После возвращения. Сборник эссе и прозы

– Как хорошо, что они расцвели.

– Да, – радостно ответила Тэру.

– А Киёси и Хидэ разве не в экипажах?

– Наверное… Сестра, может, переоденетесь?

– Да… Но сначала я должна вас поблагодарить.

– Не стоит.

Тэру вышла в соседнюю комнату площадью в шесть татами. Кёко с тоской смотрела на дверь кабинета.

Войдя в комнату, чтобы переодеться, она огляделась:

– Тэру-сан, спасибо вам за всё. Вы так хорошо всё подготовили.

Новые татами радовали свежестью.

– Сестра, вы так исхудали…

Тэру произнесла то, что давно хотела сказать.

– Правда? О, какой красивый воротничок вы купили! Хотя, наверное, смешно – лицо-то обгорело в Индийском океане.

Кёко примерила повседневное кимоно с фиолетовым воротником, украшенным крупными голубыми хризантемами.

– Поскорее поправляйтесь.

– У меня даже нет сил умыться борной кислотой.

– Что вы!

– Я ведь ещё не умывалась.

– Сейчас приготовим горячую воду.

Кёко была до слёз рада, что в доме есть человек, с которым можно так душевно поговорить.

Завязав шнурки на пояске, она направилась в соседнюю комнту, где стояло зеркало.

Проходя через столовую, она подумала: «Как же приятно снова быть дома!».

Оказывается, то, что казалось почти исчезнувшим, на самом деле никуда не делось.

Присев перед зеркалом, она увидела, как фиолетовый воротник резко контрастирует с её потемневшим лицом.

«Муж далеко», – с досадой подумала она и встала.

Вспомнилось, как в Париже она каждый день проверяла в трёхстворчатом зеркале, сочетаются ли воротник и кимоно. Теперь эти воспоминания кололи сердце, как зависть некрасивой женщины.

Кабинет Сюдзана был прибран, полки вымыты, в нише стояли хризантемы.

Почерневшая серебряная фольга на свитке, который он когда-то повесил, казалась ей такой же печальной, как и её собственный упадок.

Раздался звук открывающихся ворот, затем со стороны сада появились Киёси и Хидэя, а из прихожи – Хатао и Нацуко.

После того как ушли журналисты, Киёси и Тэру тихо посовещались. Затем Киёси написал на бумаге: «Не принимаем посетителей» и Тэру приклеила её у входа рисовым зерном.

– Сестра, Киёси предложил написать «Не принимаем посетителей» и повесить у входа. Теперь можно не волноваться. Иначе все будут толпиться, а другим неудобно. Брат из Парижа тоже этого боялся.

– Тэру-сан, а мне от него письмо не приходило?

– Нет.

– Правда?

– Он скоро должен вернуться.

– А я думала, уже пришло.

Голос Кёко звучал печально. Она вздохнула, приложив ладонь к воротнику.

Тэру не знала, как её утешить, но вдруг Кёко воскликнула:

– Тэру-сан, если так написать, на нас обидятся!

– Думаете?

– Снимите, пожалуйста. Господин Хатао!

Она позвала Хатао, игравшего на веранде с Мицуру.

– Да? – он сразу подошёл.

– Киёси волновался и написал «Не принимаем посетителей», но мне жалко их. Я их приму. Снимите, пожалуйста.

– Хорошо.

Хатао ушёл.

– Мама, а где наши подарки? – подошёл Такаши.

– Не знаю. Какие вещи пришли первыми? Тэру-сан?

– Только три свёртка. Они в гостиной.

– Потом. Когда всё придёт, я вам раздам.

– Скучно.

Такаши ушёл.

– Брат, подарки ещё не достали, – донёсся до Кёко его голос.

Она вспомнила и принесла две коробки с красками, лежавшие в нише.

– Мицуру, иди сюда.

– Что, мама?

– Эта большая коробка – твоя. Я дарю её тебе.

Развязывая верёвку, она сказала:

– Правда, мама?

– Ты рад, Мицуру?

– Хм, рад.

– Она тебе надолго, пока не вырастешь.

– Тётя, покажите, что внутри!

– Тётя вон там.

– Хм, мама. Опять перепутал. Надоело.

Мицуру взял коробку и попытался открыть её маленьким ключиком на шнурке. Но металл проржавел от морского воздуха, и ключ не поворачивался.

– Что там, братец?

– И мне покажи!

Двойняшки выбежали вперед. Син робко последовал за ними.

– Давай я обниму Ханаки, – предложила Кёко.

Девочка с сдержанным характером просияла от бесконечной радости и уселась на колени к матери. Мидзуки тоже подошла и прижалась к ней.

Син стоял, прислонившись к двери. Мицуру вынес коробку с красками на веранду, чтобы Нацуко помогла ему открыть.

– Мама, мне о Париже снился страшный сон, – сказала Ханаки, опустив глаза и глядя на свои ноги.

Дети узнали об этом от тети, которая сочувствовала письму Кёко, где та горевала о кошмаре, увиденном про них.

– Да, очень страшный сон, – весело подхватила Мидзуки.

– Очень-очень страшный, – повторила Ханаки.

Кёко вспомнила, как в том сне, обняв ребенка, успокоила его, и крепче прижала дочь к себе.