скачать книгу бесплатно
На первых порах Минуций слыл человеком вполне добропорядочным. Но по натуре он был совершенной противоположностью своему покойному родителю, отличавшемуся деловой хваткой и бережливостью. Став обладателем огромного состояния, Минуций решительно придерживался того мнения, что нет никакого толку ни в деньгах, ни в богатстве, если их нельзя растратить на удовольствия.
Совершенно неожиданно для всех своих родственников и друзей он развелся с женой. Его пытались удержать от этого шага, на все лады расхваливая молодую женщину: мол, и хороша собой, и целомудренна, и нравом нестроптива. Минуций же сказал в ответ, выставив из-под тоги свой башмак:
– Посмотрите на него – разве он нехорош собой? Или стоптан? Но кто из вас скажет, где он жмет мне ногу?
Только немногие из его друзей догадывались об истинной причине развода: они знали о существовании прекрасной гречанки из Капуи. Так оно и было в действительности. Минуций всегда помнил о своей первой возлюбленной, и все эти пять лет разлуки поддерживал с нею постоянную переписку. Разведясь с женой, он уехал в Капую и вскоре привез оттуда Никтимену, открыто поселив ее в своем доме.
Потом началась жизнь, полная неистового разгула. Минуций словно торопился вознаградить себя за перенесенные им тяготы военной службы, ни в чем не отказывая ни собственным прихотям, ни милым причудам своей любовницы, очень скоро привыкшей к сибаритской роскоши и безумной расточительности, благо все это было за чужой счет.
Дом на Кипрской улице едва ли не целыми днями, а еще чаще ночами, был забит гостями, музыкантами, актерами. Минуций всей душой предавался любимым своим занятиям: игре в кости, обильным возлияниям, в перерывах между ними посвящая досуг общественным зрелищам, особенно конным скачкам, колесничным ристаниям и гладиаторским играм.
Когда после очередного крупного проигрыша ему понадобились деньги, он, долго не раздумывая, продал свое имение близ Анция[118 - Анций – город на побережье Тирренского моря.]. Это было очень доходное имение. Приморские виллы всегда ценились в Италии. Выражаясь словами мудрого Марка Порция Катона, молодой человек оказался сильнее моря, ибо то, что оно едва-едва лизало своими волнами, он проглотил целиком без особого труда.
Незадолго до начала нашего повествования такая же участь постигла и его загородную тускуланскую виллу. У него еще оставались упомянутые выше обширное поместье под Свессулой и гостиница в Капуе, но все это было уже заложено тамошним аргентариям[119 - Аргентарий – меняла, банкир.] под огромные ссуды, растраченные нашим героем с чрезвычайным легкомыслием.
Долги Минуция давным-давно превышали доходы, хотя его многочисленные заимодавцы как в Риме, так и в Капуе были пока в относительном неведении об истинном состоянии дел своего должника, по-прежнему считая его человеком вполне обеспеченным. Увы, это было далеко не так. Продажа тускуланской виллы, родового поместья, явилось для Минуция тяжелым ударом, заставившим его серьезно задуматься над тем, как спастись от разорения.
Кто-то из друзей посоветовал ему заняться подготовкой гладиаторов как делом, которое может принести верный доход. Минуций вначале загорелся желанием открыть свою собственную школу гладиаторов в Капуе и даже купил в кредит партию гладиаторского оружия и снаряжения, но вскоре остыл, поняв бесполезность своих хлопот ввиду нехватки денег и неумолимо приближающегося срока уплаты долгов.
Как раз в это время пришла весть о катастрофе при Араузионе. Впоследствии говорили, что именно тогда под влиянием этого события у Минуция зародился его ужасный преступный замысел…
Нo об этом читатель узнает немного позднее, а пока вернемся к нашему прожигателю жизни, которого мы застали в его собственной постели, после того как он проснулся утром памятного дня, начавшегося триумфом Мария над Югуртсй.
В том, что он проснулся довольно поздно, молодой человек убедился, взглянув на клепсидру[120 - Клепсидра – водяные часы.], стоявшую на дельфийском столике под крошечным окном, из которого в полутемный конклав[121 - Конклав – спальная комната.] врывались лучи солнечного света.
Время приближалось к полудню.
Минуций, зевая, перевернулся со спины на правый бок, лицом к двери, и громко позвал:
– Пангей! Где ты там, чтобы Орк[122 - Орк – римский бог смерти, уносивший души в подземный мир.] тебя забрал?..
– Я здесь, господин! – послышался голос за дверью, завеса которой вскоре распахнулась, и в комнату вбежал смуглый черноволосый юноша лет двадцати. Он был в голубой тунике и в домашних сандалиях из желтой кожи.
– Я здесь, мой господин, – повторил юноша. – С добрым утром!
Минуций с трудом оторвал голову от подушки и посмотрел на слугу мутным взором.
– Почему я до сих пор в постели? Почему меня не разбудил? – сердито спросил он.
– Я несколько раз пытался это сделать, но ты неизменно посылал меня в Тартар[123 - Тартар – по представлениям греков и римлян, обитель мертвых, подземный мир.], – ответил юноша, пряча в глазах усмешку.
Минуций с озабоченным видом потер лоб рукой, видимо, что-то припоминая.
– Послушай-ка, Пангей, – сказал он немного погодя. – Кажется, вчера я договорился с Марком Лабиеном, что он зайдет ко мне сегодня утром… Ну да, мы хотели вместе побывать в городе и посмотреть триумфальное шествие.
– Триумф уже в самом разгаре, – заметил Пангей.
– Вот проклятье! Вчера я здорово наглотался аминейского пополам с анцийским… Давай-ка, Пангей, принеси чего-нибудь опохмелиться!
– Неэра только что поставила аутепсу[124 - Аутепса – большая чаша с трубой посередине, куда засыпались горячие угли для подогрева вина.], – сказал Пангей.
– Беги, беги, Пангей, и поторопи ее, ради всех богов! – с раздражением приказал Минуций, снова роняя голову на подушку и закрывая глаза.
Пангей повиновался и тут же выскользнул за дверь.
Вечер в канун новых календ[125 - Новые календы – так римляне называли календы января (1 января). Этот день, как и у нас, был началом нового года.] Минуций провел в доме приятеля своего, Марка Лабиена, точнее, в доме его отца, Секста Аттия Лабиена.
Они знали друг друга с детства и вместе участвовали во фракийском походе. Лабиен в отличие от Минуция продолжал военную службу. Он уже принимал участие в четырех годичных походах и дослужился до центуриона примипилов[126 - Центурион примипилов – старший офицер в римском легионе. Ему подчинялись все остальные центурионы. Главнокомандующий приглашал их наравне с легатами и военными трибунами на военный совет.]. Последние два года Лабиен служил под началом Сервилия Цепиона, который вел войну с тектосагами, а потом двинул свою армию на помощь консулу Гнею Манлию Максиму, выступившему против кимвров, прорвавшихся на левый берег Родана[127 - Родан – древнее название реки Роны.]. В случайной стычке с кимврами Лабиен получил ранение, и это, несомненно, спасло ему жизнь: пока он лечил рану в Араузионе, неподалеку от города произошла битва, в которой римляне потерпели сокрушительное поражение. Поначалу прошел слух, что из двух римских армий, сражавшихся с кимврами, всего нескольким десяткам солдат удалось спастись бегством.
На пиру у Лабиенов в числе прочих гостей был юный Квинт Серторий[128 - Квинт Серторий – будущий римский полководец (участник войны с кимврами и тевтонами) Союзнической (в 90—88 гг. до н. э. против восставших италиков, требовавших уравнения их в правах с римлянами) и Гражданской (в 83—82 гг. до н. э. на стороне популяров-марианцев против Суллы) войн. После победы Суллы удалился из Италии и возглавил римских эмигрантов в Испании вместе со значительной частью местных племен, выказав храбрость и полководческое искусство во время военных действий против римских войск. В 72 г. до н. э. предательски убит заговорщиками из своего окружения.], вместе с которым Марк, получивший отпуск по случаю ранения, вернулся из Галлии в Рим. Семья Сертория жила в Нурсии[129 - Нурсия – высокогорный город в области сабинян, к северу от Рима.], но он задержался в Риме, прежде чем уехать в родной город и проведать своих родных и близких.
Этому молодому храбрецу посчастливилось живым вырваться из сражения под Араузионом: он был ранен, потерял коня и спасся вплавь через Родан в полном вооружении. Серторий был не только сослуживцем Лабиена – их семьи связывали узы гостеприимства[130 - Узы гостеприимства. – У римлян они считались священными. Распространенным был обычай обмениваться между собой гостевыми табличками (из дерева или бронзы), после чего узы гостеприимства передавались из поколения в поколение.]. Собственно в честь приезда сына и молодого гостеприимца старик Лабиен устроил в своем доме торжественный пир.
Минуция пригласили как друга и отчасти как родственника семейства (его мачеха была родной сестрой матери Марка Лабиена). Пир удался на славу. Минуций, по своему обыкновению, пил не зная меры, и в первую стражу ночи рабы отнесли его домой в закрытых носилках, как покойника…
– Осторожно, Неэра, – сказал появившийся в дверях Пангей, придерживая руками завесу и пропуская в комнату пожилую, черную, как сажа, эфиопку, которая внесла большой поднос со стоявшими на нем кратером[131 - Кратер – большая ваза для вина.] и двумя серебряными чашами; одна из них была пуста, другая наполнена водой для разбавления вина.
Пока Пангей и служанка молча расставляли принесенное на дельфийском столике, Минуций, издав звук, похожий на стон раненого зверя, резким движением приподнялся и уселся на постели.
Пангей взял киаф[132 - Киаф – ковшик, прилагавшийся к кратеру, для разливания вина в чаши.] с ручкой в виде лебединой головки и, осторожно черпая им из кратера, на две трети наполнил вином порожнюю чашу.
Он хотел долить ее водой из другой чаши, но молодой господин сказал:
– Не надо.
В последнее время Минуций очень пристрастился к вину и зачастую опохмелялся несмешанным. Приняв чашу от слуги, Минуций сделал несколько жадных глотков и, немного отдышавшись, воскликнул с разочарованием.
– Клянусь Либером[133 - Либер – римский бог виноградарства, вина и виноделия, отождествляемый с греческим Дионисом.]! Я-то думал, вы угостите меня фалернским[134 - Фалернское – одно из самых лучших вин в древней Италии.]… А это что за пойло?
Пангей развел руками.
– Ты же сам приказал не распечатывать последнюю амфору с фалернским до особого случая.
– Чем тебе не по вкусу это велитернское? – собираясь уходить, произнесла эфиопка обиженнным тоном. – Очень неплохое вино. Я сама его пробовала, когда покупала…
– Да что ты, старая, понимаешь в вине! – проворчал молодой человек.
– Уж куда мне, – сердито ответила старуха, скрываясь за дверью.
Минуций отдал чашу Пангею и снова вытянулся на постели.
– Последняя амфора фалернского из запасов отца, – раздумчиво проговорил он после некоторого молчания. – До чего же я дожил! Уже и хлеб, и вино у меня от мелочного торговца. А мой старик покупал оптом фалерн самого старого урожая… Кстати, ты не помнишь, Пангей, в каком году запечатана эта амфора? – обратился он к юноше.
– Помню, – кивнул тот. – Имя одного из консулов хорошо сохранилось на печати… Это Луций Муммий.
– Луций Муммий Ахаик[135 - Луций Муммий Ахаик – консул 146 г. до н. э., завоевавший Грецию.] – покоритель Греции! – оживился Минуций. – Стало быть, этому вину более сорока лет! Не стыдно будет подать гостям. Как ты думаешь?
– Еще бы! Можно даже объявить во всеуслышание, что этот фалерн запечатан еще при бородатых консулах, – с тонкой улыбкой заметил Пангей.
– А разве не так? Во всяком случае, доблестный консул Луций Муммий точно не пользовался бритвой. Он, говорят, был груб и невежествен, как и его солдаты, которые, разграбив Коринф[136 - Коринф – греческий город, разрушенный по приказу Луция Муммия. В 46 г. до н. э. стал отстраиваться Юлием Цезарем.], играли в кости, лежа на бесценных картинах великих греческих художников. Знаешь ли ты, что сам Муммий, когда отправлял в Рим картины Апеллеса[137 - Апеллес – самый знаменитый греческий живописец (современник Александра Македонского).] и Аэтиона[138 - Аэтион – известный греческий художник, современник Апеллеса.], совершенно серьезно напутствовал людей, отвечавших за их сохранность, что если с ними что-нибудь случится в пути, то они должны будут изготовить точно такие же…
Пангей рассмеялся.
– Страшно подумать, но, судя по твоим словам, римские консулы той поры, похоже, мало чем отличались от таких дикарей, как кимвры!
– Что за вздор! – зевая, сказал Минуций.
– А ты помнишь, как четыре года назад после поражения Юния Силана в Рим прибыли послы кимврского царя Бойорига[139 - Бойориг – верховный вождь кимвров. Потерпел поражение от римлян при Верцеллах в 101 г. до н. э. и, видимо, погиб в сражении.]? Сенаторы потехи ради показали одному из этих послов статую Нумы Помпилия и попросили оценить ее. Германец как глянул на нее, так сразу заявил, что такого-то старичонку он и живого не принял бы в подарок. А ведь статуя Нумы всеми, даже греками, признана величайшим произведением искусства…
– А по-моему, варвар рассудил правильно, – произнес Минуций с усмешкой. – Пусть на меня разгневается сам Аполлон Дельфийский, но только я ни за что не поставил бы этого сгорбленного уродца Нуму в своем перистиле[140 - Перистиль – в греческих и римских домах внутренний дворик, окруженный колоннадой.].
– Конечно, – весело согласился Пангей. – Трудно вообразить его в собрании твоих обнаженных нимф, пугающих своей бесстыдной красотой…
– Никто не заходил вчера вечером? – спросил Минуций.
– Ах, да, – спохватился слуга, – совсем забыл… От Гнея Волкация был посыльный. Волкаций приглашает тебя завтра отобедать у него.
– Посыльный не сказал, кто там будет из гостей?
– Шесть человек. Я записал их имена.
Пангей сунул руку за пазуху и вытащил оттуда тонкую навощенную табличку[141 - Навощенная табличка. – Римляне писали на деревянных дощечках, покрытых тонким слоем воска, заостренной палочкой (стилем). Обычно эти таблички использовались для почтовых сообщений и черновиков. На папирусе и пергаменте писались только книги и особо важные документы.].
– Во-первых, – начал он, – Вибий Либон из товарищества торговцев, потом Габиний Сильван, судовладелец, Публий Клодий, откупщик…
– А, милейший Клодий соизволил-таки вернуться к своим пенатам[142 - Пенаты – у римлян божества семьи и рода.]! – с удовлетворением отметил Минуций. – В прошлом году я проиграл мошеннику десять тысяч сестерциев[143 - Сестерций – римская мелкая серебряная монета, равная четвертой части денария.]. Теперь есть возможность расквитаться с ним…
– Лициний Дентикул и Корнелий Приск – этих ты тоже знаешь, – продолжал Пангей. – А вот Марк Тициний, центурион, для тебя человек новый…
– В самом деле! Кто таков? Впервые слышу.
– Раб Волкация кое-что рассказал мне о нем. В Риме он живет инквилином[144 - Инквилин – так называли в Риме человека, не имевшего своего дома в городе и снимавшего квартиру.], а в Сабинской земле у него есть небольшое именьице. Еще я узнал о его брате, заочно осужденном…
– А что он такого натворил? – с интересом спросил Минуций.
– Помнишь, что произошло под Сутулом[145 - Сутул – город в Нумидии.] в Нумидии?
– Ну как же! Я тогда был во Фракии. Отец прислал мне письмо, в котором подробно описал, как наши легионы позорно сдались Югурте.
– Так вот, брат этого Марка Тициния, тоже центурион, был подкуплен Югуртой и поздней ночью впустил нумидийцев в римский лагерь. Тогда-то Авла Постумия[146 - Авл Постумий Альбин – брат консула Спурия Постумия Альбина (110 г. до н. э.), который, уехав в Рим, чтобы председательствовать на очередных консульских выборах, оставил его в Нумидии своим заместителем, а тот предпринял рискованный поход вглубь страны и, окруженный Югуртой близ Сутула, вынужден был капитулировать. Оба брата были осуждены на изгнание.] и его воинов охватила паника, и они на следующий день сдались Югурте на унизительных условиях, пообещав нумидийскому царю очистить Африку. А предатель-центурион, брат Марка Тициния, до сих пор скрывается где-то. После поражения Югурты он бежал к Бокху, но, узнав, что мавретанский царь перешел на сторону римлян, исчез бесследно.
– Занятная история… Есть еще что-нибудь?
– Кажется, я нашел покупателя для нашего столового серебра, – сказал Пангей.
– Вот это кстати… И кто же он?
– Спурий Торий с Эсквилина.
– А, знаю… Бывший народный трибун?
– Он самый. Обещал зайти на днях… если ты, конечно, не передумал.
– Нет. Мне срочно нужны деньги. Этот скряга, оружейник Стертиний, требует большой задаток, прежде чем отдать мне партию вооружения в кредит.
Пангей взглянул на господина с удивлением.
– Я думал, ты оставил мысль об открытии школы гладиаторов…
– Не о гладиаторах речь, – сказал Минуций. – Я, видишь ли, решил приобрести настоящее оружие, для начала пятьсот комплектов тяжелого вооружения. Думаю перепродать его с выгодой, как только кимвры появятся по нашу сторону Альп. А что? Я рассудил, что при первых слухах об их вторжении спрос на оружие возрастет и оно подскочит в цене…
Разговор их прервала показавшаяся в дверях Неэра.
– Пришел Марк Лабиен, – доложила она.
– А, скажи ему, что я сейчас выйду, – заторопился Минуций и быстро спустил ноги с кровати. – Подай далматик[147 - Далматик – длинная просторная туника с широкими длинными рукавами.], Пангей! А ты, Неэра, распорядись, чтобы поставили кресла у камина и принесли вина…
В атрии[148 - Атрий – передняя, гостиная, первая комната от входа, самая большая в римском доме.], ожидая появления хозяина дома, прохаживался взад и вперед молодой человек лет двадцати восьми-тридцати. Он был среднего роста, широкоплечий, с открытым мужественным лицом, одетый в новую, превосходно выбеленную тогу.
Так как последние несколько дней стояла хорошая погода, тяжелая завеса из воловьей кожи, предохранявшая атрий со стороны перистиля от холодного ветра и дождя, была убрана. Солнечный свет проникал в атрий не только из огражденного колоннадой внутреннего дворика, но и через четырехугольный проем в потолке, называемый комплувием. Вo время дождя вода стекала по крыше из комплувия в находившийся прямо под ним небольшой бассейн, или имплувий, который был отделан мраморными плитками, а дно бассейна покрывала мозаика с изображением морских рыб и медуз. От перистиля атрий отделен был невысокой оградкой, за которой среди кустов роз виднелись стройные тела мраморных нимф.
– Рад видеть тебя, мой славный Лабиен, – сказал Минуций, входя в атрий.
Друзья обнялись. Минуций и Лабиен, как уже отмечалось, были друзьями с детства. Во время фракийского похода они жили в одной палатке и еще больше привязались друг к другу. Минуций уважал его за храбрость, прямоту и честность. Марк Лабиен целиком посвятил себя службе в армии. Он и Серторий считали, что пока родине грозит опасность, нет профессии более нужной и почетной, чем профессия солдата.
Род Аттиев не был знатным. Судьба Гая Мария, безвестного гражданина из арпинской деревушки, достигшего высших магистратур и покрывшего себя неувядаемой военной славой, глубоко волновала Марка. Он и его друг Серторий мечтали выдвинуться, подобно Марию, благодаря своей доблести и отваге.
Лабиен и Минуция постоянно убеждал поступить на службу, предрекая ему блестящее будущее.
– Удивляюсь твоей бездеятельности, – говорил ему как-то Лабиен. – Иметь такую родословную, как у тебя, и растрачивать время на пустые забавы! А ведь тебе как всякому нобилю[149 - Нобиль – представитель римской знати, которая состояла из патрициев и разбогатевшей верхушки плебеев. Как правило, только из этой привилегированной среды избирались магистраты.] с самой колыбели обеспечены государственные должности.
Но Минуций и слышать об этом не хотел. Он говорил другу, что по горло сыт всеми тяготами военной службы, которой ему пришлось отдать лучшие свои годы.
– Ну, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? – с улыбкой спрашивал Лабиен, когда они оба подошли к весело пылавшему камину, подле которого рядом с жертвенником ларов[150 - Лары – божества дома, домашнего очага.] рабы поставили небольшой стол и два плетеных кресла.
– Смейся, смейся надо мной, – сокрушенно вздыхая, отвечал Минуций. – По правде сказать, мне так совестно перед твоими родителями, – продолжал он, усаживаясь в кресло и протягивая ноги, обутые в домашние сандалии, поближе к решетке камина. – А что скажет Серторий, твой друг-сослуживец? У меня и без того репутация отъявленного вертопраха…
– Да полно тебе! – махнул рукой Лабиен. – Стоит ли говорить о пустяках!
Минуций поднес ладонь ко лбу, стараясь что-то вспомнить.
– Кажется, я о чем-то очень горячо спорил с Серторием? – сказал он после небольшой паузы.
– Вы говорили о предстоящей войне с кимврами, – отвечал Лабиен, поудобнее устраиваясь в своем кресле. – Ты настаивал, что неплохо было бы привлечь в армию вольноотпущенников и даже рабов, как это делалось в Ганнибалову войну[151 - Ганнибалова война – так римляне часто называли II Пуническую войну (по имени карфагенского полководца Ганнибала, вторгшегося с войском в Италию).]. Ну, а Серторий был категорически против того, чтобы приравнивать свободных граждан к либертинам[152 - Либертины – вольноотпущенники, низшая категория римских граждан. Позднее и они получили доступ к службе в армии.] и тем более к подлым рабам. Достаточно того, говорил он, что пролетарии[153 - Пролетарии – неимущие свободнорожденные римские граждане. До военной реформы Мария к службе в легионах не допускались. Они служили во флоте матросами и гребцами.] получили доступ к службе в легионах…
– Я ожидал, что ты зайдешь ко мне вместе с ним, – сказал Минуций.
– У Сертория сегодня важная встреча с Клавдием Марцеллом, которого Марий уже назначил своим легатом…
