скачать книгу бесплатно
В предвкушении выпивки игроки оживились. Антон Иванович позвал служанку – та пришла, заспанная, молча кивнула на распоряжение судьи и ушла в кухню. К возвращению Прошки на столе уже стояли фрукты, тонко порезанная севрюга, икра, английский бекон и какие-то домашние булочки. При виде еды Ксенофонт Ильич судорожно сглотнул слюну – только сейчас он понял, что от нервов и азарта игры страшно проголодался.
Запыхавшийся Прошка принес шампанское, но даже не подумал отдать сдачу, которая наверняка должна была остаться. Ксенофонт Ильич махнул рукой – не устраивать же разнос чужой прислуге. Да и выиграл он сегодня столько, что грех жаловаться. Деньги оттопыривали карманы, это наверняка не совсем прилично выглядело. Однако брать с собой на вечернюю игру саквояж было крайне дурной приметой.
Судья хлопнул пробкой. Шампанское пенной струей полилось в бокалы… Ксенофонт Ильич поднял свой бокал и произнес:
– За удачу, господа!
– За удачу, – чокнулся с ним Антон Иванович. – Говорят, в картах не везет – значит, в любви обязательно…
– О боже, господа, – крикнул Лоскутников. – Любовь? В нашем тихом городке?
Наступило молчание. Большинство присутствующих многозначительно подняли брови и улыбнулись.
– Любовь… знаете, молодой человек, любовь – она ведь не от города зависит. А от сердца, – задумчиво сказал купец Барановский.
– Не спорю, не спорю, – поднял руки Лоскутников. – Иной раз как встречу наших гимназисток, так прям сердце замирает, до чего хороши…
После третьей бутылки Ксенофонт Ильич понял, что у него сильно кружится голова. Организм, переживший нервную бурю, не справлялся с коварными пузырьками. Он попытался сымпровизировать еще один тост – но язык его заплетался настолько, что он не смог сказать почти ничего. Несмотря на это, он все-таки потянулся к очередному бокалу:
– Господа… да! Это прекрасно, господа! Я пью за вас!
Не менее пьяные гости дружно закричали «ура».
– Господа, а поехали к Брызгалову, в «Якорь»? – предложил Лоскутников.
– У-у-у, – протянул Барановский. – Знаю я вас, молодых. Вы же потом к девушкам потащите.
– Ну это безусловно, – ухмыльнулся Лоскутников. – Как без девушек-то?
Ксенофонт Ильич понял, что ему пора ретироваться, тем более что платить за оргию наверняка придется ему. Однажды он уже поддался на уговоры друзей. Тогда вечеринка продолжилась в «Золотом якоре», а проснулся он в какой-то квартире в объятьях непотребного вида девицы и без гроша в кармане. Самое прискорбное – он не помнил ровным счетом ничего из того, что происходило у него с этой девицей – и за это ему было стыдно по сей день. После этой истории он две недели навещал по знакомству доктора Виктора Матвеевича, проверяясь, не подцепил ли ненароком дурную болезнь, и зарекся впредь так терять голову.
– Господа, прошу прощения. Я домой, – он неуверенно направился в прихожую. Там сидел явно нетрезвый Прошка – увидев директора, он встал и начал разыскивать его пальто.
Василий Саввич вышел следом за ним.
– Напрасно отказываетесь от поездки, – насмешливо сказал он. – Лоскутников сказал, в «Якоре» сегодня актеры гуляют…
– Нет, увольте, Василий Саввич, – развел руками Миллер. – Не могу-с.
– Ну тогда возьмите мое ландо. Мы все равно будем брать извозчиков.
– Хорошо, – с беспокойством подумав о деньгах, которыми были набиты его карманы, согласился Ксенофонт Ильич. – Весьма благодарен.
Всю дорогу до дома его нетрезвый мозг занимали разного рода шальные мысли. Он воочию представлял себе, как подвыпившая компания направляется в ресторан, как их встречает сам Филадельф Иванович, как они веселятся с актрисами… Ему захотелось оказаться там – и черт с ними, с деньгами.
Супруга Анна Мария допускала его в свою спальню теперь крайне редко, ему же зачастую хотелось всех тех безумств, которыми были озарены первые годы их брака. Годы шли, ощутимо увеличился животик, лысела голова, но сдаваться на милость возрасту он не намеревался. Однако ходить к девушкам легкого поведения он стеснялся: не в его положении было так рисковать репутацией. Завести приличную любовницу в маленьком городке также не представлялось возможным.
Слуга Василия Саввича помог ему сойти и постучал в двери. Минут через пять дверь открыла заспанная Марфа, в накинутом поверх ночной рубахи пальто.
– О господи, Ксенофонт Ильич. Все ли в порядке?
– Все хорошо, Марфа. Помоги мне подняться.
Поддерживаемый Марфой и стараясь не шуметь, он поднялся в кабинет. Долго ковырялся в дверном замке, никак не попадая ключом. Марфа терпеливо ждала. Наконец он открыл дверь, упал на диван и пробормотал:
– Марфуша, принеси чайку.
– Сейчас. Я в кофейнике вскипячу?
– Да-да.
Для работы у него в кабинете стоял кофейник со спиртовкой. Марфа сбегала вниз за заваркой и булочками, накинув по пути домашнее платье. К этому времени кофейник начал уже шуметь. Ксенофонт Ильич, лежа на диване, наблюдал за действиями служанки.
– Марфа!
– Что? – обернулась она.
– Ты из какой деревни?
– Из Нюксениц, вы же знаете.
– А, ну да. И что у вас там, хорошо живется?
– Было бы хорошо – не поехала бы в город. Бедно. Ну, если мужик в доме справный, то живется кому-то. А у нас папку в турецкую ранили, еле ходит, да детей полон дом. Куда уж там. Все, кто постарше – в людях.
– А жених-то у тебя есть?
Марфа покраснела.
– Что вы. Какой жених. Я ж сызмальства у вас. А в городе кто на меня посмотрит…
– Вон что. Ну-ка, иди-ка сюда.
– Что это вы? – глаза Марфы расширились, но она послушно подошла к дивану. Он сел и молча запустил руку ей в вырез платья. Марфа охнула, отшатнулась, но не стала сопротивляться. Он ощутил под рукой упругость груди, мокрой от пота. У него перехватило дыхание – Марфа была некрасива, но от нее пахло возбужденной женщиной.
– Барин, не надо…, – прошептала она. Он повалил ее на кровать, задрал подол платья и нижней рубашки, схватился за заветное место. В комнате остро запахло. Его пальцы погрузились в мокрую мягкость – он возбужденно задышал, встал на колени на краю диван и начал судорожно расстегивать на себе одежду.
– Нет, нет, барин, я не могу… грех это…, – лепетала Марфа, глядя на него расширившимися от ужаса глазами и стараясь отодвинуться подальше.
– Замолчи, дура, – прикрикнул он на нее. Последнее, на что хватило его разума – взглянуть на дверь и убедиться, что она плотно прикрыта. Он навалился на Марфу, торопясь и путаясь в складках ее одежды.
– Ой, не надо, что вы, меня же барыня выгонит, – возбужденно прошептала служанка, зажмурив глаза. Он наконец нашел путь и замер на миг, глядя в ее глаза. Она завизжала от боли – он закрыл ей рот, больно вцепившись зубами в пухлые, пахнущие молоком губы…
* * *
Леночка больше не могла этого терпеть. Ей нужно было с кем-то поделиться своими чувствами, которые распирали ее, как весенний листок распирает почку.
С маман говорить было бесполезно – она либо обсмеяла бы ее, либо, что вернее, впала бы в совершенную истерику и заперла ее дома. Говорить с отцом – тем более бесполезно, он прочитает нотацию и отправит ее к матери.
Оставалась Верочка. Конечно, она подвергнет ее остракизму и насмешкам. Однако терпеть более было невозможно, а подруга хотя бы выслушает ее до конца. От любви не спасали даже тайные походы в кондитерскую лавку – к тому же Леночка заметила, что на нервной почве у нее изрядно увеличилась талия. Да и карманные деньги как-то неожиданно быстро подошли к концу.
Разговор с подругой состоялся после занятий. Они уединились в парке, посетив предварительно все ту же кондитерскую лавку. Осторожная Верочка, впрочем, заходить туда отказалась наотрез, лишь ссудив подругу деньгами. Взяв полфунта пастилы, они уселись на лавочку.
Леночка несколько раз шумно вздохнула. Верочка смотрела на нее с нескрываемой иронией, нервно теребя перекинутую на грудь косу. Наконец подруга не удержалась:
– Ну? Кто он?
– Кто? – испуганно спросила Леночка.
– Твой возлюбленный.
– А откуда ты…
– Не смеши меня. У тебя же на лице это написано. Заглавными буквами. Вот такими, – Верочка развела ладони на добрый аршин.
Леночка замолчала. Ее лицо покрылось красными пятнами, ярко выделяющимися на фоне светлых кудрявых волос.
– Ну давай, рассказывай.
– Это… учитель. Андрей Евгеньевич.
Вопреки ее ожиданиям, Верочка не рассмеялась. Она внимательно посмотрела в глаза Леночки и покачала головой.
– Надо же. Ты меня удивила. Я думала, офицер какой-нибудь. Или кадет.
– Я так влюблена… я целыми днями о нем думаю. И ночами.
– И что ты будешь делать?
– Не знаю. Я просто теряю дар речи, когда вижу его. Я не могу его видеть… и не могу не видеть…
– А если сказать ему правду?
– Нет, что ты! Я скорее умру.
– Хочешь, я сделаю так, что он узнает?
– Нет! Тогда я точно умру. От стыда. А… как ты это сделаешь?
– Ну, допустим, письмо ему напишу. От незнакомки.
– Анонимка? О, нет. Он подумает, что это я написала. И вообще. Это отвратительно и бесчестно.
– Ну тогда сама приди к нему. И скажи прямо о своих чувствах. Или… на уроке. Вы же занимаетесь с ним уроками?
– Да. И это ужасно. Я его не увижу еще три дня… Но я никогда ему это не скажу. Я не смогу.
Леночка разрыдалась и не видела, как подруга смотрит на нее – с завистью, любопытством и интересом.
* * *
Ниночка не спала всю ночь. Она вновь и вновь вспоминала и повторяла в голове произошедшее на пороге дома Андрея Евгеньевича. Ей казалось, что она провалилась в глубины грехопадения, поставив крест на всей своей репутации.
Она не знала, как пойдет в гимназию, как встретит его, посмотрит в глаза. Это было невозможно. Она чувствовала, что, встретив учителя, не сможет не покраснеть, а то и расплакаться от избытка чувств.
Ниночка уже была готова совершенно не ходить сегодня в гимназию, сказавшись больной – однако подумала, что Андрей Евгеньевич сочтет это трусостью. Но стоило ей, в муках и терзаниях, выйти на улицу, и весеннее солнце как рукой сняло все дурное настроение. От первых прикосновений теплых лучей к губам и щекам она вдруг оживилась, вспомнила, как это было чудесно – то, что происходило там, в его небольшом доме. И в душе ее снова, как вчера, запели соловьи.
Им удалось встретиться только после второго урока. Первую перемену Нина просидела в классе, как мышка, боясь даже выглянуть наружу. Девочки почувствовали, что с учительницей происходит что-то не то, и вели себя тихо. Лишь на втором уроке Ахатова и Миллер так громко перешептывались, что обоснованно получили от нее линейкой по спинам. Отчего, впрочем, вовсе не угомонились.
На второй перемене она так захотела в туалет, что более не могла терпеть. Выскочив из кабинета, она почти бегом направилась к дамской комнате. И тут прямо на нее из-за угла вышел учитель.
«Господи, караулил он меня, что ли», – подумала она, молча кланяясь ему и норовя проскочить мимо. Андрей Евгеньевич, однако, оглянулся по сторонам и внезапно преградил ей путь.
– Доброе утро, Нина Григорьевна. Как спалось?
– Спасибо. Вашими э-э-э молитвами.
Ей вдруг стали смешны церемонии, которые они принялись разводить, и она прыснула. Улыбнулся и он.
– Вы вчера м-м-м… книгу у меня забыли. Не хотите ли сегодня забрать?
Ниночка открыла рот, чтобы отказаться, но не смогла произнести ни звука. Андрей Евгеньевич испытующе смотрел на нее.
– Да, – неожиданно для себя сказала она. – Когда?
– Когда вам удобно. Я все послеобеденное время дома. Допоздна, – многозначительно добавил он.
Ниночка кивнула и почувствовала, что к нее сейчас станут мокрыми панталоны. Она сделала книксен – учитель шагнул в сторону и пропустил ее. На бегу Ниночка огляделась – нет, их разговор, кажется, остался без нежелательных свидетелей.
Уже посреди урока она вдруг вспомнила, что ей нужно явиться в жандармское управление. Это было и кстати, и некстати. Нина была столь увлечена учителем, что всерьез опасалась за свою честь и необратимые последствия этого. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что, будучи в гостях у учителя, вряд ли сможет в последний момент сказать достаточно решительное «нет». А визит к жандарму был отличным поводом для того, чтобы вовремя уйти от Андрея. С другой стороны, ей хотелось быть с ним постоянно…
Визит к учителю, однако, едва не сорвался. После уроков ее вызвала к себе Жаба и приказала срочно написать отчет для министерства. Отказаться не было никакой возможности: в гимназию приезжал с проверкой какой-то высокий чин, и все руководство было на нервах.
С отчетом она провозилась долго. К тому же Нина страшно проголодалась – с утра из-за нервов она забыла даже выпить чашку чая. Время поджимало – но идти в таком безобразном состоянии к учителю она не могла.
Ниночке пришлось сначала дойти до дома. По дороге она купила расстегай и едва не истекла слюной, вдыхая аромат стерляди. Добежав домой, она вдруг поняла, что совершенно мокрая от пота. Пришлось раздеваться, мыться, потом есть расстегай. В итоге она провозилась до четырех часов.
Кляня себя за нерасторопность, она наконец вышла из дома. Приближался вечер – холодало, она сразу поняла, что оделась не по погоде. Однако возвращаться было некогда.
Ее ждали. Она не узнала комнату: в ней было прибрано, на столе пусто. Куда-то исчезли все бумаги и приборы, белела скатерть. Посреди стола стояли цветы.
– Ой, – она остановилась в нерешительности на пороге. Встречавший ее Андрей Евгеньевич улыбнулся и взял под локоть.
– Проходите. Будем пить кофе?
– Да, – Ниночка посмотрела на него, как на совершенно незнакомого человека.
До кофе, однако, дело не дошло. Она не успела подойти к столу, как мужские руки обняли ее сзади, и она забыла обо всем. Забыла даже подумать о том, что ее впервые в жизни, и как-то очень крепко, схватили за грудь – что ей очень понравилось…
