Однажды в Карабахе

Я поссорился с Бахтияром на почве его ревности к нашим отношениям с врачом районного госпиталя Наилей Саламовой. Излишне говорить, что между нами ничего не было и не могло бы быть, так как все мои мысли были заняты только Джулией. Просто, после очередного ранения, когда я вынужден был лечь в районный госпиталь, у меня с врачом Саламовой сложились весьма теплые отношения. Не знаю, чем я привлек ее внимание, скорее тем, что не пытался почтить ее этим самым вниманием.

А она была действительно красивая – с огромными бездонными глазами и очень хрупкой грациозной фигурой. Наилю прикомандировали из Баку с группой военврачей, а после ссоры с женихом девушка вовсе попросилась остаться в райцентре с целью прекращения всяких отношений с ним. Причина была банальна – он изменил с ее лучшей подругой.

Кроме того, выяснилось, что ее любимая бабушка проживала в соседнем с нами дворике поселка Кирова, и она все детство провела у нее после того, как отец развелся с матерью. Мать года два назад захворала и скончалась – она всегда была болезненная. А отца след пропал в России, куда он после развода подался…

Такая вот судьба сложилась у Саламовой. И странно, что я не заметил у себя под носом столь очаровательное создание…

– Что делает вам честь и доказывает, что вы действительно были увлечены вашей Джулией, – не удержалась от реплики Гюлечка…

– Мы во время одного из ее дежурств разоткровенничались и почувствовали душевное родство между собой. Я рассказал ей о Джулии, она о своем. С тех пор мы начали часто общаться, что не понравилось одному из ее поклонников – гизиру Бахтияру Мамедову. Тот просто бесился от ярости, хотя я пытался уверить его, что это простая дружба и не я виноват, что она в упор его не замечает. Он же, видимо, не переставал видеть во мне источника провала его безответных чувств и все чаще доставал хамскими выходками, которые начали переходить в оскорбления. Я пока терпел, надеясь, что он все-таки образумится…

Длинный машинально сделал глоток из рюмки, не замечая, что емкость давно пуста.

– Люди могут образумиться от чего угодно, но только не от любви, – вдруг печально произнес Ганмуратбек, тяжело вздыхая.

– А вы откуда знаете, косолапый вы наш, – воскликнула в восторге Аталай. – Неужто и вас когда-то пронизывали стрелы Амура?

Тот опять сконфузился, пытаясь переварить сказанное. После все-таки нагнулся к Бакинцу:

– Переводи.

Бакинец в отчаянии развел руками.

– Не смогу. Пока объясню, постарею. И ты… – он как-то с удивлением оглядел оппонента, – вопреки законам логики и природы, кажется, ей нравишься.

Ганмурат плавно перекрасился в бордовый цвет и в смущении, начал кашлять…

– Но однажды Мамедов все же перегнул палку, – продолжил Длинный. – Как-то в столовой в моем присутствии начал говорить про Саламову всякие гадости. Я велел ему заткнуться и пойти вымыть рот. Все удивленно замолчали. Мамедов был еще тот здоровяк. В свободное время любил подкачиваться гантелями. А я, как видите, кожа да кости…

– Не скажи, – вновь пощупал шею Бакинец. – Да ты, браток, еще и скромный…

– Как я и ожидал, гизир озверел после моего выпада. Он был еще и на взводе – покрасневшие и воспаленные глаза и прочее. Раскидывая столы-стулья в сторону, ринулся на меня. Пришлось встретить его прикладом винтовки в челюсть.

Когда Мамедова оттащили в сторону и начали приводить в чувство, я просто сказал, что в следующий раз, когда распустит язык про Саламову, я его пристрелю…

– Вы действительно пристрелили бы его? – вкрадчиво задал вопрос Прилизанный.

– Нет, конечно, я с ним без этого справился бы. Просто вырвалось, я разозлился.

–А как оказалось, что пуля была выпущена из вашей винтовки? – не отставал Прилизанный.

Длинный призадумался.

– Думаю, меня подставили. В ту ночь я плохо себя чувствовал. Тошнило и ко сну тянуло. Потом еще и голова жутко разболелась. Сослуживцы, увидев мое состояние, повели в укрытие под скалой, где мы обычно отдыхали, и взялись за меня отдежурить. Была летняя ночь. Обняв винтовку, с которой никогда не разлучался, я заснул как убитый. Правда, утром, когда меня разбудили, почувствовал запах пороха, но не придал этому значения. Тогда же услышал, что ночью Бахтияра Мамедова застрелил якобы снайпер.

– А почему якобы?

– Потому что мы еще тогда обратили внимание: пуля попала в затылок покойному, а лежал он навзничь, головой к противнику. И отверстие от пули было достаточно широкое, что указывало на выстрел с близкого расстояния.

– Хотите сказать, что пока вы спали, по какой-то причине почти в отключке, кто-то взял вашу винтовку, подкрался к вашему недругу и убил его? – продолжал вершить допрос Прилизанный, почувствовав себя в своей стихии. – Но мотив-то должен быть? – он важно крякнул, ерзая в кресле. – А может вы врете, голубчик? Все вы чокнутые, судя по этим рассказам. Может, замкнуло где-то, и вы решили отомстить?

– Во шьет дело, гад! – пробубнил Ветеран в тельняшке, с ненавистью зыркая на классового противника.

Длинный после некоторой паузы ответил.

– Вот вы все спрашиваете, откуда, почему, может быть… То есть, я должен доказывать, что не верблюд. Но зачем? Это же события давно минувших дней. На все вопросы давно нашлись ответы. И, если будете терпеливы, вы о них узнаете.

– Да-да… – смутился Прилизанный. – Вы правы, извините, – пробормотал он. – Проклятое время. Нам всем привита мания недоверия…

– Держали меня в одном из помещений Военной разведки – в подвале, воняющем сыростью и запахом сгнившей картошки. Видимо, ранее действительно держали здесь этот продукт, и, даже выйдя оттуда, мне еще долгое время мерещился этот отвратительный запах…

Недавно было расформировано Управление Военной Контрразведки – УВКР и на ее базе создано УВР – Управление Военной Разведки при ГШ ВС Азербайджана, а при нем ЦВР – Центр Военной Разведки – войсковая часть № XXX. Так вот, эти “товарищи” были оттуда, я после узнал… Почти каждый день допрашивали и требовали, чтобы я признал вину и не отвлекал их. Все мои протестующие доводы отскакивали, как от глухой стены и никакого впечатления не производили. Казалось, их только одно интересовало: чистосердечное признание того, чего не было. Особенно старался один тип – мерзкий такой, мускулистый, с постоянно вонючей сигаретой в зубах и фирменными подтяжками поверх грязной майки.

– Винтовка твоя? Пуля твоя? Мать твою!.. Тебя на посту не было и у тебя был мотив. Колись, падла! – наорал он как-то на меня, размахивая кулаком перед носом и брызжа слюной.

– Мать не трогай… – скрипнул я зубами, бессильно смотря на руки в наручниках. – Рот порву!

В ответ он ударил меня под дых, после по почкам, по голове. Я попытался сам достать его головой, но не попал и получил еще один апперкот. Когда согнулся от острой боли, с трудом ловя воздух, мелькнуло в угасающем сознании:

“Убью! Лучше пришить одного такого гада, чем уничтожить взвод армян…”

Сознание выключилось окончательно, когда получил третий удар, кажется, ботинком в голову…

Очнулся я уже в подвале. Надо мной склонился небритый тип, с жутким фингалом под глазом. Странно, что я это заметил в полумраке, будучи в полуобморочном состоянии. Наверное, душа висела под потолком и фиксировала детали, которые не могли узреть глаза. Потому что увидел я еще и другого субъекта, молившегося в углу и монотонно поворачивающего голову то вправо, то влево, повторяя священные для мусульман слова молитвы:

– Бисмиллахи-р-Рахмани-р-Рахим. Альхамдулилляхи раббиль алямин. Ар-Рахмани-р-Рахим. Малики Яумиддин. Иййака…29

Может меня еще и молитва убаюкала. Расплывчатая картина перед полуоткрытыми веками опять размылась, и я вновь провалился в бездну…

Я увидел брата своего Искандера, который открыл двери камеры и вошел с потоком яркого света.

– Вставай, брат. Смотри, как солнце светит…

Он был в привычной белой маечке и в джинсах.

– Что ни говори, а жизнь прекрасна!

– Ты же умер? – с трудом проговорил я, пытаясь поднять голову.

– Да я живее вас всех, – улыбнулся Искандер своей широкой улыбкой и подошел еще ближе. – Ты поймешь это, когда наступит твой черед.

– А я мщу за тебя… – как-то растерялся я. – А ты, оказывается, жив…

– Вот об этом и поговорим, – нагнулся он ко мне и поцеловал в лоб. – Хватит, брат, ты и так натворил. Проклятье убитых тобою людей, стоны и плач их родных не дают мне покоя в моем мире. Я слышу даже вздохи тех, кто еще жив, но скоро падет от твоей руки.

– Они убили тебя! То есть, я думал, что убили… – прошептал я.

– Не убили… – он хмуро произнес. После встал и обратно пошел к двери. – Так что живи своей жизнью, не лезь в мою…

На пороге он обернулся, как-то странно посмотрел на меня, явно пытаясь еще что-то сказать.

Но не сказал или не успел. Растворился в свете…

Дверь со скрипом и лязгом отворилась, вновь впустив в полутемную камеру потоки солнечного света. Я, щурясь, открыл глаза. Послышалась отборная брань, кого-то грубо втолкнули внутрь и вновь, с грохотом захлопнули дверь. Когда зрение окончательно адаптировалось в полумраке, я понял, что избили и бросили в камеру того самого типа – с фингалом под глазом. Он стонал и грязно матерился. Бородатый исламист терпеливо его успокаивал:

– Не надо уподобляться детям дьявола. Не пачкай свои уста нечистотами. Аллах и так покарает их за тяжкие грехи.

– Где твой Аллах? – разразился вновь благим матом пострадавший. – Если бы он был, не было бы столько крови, несправедливости! Все это фигня. Опиум для народа.

– Не богохульствуй! – строго отчитал его Бородатый. – Всевышний посылает испытания, чтобы проверить на прочность нашу веру. Аллах велик!

– А-ах! – махнул на него рукой Человек с фингалом, словно прогоняя назойливую муху. – Отстань, зазубрил… Пусть будет проклят тот день, когда я на русскую власть руку поднял! Чтобы эта рука отсохла! Разве я за это воевал? Чтоб меня свои же!.. – от обиды он захлебнулся.

– Не ведают, что творят, – вздохнул Бородатый. – И ты не ведаешь, что говоришь. Правоверному мусульманину не подобает жить под знаменем неверных…

– Я готов жить хоть под знаменем дьявола, лишь бы отомстить за свои унижения. Вот человек, – указал он на меня, – его также избили. Свои же!.. А ты? – обратился он к Бородатому. – Разве ты не азербайджанец? За что тебя посадили? За то, что молишься?

– А тебя за что? – еле раздвинув разбитые губы, спросил я. Мне никогда не нравились болтливые люди. А этот уже на нервы действовал.

– За что? – переспросил он и сам же ответил. – За дело! Морду набил комбату. Он гад, молодых солдат положил у высотки. Без артподдержи, без вертушек. Звездочку захотел заработать! Ну, я его и звезданул… А ты почему здесь?

Не помню, что я буркнул в ответ и попытался встать. Он услужливо подставил плечо. Подошел и Исламист. Совместными усилиями меня поставили на ноги – они дрожали. Я нетвердыми шагами прошелся по камере.

– Так за что…

– Не знаю, отстань.

– Так не бывает, – пожал плечами Субъект с фингалом. – Человек должен знать, в какое место ему попал камень и откуда он прилетел. Меня посадили за командира. Его… – кивнул он в сторону Исламиста, – …за Аллаха. Выходит, и тебя должны за что-то? Хоть за черта… – вдруг тупо рассмеялся он.

Исламист погладил бороду, молча отошел в угол камеры и расселся на своем маленьком коврике. Кажется, с этого момента он вовсе перестал его замечать.

– И этот обиделся, – вновь проворчал “Фингал”. – Слушай, извини, старик, я не хотел обидеть твоего Аллаха.

– Ты сам им обижен…

Странным типом был этот новенький. Челюсть его без конца работала. То грыз что-то, а когда нечего было, приставал со своими вопросами. Обычно в тюрьме каждый замыкался в себе, искал ходы-выходы из ситуации. А этот… Его, кажется, наши проблемы занимали больше, чем свои. В итоге Бородатый отбрил его достаточно резко:

– Слушай, сын шайтана, отстань от меня! Какая тебе разница, как я молюсь и почему ношу короткие брюки30? Тебе не все равно?

– Может я хочу к вам примкнуть, – смутился тот. – Твой долг мусульманина объяснить мне то, чего не понимаю. Разве не так, брат? – обратился он ко мне за поддержкой.

– У тебя в глазах я вижу огонь дьявола, – пристально посмотрел Бородатый на него. – Не вижу я в них душу праведника. Иди с Богом! Пусть простит Всевышний твои грехи.

– А ты впрямь такой праведный? Ты хоть себя в зеркало видел? – заворчал в досаде Человек с фингалом. – Да твоей бородой не только детей, слонов можно напугать…

Все его попытки подружиться со мной тоже потерпели фиаско. Он был какой-то фальшивый. После, его куда-то забрали…

На следующий день пришли опять за мной. Когда выводили, Бородатый окликнул меня из своего угла:

– Я за тебя буду молиться, брат мой. Аллах велик! Не бойся. Не вижу я на твоем пути больших преград.

– За себя молись, – усмехнулся я.

Тогда я не был верующим. Вера пришла ко мне позже, вместе с горем…

Меня грубо втолкнули в комнату, и я очутился лицом к лицу с военначальником, предъявившим мне это страшное обвинение. После узнал, его звали Сабиром Ахмедовичем. В нашем рассказе мы будем называть его также полковником Мусаевым. Этот человек будет играть в моей судьбе исключительную роль, потому я его опишу немного подробно.

Среднего роста, коренастый, лет 60-ти. Зачесанные назад полуседые густые волосы и пышные усы придавали ему схожесть со Сталиным. Большие глубокие глаза, окруженные морщинами, и открытый строгий взгляд. Пожалуй, все…

В комнате кроме него находились садист-опер с подтяжками, сегодня он был чисто выбрит. И еще один тип в камуфляжной форме у окна, повернувшийся к нам спиной. Я с ненавистью посмотрел на своего обидчика. Тот лишь нагло усмехнулся.

– Значит, предъявленные вам обвинения не признаете, Гусейнов, – начал Мусаев, пристально смотря на меня.

Мозг усиленно работал. Окна без решеток… Впервые меня привели на допрос без наручников, и этот аспект подсознательно удержал меня от резкого поступка. А следующие слова военачальника вовсе выбили меня из колеи:

– А ты крепкий орешек, сынок, – вдруг устало произнес он. – Побольше бы таких ребят…

Я в недоумении уставился на него.

– Поздравляю, Гусейнов. Вы держались стойко. Мы прекрасно знаем, что вы доброволец и с честью служите Родине. Теперь можно с вами сотрудничать.

Он сделал шаг ко мне и протянул руку.

Я сконфуженно смотрел на эту руку, ничего не понимая. Машинально ее пожал. Вдруг военнослужащий, стоящий у окна, повернулся, и я узнал в нем… Человека с фингалом. Только без всяких признаков побоев на лице и чисто выбритого.

– Ну что, брат, – улыбнулся он, – теперь скажешь, за что сидишь? Кто же все-таки в тебя камень бросил?

– Что все это значит? – охрипшим голосом спросил я. Было такое ощущение, что все это происходит не со мной.

– Это значит, что следствие установило вашу невиновность. Убийство гизира Мамедова не ваших рук дело.

– Тогда зачем все эти… – я вспомнил, как меня били, и почувствовал нарастающую злость внутри. – Наверное, еще поблагодарить должен вас, что не добили и не посадили?

– А как же, сынок, – ехидно усмехнулся садист-опер. – Или ты никогда не слышал истории о безвинно убитых и погубленных?

Далее он почти вплотную подошел ко мне, дыша чуть ли не в рот:

– А заодно и запомни: личное оружие – это как любимая женщина, постоянно требует к себе ласки, заботы и внимания. Усек?

Я вспомнил. Толстозадый племянник комбрига гизир Салимов, начальник столовой, в тот злополучный вечер, когда я готовился поступать на дежурство и убили Мамедова, лично меня обслуживал на ужине. Все подлизывался, подхалимничал, пожирнее мясо подкладывал… С отвращением глядя в его масленые, обкуренные глаза, я подумал тогда, что это результат моей воспитательной работы…

Что-то подсыпали в чай. Он был с каким-то привкусом. Потому я и отключился. Но зачем!..

– Расулов, – недовольно вмешался начальник, предугадав мое еле уловимое движение к оппоненту, – выходите уже из роли! Хотя признаюсь, в отличие от Адылова, – кивнул он в сторону бывшего моего сокамерника, – вы свою роль сыграли безукоризненно.

– А что я? – обиженно заворчал Адылов. – Три дня сидел в этом крысятнике, блох кормил…

– Может, все-таки объясните, что происходит? – кое-как взяв себя в руки, я процедил.

Мне объяснили…

– Предлагаю изложить суть сказанного, – предложил Прилизанный. – Несмотря на то, что ваш рассказ обещает быть занимательным, мы устали…

– Это ты устал, – хмуро возразил Ветеран в тельняшке. – Меня лично дома ждет чифирь на старой плите, а его, – указал он на Бакинца, – соседская корова.

Тот аж поперхнулся и зло посмотрел на товарища.

– Во-во, – съехидничала Гюлечка, – пусть поторопится, а то бедняжка заждалась, еще молоко потеряет.

– Слушай… – обрушил негодование на “Тельняшку” Бакинец. – Причем тут корова? Зачем корова? Откуда ты взял, что меня дома ждет корова?

– А кто? – огрызнулся тот. – Может, соседская телка в мини юбке? Тебе корова и подходит.

– Ах ты…

– Прекратите зоологию! – возмутился Прилизанный.

– Тут уже не зоология, а зоофилия, – захихикала Гюлечка.

– Бесстыжая… – зафыркал Оператор и возмущенно дунул на свою крашеную челку.

– Хватит! – заорал Прилизанный. – Достали уже!

– Слушай, ты что, на сходке или в парламенте? – возмутился Ветеран в тельняшке. – Клянусь, даже там такого регламента нет. Сколько можно народу рот затыкать.

– Это ты что ли народ? – презрительно скривил рот Прилизанный.

– Нет, мой… – обнял свой зад Ветеран в тельняшке, но вовремя прикусил язык. После, резко схватив на груди тельняшку, заорал:

– Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Смерть буржуям!

Ганмуратбек покачал головой:

– Пролетарии, буржуи… Дожили. Говорил мне один старец, что придет время, советскую власть в зад готовы будете целовать. Кажется, это время наступает…

– Ну воще!.. – возмутилась Аталай. – Ну вы сказали!

– А что, в точку попал… – мрачно произнес Бакинец. – Я лично готов…

– …

– …Неужели вы, олухи, не понимаете, что нас превратили в ничтожество! Наши мечты, будущее, идеалы! Всех! Всех! Всех!.. – он истерично начал тыкать пальцем в присутствующих и… застыл в неуклюжей позе.

Все ошарашенно смотрели на него и молчали. Каждый, наверное, о своем…

Ветеран в тельняшке обнял Бакинца за плечи.

– Ничего, братан. Придет еще наше время… – и пригрозил кулаком Прилизанному.

– Уже вряд ли, – вздохнул Длинный. – Поезд ушел, а мы отстали… Так мне продолжить? Или будем дальше петь “Марсельезу”?

– Валяйте. А то народ… – Прилизанный стрельнул взглядом в сторону кисло обнявшихся ветеранов, – хочет знать, почем фунт свободы?

– Напрасно так усмехаетесь, уважаемый. Все начинается с порванных тельняшек, – серьезно предупредил Арзуман.

– Ох, напугали! – огрызнулся Прилизанный. – Значит вы, – указал он пальцем на классовых оппонентов, – забулдыги, уголовники и бомжи – народ, а я, имеющий два высших образования, владеющий двумя иностранными языками, всю свою жизнь посвятивший укреплению государственной власти, законности и не раз достойно представляющий страну за рубежом, не народ, да-а?.. Да знаете, кто вы? – сняв вспотевшие очки, он привычно начал протирать их. – Вы… вы просто жалкие неудачники и олухи, понятно? Глупые, жестокие, самодовольные и никчемные! И мне просто жаль вас…

После наступившей паузы Ветеран в тельняшке заскрипел зубами:

– Так-так… Оказывается, враг дома. Мы его не там ищем.

– Если бы искали… – задумчиво произнес Длинный.

Прилизанный покачал головой:

– Знаете, почему военные годы для вас такое родное, существенное, чуть ли не главное в жизни?

Выждав короткую паузу, он сам же ответил.

– Да потому, что вы на большее и не способны. Для нажатия на курок Калашникова много ума не надо. Война и хаос дали таким, как вы шанс удовлетворить самые низменные свои страсти – убивать, разрушать, беспредельничать, упиваясь властью, подняться на вершину Олимпа, для которого вы ни умом, ни рылом не вышли. Потому и получили под зад, когда время вышло… Образ героя-ветерана хоть как-то оправдывает ваше настоящее, никчемное существование. Чем не романтика! Хотя бы Родину достойно защищали. Ведь не смогли! Прозевали, господа народовцы!..

Окончательно протрезвевший Режиссер в творческом возбуждении шепнул Оператору:

– Ты ведь снимаешь, правда?

– Конечно, милый. Ведь такой сюрр…

– Милый… – презрительно скривила рот Гюлечка.

– Я его убью! – зло прошептал Ветеран в тельняшке, зло уставясь на Прилизанного.

– Я тебе помогу… – угрюмо пообещал Бакинец.

– Жаль у меня нет оружия, – вздохнул Арзуман, – я бы вас на месте…

– Почему? – усмехнулся Прилизанный. – Правда колет, или инстинкты пробуждаются?

– Нет, – печально произнес Арзуман, – чтобы успокоить души погибших товарищей. Они искренне верили, что Родина священна, и жизнями пожертвовали, в том числе и ради таких как вы, получившие по два высших образования, разные должности и много чего, просто покупая все это или достигая с помощью протекции…

– Воевали-то мы с шавкой Кремля, – мрачно вставил Бакинец. – Как в прошлом, так и сейчас. Есть поговорка – сука с хозяином волка задавит.

– И не заливайте, что все эти успехи достигнуты благодаря исключительно вашему трудолюбию, – я добавил. – Вы просто оскорбите мой интеллект и потеряете ту малую долю уважения, оставшуюся после ваших выпадов на ветеранов Карабахской войны.

– Балабеков, успокойся, – трусливо проблеял Зопаев. – Ты представляешь нашу организацию, не забудь… – по мере отрезвления он возвращался к истокам.

– А вы не забудьте воткнуть в одно место незабудку, – совсем распоясалась Гюлечка, – вам подойдет.

– Да как вы смеете! – обалдел от такого демарша Зопаев, медленно подымаясь. – Да я вас в порошок сотру! – стукнул он по столу кулаком. – Я вас…

– Да пошел ты, – махнула на него Гюля. – Я скажу боссу, что вы на меня глаз положили… А кто на дачу приглашал? Что, природой любоваться? Старый развратник…

– Я… я… – заякал, заикаясь Зопаев, но позорно заткнулся.

– Ну что, Зопаев, на молодняк потянуло? – противно захихикал Ветеран в тельняшке. – Теперь ты у нее на крючке. Так что не смей вытаскивать незабудку с рабочего места. Ха-ха-ха!..

Прилизанный пристально буравил нас взглядом. Кажется, наступили на больное место. Аталай попробовала разрядить обстановку.

– Дяденьки хорошие, милые мои, давайте продолжим. Не ругайтесь, пожалуйста, мне страшно… Ганмурат бек, хорошо вы рядом! – она вновь юркнула к нему. – Вы, как Китайская стена в пустыне Гоби…

Ганмурат смущенно кашлянул, но про Китайскую стену у Бакинца узнавать не стал…

После некоторой паузы все невольно посмотрели на Длинного. Тот привычно вздохнул и продолжил…

– После объяснения Железного Полковника я понял, что просто попал в сети разведки. Слава богу, своей. Сабир Ахмедович был предельно краток и прямолинеен:

– Ты попал в наше поле зрения недавно, – начал азербайджанский Феликс, – хотя ваша часть, особенно его руководящий состав, давно у нас в разработке. Для получения достоверной информации мы успешно внедрили к вам несколько сотрудников. Одним из них являлась старший лейтенант Саламова, исполняющая роль врача вашего районного госпиталя. Кстати, для этой цели она, по нашей протекции, два месяца практиковалась в Центральном Военном Госпитале, заодно и отрабатывала легенду… Так вот, с ее подачи и взяли тебя на разработку. Честно говоря, мы сначала с подозрением отнеслись к твоей личности и считали, что скрытый, постоянно замкнутый, да и еще влюбленный в армянку молодой человек не лучшее приобретение нашей армии. Даже проявление твоих снайперских талантов могло быть отвлекающим маневром. В таком амплуа обычно внедряет агентуру наш северный сосед. Немного подозрительно выглядело и то, что ты сам попросился на передовую и оказался именно в той части, в которой, по нашим сведениям, орудует вражеская разведка…

– Так Саламова является вашим информатором? – я не поверил ушам и, не сдержавшись, перебил полковника.

– Старший лейтенант Саламова не просто информатор, а очень грамотный сотрудник УВР. Кстати, по профессии врач-психотерапевт и развести тебя, как годовалого младенца, не составило для нее труда, – спокойно возразил полковник, внимательно следя за моей реакцией.

Хотя я был в шоке, но смог овладеть собой. Мне было уже интересно, чем закончится этот военно-полевой сюжет. Далее в диалог вмешался этот тип в подтяжках Расулов, чьи точечные боксерские удары до сих пор отзывались в моем теле, настраивая психику на агрессию.

– На твоем месте я узнал бы причину пристального внимания нашей конторы к твоей части.

– Считай спросил… – я с неприязнью ответил, невольно прикидывая шансы в предполагаемом поединке с ним. Кажется, он прочел мои мысли и нагло ухмыльнулся.