фотографии, сделанной ещё до её рождения.

За эти годы в моей сестрёнке многое изменилось, и в облике, и характере. Неизменным осталось лишь её чувство юмора. Я помню, что в детстве она не могла правильно выговорить имя отца и называла его

«Утка». А увидев как-то плавающих уток, она захихикала и сказала:

– Папочка плывёт.

И тут же рассмеялись мы все вместе. Почему же не посмеяться удачной шутке?

***

В центре Баку, рядом с Девичьей башней находится прекрасный по своей архитектуре дом. Как свидетельствует мемориальная доска, именно в этом доме когда-то останавливался выдающийся французский политик во время своей поездки в Советский Союз. В этом же доме находится и галерея, где прошла одна из первых выставок моей сестры. Не вдаваясь в подробности, хочу лишь отметить, что в связи со смертью своей дочери, у которой были такие же проблемы со здоровьем, как у моей сестры, этот великий француз сказал: «Наконец-то она стала такой, как все».

Эти слова я запомнил навсегда. После той выставки в ЮНЕСКО мне захотелось тоже сказать: «Наконец-то она стала такой, как все». И я тут же задумался о том, хочу ли я, чтобы она стала такой, как все? Разве её уникальность равнозначна банальной ординарности? Может быть, её талант и «лишние» хромосомы в её организме являются всего лишь разными сторонами одной и той же медали? А может быть, и нет. Кто знает.

И ещё я думал о том, что такую силу в преодолении препятствий человеку может дать только искусство. Моя сестра как человек, который видит суть вещей, их душу, их сокровенный смысл и отражает всё это в своих работах, видимо, прекрасно ощущает ту великую силу искусства, которая способна преобразовать если и не весь мир, то хотя бы людей, способных сопереживать.