скачать книгу бесплатно
– Консульский легат договаривается о встрече с простым центурионом, да еще в праздничный день? – удивился Минуций.
– Видишь ли, Марцелл ведет переговоры с галльскими послами и пригласил Сертория в качестве переводчика.
– Да, ты мне говорил, что он неплохо изъясняется по-кельтски…
– У него в детстве воспитателем был галл, родом из племени арвернов. К тому же два года службы в Галлии…
– Видимо, переговоры очень важные, если их нельзя отложить до окончания торжеств и богослужения, – заметил Минуций.
Лабиен пожал плечами.
– Ничего удивительного, – сказал он. – Сенат дорожит каждым днем. Думаешь, случайно Марию предоставили однодневный триумф, а на молебствия и общественные игры тоже отвели по одному дню? Многие полагали, что победу над Югуртой отпразднуют с гораздо большей пышностью…
В это время молодой раб принес и поставил на столик перед друзьями два кубка с подогретым вином.
Лабиен взял кубок, отведал глоток и продолжал:
– Мария превозносят до небес, но в сущности это заслуга Суллы, что войну удалось закончить нынешним летом. После того, как он убедил Бокха выдать Югурту, война потеряла для нумидийцев всякий смысл.
– И все же в консульских фастах[154 - Консульские фасты – погодные списки консулов с кратким перечнем их деяний.] Марий, а не Сулла будет значиться как победитель Югурты, – сказал Минуций, задумчиво глядя на огонь в камине.
– Это так, – согласился Лабиен, – но Сулла… вот уж неуемное хвастовство! Ты знаешь, он уже носит на пальце перстень с печаткой, на которой изображена сцена выдачи ему Югурты…
– Представляю, как будет злиться Марий, когда узнает об этом!
Друзья немного помолчали.
– А Никтимена? Я вчера забыл спросить о ней. Здорова ли? – первым заговорил Лабиен.
– Никтимена? – с удивлением переспросил Минуций, очнувшись от своих дум. – Разве я не говорил?.. Ее нет в Риме… Знаешь, я оставил ее в Капуе…
– Вот как! – в свою очередь изумился Лабиен. – Неужели поссорились?
– Немного.
– А что произошло? Вы же всегда отлично ладили друг с другом.
– Тут особый случай… Только пусть это останется между нами.
– Клянусь Юпитером, я не из болтливых!
Минуций вздохнул
– Видишь ли, – начал он медленно и с явной неохотой, – когда я был с ней в Капуе… ну, одним словом, я дал там обет целомудрия Диане Тифатине…
– Обет целомудрия? – не удержался от восклицания Лабиен.
– Только не богохульствуй, – предупредил приятеля Минуций.
– Ну, что ты! Я понимаю, дело святое… Но, прости, что тебя заставило?
– Долги, мой друг, долги… В Капуе за меня взялись кредиторы – я едва избежал продажи под копьем[155 - Продажа под копьем. – Копье как символ квиритской собственности водружалось при продаже с аукциона имущества римского гражданина (должника или осужденного).] всего своего имущества в Кампании. Хвала богам, мне удалось достать деньги, чтобы погасить первоочередные задолженности. Но после всех этих передряг настроение у меня было такое… хоть отправляйся за советом к дельфийскому оракулу[156 - Дельфийский оракул. – У народов древнего Востока, древних греков и римлян оракулом назывался жрец, дававший советы, прорицания, якобы исходившие от божества, а также место, обычно храм, где давались прорицания. Особой известностью пользовался храм Аполлона в греческом городе Дельфы (дельфийский оракул).]. А тут у меня возникли кое-какие планы на будущее, и я подумал, что неплохо бы поклониться Диане на Тифате[157 - Тифата – гора неподалеку от Капуи. На ее вершине стоял храм, посвященный Диане.]. Ты ведь знаешь, что я с детства чтил ее, как свою покровительницу. И вот я принес ей жертвоприношение и дары, а потом остался переночевать в храме, надеясь увидеть вещий сон. Почти всю ночь я не сомкнул глаз, мне не спалось, словом, только под самое утро я задремал, и привиделся мне сон, будто стою я в Арицийской роще, на берегу озера, а возле священного дуба Дианы вижу царя Неми[158 - Царь Неми – так именовался особый жрец, охранявший священный дуб Дианы в посвященной ей роще неподалеку от города Ариции (там же, у озера под названием Неми, находился и храм Дианы). Жрецом Неми мог стать только беглый раб-преступник. Способ замещения его был необычен и жесток: к нему посылался другой беглый раб, присужденный к смерти, который пробегал весь путь от храма Дианы в Риме до Арицийской рощи и вступал в смертельный поединок со жрецом Неми; в случае победы над ним он занимал его место.], страшного, бородатого, косматого, похожего на одного из тех пленных варваров, каких мы с тобой видели во Фракии… и он что-то кричит мне, размахивая над головой своим огромным мечом. От страха я обращаюсь вспять, но спотыкаюсь о корни дерева и падаю, когда же снова поднимаюсь на ноги – царя Неми уже нет, а вместо него стоит чудесной красоты лань в слепящем глаза божественном свете… Сердце у меня затрепетало, я понял, что передо мной сама Диана. И вдруг она заговаривает со мной на чистейшей латыни. И голос у нее такой нежный, божественно прекрасный, не передать словами… Она говорит, что знает обо всех моих затруднениях и замыслах, обещает свое покровительство, но с условием, чтобы я исполнил обет целомудрия и не прикасался ни к одной женщине до следующих декабрьских календ, а также совершил паломничество к святилищу Дианы Арицийской. Последние слова ее: «Помни же! До декабрьских календ!», – прозвучали под сводом храма, когда я уже проснулся…
Хотя Лабиен в отличие от друга относился к божественным делам и вообще к религии с известной долей скептицизма и проявлял интерес к учению Эпикура[159 - Эпикур – древнегреческий философ, живший в 341—270 гг. до н. э., последователь атомистической теории Демокрита. Отрицал бессмертие души и усматривал высшее счастье человека в атараксии – свободе от всякого страха, в особенности от страха перед смертью, богами, существование которых он не отрицал, но считал, что они не вмешиваются в дела людей.], рассказ о вещем сне он выслушал с неослабным вниманием, не позволив себе никакого иронического замечания или улыбки недоверия. К сновидениям он относился с большим почтением, нежели к предсказаниям авгуров или гаруспиков.
– Что ж, кажется, тебя действительно посетила сама Диана, принявшая образ прекрасной лани, – сказал он. – И слова ее яснее любого оракула – она, конечно же, дарит тебе свое покровительство…
– О, в этом у меня нет и тени сомнения, но вот Никтимена… она и слушать меня не стала, кричала, что я нарочно все это выдумал, чтобы ее бросить. Я тоже взъярился… Одним словом, получился страшный скандал…
– В такого рода делах трудно давать советы, – вздохнул с пониманием Лабиен. – Впрочем, если хочешь, выскажу тебе одну мысль…
– Какую?
– Я рассуждаю таким образом, что Диана Тифатская, которой так приятны обеты безбрачия и целомудрия, будет совсем не против, если ты еще послужишь Марсу Победоносному. Я говорю к тому, что военный лагерь – наилучшее место для воздержания…
– Клянусь всеми богами, ты опять за свое! – невесело рассмеялся Минуций. – Так и хочешь заманить меня в глушь галльских лесов! Нет, нет, мой дорогой! Навоевался, пусть теперь другие повоюют… Кроме того, мои заимодавцы вряд ли выпустят меня из Рима, как только узнают о моем намерении отправиться за Альпы, откуда в последнее время мало кто возвращается[160 - По римским законам в отсутствие должника терялось право на иск и заимодавец лишался предмета тяжбы. Поэтому кредиторы могли задержать в Риме даже получившего должность наместника провинции, если он не рассчитался с долгами, как это случилось позднее с Юлием Цезарем, который смог выехать в назначенную ему провинцию только после того, как за него поручился огромной суммой денег известный богач Марк Лициний Красс.]…
– Ну, как говорят в Греции, это не проблема, – возразил Лабиен. – Я обещаю устроить так, что ты исчезнешь из Рима, как бесплотный дух, как призрак…
– Я думаю, не стоит с этим торопиться, мой Лабиен, потому что, может быть, очень скоро всем нам придется с оружием в руках защищать стены Сервия Туллия[161 - Стены Сервия Туллия. – Постройку стен, опоясывавших город Рим, приписывали шестому (после Ромула) римскому царю Сервию Туллию (VI в. до н. э.). На самом деле сооружение их относится к более поздней эпохе (IV в. до н. э.).]…
– Ты серьезно полагаешь, что такое возможно?
– А почему бы и нет? В делах военных разумнее всего готовиться к самому худшему, – философским тоном заметил Минуций. – Разве Бренн[162 - Бренн – вождь галлов, которые в 390 г. до н. э. нанесли поражение римлянам и захватили Рим (кроме Капитолия).] не разглядывал Капитолии с вершины Палатина? Или Ганнибалл не стоял у ворот Рима? Кто знает, может быть, и мы увидим, как кимвры пасут свои стада на полях Лация…
– После Араузиона кимвры так и не дерзнули напасть на Италию, хотя она оставалась совершенно беззащитной…
– А как ты думаешь, что их остановило? Сражение ведь произошло накануне октябрьских нон. Варваров удержала от немедленного наступления на Рим близость зимы, разве это не естественно? Сам Сципион Африканский отвел бы своих солдат на зимние квартиры, будь он на месте Бойорига. Об этом тебе скажут в любой таверне…
– Нет, – покачал головой Лабиен, – я скорее согласился бы с мнением Сертория…
– А что он говорит?
– Он знает больше, чем мы с тобой. Ему не раз приходилось беседовать с пленными галлами из тех, кто присоединился к кимврам. Они в один голос утверждают, что без своих собратьев тевтонов[163 - Тевтоны – народ неизвестного происхождения. Предположительно, были германцами и первоначально жили вместе с кимврами и амбронами на полуострове Ютландия. По-видимому, против консула Карбона в 113 г. до н. э. кимвры и тевтоны сражались вместе, но потом следы последних теряются. Возможно, оба народа разделились: тевтоны пошли вглубь Галлии, на запад, а кимвры перевалили через Юрские горы и вторглись в римские владения южнее Леманского озера. В 103 или в 102 г. до н. э. тевтоны вновь соединились с кимврами (в области расселения народа белгов) и договорились о совместном походе на Рим. В 102 г. до н. э. они переправились через Родан, но были наголову разбиты Марием у Акв Секстиевых.] кимвры не пойдут на Рим…
– Говорят, одних только кимвров с оружием насчитывается не менее трехсот тысяч! – с горячностью воскликнул Минуций. – Клянусь Янусом Патульцием, нужно совершенно ничего не смыслить в войне, чтобы упустить такой момент, не использовав своей победы, которая вконец обессилила римлян! Вспомни, Ганнибал привел в Италию какие-то двадцать-тридцать тысяч войска и потом долгие пятнадцать лет опустошал страну…
– Не забывай, что Ганнибал опирался на враждебные Риму города италиков, которые он призвал к отпадению от нас именем могущественного Карфагена. На его сторону перешли Капуя, Тарент, Фурии и многие другие города. А на чью поддержку в Италии могут рассчитывать кимвры, этот дикий бродячий народ? Что они могут предложить нашим союзникам в качестве платы за измену? Ничего, кроме жестокого разорения страны и своего владычества, куда более тяжкого и унизительного, чем римское…
– Никто не хочет брать в расчет сотни тысяч варваров-рабов, стонущих в цепях по всей Италии! Во времена Ганнибала они не были столь многочисленны, а теперь их – легионы, и они ждут не дождутся появления кимвров, чтобы присоединиться к ним и умножить их ряды. Вот они – союзники кимвров в Италии…
– Бедный мой друг! Ты снова заговорил о рабах, – тоном сожаления сказал Лабиен, вспомнив пьяные разглагольствования Минуция во время вчерашнего застолья.
– Увы! – внезапно успокоившись, сказал Минуций и взял со столика кубок с вином. – В нашем споре мне отведена неблагодарная и зловещая роль Кассандры[164 - Кассандра – согласно греческим мифам вещая дочь троянского царя Приама. Она отвергла любовь бога Аполлона, который в отместку наказал ее тем, что в ее предсказания никто не верил, хотя все они сбывались.] – ее мрачные пророчества сбывались, но никто им не верил… Давай-ка, лучше выпьем в честь добрых богов, и да защитят они нас от всех напастей!..
В тот момент, когда они оба осушили свои кубки, до атрия со стороны Форума донеслись протяжные звуки труб, сопровождаемые мощным гулом толпы.
Друзья вспомнили о триумфе.
– Однако пора, – встрепенулся Лабиен. – как бы нам не пропустить дары Юпитера Феретрия.
– Пожалуй, – согласился Минуций, вставая. – Ты подожди меня немного. Я лишь наброшу на себя тогу…
Глава третья
НА СВЯЩЕННОЙ УЛИЦЕ
Триумф продолжался.
До третьего часа пополудни по городу пронесли и провезли не менее трех тысяч фунтов золота и более девяти тысяч фунтов серебра в слитках и звонкой монете[165 - Эти цифры приведены греческим историком Плутархом (46—126 гг. до н. э.) в написанной им биографии Гая Мария.].
Поражало обилие изделий из слоновой кости, украшений из золота и драгоценных камней. В бесценных ковшах и чашах рассыпано было свыше двухсот восьмидесяти тысяч денариев. Священный ковш, отлитый по приказу Мария из чистого золота, весил десять талантов[166 - Талант – в древности весовая и денежная единица (в основном серебра). Различались аттический и эвбейский таланты, но более употребителен был аттический талант, равный 26,2 кг.]; его несли восемь носильщиков. Золотых венков, присланных из колонии и муниципиев, от союзных царей и тетрархов, было около двухсот пятидесяти. Этот день явно не мог вместить назначенного зрелища. Большая часть сокровищ, доставленных победителями из разграбленного царства, оставалась еще в хранилищах Государственной виллы и в цирке Фламиния.
На Священной улице, куда пришли Минуций и Лабиен, народу оказалось больше, чем они ожидали. Друзьям пришлось усердно поработать локтями, прежде чем они пробились сквозь тяжело дышавшую толпу к бронзовой конной статуе Клелии[167 - Клелия – римская девушка, героиня одной из древнейших римских легенд.]. Отсюда улица просматривалась почти до храма Юпитера Статора.
В этот момент под шумные рукоплескания проносили огромное полотнище с красочным изображением битвы под Циртой[168 - Цирта – город в Нумидии, столица нумидийских царей.] – последней крупной битвы минувшей войны, в которой Югурта и Бокх потерпели окончательное поражение. После этого мавретанский царь, боясь за себя и свое царство, начал тайные сношения с римлянами. Они завершились тем, что Югурта, захваченный обманом своим тестем и союзником, был выдан квестору Луцию Корнелию Сулле, который был послан Марием к Бокху, чтобы вести с ним переговоры.
Из разговоров в толпе приятели узнали, что Марий, перед тем как войти в город, раздал солдатам воинские награды и денежные подарки в цирке Фламиния, причем каждый пехотинец получил по сто двадцать денариев, центурионы – вдвое больше, а всадники – втрое. По мнению многих, денежные дары воинам превзошли всякую меру.
Солнце уже клонилось к закату. Приближалась самая торжественная минута триумфа.
Со стороны храма юпитера Статора шли по улице трубачи в ярко-красных туниках и плащах. Они не жалея сил дули в свои длинные медные трубы. Вслед за трубачами восемь носильщиков, все громадного роста (это были специально нанятые цирковые атлеты), несли великолепно убранные носилки с приношением Юпитеру Феретрию – под таким эпитетом Юпитеру приносил в дар лучшую часть военной добычи полководец-триумфатор.
Носилки были устланы атталиками – златотканными коврами из Сицилии. На коврах лежали оружие и доспехи Югурты с брошенной поверх них диадемой царя, которая сверкала на солнце золотом и драгоценными камнями. Здесь же находились кубки, блюда, чаши и прочая дорогая утварь со стола Югурты.
За носилками с дарами Юпитеру Феретрию шли жертвенные быки, которых вели на заклание юноши в белых передниках, окаймленных пурпуром. Все животные были белой масти с позолоченными рогами, увитыми лентами и цветами. Рядом мальчики несли серебряные и золотые сосуды для возлияний. Сто двадцать быков должны были в этот день окропить кровью алтарь Юпитера Капитолийского.
Пока по улице проходили жертвенные животные, Лабиен и Минуций, прижатые толпой к постаменту бронзовой всадницы, невольно прислушивались к разговору стоявших рядом граждан.
– Пора, наконец, децемвирам обратиться к Сивиллиным книгам, – говорил окружавшим его собеседникам тучный старик-патриций, по самые уши завернутый в широкую белоснежную тогу. – Пусть они объяснят нам, в чем провинились римляне перед богами-небожителями и как им искупить свои прегрешения. Если потребуются человеческие жертвоприношения, то я первый отдам лучшего из своих рабов для святого дела…
– Давно уже в Риме только тем и занимаются, что утомляют богов жертвами, – сердито возражал ему человек, облаченный, несмотря на праздник, в темно-серую траурную тогу. – Второго сына потерял я в Галлии[169 - Галлия – страна, охватывавшая нынешние территории Франции, Бельгии, Швейцарии и некоторые соседние с ними области. В VI – II вв. до н. э. Галлией называлась и Северная Италия, завоеванная рммлянами и подвергшаяся романизации. Сами галлы называли себя кельтами. Римляне отличали завоеванную предальпийскую Галлию («Галлию, одетую в тогу») от заальпийской (по ту сторону Альп), называя последнюю Косматой Галлией, так как тамошние жители не стригли волос и вообще считались варварами. Галлы упорно отстаивали свою свободу, и только Юлию Цезарю удалось окончательно подчинить их Риму.], и все по милости олигархов, бездарных и ничтожных полководцев. Пусть будет Марий, «новый человек», или даже пусть последний из пролетариев будет начальствовать над легионами, только бы это был муж опытный, деятельный, не теряющий головы в опасности, а не какой-нибудь мозгляк, ничтожный человечишко, изнеженный щеголь, который может лишь напоказ выставлять маски своих прославленных предков…
– Верно сказано, Геллий!.. К Эрэбу бездарную и трусливую знать!.. – поддержали говорившего сразу несколько голосов из толпы.
– Ну, когда-то и приснопамятный Гай Фламиний[170 - Гай Фламиний – римский полководец и политический деятель, консул в 223 и 217 гг. до н. э. Пал в сражении с войсками Ганнибала у Тразименского озера.], победитель инсубров[171 - Инсубры – кельтское племя в Северной Италии с главным городом Медиоланом (ныне Милан).], обожаемый простым людом и считавшийся наилучшим полководцем, в конце концов, погубил и свое войско, и самого себя, встретившись с Ганнибалом, – надменно и презрительно заявил молодой человек с холеной бородкой и завитыми волосами.
– А знаешь, почему Фламиний потерпел поражение? – обратился к нему толстяк патриций. – Как раз потому, что, отправляясь на войну, не справил Латинских празднеств, не принес Юпитеру жертву на Альбанской горе[172 - Альбанская гора (ныне Монте Каво) – священная гора в Лации с храмом Юпитера Лациара на ее вершине. Здесь ежегодно справлялись Латинские празднества с обязательным участием обоих римских консулов и представителей латинских городов.] и не дал положенных обетов на Капитолии…
– Хвала бессмертным богам, Марий не таков! – воскликнул гражданин в трауре. – Уж он-то, поверьте мне, чтит обычай и не упускает случая, чтобы посоветоваться с авгуром или гаруспиком. Он не вступит в сражение, не свершив ауспиций…
– Да не о Марии веду я речь, – с досадой человека, которого никак не могут понять, продолжал патриций. – Я говорю о том, что надо бы прежде всего искупить преступление Сервилия Цепиона. Такое святотатство сопоставимо разве что с прелюбодеянием весталок. Вот потому-то я и напомнил вам, что пора заглянуть в Сивиллины книги…
– Прощай тогда бедняга Цепион – децемвиры велят его живьем закопать на Бычьем рынке, – послышался из толпы чей-то насмешливый голос.
– А не проще ли во искупление этого греха вернуть тектосагам похищенные у них Цепионом пятнадцать тысяч талантов? – спросил еще кто-то.
Окружающие зашумели:
– Да, пятнадцать тысяч талантов!..
– Какие деньги, клянусь Кастором!..
– Это же триста девяносто три миллиона сестерциев!..
– В два раза больше, чем внес в казну Эмилий Павел после победы над Македонией!..
– Ну, насчет денег тектосагов ничего сказать не могу, – заявил Луцерий Пурпуреон. – Тектосаги-то, слышно, опять восстали против нас во главе с Копиллом[173 - Копилл – вождь племени тектосагов, союзник кимвров. В этом же, 104 г. до н. э., был разбит Суллой и взят в плен. Дальнейшая судьба неизвестна.]. Если теперь вернуть серебро галлам, то это, пожалуй, их больше укрепит, чем союз с кимврами. Всем известно, что деньги – это нерв войны…
– А слышали вы о чуде, которое недавно произошло в Вольсиниях? – снова вмешался в разговор молодой человек с бородкой.
– Что там случилось?
– Вода в озере внезапно окрасилась кровью.
– О! – воскликнул Луцерий Пурпуреон. – Это одно из самых зловещих предзнаменований!
– Такие знамения предвещают войну, – поддержал патриция человек в траурной тоге.
– А в Теане Сидицинском, если вы помните, два месяца назад шел каменный дождь, – сказал кто-то в толпе.
– Верно, совершенно точно, – пробормотал с суеверным страхом Луцерий Пурпуреон. – И какое совпадение! – продолжал он. – Ведь всем известно, что перед самым вторжением Ганнибала шел каменный дождь в Пицене…
– О, тогда много было всяких недобрых знамений, – с видом знатока сказал молодой человек. – Сначала в храм Надежды, что на Овощном рынке, ударила молния, а позднее в храм Юноны на Капитолии влетел ворон и сел как раз на ложе богини…
Разговор был прерван шумом, вызванным появлением на улице очередного отряда трубачей, игравших знакомый всем триумфальный марш.
За музыкантами тесным строем, лязгая оружием и доспехами, шли рослые легионеры, которым поручена была охрана пленных нумидийцев.
– Югурта!.. Югурта!.. – всколыхнулась толпа, завидев изможденные, искаженные страхом лица людей, идущих под стражей.
Они шли со скованными руками, мужчины и женщины. Впереди, высоко поднимая свои оковы, шагал человек в расшитой золотом царской одежде.
Это был Югурта.
Лицо нумидийского царя было мертвенно бледным. Почти пять месяцев провел он в плену, и его душевные и телесные силы были на исходе. Запущенная седая борода, потухший огонь в когда-то живых, насмешливых и жестоких глазах, нетвердая походка усталого, сломленного злополучной судьбой человека – ничто уже не напоминало того Югурту, которого римляне видели шесть лет назад, когда он в последний раз посетил Рим и еще назывался царем. Нумидиец всегда отличался железным здоровьем и незаурядной силой, был прекрасным наездником и хорошо владел оружием. В молодости он неизменно побеждал сверстников в различного рода состязаниях, далеко бросал копье и быстро бегал. Отец его, Мастанабал, после смерти царя Массиниссы правил Нумидией вместе с братьями, Гулуссой и Миципсой. Последний пережил обоих и стал царствовать один. Поначалу Миципса объявил наследниками только своих сыновей, Адгербала и Гиемпсала. Но так как Югурта, по справедливости, тоже имел право на царскую диадему, к тому же с течением времени приобрел популярность у нумидийцев (особенно после того, как вернулся из-под Нуманции, где, сражаясь на стороне римлян, выказал необыкновенную храбрость и заслужил похвалы самого Сципиона Эмилиана), Миципса решил усыновить племянника и составил новое завещание, по которому приемный сын получал равные права на престолонаследие с его родными сыновьями. Со смертью Миципсы молодые цари так и не смогли мирно договориться о совместном управлении страной.
Начало междоусобной войне положила смерть Гиемпсала, к которому Югурта подослал убийц. Выступивший мстителем за брата Адгербал потерпел поражение и бежал в Рим искать защиты и поддержки у сената. Но Югурта еще в Нумантинскую войну, познакомившись с жадными и продажными сенаторами, вынес убеждение, что в Риме нет никого, кто устоял бы перед денежным соблазном. Вот почему, начав войну с Адгербалом и вместе с тем выражая подчеркнутую покорность римлянам, он действовал с такой неустрашимой дерзостью. Разумеется, он прекрасно понимал, что в открытой борьбе с могущественным Римом его ждет неминуемое поражение, но он надеялся при помощи подкупа сенаторов добиться мира и своего единоличного господства в Нумидии.
Большинство влиятельных членов сената, получивших взятки от Югурты, готовы были пойти на соглашение с ним, предав забвению все совершенные им злодеяния – от убийства Гиемпсала до резни в Цирте[174 - Резня в Цирте. – В 113 г. до н. э., после раздела Нумидии между Югуртой и Адгербалом при посредстве Рима, Югурта неожиданно вторгся с войском во владения соперника и осадил его в Цирте. Город сдался при условии сохранения жизни Адгербалу и остальным жителям. Однако Югурта нарушил обещание, казнив Адгербала и перебив все взрослое мужское население города, в том числе многих римских купцов, находившихся в Цирте. Это вызвало возмущение в Риме, и Югурте была объявлена война.] и вероломной казни Адгербала. В конце концов Югурта за огромные деньги купил мирный договор у римского главнокомандующего. Но это вызвало негодование в массе простых граждан Рима. Народный трибун Гай Меммий, примыкавший тогда к партии популяров, впервые открыто обвинил в продажности всю знать. С согласия своих коллег и подавляющего большинства народного собрания он потребовал явки в Рим самого Югурты, пообещав ему неприкосновенность от имени государства.
Меммий готовил невиданное судебное разбирательство в народном собрании, чтобы нанести сокрушительный удар олигархии. По мысли Меммия и всех честных граждан, нумидийский царь должен был стать главным свидетелем обвинения против должностных лиц, получавших взятки от врага. Но из этой затеи ничего не вышло. Югурта, прибыв в Рим, денег не жалел. Наконец, он предстал перед народным собранием, но как только Меммий стал задавать ему вопросы, другой народный трибун, которого нумидиец уже успел подкупить, запретил отвечать на них[175 - По римскому закону народный трибун обладал правом «вето», которое позволяло ему наложить запрет на любое распоряжение любого должностного лица, в том числе и своего коллеги по должности.]. «Так народ и ушел со сходки осмеянным», – с праведным негодованием писал впоследствии Гай Саллюстий[176 - Гай Саллюстий Крисп (86—34 гг. до н. э.) – римский историк, от трудов которого целиком сохранились только два произведения – «Югуртинская война» и «Заговор Катилины».].
Под занавес своего пребывания в Риме Югурта, решив использовать удобный случай, нанял убийцу, чтобы устранить Массиву, сына Гулуссы, который давно уже предъявил претензии на нумидийскую корону, но в отличие от другого претендента, уже известного читателю Гауды, проживал в столице римлян, держась подальше от опасностей войны и чувствуя себя здесь неуязвимым от козней Югурты. Но пока Югурта находился в Риме, ему следовало бы поберечься. Он был убит ножом из-за угла. Убийца, схваченный на месте преступления, назвал имя человека, заказавшего убийство. Им оказался приближенный Югурты, знатный нумидиец из его свиты. Пока римляне кипели возмущением и требовали строжайшего расследования этого преступления, Югурта тайно покинул Вечный город.
Потом рассказывали, что Югурта, отъехав от Рима на почтительное расстояние, оглянулся и сказал:
– Продажный город! Ты перестанешь существовать, коль скоро найдется подходящий покупатель.
