Штосс. Непристойная драма из русской жизни

Внизу хлопнула дверь. Ее сердце оборвалось и остановилось где-то в животе. Еще раз посмотревшись в зеркало, Леночка глубоко вздохнула, сделала серьезное лицо и вышла в залу.

Она с первого взгляда поняла, что учитель удивлен ее внешностью. Еще бы – в гимназии она была одна из многих птичек в одинаковой коричневой форме. А здесь он увидел ее в очень взрослом платье, которое – она не признавалась в этом даже себе – очень выгодно подчеркивало ее не самую дурную фигуру.

Она слегка поклонилась и медленно, глубоким голосом, произнесла:

– Добрый день, Андрей Евгеньевич. Рада видеть вас в гостях. Изволите чаю?

– Нет, спасибо. Где нам удобно будет заниматься?

Она уже совсем собралась пригласить его в свою комнату, но представила, какой скандал по этому поводу закатит мать, и прикусила язык. Тут же встряла вездесущая Марфа:

– Ксенофонт Ильич сказали, чтобы к нему в кабинет шли.

Леночка удивилась. Отец обычно никого не пускал в свой кабинет. Хотя там, действительно, было удобно – там была доска, мел и хороший стол. А главное, там не было Марфы, которая опасалась заходить в хозяйский кабинет, считая его чем-то типа алтарного места.

Домашняя обстановка и отсутствие формы оказали на Леночку магическое действие. Все, что рассказывал учитель, было простым и понятным. Он писал алгебраические формулы и ровным голосом объяснял, что и почему. Она переписывала, повторяла и была счастлива от того, что он рядом.

Наконец он стер все с доски и протянул ей мел.

– Повторим?

Она встала, взяла мел из его руки. Их пальцы соприкоснулись. Она вспыхнула, как огонь. Ей показалось, что из его пальцев прямо в ее тело течет горячая лава. Она судорожно сглотнула, неловко повернулась к доске. Ее грудь задела его плечо. Он тоже вспыхнул. У нее потемнело в глазах – вполне вероятно, стоило упасть в обморок. Откуда-то издалека до нее донесся ее голос:

– А в квадрате, деленное на б в квадрате…

* * *

Ниночка сияла. Дети заметили это, но, естественно, не догадывались о причине.

Причина была проста. Ниночка уже поняла, что ей двигало провидение. Рано утром она столкнулась с Андреем Евгеньевичем на пороге гимназии. Он радостно поздоровался с ней, она ответила ему тем же. Пропустив ее вперед, он пошел следом – она всей спиной чувствовала его взгляд и понимала, что краснеет.

Сделав шаг в сторону, она пошла по коридору рядом с ним. Спросила о погоде, о здоровье, затем собралась с духом и выпалила:

– Простите, Андрей Евгеньевич. Нет ли у вас книги «Zur Theorie der speciellen Störungen»?

Название она вычитала в удачно подвернувшемся ей под руку томике Брокгауза и Эфрона и учила его весь вечер и все утро. Эффект превзошел все ее ожидания – учитель споткнулся и с изумлением посмотрел на нее, как будто увидел привидение:

– Э-э-э… Нина… э-э-э…

– Григорьевна.

– Да-да, простите. Вы увлекаетесь работами Витрама?

– О, нет, что вы. Упаси бог. У меня племянник ими весьма интересуется.

– А. Простите еще раз. Я сразу не догадался. Конечно, у меня есть Витрам. Вам его принести?

– М-м-м… Вы знаете, Андрей Евгеньевич, не хотелось бы вас беспокоить такой мелочью. Может, я сама заберу?

– Конечно. Заходите, в любое удобное время.

– А если сегодня? Девочек поведут к причастию…

– Можно и сегодня. Буду рад.

Само собой, после этого Ниночке хотелось петь и танцевать. Она незаслуженно поставила троим девочкам отличные оценки за кое-как прочитанное «Успокоенное неверие», простила Елену Миллер за неподобающую болтовню и напрочь забыла дать домашнее задание. До самого обеда она не выходила из класса, чтобы случайно не встретить Андрея Евгеньевича и не услышать фразу о том, что он передумал или занят.

После окончания уроков она спешно заперлась в дамской уборной. Ей нужно было выждать, пока Андрей Евгеньевич уйдет домой. Идти вместе с ним к нему домой на виду всего города означало полностью уничтожить всю свою репутацию. И даже, возможно, расстаться с местом в гимназии. Сам же учитель, в силу возвышенности мыслей, вряд ли об этом стал бы задумываться.

Подождав с полчаса, потраченные с большой пользой для ее и без того приятной внешности, Ниночка вышла на улицу. Она знала, где живет учитель: этот дом в стороне Верхнего посада когда-то предлагали занять ей. Тогда, когда она только приехала учительствовать в Вологду, ей очень понравился уютный домик с садиком. Однако запрошенная хозяином цена была ей не по карману. К тому же она представила, как будет управляться с домом в холодную зиму, колоть дрова, носить воду, и решительно отказалась от удовольствия жить без домохозяйки.

Ниночка осторожно оглянулась, не видит ли ее кто, и постучалась в калитку. Никто не ответил. Сердце ее упало: вполне вероятно, Андрей Евгеньевич где-то задержался. Торчать на виду у всей улицы, пусть и пустынной, совсем не хотелось. Она толкнула калитку и вошла во двор.

Андрей Евгеньевич был дома. Она увидела его через открытое окно и небрежно задернутую занавеску. Распевая какой-то романс, он умывался над тазом с водой, периодически шумно фыркая. Она замерла, глядя на его обнаженное тело. Он был красив и мускулист – в чем-то даже напоминая статую Аполлона.

Ниночка поняла, что ведет себя непристойно, и сделала шаг в сторону дверей. Хрустнула галька под ногами – учитель поднял голову и заметил ее силуэт.

– Минутку, я сейчас, – крикнул он и скрылся в другой комнате. Ниночка поняла, что ее сердце слишком часто бьется – как тогда, когда ей снятся разные сны.

Он распахнул дверь. Она удивилась – он был в белой рубашке с открытым воротом, которая ему удивительно шла, но совершенно не вязалась с его научным образом. В вырезе рубашки виднелась грудь – ее это смутило, и она постаралась не смотреть туда.

– Заходите, Нина Григорьевна!

Ниночка всегда была убеждена, что вещи говорят о человеке больше, чем он сам. Поэтому, войдя в комнату, она начала пристально рассматривать всю обстановку. Большую часть комнаты занимал большой стол, на котором стопками высились книги. Несколько каких-то физических приборов, перед чернильницей раскрыта мелко исписанная тетрадь. Андрей Григорьевич перехватил ее взгляд и заметно смутился – она же решила не выказывать своего интереса, но уже знала, что именно посмотрит в первую очередь, если он отвернется.

Рядом со столом стоял диван с небрежно наброшенным английским пледом. Судя по всему, хозяин не всегда утруждал себя вечерним путешествием до кровати, которая через раскрытую дверь виднелась в другой комнате, и зачастую спал тут же.

– Разве вы не женаты? – задала Ниночка вопрос, ответ на который прекрасно знала. Вопрос этот она приготовила по дороге, понимая, что удивить и озадачить – значит победить. Учитель действительно смутился и растерянно сказал:

– Н-н-нет… прошу прощения, у меня тут такой беспорядок…

– Да нет, все хорошо. Даже уютно. Мне нравится у вас.

– Спасибо. А хотите чаю? Или, может, кофе?

Ниночка не любила кофе, несмотря на то, что в родительской семье он был в почете, хотя готовился редко, в силу высокой цены. Однако тонкости его заваривания она знала хорошо, и решила посмотреть, насколько это искусство знакомо Андрею Евгеньевичу.

– Пожалуй, кофе. Если вас не затруднит.

– Минуту, – учитель скрылся за дверью, ведущей, судя по всему, в кухню. Ниночка удивилась – ее покойный отец всегда варил кофе в своем кабинете. Впрочем, время на удивление терять не стоило. Она осторожно подошла к столу и заглянула в тетрадь. Твердым уверенным почерком там были написаны какие-то сплошные формулы. Быстро пролистав уже исписанные листы, поняла, что нормальных слов там два-три на страницу. Ниночка вдруг ощутила, какая бездонная пропасть лежит между ней и Андреем Евгеньевичем… и одновременно восхитилась его умом.

Она пробежала глазами по корешкам книг. Да, одна математика и астрономия. Ни одного романа или сборника стихов.

Андрей Евгеньевич показался в дверях с подносом. Ниночка оглядела комнату и рассмеялась – поднос определенно было некуда ставить. Андрей Евгеньевич удивленно посмотрел на нее, потом понял свою ошибку и тоже рассмеялся.

– Давайте, я подержу, – сказала Ниночка. Пока учитель передвигал книги на столе, она вдыхала аромат кофе и размышляла о том, отчего же у нее кружится голова.

Кофе был горьким и крепким. Она налила побольше молока, чтобы не было так неприятно. Смех развеял напряженность – теперь они болтали, как будто были знакомы сотню лет. Ниночка с удивлением отметила, что у них внезапно нашлось масса тем для разговоров – в основном, конечно, их общие ученицы.

Кофе закончился, а они все говорили. Ей больше не хотелось пить – но еще меньше хотелось, чтобы разговор останавливался. Однако Андрей Евгеньевич все-таки замолчал и спросил:

– Еще чашечку?

– Да. Только не такой крепкий, пожалуйста.

Принеся вторую порцию кофе, учитель с заговорщическим видом подошел к столу и достал пузатую бутылку. Ниночка прочитала на этикетке: «Henri Geffard».

– Что это?

– Предлагаю сделать кофе по-французски.

– Ну… хорошо, давайте.

Андрей Евгеньевич открыл бутылку – Ниночка ощутила резкий аромат. Он налил немного в чашечки – аромат усилился.

Кофе оказался невероятно вкусным. Андрей Евгеньевич приподнял свою чашку и сказал:

– А давайте на «ты»? За пределами гимназии, конечно…

– Давайте, – Ниночка стукнула своей чашкой по его чашке, как будто чокаясь.

От кофе с коньяком у нее закружилась голова. Она болтала все смелее.

– А скажите… скажи, как ты оказался в нашей гимназии?

Андрей Евгеньевич нахмурился. Ниночка поняла, что вопрос ему неприятен, и растерялась.

– Дело в том…

– Извини. Я, кажется, спросила что-то не то…

– Да нет. Все в порядке. Я был в кружке социал-революционеров, попал под надзор полиции и был выслан сюда.

– Ой. Какой ужас… В Петербурге?

– Да.

– Настоящий революционер?

– Нет, ничего страшного. Я не бомбист, меня даже к детям подпускают. Я только не могу никуда отсюда уехать.

Это было ужасно романтично, и Ниночке хотелось еще и еще разговаривать с ним. Однако две чашки кофе давали себя знать. Ей все сильнее нужно было в туалет, да и приличия пора было соблюдать. Поэтому она встала и сказала:

– Большое спасибо за кофе и чудесный разговор. Я просто счастлива, что мы с тобой так поговорили. Мне совсем не с кем общаться…

– И тебе спасибо. Я тоже совсем одинок. Заходи в любое время, я буду очень рад.

Он подал ей руку. Она взялась за нее и снова ощутила, что ее как будто дернуло током. Она потупилась, не зная, как реагировать. Потом взяла шляпку, подошла к зеркалу и не спеша привела себя в порядок.

– До свидания.

Она направилась к двери, напоследок обернулась. Он шагнул за ней, снова взял ее за руку, останавливая. Она почувствовала, что сейчас свершится что-то невообразимое… закрыла глаза и почувствовала на своих губах его губы…

* * *

Ксенофонту Ильичу пришла удача и пошла карта. Он играл на масть и на мелкие карты, поочередно на бубны и червы, и чувствовал, что его буквально распирает от удачи.

Распирало, впрочем, не только его, но и его карманы. К середине ночи партнеры заметно поскучнели, пребывая в изрядном проигрыше. Банк метал Антон Иванович, который, несмотря на часто выпадающее плие, тоже проигрывал.

Ксенофонт Ильич заметил, что проигрывает он в основном, когда ставит по маленькой – по десятке или по четвертному. Поэтому он начал играть по сотне, совершенно сбивая с толку остальных игроков, постепенно перешедших на небольшие ставки. Впрочем, когда Прокопий Михайлович начал ставить по пятерке, Ксенофонт Ильич тоже был вынужден перейти на пятьдесят, хотя и боялся такими метаниями спугнуть удачу.

Наконец Антон Иванович поднял руки, показывая, что банк пуст. Актер Лоскутников, давно проигравший все, что было у него в карманах, и оттого скучавший, оживился:

– Господа, что ж мы, расходиться? Давайте шампанского!

Ксенофонт Ильич понял намек актера. Как можно небрежнее он достал из кармана две десятирублевых ассигнации, мельком глянул на них – должно хватить – и перевел взгляд на Лощица. Антон Иванович крикнул:

– Прошка!

В дверях появился разбитной малый, служивший прислугой у судьи.

– Сгоняй-ка за шампанским, любезный, – протянул ему деньги Ксенофонт Ильич. – Полдюжины. До Светлорядской добеги.

В предвкушении выпивки игроки оживились. Антон Иванович позвал служанку – та пришла, заспанная, молча кивнула на распоряжение судьи и ушла в кухню. К возвращению Прошки на столе уже стояли фрукты, тонко порезанная севрюга, икра, английский бекон и какие-то домашние булочки. При виде еды Ксенофонт Ильич судорожно сглотнул слюну – только сейчас он понял, что от нервов и азарта игры страшно проголодался.

Запыхавшийся Прошка принес шампанское, но даже не подумал отдать сдачу, которая наверняка должна была остаться. Ксенофонт Ильич махнул рукой – не устраивать же разнос чужой прислуге. Да и выиграл он сегодня столько, что грех жаловаться. Деньги оттопыривали карманы, это наверняка не совсем прилично выглядело. Однако брать с собой на вечернюю игру саквояж было крайне дурной приметой.

Судья хлопнул пробкой. Шампанское пенной струей полилось в бокалы… Ксенофонт Ильич поднял свой бокал и произнес:

– За удачу, господа!

– За удачу, – чокнулся с ним Антон Иванович. – Говорят, в картах не везет – значит, в любви обязательно…

– О боже, господа, – крикнул Лоскутников. – Любовь? В нашем тихом городке?

Наступило молчание. Большинство присутствующих многозначительно подняли брови и улыбнулись.

– Любовь… знаете, молодой человек, любовь – она ведь не от города зависит. А от сердца, – задумчиво сказал купец Барановский.

– Не спорю, не спорю, – поднял руки Лоскутников. – Иной раз как встречу наших гимназисток, так прям сердце замирает, до чего хороши…

После третьей бутылки Ксенофонт Ильич понял, что у него сильно кружится голова. Организм, переживший нервную бурю, не справлялся с коварными пузырьками. Он попытался сымпровизировать еще один тост – но язык его заплетался настолько, что он не смог сказать почти ничего. Несмотря на это, он все-таки потянулся к очередному бокалу:

– Господа… да! Это прекрасно, господа! Я пью за вас!

Не менее пьяные гости дружно закричали «ура».

– Господа, а поехали к Брызгалову, в «Якорь»? – предложил Лоскутников.

– У-у-у, – протянул Барановский. – Знаю я вас, молодых. Вы же потом к девушкам потащите.

– Ну это безусловно, – ухмыльнулся Лоскутников. – Как без девушек-то?

Ксенофонт Ильич понял, что ему пора ретироваться, тем более что платить за оргию наверняка придется ему. Однажды он уже поддался на уговоры друзей. Тогда вечеринка продолжилась в «Золотом якоре», а проснулся он в какой-то квартире в объятьях непотребного вида девицы и без гроша в кармане. Самое прискорбное – он не помнил ровным счетом ничего из того, что происходило у него с этой девицей – и за это ему было стыдно по сей день. После этой истории он две недели навещал по знакомству доктора Виктора Матвеевича, проверяясь, не подцепил ли ненароком дурную болезнь, и зарекся впредь так терять голову.

– Господа, прошу прощения. Я домой, – он неуверенно направился в прихожую. Там сидел явно нетрезвый Прошка – увидев директора, он встал и начал разыскивать его пальто.

Василий Саввич вышел следом за ним.

– Напрасно отказываетесь от поездки, – насмешливо сказал он. – Лоскутников сказал, в «Якоре» сегодня актеры гуляют…

– Нет, увольте, Василий Саввич, – развел руками Миллер. – Не могу-с.

– Ну тогда возьмите мое ландо. Мы все равно будем брать извозчиков.

– Хорошо, – с беспокойством подумав о деньгах, которыми были набиты его карманы, согласился Ксенофонт Ильич. – Весьма благодарен.

Всю дорогу до дома его нетрезвый мозг занимали разного рода шальные мысли. Он воочию представлял себе, как подвыпившая компания направляется в ресторан, как их встречает сам Филадельф Иванович, как они веселятся с актрисами… Ему захотелось оказаться там – и черт с ними, с деньгами.

Супруга Анна Мария допускала его в свою спальню теперь крайне редко, ему же зачастую хотелось всех тех безумств, которыми были озарены первые годы их брака. Годы шли, ощутимо увеличился животик, лысела голова, но сдаваться на милость возрасту он не намеревался. Однако ходить к девушкам легкого поведения он стеснялся: не в его положении было так рисковать репутацией. Завести приличную любовницу в маленьком городке также не представлялось возможным.

Слуга Василия Саввича помог ему сойти и постучал в двери. Минут через пять дверь открыла заспанная Марфа, в накинутом поверх ночной рубахи пальто.

– О господи, Ксенофонт Ильич. Все ли в порядке?

– Все хорошо, Марфа. Помоги мне подняться.

Поддерживаемый Марфой и стараясь не шуметь, он поднялся в кабинет. Долго ковырялся в дверном замке, никак не попадая ключом. Марфа терпеливо ждала. Наконец он открыл дверь, упал на диван и пробормотал:

– Марфуша, принеси чайку.

– Сейчас. Я в кофейнике вскипячу?

– Да-да.

Для работы у него в кабинете стоял кофейник со спиртовкой. Марфа сбегала вниз за заваркой и булочками, накинув по пути домашнее платье. К этому времени кофейник начал уже шуметь. Ксенофонт Ильич, лежа на диване, наблюдал за действиями служанки.

– Марфа!

– Что? – обернулась она.

– Ты из какой деревни?

– Из Нюксениц, вы же знаете.

– А, ну да. И что у вас там, хорошо живется?

– Было бы хорошо – не поехала бы в город. Бедно. Ну, если мужик в доме справный, то живется кому-то. А у нас папку в турецкую ранили, еле ходит, да детей полон дом. Куда уж там. Все, кто постарше – в людях.

– А жених-то у тебя есть?

Марфа покраснела.

– Что вы. Какой жених. Я ж сызмальства у вас. А в городе кто на меня посмотрит…

– Вон что. Ну-ка, иди-ка сюда.

– Что это вы? – глаза Марфы расширились, но она послушно подошла к дивану. Он сел и молча запустил руку ей в вырез платья. Марфа охнула, отшатнулась, но не стала сопротивляться. Он ощутил под рукой упругость груди, мокрой от пота. У него перехватило дыхание – Марфа была некрасива, но от нее пахло возбужденной женщиной.

– Барин, не надо…, – прошептала она. Он повалил ее на кровать, задрал подол платья и нижней рубашки, схватился за заветное место. В комнате остро запахло. Его пальцы погрузились в мокрую мягкость – он возбужденно задышал, встал на колени на краю диван и начал судорожно расстегивать на себе одежду.

– Нет, нет, барин, я не могу… грех это…, – лепетала Марфа, глядя на него расширившимися от ужаса глазами и стараясь отодвинуться подальше.

– Замолчи, дура, – прикрикнул он на нее. Последнее, на что хватило его разума – взглянуть на дверь и убедиться, что она плотно прикрыта. Он навалился на Марфу, торопясь и путаясь в складках ее одежды.

– Ой, не надо, что вы, меня же барыня выгонит, – возбужденно прошептала служанка, зажмурив глаза. Он наконец нашел путь и замер на миг, глядя в ее глаза. Она завизжала от боли – он закрыл ей рот, больно вцепившись зубами в пухлые, пахнущие молоком губы…

* * *

Леночка больше не могла этого терпеть. Ей нужно было с кем-то поделиться своими чувствами, которые распирали ее, как весенний листок распирает почку.

С маман говорить было бесполезно – она либо обсмеяла бы ее, либо, что вернее, впала бы в совершенную истерику и заперла ее дома. Говорить с отцом – тем более бесполезно, он прочитает нотацию и отправит ее к матери.

Оставалась Верочка. Конечно, она подвергнет ее остракизму и насмешкам. Однако терпеть более было невозможно, а подруга хотя бы выслушает ее до конца. От любви не спасали даже тайные походы в кондитерскую лавку – к тому же Леночка заметила, что на нервной почве у нее изрядно увеличилась талия. Да и карманные деньги как-то неожиданно быстро подошли к концу.

Разговор с подругой состоялся после занятий. Они уединились в парке, посетив предварительно все ту же кондитерскую лавку. Осторожная Верочка, впрочем, заходить туда отказалась наотрез, лишь ссудив подругу деньгами. Взяв полфунта пастилы, они уселись на лавочку.

Леночка несколько раз шумно вздохнула. Верочка смотрела на нее с нескрываемой иронией, нервно теребя перекинутую на грудь косу. Наконец подруга не удержалась:

– Ну? Кто он?

– Кто? – испуганно спросила Леночка.

– Твой возлюбленный.

– А откуда ты…

– Не смеши меня. У тебя же на лице это написано. Заглавными буквами. Вот такими, – Верочка развела ладони на добрый аршин.

Леночка замолчала. Ее лицо покрылось красными пятнами, ярко выделяющимися на фоне светлых кудрявых волос.

– Ну давай, рассказывай.

– Это… учитель. Андрей Евгеньевич.

Вопреки ее ожиданиям, Верочка не рассмеялась. Она внимательно посмотрела в глаза Леночки и покачала головой.

– Надо же. Ты меня удивила. Я думала, офицер какой-нибудь. Или кадет.

– Я так влюблена… я целыми днями о нем думаю. И ночами.

– И что ты будешь делать?

– Не знаю. Я просто теряю дар речи, когда вижу его. Я не могу его видеть… и не могу не видеть…

– А если сказать ему правду?

– Нет, что ты! Я скорее умру.

– Хочешь, я сделаю так, что он узнает?

– Нет! Тогда я точно умру. От стыда. А… как ты это сделаешь?

– Ну, допустим, письмо ему напишу. От незнакомки.

– Анонимка? О, нет. Он подумает, что это я написала. И вообще. Это отвратительно и бесчестно.

– Ну тогда сама приди к нему. И скажи прямо о своих чувствах. Или… на уроке. Вы же занимаетесь с ним уроками?

– Да. И это ужасно. Я его не увижу еще три дня… Но я никогда ему это не скажу. Я не смогу.

Леночка разрыдалась и не видела, как подруга смотрит на нее – с завистью, любопытством и интересом.

* * *

Ниночка не спала всю ночь. Она вновь и вновь вспоминала и повторяла в голове произошедшее на пороге дома Андрея Евгеньевича. Ей казалось, что она провалилась в глубины грехопадения, поставив крест на всей своей репутации.

Она не знала, как пойдет в гимназию, как встретит его, посмотрит в глаза. Это было невозможно. Она чувствовала, что, встретив учителя, не сможет не покраснеть, а то и расплакаться от избытка чувств.

Ниночка уже была готова совершенно не ходить сегодня в гимназию, сказавшись больной – однако подумала, что Андрей Евгеньевич сочтет это трусостью. Но стоило ей, в муках и терзаниях, выйти на улицу, и весеннее солнце как рукой сняло все дурное настроение. От первых прикосновений теплых лучей к губам и щекам она вдруг оживилась, вспомнила, как это было чудесно – то, что происходило там, в его небольшом доме. И в душе ее снова, как вчера, запели соловьи.

Им удалось встретиться только после второго урока. Первую перемену Нина просидела в классе, как мышка, боясь даже выглянуть наружу. Девочки почувствовали, что с учительницей происходит что-то не то, и вели себя тихо. Лишь на втором уроке Ахатова и Миллер так громко перешептывались, что обоснованно получили от нее линейкой по спинам. Отчего, впрочем, вовсе не угомонились.

На второй перемене она так захотела в туалет, что более не могла терпеть. Выскочив из кабинета, она почти бегом направилась к дамской комнате. И тут прямо на нее из-за угла вышел учитель.

«Господи, караулил он меня, что ли», – подумала она, молча кланяясь ему и норовя проскочить мимо. Андрей Евгеньевич, однако, оглянулся по сторонам и внезапно преградил ей путь.

– Доброе утро, Нина Григорьевна. Как спалось?

– Спасибо. Вашими э-э-э молитвами.

Ей вдруг стали смешны церемонии, которые они принялись разводить, и она прыснула. Улыбнулся и он.

– Вы вчера м-м-м… книгу у меня забыли. Не хотите ли сегодня забрать?

Ниночка открыла рот, чтобы отказаться, но не смогла произнести ни звука. Андрей Евгеньевич испытующе смотрел на нее.

– Да, – неожиданно для себя сказала она. – Когда?

– Когда вам удобно. Я все послеобеденное время дома. Допоздна, – многозначительно добавил он.

Ниночка кивнула и почувствовала, что к нее сейчас станут мокрыми панталоны. Она сделала книксен – учитель шагнул в сторону и пропустил ее. На бегу Ниночка огляделась – нет, их разговор, кажется, остался без нежелательных свидетелей.