скачать книгу бесплатно
Шкуль улыбнулся:
– Я угощаю!
На этот раз он ограничился пивом с чесночными гренками. Вощинский, поморщившись от слова «пиво», заказал двойной эспрессо с мороженым.
– Ты очень быстро справился с психологическим шоком – сказал доктор, когда официантка ушла. – Молодец, многим в этой ситуации психолог требуется…
Шкуль усмехнулся:
– Я очень быстро понял выгоду своего положения. Теперь я, наконец, могу позволить себе заняться тем, чем хочется мне, а не заказчикам. Я стал свободным и счастливым.
– Не все это понимают – отозвался Вощинский. Для большинства сам факт жизни, то есть, физического существования – уже счастье. Вернее, счастье невозможно без этого…
– Не говоря уже о свободе – подхватил Шкуль.
После гибели жены доктор остался для Гоши единственным представителем рода человеческого, с которым он мог общаться не только на бытовые темы. Поэтому сейчас он был рад встрече и возможности «хорошего разговора».
– Это для тех, кому нечего терять, кроме вкусной и здоровой пищи. Для меня – есть и хочется это сохранить. Если удастся сохранить, физическая смерть не имеет значения.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Вадим.
– Высшую ценность.
– Гоша, ты начинаешь меня пугать!..
– «Высшая ценность» – так говорят обычно о человеческой жизни. – Шкуль подождал, пока подошедшая официантка поставила на стол их заказ и ушла. Затем сделал большой глоток пива, подцепил и отправил в рот одну гренку, изобразил на лице приятное удивление – и продолжил:
– Но что это такое – «Высшая ценность»? В данном контексте – ничего, пустой звук. Потому что, если на секундочку поверить в то, что жизнь каждого человека стоит так дорого, то, например, за меня, за мою жизнь сейчас должна была бы бороться вся Всемирная организация здравоохранения. И за жизнь каждого из пациентов твоей клиники – тоже.
– Она и борется! – буркнул сердито Вощинский. – В моем лице. Я лично, как представитель ВОЗ, борюсь за жизнь каждого пациента.
– Это чисто формальный аргумент – Гоша улыбнулся снисходительно, как учитель, которому приходится объяснять ученику общеизвестные вещи. – Во-первых, ты лично – еще не вся ВОЗ. У ВОЗ нет списков всех больных раком и она не ставит на контроль лечение и динамику изменения состояния каждого больного. И ты – уж извини – не отвечаешь ни перед ВОЗ, ни перед кем другим за исход лечения – только перед собственной совестью и профессиональным долгом. А если бы каждая жизнь была действительно высшей ценностью, то именно так и должно было быть.
Вадим возмущенно открыл было рот, но Шкуль жестом попросил его не перебивать.
– Во-вторых, если политики и чиновники употребляют такие сильные выражения, да ещё обобщают – «для нас человеческая жизнь – высшая ценность!» – значит, речь идет уже не только о ВОЗ, но обо всем человечестве. По крайней мере – обо всех жителях той страны, политики которой это говорят – а так говорят почти все политики в мире. А много ли найдется людей, готовых как-то принять участие в моей ситуации, если мы сейчас выйдем на улицу и начнем останавливать прохожих?..
Гоша снова жестом не дал Вощинскому возразить.
– Наконец, в-третьих, и самых главных – дело вообще не в этом. Это выражение звучит так абсурдно, потому что те, кто его употребляют, на самом деле не понимают его истинный смысл. Стоит только понять, в частности, смысл слова «жизнь» – и все становится на свои места.
Шкуль перевел дух и вспомнил про пиво. Доктор воспользовался возникшей паузой:
– По-моему, это как раз ты строишь свои доказательства на принципе доведения до абсурда. Невозможно же от каждого требовать… Если, например, кто-то говорит, что любит людей, это не значит, что он должен каждому человеку…
– Именно это и значит – перебил Гоша – должен принять участие в судьбе каждого обратившегося к нему человека. Или – не обобщать. Но я не договорил. Так вот, суть в том, что под словом «жизнь» они – Шкуль улыбнулся: и ты, как вождь мирового материализма – понимают именно жизнь физическую. В то время, как я понимаю под этим жизнь духовную – то, что называется внутренним миром человека. И если это мое понимание верно, то фраза «жизнь – это высшая ценность» становится вполне осмысленной. Что, в свою очередь, доказывает верность моего понимания жизни… Ты читаешь книги по истории?
– Иногда.
– А я давно уже кроме них ничего не читаю. Ты знаешь о моем интересе к русской революции и гражданской войне. Так вот, когда читаешь о политиках или военачальниках той поры – вся эта борьба, эти страсти – ну, вспомни хотя бы плакатного Ленина с перекошенным ртом и указующей рукой… Двигавшие миллионы людей туда-сюда, даже в эмиграции не прекращавшие борьбу… Невольно думаешь: что от всех них осталось? Не от их тел, а от всех этих страстей и событий. Куда делось? Тлен и пепел. Несколько строчек в школьном учебнике. А во всей истории человечества?..
– Пока все это довольно банально – Вощинский закинул ногу на ногу и скрестил на груди руки, клинышек его бородки нацелился в Гошин глаз, как наконечник копья.
– Гоша, ты собираешься доказывать мне, что у каждого человека есть внутренний мир?
– Так вот, меня всегда интересовало, куда все это девается, когда человек умирает? – продолжал Шкуль, игнорируя иронию доктора.
– Боюсь тебя разочаровать, Шкульчик, но, думаю, что со смертью человека умирает и его тело, и его духовный мир.
– А я думаю, что нет! – тихо возразил Гоша. – Этого не может быть, потому что иначе Богу не имело смысла создавать человека. Трудно поверить, что любовь, ненависть, творчество, счастье и горе, взлеты и падения, которые каждый переживает в жизни, все это – только для «внутреннего употребления» и бесследно исчезает после смерти…
«Остапа понесло!» – усмехнулся про себя Шкуль, но тут же нашел новый, как ему показалось, очень удачный образ, иллюстрирующий его мысль:
– Или вот ещё. Ты когда-нибудь думал о том, что будет с твоими вещами после твоей смерти? – Доктор собрался было ответить, но так и остался с открытым ртом, потому что Гоша и не ждал ответа. Он продолжал:
– Представь себе, что после твоей смерти в твою квартиру вселяются чужие люди, собирают все, что осталось после тебя и выносят на помойку. Твои вещи, фотографии, книги, записные книжки и ежедневники – всё, что было тебе дорого, что было частью твоего внутреннего мира.
Но это – материализованный внутренний мир, а есть ещё внутренний мир нематериализованный – характер, воспоминания, привычки, вкусы… Так вот, не может все это исчезать вместе с людьми, не должно! Тогда смысл теряется, вся история не имеет смысла, понимаешь?..
– Понимаю – спокойно ответил Вощинский. В этом, безусловно, есть логика, но логика – еще не научное доказательство. А я привык верить только научно доказанным фактам. Поэтому на вопрос о бессмертии души я могу ответить так же, как на вопрос о существовании Бога – я не знаю.
– Вот! – Гоша даже привстал со стула – в этом все дело! Я тоже не знаю!
– Здрасьте! – Вощинский снял с носа пенсне, вытащил из кармана пиджака специальную тряпочку, со вкусом протер стекла, придирчиво посмотрел через них на свет и вернул тряпочку и пенсне на свои места. – Ты же так горячо меня убеждал!..
– Убеждал… Потому что я думаю, что это так. Весь ход мировой истории доказывает, что это должно быть так. Но… я не знаю! И поэтому я решил подстраховать Создателя…
– Ого!
– Да, на случай, если он, все-таки, не посчитал нужным сохранять духовный мир каждого человека после смерти. Я решил сам дать каждому такую возможность. Впрочем, как любой художник, я творю не для каждого, а для себя. Так вот, я должен быть уверен в том, что мой внутренний мир, все, о чем мы говорили, не исчезнет вместе со мной. Я хочу, чтобы это сохранилось после меня. И «это» любого человека тоже. Вот это и будет – «нет, весь я не умру»! Настоящей победой над смертью!
– Это будет программа? – догадался Вощинский.
– Да, если это будет, то будет программа.
– Расскажешь? – доктор сразу стал очень серьезным.
– Конечно. Только сперва закажу себе ещё поесть – такие беседы бывают очень энергоемкие! Ты что-нибудь будешь?
Вадим мотнул головой. Гоша жестом подозвал официанта…
Как и два дня назад, когда Шкуль пришел сюда в первый раз, в кафе было немноголюдно. Вернее, в нем – по крайней мере, по эту сторону стойки – вообще не было ни одного человека, кроме них с доктором. Так, по крайней мере, показалось Гоше. На самом деле, один человек в зале все-таки был, он сидел совсем рядом, за соседним столиком, но за Гошиной спиной, поэтому был незаметен для него. Сутулый, в длинном, черном пальто, похожем одновременно на сутану священника и фартук палача, и темном шарфе, небрежно намотанном поверх него, человек очевидно выпадал из окружающего пейзажа и был похож на пришельца из какого-то другого мира.
Он сидел за соседним столиком, буквально в двух метрах от Гоши с Вадимом с самого начала их встречи – и все это время оставался невидимым для обоих. Потому что почти всю свою долгую жизнь вынужден был жить невидимкой и отлично усвоил искусство древних ниндзя оставаться незаметным даже в людных местах…
– В общем, это будет компьютерная версия человека – с удовольствием произнес Гоша, приступая к новой порции пива. – Она сможет моделировать любого человека, причем, не только внешность, жесты и мимику – она будет воспроизводить его характер и даже образ мышления. Немного похоже на спиритический сеанс, только гораздо круче. То есть, ты, например, страдая ночью от бессонницы, сможешь сесть за компьютер, нажать кнопочку и поболтать со мной. И это будет не записанный мой голос, не механический монтаж фраз из заложенного в память словарного запаса – программа, на основе имеющейся у нее информации, будет моделировать мое мышление, мой характер, мои взгляды на жизнь, суммировать все это – и… в общем, я буду тебе отвечать практически так же, как в такой же ситуации ответил бы при жизни. И так «записать» можно будет любого человека, только с одним ограничением – он должен сначала умереть физически. Так что, пока я не умер, для того, чтобы скрасить твою бессонницу, мне все равно придется приезжать к тебе.
Шкуль перевел дух и, наконец, вспомнил про недоеденную глазунью – ее единственный оставшийся глаз уже подернулся тоненькой, искрящейся пленкой. Он аккуратно погрузил весь кусок на вилку, проследив за тем, чтобы его вес распределялся на ней равномерно и чтобы желток не порвался, и осторожно, как драгоценный груз, перенес все это к себе в рот.
Отхлебнул из бокала – и стал с удовольствием наблюдать за реакцией доктора на свои слова.
Вощинский снова протирал пенсне, но теперь уже не демонстративно, а так, как он всегда это делал, когда был чем-то озадачен. Затем надел его – и, наконец, произнес:
– А откуда программа будет брать информацию? И кто ей эту информацию даст – ведь сам… м-м… оригинал уже не сможет это сделать?
– Кто сказал, что не сможет? – возразил Гоша. Наоборот, только сам «оригинал» и сможет отбирать и загружать в программу информацию о себе, больше – никто.
– Но ведь он может загрузить… – деликатный Вощинский пытался подобрать подходящее слово.
– Ложную информацию? – помог ему Гоша.
– Ну да.
– Разумеется, ну и что? Ложные данные мог бы ввести и любой другой. Суть программы именно в том, что ты записываешь себя сам – ведь никто не знает человека лучше, чем он сам себя. И если мне, например, захочется, чтобы мой клон имел что-то общее с Петром Первым или с Эйнштейном и я внесу в свою программу соответствующую информацию – ну, значит, он и будет похож на Эйнштейна, но не на меня. И ты, когда захочешь пообщаться со мной, сразу заметишь это. Заметишь, что это – не совсем я. И… ну, ты понимаешь, что будет: это буду и не я, и не Эйнштейн. Потому что, что я знаю об Эйнштейне, чтобы «воспроизвести» его клон?..
Гоша перевел дух – и продолжил уже спокойнее:
– Я же сказал: я делаю это, прежде всего, для себя, чтобы сохранить именно свои «прекрасные черты» – он изобразил пальцами кавычки. – Потому что все эти черты, пусть даже о них никто не знает, кроме меня, – они все равно определяют мой характер, мою индивидуальность, мою суть – то, что узнаваемо во мне для близко знающих… знавших меня людей. Поэтому, отбирая и загружая информацию о себе, нужно быть честным с самим собой. Только так ты сразу узнаешь меня «там» – Шкуль красноречиво поднял глаза к потолку – и поверишь, что это я. А источников информации будет предусмотрено много: личная и деловая переписка в цифровом и в бумажном виде, фотографии, видео, социальные сети, даже художественные произведения, если он их создавал. А главное – твоя… моя собственная память. По сути, программа и будет памятью человека, перенесенной на диск. Главная моя задача – записать информацию из каждого канала на понятном для программы языке, вернее, создать такой алгоритм и научить саму программу записывать информацию из разных источников.
– Все-таки, почему нужно непременно сначала умереть? – задумчиво произнес доктор.
– Чтобы программа не превратилась в компьютерную игру «поговори сам с собой». Это не игра, это то, что каждый оставляет после себя. Его завещание этому миру. Его уникальность, самость – и равенство всех людей, реальное равенство, независимо от профессий, званий, титулов и наград. Потому что перед вечностью, прости за пафос, все равны – и Эйнштейн, и последний дворник, каждый – частица этого мира, и без того, и без другого мир был бы чуть-чуть иным. Я, например, когда-то знал одного кладбищенского могильщика, который был настоящим философом и очень не банально говорил о жизни и смерти. Признаюсь, идея программы появилась у меня после общения с ним… Сколько ещё в мире таких людей? Сколько людей о них знают? Что остается миру после их смерти?.. Сколько бы мы не твердили о равенстве всех людей, сегодня есть лишь два места, где все действительно равны: баня и кладбище. Моя программа – это, наконец-то, фактическое торжество девиза «Liberte, Egalite, Fraternite» – через двести лет после его формального провозглашения!
Шкуль помолчал и подытожил:
– Так что, только после смерти – это справедливо.
Какое-то время оба молчали. Доктор переваривал услышанное, Гоша наслаждался произведенным эффектом. Наконец, осознав грандиозность замысла, Вощинский спросил:
– Но как же ты это обеспечишь?
– Это – самое трудное во всем проекте – с готовностью ответил Шкуль. Но программа должна будет в каждом случае распознавать, какого человека «вызывают» – живого или умершего. Живого она не «вызовет».
– И ты уже знаешь, как это сделать?
– Принципиально – да, технически – надо поработать.
– Грандиозно! – произнес Вощинский шепотом. Это будет… Я даже не знаю, с чем это сравнить… C технической революцией начала 20-го века… Паровой двигатель, телефон… Или – с полетом Гагарина…
– Главное успеть – буднично отозвался Шкуль.
Снова наступила пауза – и оказалось, что в помещении уже давно не звучит музыка, а снова, как два дня назад, её сменил телевизор, передававший новости канала «Евроньюс».
Речь шла о расследовании авиакатастрофы под Парижем и какой-то французский чиновник говорил о том, что спасателям пока не удалось найти тело только одного из 216-ти пассажиров, и что, судя по регистрационному списку, это гражданин России. Шкуль сразу вспомнил о позавчерашнем чудаковатом человеке, на этом самом месте утверждавшим, что он летел в разбившемся самолете.
«Ну, просто парижские тайны какие-то – подумал он. – Выходит, старик не врал, но… Как же это может быть?»… Но сегодняшний вечер, как и тот, позавчерашний, отнял у него слишком много энергии. После манифеста, прочитанного Вадиму, Шкуль чувствовал удовлетворение и опустошение – думать о странном старике было лень, тем более лень было рассказывать всю историю Вощинскому.
В конце-концов, в мире остается еще много необъяснимых вещей.
«А у меня остается время только на то, чтобы сделать программу» – оправдался Шкуль перед самим собой.
Оказывается, было уже около 12-ти. Тактичные официанты томно переминались с ноги на ногу, дожидаясь ухода последних клиентов. Несмотря на протесты Вощинского, Шкуль оплатил оба счета, каждый вызвал себе такси – и они вышли на улицу.
Притихший доктор, на которого Гошин проект произвел такое же впечатление, как Неопалимая Купина – на Моисея, уехал, едва пробормотав: «Держись» и «Я позвоню».
Шкуль остался один, дожидаясь свою машину на темной и пустой улице перед закрывшимся пабом – и тут же услышал за спиной неприятный, скрипучий и, кажется, знакомый голос:
– Простите, вас зовут Шкульчик?
5
Хорошая работенка – собирать по частям трупы!
Вряд ли кто-то стремится попасть на такую работу, но некоторые, все-таки, попадают.
Каким образом?
На первый взгляд, все по разному, но, если не копаться в подробностях, есть одна общая для всех причина.
Она называется: «Так получилось».
Есть и ещё кое-что, объединяющее людей подобных профессий, а именно: все они – ну, хорошо, не все, а только большинство – поначалу рассматривают эту работу как временную, пока не найдется что-то получше, а в итоге «задерживаются» на ней на долгие годы.
Чаще всего – навсегда.
Патрик Лавина? был из этого большинства – и знал об этом.
Он пришел в институт судебной медицины при французском Бюро по расследованию авиакатастроф после окончания медицинского факультета и нескольких месяцев безуспешных попыток устроиться по специальности, служил здесь уже шесть лет – и вот, наконец, дослужился: впервые его назначили руководить работами по идентификации тел жертв авиакатастрофы у Вилье-Сен-Фредерик.
Что делать – и на такой работе приходится стремиться двигаться вверх!
Особых сложностей не предвиделось. Самолет развалился на части от удара о землю, разброс тел и обломков – небольшой. Быстро собрали и иденцифицировали все руки-ноги, по регистрационной ведомости установили имена и места в самолете их бывших владельцев…
И тут выяснилось, что не хватает ровно одного тела!
В это было трудно поверить – все фрагменты встали на свои места, как в картинке-пазле, из них собрали ровно 215 пассажиров и 12 членов экипажа. Но, согласно регистрационной ведомости и информации, полученной от командира корабля перед вылетом, в салоне было 216 пассажиров – и получается, что один пассажир исчез!
Полностью, со всеми своими «фрагментами»!
Лавина? готов был поверить в то, что он остался в живых – бывает, что в таких катастрофах кто-то выживает, очень редко, но бывает. Но… куда он, черт побери, после этого делся? Вышел из упавшего с высоты 9000 метров самолета – и ушел по горе трупов и обломков, как Христос по воде?!.
Судя по документам, его имя – Роже Облер, он занимал в салоне место 17B, и у него российское гражданство!
Это тебе, Патрик, на закуску!
Впрочем, по сравнению с фактом исчезновения, сочетание французского имени с российским гражданством выглядело уже просто буднично. Говорят, информация в российское посольство уже отправлена.
Но это было ещё не все – Лавина? был абсолютно уверен в том, что имя Роже Облер ему знакомо! Где-то, совсем недавно, буквально на днях, он слышал его!
