По ту сторону времени

– Чай, кофе? – вежливо предложила Смарти, как только получила сигнал о начавшейся сушке верхней одежды и сопоставила его с информацией о погоде снаружи.

– Кофе с молоком и сахаром, – чуть подумав, ответил Брайан. – В большую чашку, будь добра.

– Ваш кофе будет готов через 47 секунд, – отрапортовала Смарти и со стороны кухни сразу донёсся звук перемалываемых зёрен, а чуть позже – аромат свежезаваренного кофе.

Спать Брайан уже не собирался, да и сна у него не было ни в одном глазу, а потому он забрался на диван, сжимая в руках огромную кружку с кофе, и вытянул ноги, устало их разминая. С пару минут он бездумно листал ленту новостей в телефоне, но информация никак не желала восприниматься. В голове и так теснилось слишком много мыслей, которые в мгновение ока сменяли друг друга, так, что мозг казался подобием только что заведенного механизма.

Брайан попытался сосредоточиться на одном-единственном действии – поглощении кофе. Подушечками пальцев он чувствовал приятное тепло, исходившее от чашки. С каждым новым вдохом получал порцию горьковатого аромата. А первый глоток смог принести ему не только удовлетворение вкусовых рецепторов, но и желанное спокойствие.

Хотя, в его жизни и присутствовала, преимущественно, работа, спокойные вечера в ней выдавались нечасто. Но Брайан, в каком-то смысле не мог по-другому. Не мог и не умел. С того самого момента, как он прочитал дневник, все его заботы, целиком и полностью, были направлены в будущее. Ведь он, с точностью до дня, знал, когда сбудутся его планы, а некоторым из которых только предстояло осуществиться. По этой причине он совсем забывал жить настоящим, отодвигая другие сферы своей жизни, не то, что на второй, на самый задний план.

С самого детства он был не особо общительным ребёнком. Да и как тут было стать таковым, когда растёшь в огромном доме, полном родных и прислуги, но с полнейшим отсутствием сверстников?

Первое яркое воспоминание Брайана приходилось на посиделки в кругу семьи за рождественским ужином, когда ему было пять. Несмотря на то, что он, Майк, мистер и миссис Уайт жили в одном доме, Рождество было чуть ли не единственным поводом собраться всем вместе. Майк и мистер Уайт работали в компании последнего. Уходили они рано, а возвращались, когда чаще всего маленький Брайан уже крепко спал. У миссис Уайт нередко были свои заботы и, хотя, она и души не чаяла во внуке, но не собиралась посвящать ему все своё время.

В то рождество они сидели вчетвером за праздничным столом. Рядом стояла пышная, зелёная ель, которую Брайан впервые, не без помощи миссис Уайт, конечно, наряжал самостоятельно, чем он сам очень гордился. Этим он сразу, как только принесли десерт, поспешил поделиться с Майком и мистером Уайтом. От Майка он тогда услышал похвалу, но сильнее всего запомнились слова мистера Уайта, сказанные в нравоучительной манере:

“Большие шарики нужно вешать снизу, а сверху – поменьше”.

Вот и все, что он сказал, чем очень огорчил маленького Брайана. Уже перед сном он спросил у Майка:

“Пап, а почему дедушке не понравилось, как я украсил елку?”

“Ему все понравилось, просто он очень устал на работе”, – заверил тогда его Майк.

“Ты тоже устал, но тебе же понравилось”, – запротестовал Брайан, чем вызвал снисходительную улыбку Майка.

“И ему тоже. Дедушка таким образом выражает своё одобрение”.

На протяжении всей жизни Брайан привык не получать хоть какое-то одобрение от мистера Уайта, хотя и, неосознанно, к нему стремился. А после маминого дневника вообще обзавёлся мыслью, которой никогда, ни с кем не делился: о том, что мистер Уайт винил его в смерти своей дочери.

Брайан до сих пор был склонен считать себя виноватым во всем, что случилось с его мамой, а потому проецировал такие мысли на отношение других людей к себе.

Он никогда особо не любил обсуждать свои душевные переживания с кем бы то ни было, пускай даже и с очень близкими людьми, предпочитая проживать эти диалоги у себя в голове. Поэтому сегодняшний разговор с Крисом был скорее исключением. Брайан вообще достаточно тяжело впускал в свою жизнь новых людей. С Крисом же он, хоть и не сразу, почувствовал связь, которая совсем не была следствием их близких родственных уз. А, скорее наоборот, возникла вопреки его внутренним установкам и постоянным метаниям от желания узнать Криса поближе до того, чтобы загнать их общение в чисто рабочие рамки. Однако, с самого начала последнее не имело никакого смысла. Потому что, как верно подметил Крис, Брайан вполне мог справиться и без него.

Ответ крылся гораздо глубже. Его тянуло к Крису из, вполне обоснованного, желания узнать человека, который был так близок его маме. И, хотя, тот же Майк всегда был частью жизни Брайана, именно Криса он негласно считал тем, от кого мог получить подробности о жизни своей мамы, которых ему так не доставало.

Такая зацикленность на построении наиболее полного образа Кэтрин была результатом странных ощущений и предчувствий, преследовавших Брайана с самого детства. Как некоторые дети представляли, что играют с воображаемыми друзьями, так и Брайану казалось реальным незримое присутствие мамы. Из семейного альбома с фотографиями он знал, как она выглядела, а потому четко понимал, кого не раз видел во сне. Так уж вышло, что в детстве Брайану довольно часто снился один и тот же сон: небольшая комната, в которой была только молодая девушка – его мама. Она сидела за столом напротив окна. Когда Брайан подходил к ней ближе, он каждый раз видел, что она листает альбом с его собственными фотографиями. При чем, как раз в том возрасте, в каком он был каждый раз, когда видел эти сны. По пробуждении он сразу бежал перелистывать свой альбом, который прятал под кроватью, и представлял, что сейчас его мама делает то же самое.

Эти сны всегда провоцировали у Брайана ещё большую тоску, с которой он, в силу маленького возраста, не знал, как справляться. Именно поэтому он часто рассказывал Майку, что с ним опять играла мама. Тогда Майк садился в кресло, усаживал его на колени и подолгу говорил с ним. О том, что его мама сейчас в мире, из которого она не может вернуться. О том, как она любила Брайана и как наверняка, сейчас скучает, когда смотрит на него. А Брайан каждый раз после этого просил рассказать ему, какой она была. И успокаивался, заслушав очередную порцию историй от Майка.

Пожалуй, сегодня как раз и был такой день, чтобы опять прибегнуть к помощи своего отца: когда мыслей и вопросов стало слишком много. Нет, конечно приём с сидением у него на коленях уже двадцать лет, как не работал, но Майк все ещё был для Брайана тем человеком, к которому он шёл за советом.

Допив последний глоток кофе, он отставил пустую чашку на пол и блаженно прикрыл глаза, проваливаясь-таки в объятия сна.

– Ты хотел о чём-то поговорить? – спросил Майк Харрис, отрывая взгляд от монитора компьютера и переводя его на, только что вошедшего, Брайана.

– Да. То есть, нет. То есть, как дела, пап?

Брайан неспешно вошел в кабинет отца и остановился, прислонившись к стене, чуть левее стола, за которым сидел Майк.

– Все хорошо. Только не говори, что соскучился за выходные.

– А, что, если и так?

– Тогда мог бы, для приличия, позвонить. Сообщение с поздравлениями не в счёт, – сразу отрезал он Брайану пути к возражениям.

– У меня были дела.

Майк чуть нахмурился.

– Какие же?

– Я виделся с Крисом. Ещё раз, – ответил Брайан, опустив глаза.

– И?

Брайан посмотрел на отца, лицо которого стало ещё более нахмуренным.

– И мы немного поговорили.

Майк многозначительно хмыкнул, но ничего не сказал.

А Брайан продолжил.

– Я, на самом деле, хотел узнать твоё мнение, если я буду время от времени с ним видеться. Я считаю, что это может очень помочь в дальнейшей реализации проекта.

Свои личные мотивы Брайан, однако, благоразумно предпочёл не озвучивать.

– Ты же уже знаешь мое мнение. Но тебя, я вижу, оно не останавливает. Тогда, зачем тебе нужно мое благословение?

Майк внимательно посмотрел на сына. С течением времени, он все больше напоминал ему Кэтрин. Особенно сейчас, когда в жизнь Брайана, также, как и 30 лет назад в жизнь Кэтрин, врывался Крис, а он опять не мог никак этому воспрепятствовать. А в случае Кэтрин, даже поспособствовал их встрече. Печальнее всего было то, что он не мог иначе. Он принял своё решение много лет назад, когда откликнулся на затею мистера Уайта, которая втянула его в многолетнюю череду событий, все время ведущих его к заранее известному итогу. Этим решением он принёс в жертву всю свою жизнь и для него никогда не было вариантов, в которых он бы поступал по-другому.

– Я хочу, чтобы ты понял, почему я это делаю.

– А ты сам понимаешь? Почему ты так уверен в человеке, которого совсем не знаешь?

Брайан на мгновение был сбит с толку таким вопросом.

– С чего ты взял, что я ему доверяю?

– Потому что ты пришел ко мне не с вопросом о нем, а с вопросом о вашем общении, как о свершившимся факте. Поэтому, я повторю вопрос, зачем тебе нужно мое благословение?

– Чтобы дать мне понять, что я поступаю правильно, – выпалил Брайан, не сдержавшись. – Я путался в этой истории, сколько я себя помню и сейчас запутался окончательно. Я не понимаю, к кому и как мне относится. Я очень боюсь тебя обидеть. Но Крис… не чужой для меня человек. И знаешь что? Мне его чертовски жаль. Он, в каком-то смысле, оказался случайным участником нашей семейной драмы. И, хотя, без него абсолютно ничего бы не случилось и даже меня бы здесь не было, он и для тебя, и для дедушки – даже не человек, просто средство, которым можно попользоваться и выбросить за ненадобностью.

Брайан отчаянно пытался контролировать свой голос, но то и дело срывался практически на крик, а потому, по окончании своей тирады, его дыхание совсем сбилось и в кабинете были слышны его громкие, рваные вдохи.

– Как давно ты принимал лекарство? – как можно спокойнее, поинтересовался Майк, осторожно поднимаясь из-за стола, чтобы медленно подойти поближе к Брайану. – В последние недели ты сильно переживал и должен был принимать его ежедневно.

Брайан перевёл озадаченный взгляд на отца и несколько раз моргнул, чтобы прийти в себя.

– Вчера я вернулся поздно и забыл выпить таблетку

– У тебя есть сейчас хоть одна с собой? – спросил Майк, на всякий случай подходя ещё ближе и, незаметно для Брайана, держа руки чуть вытянутыми в его направлении.

Похлопав себя по карманам брюк, Брайан достал оттуда небольшую блистерную упаковку из трех изумрудно-зелёных таблеток. Одним движением он извлёк полупрозрачную капсулу и проглотил, даже не запивая.

С пару минут они оба стояли на месте, застыв в нелепых позах и почти не двигаясь.

– Прости, – тихо попросил Брайан и опустился в ближайшее кресло. – Я не должен был этого говорить.

– Не должен был, – согласился Майк, вернувшись на своё место за столом. – Но я понимаю, что ты хотел сказать. Просто будь осторожен с этим Крисом. Он не так прост, как может показаться.

Брайан слабо кивнул в ответ, не глядя в сторону Майка.

Он не любил свои внезапные срывы. Сейчас они, впрочем, были редким явлением. Он почти всегда мог контролировать свои поступки и мысли, осознавать, когда нужно остановиться. Глубокий вдох и протяженный выдох. Повторить десять раз. Этот нехитрый порядок действий уже давно въелся в мозг на уровне подсознания и в моменты помутнения звучал в голове голосом Майка, мало изменившимся со времён его детства.

– Обещаю, что буду осторожен.

– Хорошо. Удалось узнать что-то новое? – резко перевёл тему Майк, уводя Брайана от неприятных размышлений.

– Не то чтобы новое. Скорее – непонятное. Помнишь, у меня были сны о маме?

Майк напряжённо кивнул, пока что не понимая, к чему ведёт Брайан.

– Оказалось, что у Криса тоже был подобный сон. И даже мама в дневнике писала о похожем у неё.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что во всех трёх случаях присутствуют, как минимум, две общие черты: собственно, мама и комната, в которой она находится. Таких совпадений просто не бывает.

– Ты думаешь, что она находится в этой комнате?

– И да, и нет. Комната – это скорее абстракция, за которой скрывается что-то, куда более сложное и необъяснимое. И эти сны могут быть своеобразной формой общения, способом передачи информации от неё к нам. Будто мы трое связаны сквозь пространство и время.

Обсессивное состояние Брайана очень быстро перетекло в довольно мирное русло, чему Майк не мог не радоваться. Чего нельзя было, однако, было сказать об этой теории трехсторонней связи. Он, конечно, и раньше подозревал ее силу и возможное практическое применение, но только в отношении Брайана и Кэтрин. Наличие в этой связке еще и Криса его нисколько не радовало, скорее, даже наоборот. Но пока он не нашёл достаточное подтверждение возможности устранения этой переменной, ему приходилось мириться с таким порядком вещей.

– Я только повторюсь, чтобы ты был с ним поосторожнее, – бесстрастным тоном сказал Майк. – Над твоей теорией я подумаю и мы обсудим ее позже. А теперь извини, у меня много работы, – добавил он, когда его взгляд упал на телефон, который отобразил только что пришедшее сообщение от мистера Уайта:

“Сегодня, в 23:00, в парке у озера”.

Глава 5

Кэтрин чувствовала, что задержалась во второй комнате, пожалуй, слишком надолго. Частота смен “рассветов” и “закатов” стала уж чересчур высокой: она то и дело добавляла следующую отметку на стену под книжной полкой. Теперь, рядом с цифрой девять было уже 6 чёрточек. Время неумолимо неслось вперёд, пока она, все так же, сидела на месте. А, может, это она неслась мимо чего-то недвижимого?

В этом месте Кэтрин потеряла способность чувствовать не только время (ей всегда казалось, что день длится не больше получаса), но и пространство. Особенно, в моменты своеобразного перехода от “ночи” к “утру”, когда она открывала глаза и не сразу могла понять, где заканчивается верх и начинается низ. На какие-то короткие мгновения, Кэтрин все казалось перевёрнутым с ног на голову.

Она ощущала себя Алисой из Страны чудес. Кто бы мог подумать, что книга, которой она зачитывалась в детстве, когда-нибудь воплотиться в, пусть и такой искаженной, но реальности.

Комната все ещё странным образом материально воплощала мысли и случайные фразы Кэтрин, записанные в дневнике. С которым она не расставалась, в моменты, когда не была занята бдением у окна или чтением книг, услужливо появлявшихся на полке.

К слову о книгах: завтра полка наверняка обзаведёшься бессмертным творением Льюиса Кэролла, а сегодня в распоряжении Кэтрин появились другая, с довольно интригующим заголовком – “История ночи”. Пожалуй, слишком часто в этих стенах, она размышляла именно об этом времени суток. А может, то были отголоски ее прошлой жизни, в которой, насколько она помнила, была подобная книга.

Кэтрин действительно назвала, в одной из недавних записей, свою жизнь до попадания в первую комнату, как прошлую. Потому что стала считать ее безвозвратно утерянной. Иногда, она ловила себя на мысли, что не может с уверенностью сказать, что было в ее этой прошлой жизни. Кем она была на самом деле, были ли Крис и Брайан? Что уж там говорить про книгу, появившуюся сегодня по непонятным причинам.

Пока что, такие помутнения на почве неуверенности случались с Кэтрин всего пару раз. Но их оказалось достаточно, чтобы она, с несколько маниакальной тщательностью, перечитала от и до свой дневник из прошлой жизни, а затем, переписала наиболее значимые, по ее мнению, события, уже в новый, тем самым ещё лучше откладывая их в своей памяти.

Кэтрин совершенно не нравилась ее теперешняя жизнь, но в силу того, что изменить что-либо она не могла, то старалась находить плюсы своего положения. Их оказалось немного, и они были незначительны, что все равно не помешало Кэтрин несколько воспрянуть духом от их осознания. Во-первых, и что немаловажно, она могла наблюдать за жизнью Криса и Брайана. И если с жизнью Криса она была, в целом знакома, то, что творилось с сыном после ее исчезновения, было для нее загадкой. К ее удивлению, она часто видела с Брайаном ещё и Майка, который, по ее собственным догадкам, взял на себя заботу о ее сыне. Это открытие отозвалась в ее душе благодарностью и уважением. Ведь раньше Кэтрин даже и не думала о том, насколько сильна любовь и привязанность Майка к ней. В такие моменты ей хотелось оказаться с ним рядом, но ей оставалось только играть роль безучастного наблюдателя.

Окно “показывало” ей лишь короткие истории, словно вырванные из альбома с фотографиями. Но и этих эпизодов было достаточно, чтобы составить представление о жизни Брайана. В его детские годы Кэтрин часто видела его в доме ее родителей, в некогда бывшей ее, комнате, немного переделанной под проживание в ней мальчика. Из чего она сделала вывод, что Брайан или жил там, или проводил достаточное время с бабушкой и дедушкой.

Больше всего Кэтрин запомнился один фрагмент, который она увидела уже будучи во второй комнате, в день под номером 5. Она застала Брайана, сидящим на кровати. Сложив ноги по-турецки, он что-то увлечённо читал, освещая книгу фонариком своего телефона. Скорее всего, было уже довольно поздно и ему давно пора было спать. Пару раз он отрывался от книги и поднимал голову, несколько секунд гипнотизируя дверь, прислушиваясь к шагам с другой стороны, готовый в любой момент притвориться спящим. По крайней мере, сама Кэтрин частенько проделывала подобное. В какой-то момент дверь открылась и в комнату пролился яркий свет из коридора, а в проеме появилась фигура Майка. Он был одет, совсем не по-домашнему, в темный костюм, как если бы только что вернулся с работы. Брайан сразу захлопнул книгу и поднял голову на Майка в немой растерянности. И, хотя Кэтрин по-прежнему не могла слышать ни звука, она отчетливо видела, что ни один из них не сказал друг другу и пары слов. Она наблюдала, как Майк медленно подошёл к кровати Брайана и сел на ее край. Кэтрин точно также, как и ее сын по ту сторону окна, замерла в ожидании. По тому, как облегченно опустились плечики Брайана, а затем он и вовсе обнял Майка, она поняла, что тот не ругал мальчика и не сказал ему ничего плохого. Наоборот, они начали очень оживленную беседы, если судить по тому, как Брайан снова открыл книгу, демонстрируя ее Майку и глядя ему в глаза, то ли в поисках одобрения, то ли ответов на вопросы, которые он, возможно, задал.

“О, Майк”, – не уставала шептать Кэтрин в то время, как уже поливала слезами, сложенные на столе, руки. Других слов, чтобы ещё раз выразить свои чувства от открывшейся ей сцены, у неё не находилось.

После этого трогательного и одновременно тяжелого для неё фрагмента, Кэтрин долго не решалась подойти к окну. Она видела, что свечение за ним частенько рассеивалось, как всегда бывало, когда окно собиралось показать ей очередную историю, но совсем не готова была увидеть какую. Вместо этого она надолго, на целых три дня, углубилась в чтение, чтобы хоть как-то рассеять плохие мысли, прерываясь только, когда становилось совсем темно.

Это и было вторым плюсом пребывания в комнате и, собственно, вторым занятием, за которым Кэтрин могла убить время. Хотя, очень часто ей казалось, что это время убивает ее, настолько жестокой и незаслуженной она считала свою судьбу. Не раз это осознание доводило ее до полнейшего отчаяния и тогда идея о том, что, возможно, пора бы открыть вторую дверь и посмотреть, что за ней скрывается, не казалась настолько пугающей.

И достигла она своего апогея на десятый день, когда свечение за окном было как-то по-особенному ярко-голубым, а взгляд Кэтрин все чаще останавливался на двери, которая прямо-таки манила своей неизвестностью.

Кэтрин встала с кровати и медленно, будто во сне, подошла к двери. Она не показалось ей, ни чем-то страшным, ни чем-то благостным. Пару секунд на раздумье – и вот ее рука тянется к заветной ручке. Когда пальцы уже крепко ухватились за холодный металл, Кэтрин вдруг задумалась о том, что же она ожидает и что бы хотела увидеть по ту сторону. Ей отчаянно надоело ее заточение в четырёх стенах, пускай в нем и имелись кое-какие плюсы. Но вторая комната так и осталась подобием тюрьмы. А ей же хотелось свободы, которую она видела в возможности сбежать от давящего на неё однообразия.

И она побежала. Отчаянно и быстро. Она побежала тем быстрее, чем больше за каждой из дверей оказывалось одинаковых комнат с, вмиг ставшими ненавистными, окнами и полками. Двери за ее спиной хлопали все громче, ее дыхание все сильнее сбивалось, а руки все больше уставали толкать дверь за дверью, которые, казалось, становились только тяжелее. Кэтрин перестала замечать, что происходит вокруг, а все, что она видела перед собой – бесконечная череда дверных косяков, сливающихся в калейдоскоп размытых, коричневых пятен. Хлопок, три больших шага, больше походивших на прыжки, и хлопок повторялся вновь, но уже с другой стороны. Он стоял оглушающим набатом в ушах Кэтрин, затмевая собой любые мысли и даже полумысли. Когда одной-единственной все же удалось пробиться, Кэтрин остановилась, как вкопанная, едва за спиной закрылась очередная дверь.

То, что ей открылось, заставило ее испуганно вжаться в дерево, лихорадочно нащупывая круглую ручку. За дверью, насколько хватало взгляда, была пустота, которая прямо-таки светилась своей чернотой. Кэтрин плотно зажмурилась, так по-детски спасаясь от чего-то страшного и неизвестного. Простояв так какое-то время в полнейшем бездействии, парализованная собственным воображением (ведь ничего по-настоящему ужасного Кэтрин не увидела), она снова медленно открыла глаза. Тут же перед ней мелькнула яркая вспышка и в мгновение ока растворилась. Кэтрин часто заморгала, до рези в глазах вглядываясь в темноту, в которой, как не старалась, не могла ничего увидеть. Вторая вспышка была замечена ею чуть раньше, а оттого Кэтрин имела возможность проследить ее зарождение из крошечной искорки, появившейся из ниоткуда, словно окружающее пространство вывернуло свои карманы и вытряхнуло из них все содержимое, до едва заметного расширения и, в конце концов, затухания. Как заворожённая, она всматривалась в темную бесконечность перед собой и даже сделала два робких, несмелых шага вперёд, после того, как носочком аккуратно проверила наличие там твёрдой поверхности. Факт того, что ей было на что опереться немного приободрил Кэтрин и она сделала ещё пару крошечных шагов. Но оказалось, что она отошла уже достаточно далеко от двери, чтобы, обернувшись, нащупать вместо неё пустоту. Внезапно, это стало ее мало заботить, потому что из темноты начала зарождаться третья вспышка. Она оказалась гораздо ближе, чем первые две, и теперь, достигнув своего пика, образовала едва уловимую фигуру, показавшуюся Кэтрин смутно знакомой. Но и она исчезла прежде, чем девушка смогла хоть что-то понять.

Каждая вспышка сопровождалась только светом, но не звуком, а потому Кэтрин в какой-то момент подумала, что потеряла способность слышать. Но мысль об этом растворилась в темноте, стоило появиться очередной искорке. В этот раз Кэтрин могла с уверенностью сказать (и сказала бы, если бы не боялась не услышать свой голос), что фигура, возникшая перед ней, была определенно человеческой и, судя по очертаниям, мужской. Стоило невообразимой догадке пробраться в голову, как она тут же подтвердилась вполне наглядным проявлением: сперва фигура метнулась влево от Кэтрин, а затем переместилась в противоположную сторону, пока не зависла в пространстве прямо перед ней, внезапно алым, пятном. Она смогла четко рассмотреть лицо Криса, как только проявились его очертания. Его глаза были закрыты, губы плотно сжаты в тонкую линию, а кожа казалась неестественно бледной. Да и красноватый оттенок мигом впитался в пустоту, словно его и не было.

Кэтрин казалось, что она смотрела в лицо Криса, как минимум несколько минут, но сколько бы шагов вперёд она не делала, как бы не старалась протянуть к нему руку, он все равно оставался равноудалённым от неё. Пока его фигура снова не уменьшилась до едва заметной точки, а потом и вовсе не исчезла.

Вспышки продолжали мелькать с разных сторон, проносясь мимо Кэтрин. Только ещё одна была, в отличии от остальных, алой. При чем была такой не сразу, а приобрела этот оттенок где-то на середине своего пути. Во всех вспышках неизменно возникал облик Криса. Каждый раз он был почти одинаковым: закрытые глаза, тело, выпрямленное в линию, со сложенными по бокам руками. Точно так же, как перед каждым его перемещением в будущее, которые наблюдала Кэтрин.

Череда вспышек закончилась так же внезапно, как и началась, и Кэтрин снова со всех сторон обступила непроглядная чернота. Она липла к коже, словно пыталась поглотить ее, утащить на дно самой глубокой бездны, чтобы оставить там навеки. В голове Кэтрин, внезапно, помутнело, в ушах зашумело, а ноги быстро потеряли опору, так, что она рухнула вниз, теряя сознание. Теряя образ Криса, двери за спиной и, ставшей ненадолго привычной, пустоты. Теряя саму себя, оставляя ее в прошлой, уже такой неправдоподобной, жизни.