скачать книгу бесплатно
Может, конечно, Страйкер тоже был из этих – быстро он как-то разобрался в происходящем, профессионально. Наивно полагать, будто у них секретные агенты журналистскую крышу не используют. Петя отлично знал: используют, ещё как используют. Но тогда этот вопрос его не волновал. Наплевать ему было, из этих Страйкер или не из этих. Мак-Грегори Петю из такой ж… вытянул, что, будь он хоть директором ЦРУ, и тогда ничего, кроме благодарности и симпатии, Петя к нему не испытывал бы.
Разумеется, Страйкер общаться с Петей перестал. Дежурное «как дела?» при встречах на пресс-конференциях и брифингах. После каждой такой встречи, Петя ходил как человек, столкнувшийся с рассерженным верблюдом.
А примерно через месяц Тоня Маклаков ухватил Петю за локоть в посольском саду и заговорщическим шёпотом спросил: «Ну, как там наш американец поживает? Думаю, пора ещё одну вечеринку организовать. Здесь за городом, по дороге на Куэрнаваку, есть один ресторанчик неплохой… Я приглашаю…»
Тут Петю и взорвало. В мозгу закипел процесс образования малых планет. Тьма чередовалась со вспышками света. Соображал в таком тарараме Петя плохо, но остановиться пробовал. Не получилось. Тормозной путь оказался длинным – в несколько парсеков. И Петя успел-таки проговорить Маклакову всё, что думал по его поводу.
Маклаков общаться с Петей тоже перестал. Даже формально не здоровался при встречах. Лишь смотрел в его сторону неистовым взглядом впавшего в буйство племенного быка. Ненавидел, однако, молча, без срывов и скандалов – сдержанно, как учили.
* * *
Именно эти, передаваемые буйным глазом тавропослания, и вспомнил Петя, приняв, по совету Солодовникова, первый коктейль. И уж потом, продолжая оживлять память, размотал весь клубок. Вот кто, оказывается, устроил ему внеплановый отъезд на Родину! Без сомнения – Тоня, кому же ещё? Особенно, если учесть пышный хвост осложнений с конторой, тянувшийся за Петей с докомандировочных времён.
Тогда они прижали его из-за Татьяны, испугав до смерти. Перед самой командировкой в Мексику случился у него сногсшибательный роман с далеко идущими последствиями, прервавшийся, однако, неожиданно и болезненно… Впрочем, тот роман – сюжет для отдельного повествования. Сейчас они ему просто вплели в строку и это лыко.
Отзывают по совокупности, понял Петя, за нелояльность. Ну, и ладно! Подумаешь! Сейчас ведь не 37-й, сейчас – перестройка и гласность!
– Если совсем насядут, я им такой скандал учиню! – Храбрился Петя. – В «Московских новостях» опубликую или в «Литературке», а, может, и в «Огоньке»! Не обрадуются!
Петя подбадривал себя, но в глубине души чувствовал неуверенность и страх. Вечный невыезд вставал перед ним разведённым мостом, асфальтовой стеной до небес и разверзал пропасть между прошлым и настоящим. Вечный невыезд – кошмар советской внешнеполитической и международной номенклатуры – превращал жизнь в первозданный хаос. Всё достигнутое раньше, все карьерные вехи, все жизненные ориентиры, все цели выскакивали из своих гнёзд и летели в тартарары, в бездонное пространство, открытое мостом. На серой, обтёртой миллионами подошв, заплёванной стене, вздыбившейся перед Петиным носом, проявлялась гигантская надпись: «Как жить дальше?» и стекала вниз чёрными, битумными потёками.
За непечатные оскорбления в адрес заместителя резидента; за отсутствие горячего желания к сотрудничеству; иными словами, за несознательность и незрелость, запрут его в клетке невыезда навсегда. Ясно, как Божий день! Старое, естественно, тоже припомнят. Там, за «Детским миром», не прощают и не забывают – не песочница с куличиками.
Секретный код на папке с личным делом, означавший бессрочный отказ в пересечении границы, одновременно накладывал и запрет на профессию. Журналист-международник должен ездить зарубеж, общаться с ненашими, изучать их мир и устройство мозгов. Лишённый такой возможности, он, как правило, перестаёт быть профессионалом. Правда, есть ещё творческий метод Жюля Верна, который, не выходя из кабинета, писал романы о путешествиях по свету. Но дело-то вовсе не в том, ездит – не ездит. Это вопрос, скорее, финансовый, вопрос благосостояния, благополучия, квалификации. Код на личном деле означал, прежде всего, утрату человеком доверия властей, перевод его в разряд неблагонадёжных. Существовала в императорской России такая категория подданных.
И никуда не делась. Терминологическое название только поменяла. Теперь она определялась термином «невыездной». Попавшему в эту категорию нечего было делать на передовой идеологического фронта – в Агентстве. Вдруг перейдёт к противнику! И случалось действительно переходили. Поэтому журналистов, получивших бессрочный невыезд, из Агентства убирали. Чаще всего, с «волчьим билетом», который захлопывал перед ними редакционные двери даже заводских многотиражек. Люди ломались, пропадали в туманах забвения. Выдерживали немногие.
Витя Потапов работал у них в редакции с доисторических времён. Когда Петя только появился в Агентстве, Витя уже считался ветераном. И все эти годы он никуда не ездил и выше старшего редактора в звании не поднялся. Скромный чин поручика был смешон в сочетании с Витиными сединами, опытом и знаниями. Но в редакции понимали, что и эти маленькие звёздочки на потускневших от времени эполетах Витя носит из милости.
Погорел он в своей первой долгосрочке. Сломался на мелкобуржуазных соблазнах и полной потере бдительности.
Трудился себе Витя Потапов в Нью-Йорке, и всё у него было в шоколаде. Да не в простом шоколаде. Не в «Алёнке» какой-нибудь. В натуральном, высшей пробы – швейцарском или, на худой конец, бельгийском. До Нью-Йорка обитал Витя в номенклатурном доме на Кутузовском с юной женой, которая воспитывалась в другом номенклатурном доме, через дорогу. Эта жилищная роскошь досталась ему по наследству от родителя, проходившего по табели о рангах ЦК. Правда, Потапов-старший ушёл рано, Витя тогда едва-едва оперился, едва начал работать в Агентстве и успел съездить лишь на стажировку в Штаты. Поэтому опекать его принялся дядя, брат отца, – тоже ничего себе товарищ, статский генерал рангом, может быть, даже и повыше республиканского министра. Или вровень. Ну, и тесть, конечно, помогал, но сдержанно. Тесть не был от Вити в восторге. Однако в Штаты Витя попал. В большое и славное многими информационными подвигами и скандалами бюро в Нью-Йорке отправили Витю служить Родине. Встал он на столбовую дорогу в светлое будущее, оставалось только катить и катить вперёд. Даже рулить особо не нужно – асфальт сам приведёт. Такие в нём импульсы предусмотрены: раз попал на это шоссе и нос держишь в нужном направлении, значит, доедешь. Главное, на дорожном полотне удержаться.
Но встречаются же люди со странными характерами! Беспокойные, суетливые – всё им надо посмотреть, понюхать, пощупать. Не сидится в установленных рамках. Рвутся куда-то, часто и сами не знают, куда. Если и благополучны они, то состояние это у них зыбкое, неуверенное, легко обрушающееся. Витя был из таких, неусидчивых. Дядя за ним эту слабину знал, и строго-настрого предупреждал перед командировкой. Витя, не желая дядю подводить, держался. Очень долго – целый год. Из последних сил держался в тяжёлых, помпезных, украшенных лепниной и позолотой рамах советских моральных устоев.
Но, понятное дело, сорвался. Сбила его с панталыка, разумеется, женщина. Необыкновенной красоты негритянка метко подмигнула Вите на Манхэттене. Естественно, тормознул он… А кто бы не тормознул перед подобным совершенством? Посадил Витя эту красоту неписаную в агентский «линкольн», и повезла она его к чёрту на кулички, на север куда-то, в Бронксвилл. Больше Витя ничего вспомнить не мог. Пропал он и обнаружился лишь на третий день с больной головой, относительно здоровый, но сильно помятый, без денег, документов и машины. Где гулял два дня и чем занимался, неизвестно. Самое обидное, не помнил Витя, как там было у него с темнокожей красавицей; случилось то самое? или успела она напоить его отравой раньше…
Дальше события развивались по накатанному сценарию. Ускоренное, в двадцать четыре часа, возвращение к родным пенатам; закрытые собрания, партийное и профсоюзное; персональное дело, негодование общественности и партбилет на стол… Развод с номенклатурной женой, позорное увольнение с волчьей записью в трудовой книжке. Но тут спас дядя, крякнув, поднатужившись, остановил колесо Фортуны, грозившее окончательно подмять под себя Витю. Из Агентства его не выгнали – понизили в должности и проставили секретный код на папке с личным делом.
Шансы у него ещё оставались. Раз не выгнали, то лет через десять, могли бы и выпустить куда-нибудь в Боливию. Однако Витя обиделся и залетел в обыденный житейский абсурд, в заколдованный круг. Начал Витя пить с горя. Втянулся. Горе, натурально, стало расти в размерах по причине запоев. Тогда он зачастил и увеличил периоды пребывания в штопоре. Исключительно, чтобы справиться с разбухающим, как тесто на опаре, горем-бедой. С каждым новым витком, возможность прощения отодвигалась вместе с карьерным горизонтом. Витя махнул рукой, перестал даже смотреть в ту сторону и презрительно называл успешных коллег, и Петю тоже, карьеристами.
В модели Вити Потапова рассмотрел Петя теперь собственную судьбу. Без дяди. Не было у него дяди-генерала.
В офис в тот день Петя не пошёл. Сидел дома, думал, прикидывал, вертел ситуацию по-разному. Наприкидывал почти на дюжину коктейлей. Однако ничего стоящего так в голову и не пришло. Откровение озарило ближе к полуночи, когда всё запуталось неимоверно, мозги не работали, и хотелось только ругаться. Решил Петя максимально тянуть время, чтобы страсти успели остыть и осесть. Благо и дела сдавать некому оказалось – забыли они там, что заместитель Петин в отпуск укатил. Конечно, не Бог весть, какое изящное решение, но ничего более оригинального Петя придумать так и не смог.
В Москву звонить он прекратил и начальство больше не теребил. Затаился, как премудрый пескарь под камнем. Даже в посольстве стал появляться ещё реже, чем обычно, чтобы и там его разыскать не смогли.
В обыденной жизни заходить в посольство было принято не реже, чем через день. Никто, конечно, жёстких правил не устанавливал, и ни один приказ не обязывал руководителей совзагранучреждений посещать раз в два дня островок советской земли в чужом и безбрежном буржуазном море. Но так было принято. Надо зайти, показаться, заглянуть в кабинеты, перекинуться парой слов, расписаться в канцелярии об ознакомлении с очередным распоряжением… Надо быть своим, простым, скромным и обязательно ностальгирующим. Советские фильмы смотреть в актовом зале по субботам тоже надо, а по воскресеньям играть в волейбол на спортплощадке.
Ничего этого Петя не любил. График посещений нарушал постоянно, в волейбол не играл, пиво в компании после спорта не потреблял, шедевры родного кинематографа смотрел редко, чем и заслужил мнение «гордый больно и, ваще, выёживается». Посольская общественность посматривала на него отчуждённо и холодно.
Но Петя выносил эту холодность спокойно. Детей крестить он с посольской общественностью не собирался, да и не предвиделось никаких совместных крестин в ближайшем будущем. Поэтому, плюнув на дипломатические приличия, Петя быстро собрался, подхватил жену и двух своих близнецов, и рванул из Мехико к морю. Вернее, к океану – сначала в Акапулько, потом в Канкун. Отношения с посольством он оформил, просто позвонив дежурному дипломату: командировка по стране, дней на десять, может, и больше. Как получится.
Надо же было погулять напоследок. Когда ещё появится возможность взглянуть на эти аквамариновые воды и белые пески, на затерянные в джунглях древние города майя и храмы, возведённые конкистадорами. Так Петя провёл два с лишним месяца – в поездках, в закупке сувениров, в прощальных встречах с друзьями. Потом помахал рукой из-за паспортного контроля Хорхе, Луису, Хакобо и ещё дюжине провожающих, погрузился с бесчисленными коробками и баулами в самолёт и полетел на Родину.
Ничего хорошего от встречи с ней Петя не ждал.
Зачем тогда летел? Да он и сам не смог бы, наверное, чётко и исчерпывающе ответить на этот вопрос. И аргументы в пользу не лететь явно перевешивали, особенно, если подойти к делу без эмоций. Но вот, летел. И, заметьте, по убеждению. Били ещё в толще глубинных вод Петиной души незаметные глазу, но ощутимо горячие, ключи романтизма, заставляя его совершать иногда поступки странные, необъяснимые, с точки зрения трезвого мышления и практического подхода к обстоятельствам. Сейчас он возвращался в Москву к серьёзным неприятностям, к руинам прежней жизни, к мрачным перспективам, исходя из давнего и твёрдого своего убеждения: «человек должен жить дома». Петя возвращался домой – там пенаты, там родные могилы, там дым Отечества, вовсе не сладкий и не очень приятный, зато привычный с детства.
Романтизм – романтизмом, но и подстраховаться Петя успел, не только погулять вдоволь. Подписал он контракт с весьма престижным в Латинской Америке общественно-политическим еженедельником. Вручили ему в редакции журнала аккредитационные письма собственного корреспондента по СССР и Восточной Европе с корпунктом в Москве. Конечно, такая позиция делала Петю совершенно независимым от Агентства и «волчьего билета», который ему непременно выпишут. Но вопрос, захочет ли департамент информации и печати МИДа эти письма принять, признать Петино право на аккредитацию в качестве иностранного корреспондента, оставался открытым.
«Поживём – увидим», – умиротворённо подумал Петя и заказал у стюардессы двойной виски со льдом: он решил использовать привилегии первого класса по максимуму. Агентство оплачивало своей номенклатуре первый класс и дополнительный вес при перелётах. К Гаване он подлетал уже в отличном настроении. И то правда, надо пользоваться, пока есть возможность. Кто знает, придётся ли ещё когда-нибудь попутешествовать в первом классе? И ведь как в воду глядел!
* * *
Самолёт, доставивший Петю с семьёй из той жизни в эту, коснулся взлётно-посадочной полосы Шереметьево-2 вечером 17 августа 1991 года. В субботу.
До дома добрались удивительно быстро – и у ленты транспортёра, и на паспортном контроле, и на таможне проходили, не задерживаясь. Дома ждала смешанная толпа родственников Пети и его жены, накрытый стол и расстроенное лицо младшей сестры отца, тётушки Зинаиды, которая иногда помогала Пете по хозяйству после смерти родителей. «Петенька, сынок, ты уж прости… И встретить-то нечем… стол бедноватый получился! – Жалостным голосом говорила тётушка, растроганная видом Петиного семейства. – В магазинах ведь нет ничего. Пустые полки. Сок только берёзовый стоит. И достать, особенно ничего не достанешь…»
Переживший время тотального дефицита за рубежом, Петя плохо себе представлял, как это – ничего нет… Так же не бывает, чтобы совсем ничего… Конечно, он слышал о карточках, о проблемах с продовольствием, но в пустые полки не верил. Зато жена его всё себе вполне живо представляла и потому прихватила из Мехико целую кучу консервов, приправ, сухих и мягких тортилий и всякой прочей экзотики. Застолье удалось. Потом, естественно, началась церемония вручения даров родственникам… Потом все разошлись, и тётушка Зинаида долго рассказывала о житье-бытье, кто из детей куда поступил или поступает, кто чем болеет, кто жив, а кого уже и Бог прибрал, озаботился… В воскресенье они распаковывали вещи – Петя таскал на помойку коробки, жена раскладывала всё по шкафам, близнецы разочарованно щёлкали пультом телевизора, который показывал только четыре канала… Семья встраивалась обратно, в прежнюю жизнь.
В понедельник рано утром, часов в шесть с минутами, Петю разбудил телефонный звонок. Длинный, гадина, как товарный состав… Нескончаемый, как сирена воздушной тревоги…
Ну, что ж он не замолкнет-то, а?
Шмякнуть аппарат об пол?
Но цивилизационные начала одержали верх, Петя продрал глаза и взял трубку.
Оттуда донёсся резкий, высокий голос Лусии Луна, заведующей международным отделом Журнала, где теперь Петя работал корреспондентом, его новой шефини:
– Педро, что у вас там происходит? – Очень нервно орала в трубку Лусия.
– Ола, Лусия! – Прокашлявшись, ответил Петя. – А что происходит?
– Это я тебя спрашиваю, что там у вас в России происходит?
– Сейчас…
Петя дотянулся до пульта и включил телевизор. Передавали «Лебединое озеро». По всем каналам.
Петя начал просыпаться. Почти проснулся.
Вяло заворочалось в голове: Чайковский на ТВ в ритуальном наборе… «Лебединым» обычно скорбят, иногда ещё Первым концертом…
Стало быть, что?… Стало быть…
Помер кто-то, сообразил, наконец, Петя.
– Лусия, спокойно, – хрипло проговорил он. – Кажется, в первом ряду опять кого-то накрыло…
– Как накрыло? Землетрясением? – Лусия заметно злилась. Чёртова перфекционистка Лусия. Всегда ей всё не так! Ну, рань ещё несусветная в Москве! Половина седьмого утра!
– Нет, просто умер кто-то… не знаю пока, кто… У нас рано ещё… Не волнуйся, всё разузнаю, позвоню.
– Завтра мы сдаём номер. Даю тебе времени до полудня… До вашего полудня… Мне нужно семьсот слов. Но не больше тысячи. Если у вас действительно новость, снимаю первый материал и ставлю тебя разворотом. Даже дам ещё две полосы… Би-би-си передаёт… Странное передаёт… Будто в Москве мятеж против Горби… Революция… Давай, Педро!
Наскоро заглотнув кофе, он выбежал на улицу. Вокруг – никакой паники, никакого особого возбуждения.
Всё спокойно. Всё, как всегда. Народ ещё в отпусках, поэтому людей мало. Буднично и деловито спешат к метро. Лица, правда, хмурые и помятые. А какими быть им с утра в понедельник? Вон, даже в быстрых очередях у газетных киосков не ругаются. Спокойно стоят, позёвывают.
Вот вам и революция! Ха-ха, бред какой! В Советском Союзе революция? Да ни в жизнь!
Паники не наблюдалось. Ни намёка на панику. Петя утвердился в догадке о смерти текущего вождя. Подумал: «Заскочить надо бы в пресс-центр МИДа, разжиться официальной биографией».
Только на выходе из кольцевой «Парк культуры», на эскалаторе, пролетела первая ласточка. По встречной ленте сломя голову нёсся вниз встрёпанный парень и пронзительно вопил: «Граждане! На улицах танки!»
«Сумасшедших в Москве теперь как в Нью-Йорке, наверное,» – отметил про себя Петя. Усмехнулся. Подумал злорадно: «Похоже, наконец, догнали Америку. Хоть по числу психов»…
Потом Петя заметил, что лица ехавших вниз по эскалатору были смущённо-встревоженными… Растерянными… Беспомощными… Некоторые улыбались… Невесело улыбались… Криво как-то, вроде прощения просили.
Стало ему немного не по себе.
А совсем нехорошо сделалось, когда вышел он из метро и увидел танки. Настоящие, подлинные танки. С гвардейскими значками на зелёных приземистых башнях. Значки эти умиляли: сверкали под солнцем красно-бело-золотым, как на параде.
Зачем они здесь?
Зачем танки-то сюда?
Оцепление? Прощание с телом?
Уже хоронят, что ли? Когда ж он умер? если уже хоронят?
Танки стояли на противоположной стороне Садового кольца, вытянувшись цепочкой у тротуара вдоль белых коробок Провиантских складов, вдоль серой громады Агентства и дальше вверх, теряясь где-то на Смоленке. Около танков бродили солдатики с автоматами за плечом.
Вдоль зелёной брони, разогнавшись на уклоне Крымского моста, проносились машины. Троллейбусы объезжали стальную цепь, выгнув рога почти под прямым углом. По тротуарам мельтешил пёстренький, одетый в летние цвета негустой людской поток.
Привычное стремление обыденной жизни, обтекающей танковую броню в центре Москвы, навевало мысль об артхаузном кино. О Микеланджело Антониони с его сюрреализмом…
«Да и впрямь, чудны дела Твои! Танки в Москве по понедельникам! А что по средам и пятницам?» – Думал Петя в тускло освещённом переходе под широкой лентой Садового кольца. Отстранённо и неконкретно думал.
Первым, кого он увидел, поднявшись наверх, был Володя Кириллов. Недавно сделавшийся телезвездой, сумевший раскрутить программу западного формата, он был неуместен у танков так же, как неуместны были танки у Крымского моста. Вся эта картина смотрелась диковато. Действительно, сюр…
Когда-то Петя делил с Кирилловым один кабинет в Агентстве. Вопреки традиции, звёздный путь не особенно отразился на его характере – он и в славе оставался доброжелательным, спокойным, интеллигентным парнем, каким знал его Петя.
Кириллов с микрофоном в руке и с ассистенткой за спиной бродил у танков. Солдатики стеснялись вопросов, микрофона и самого Кириллова. Они непрерывно оглядывались друг на друга, словно искали одобрения, губы их растягивались в идиотские ухмылки, глаза стекленели. Они постоянно переспрашивали и говорили непонятно – усилием воли солдатики глотали матерщину, и оставались в их речах одни междометия…
Где-то сбоку от микрофона перебегал, приседал и целился в визор оператор с камерой на плече. Ассистентка была по-телевизионному ярка и красива. Кириллов всегда выбирал роскошных напарниц. Эстетствовал.
Сегодня, однако, ему не везло. Не складывалось у него что-то. Куража, может, ему сегодня не хватало… Может, похмелье… Или просто так… Бывает, не идёт – и всё! Хоть тресни! Хоть умри, а работа делаться не хочет! Не вытанцовывается…
Даже издали было заметно, как страдает Кириллов. Как не нравится ему бродить с микрофоном, ассистенткой и оператором между танков и приставать к солдатам с вопросами, которые они то ли не хотели, то ли не могли понять. Было очевидно, что чёткого сценария будущей программы у Кириллова нет. Ощущались в скучном и раздражённом его лице, в нервной походке, во всём его облике растерянность и неуверенность в том деле, которым он занимался у Провиантских складов.
– Вы знаете, зачем вы здесь? Зачем вошли в Москву? – Спрашивал Кириллов, поднося микрофон под нос очередному солдатику.
Тот испуганно отстранялся, оглядывался, хихикал, пожимал плечами. Немедленно набегали другие солдатики… Гоготали, матерились, задирали друг друга… Слегка озверевшие от казарменного безбабья заигрывали с ассистенткой… И, конечно, со смаком раздевали её глазом. Оператор орал на них строевым басом, но помогало это плохо. Оторвать их от этих игрищ мог только ядерный удар средней мощности.
– Да мы-то чё? Нам это, приказали… Как его… выдвигаться. Мы и это, выдвинулись… Стоим, вот, ждём… Больше, вроде, ничо не говорили… – ответствовал очередной солдатик.
История повторялась с каждым рядовым и сержантом. Офицеры при приближении Кириллова прятались в башнях, захлопывая за собой люки.
Наконец, Володя не выдержал – перестал быть интеллигентом:
– В людей стрелять будешь, если прикажут? – Рявкнул он на молоденького, низкорослого и худенького солдата – ротного заморыша. Тот вытянулся перед Кирилловым по стойке «смирно», задрожал подбородком и выкатил глаза, из которых вдруг полились слёзы.
«Тьфу, ты!» – С досадой сплюнул Кириллов; махнул оператору, чтобы выключил камеру, и закурил. Ассистентка стояла рядом, краснея под откровенными взглядами солдат.
Тут уж и офицеры повысовывались из танковых люков – посмотреть. У них, хоть и не казарма, но быт, всё равно, военный, суровый, утончённую дамскую красоту отторгающий. Поэтому как же не поглазеть на фифу с экрана.
К солдатам подходили прохожие, совали сигареты, говорили что-то, размахивая руками…
Антракт в фойе театра абсурда…
– О, Петька, привет! – Воскликнул Кириллов, заметив Петю, стоявшего несколько поодаль, чтобы не попасть в кадр. – А ты что здесь делаешь? Ты разве не в Мексике сидишь?
– Приехал позавчера… Привет, Володя! Что творится-то? ты не в курсе?
– Толком ничего не знаю… Да, никто сейчас толком ничего не знает. ГКЧП… Государственный комитет по чрезвычайному положению… Горбачёв, якобы, резко заболел. Управлять не может… Сидит в Крыму… Обязанности президента взялся исполнять Гена Янаев, вице… По конституции, вроде бы, всё правильно…
Петя помотал головой.
– Ну, хорошо, а чрезвычайное положение-то причём? – Спросил с вызовом. Словно это Кириллов взял и объявил ЧП по Союзу. – Зачем оно понадобилось, если всё по закону? И танки в Москве? Всегда у нас как-то всё через это…
– Вот именно, – мрачно согласился Кириллов. – Только я думаю, всё, как раз, и не по закону. Горбачёв не болен, а отстранён. В Крыму он сидит под арестом или под стражей. А у нас происходит государственный переворот…
– Да ладно, Володька, брось… Мы разве Чили? Где это ты среди наших Пиночета видел…
– Это ты верно: нет у нас Пиночетов. По счастью… Потому ничего у них с переворотом, скорее всего, и не выйдет… Только кровь зря могут пустить…
Кириллов вновь закурил, подумал, сосредоточенно рассматривая кончик сигареты.
– Когда, говоришь, ты приехал? Позавчера? – Уточнил он. – Значит, и виза у тебя ещё действует, и загранпаспорт на руках, и валюта есть… накопил ведь? Слушай, Петя, дуй-ка ты обратно! Прямо сейчас! Бери семейство в охапку – и в Шереметьево! На первом же самолёте обратно, в страну ацтеков. Не поскупись на билеты. Была бы у меня открытая виза, хоть в Монголию… Неизвестно, чем вся эта катавасия кончится… Традиции у нас крепкие…
Потом они распрощались, и Володя с микрофоном, красивой ассистенткой и оператором опять пошёл вдоль танкового ряда.
Петя отправился в Агентство. Настроение упало на асфальт и поволоклось за ним следом, как старая и больная такса.
В управлении кадров знакомый инспектор, пряча глаза, не стал ничего объяснять, а сразу же повёл Петю к начальству. Положенное время его выдерживали в приёмной, затем надменная, безликая секретарша кивнула на дверь, и Петя, незаметно выдохнув, вошёл. Встретил его молодой, модно одетый, спортивный, подтянутый, с холодным рыбьим взглядом.
