Моя мама – ведьма. Книга вторая

Мы расположились в зале того самого клуба, который стоял особняком прямо на пустыре. Это было старинное здание с высокими потолками без канализации. Я обратила на это внимание, поскольку мне нужен был туалет постоянно. Никакого медпункта по пути мы не встретили, и я продолжала мучиться.

Фильм, который стал транслировать на экран мой друг, был, наверное, смешным. Поскольку в зале стоял хохот. Зрителями были молодые люди. Девушек среди них не было.

Кроме, одной, на которую я тут же обратила внимание, поскольку выглядела она на фоне всего слишком странно. Это была невероятно худенькая девушка, которой навскидку можно было дать лет восемнадцать, не больше. Может она и была старше, но из-за худобы выглядела невесомой.

Из-под короткого платья выглядывали тонкие ноги цыпленка. Но самое удивительное состояло в том, что девушка с распущенными длинными светлыми волосами была накрашена яркой помадой, что меня снова обескуражило.

На незнакомке не было платка. Да и вообще, выглядело это все нелепо. Наверное, она увязалась за своим братом, который находится среди всей этой толпы, подумала я. И уставилась в экран, когда потух свет.

Я сидела в первом ряду, а все остальные зрители – на задних. Не успел начаться фильм, как меня отвлекла возня молодых людей, которые шумели и громко хохотали. Мне пришлось сделать им замечание. И Адам, который появился в зале, тоже отругал молодых мужчин, предупредив их о том, что если они не успокоятся, то он свернет киносеанс.

Наступила тишина. Кроме нас с Адамом и вот этой стайки нескольких парней, никаких людей в этом здании я больше не заметила. И стала наблюдать, снова ощущая какую-то возню, что меня стало раздражать.

Повернувшись к молодым людям, я увидела сцену – единственную простоволосую девушку парни тискали, передавая из рук в руки друг другу, а она не сопротивлялась. Я не поверила своим глазам и молча минут десять пыталась понять, кажется мне все это или на самом деле происходит.

Потом у меня скрутило живот и я вышла из зала, чтобы найти туалет. Было уже темно настолько, что мне стоило огромных усилий отыскать отхожее место. Поскольку только луна, которая висела абсолютно круглым пятном в небе, освещала всю эту местность. Но жуткий вид всему придавали хаотично разбросанные деревья повсюду и горы, в которых выли то ли собаки, то ли дикие животные.

Легче было, наверное, расположиться со своей надобностью на улице. Как только я об этом подумала, то наткнулась на туалет, в котором слишком воняло и было так темно, что я побоялась вступить в дерьмо, извините за подробности.

Рядом были кусты и выглядело все настолько жутко, что от страха у меня еще сильнее заурчало в животе.

Но то, что я увидела перед собой, повергло меня в самый настоящий шок.

Шок

Молодые люди. Те самые, которые мешали мне смотреть фильм в зале, были там, возле уличного туалета. И они....насиловали ту самую девушку, которая поразила меня своими яркими накрашенными губами и тем, что совершенно не сопротивлялась всему этому процессу.

Я застыла в темноте, обескураженная увиденной сценой. В моей личности тут же произошло какое-то расщепление. С одной стороны, посторонние люди, которые занимаются сексом. А с другой – насилие? Хотя, повторюсь, никакого сопротивления не было.

Наоборот, вся дикость этой ситуации состояла в том, что все происходило по обоюдному желанию. Когда они успели опередить меня и все это устроить, вдруг пронеслась мысль у меня в голове? Ведь я вышла раньше, чем они. Или я так долго искала этот чертов туалет? Это вообще они или не они? Или все это мне кажется?

Девушка была раздетая и выглядела в этой темноте каким-то белым силуэтом на фоне невероятно черной ночи. Вдруг эти парни заметили меня и отвлеклись от своего занятия, не помню, сколько их там было, трое? Четверо? Пятеро? Сколько?

Я мгновенно стала мокрой от пота, испытывая состояние ужаса и непонимания ситуации. Как будто сработал какой-то триггер. Со мной уже была такая история. Тогда мне было тоже лет восемнадцать или чуть больше. Ровно столько, сколько этой бедняжке, снова пронеслось у меня в голове. Хотя, повторюсь, я не могла точно определить возраст этой молодой женщины. Выглядела она тряпичной куклой, которую измазали в грязи.

Незнакомцы стали переговариваться друг с другом на своем языке. И один из них обратился ко мне, подозревая, что я начну шум, уже по-русски:

– Это не ваше дело. Алика сама согласилась. Она – шлюха. И мама у нее такая же. Алкашка.

Я хотела закричать, разогнать эту компанию, вырвать из их рук это беспомощное существо, которое испуганно вытаращило на меня свои огромные глаза.

Но не могла пошевелиться, как будто от ужаса мои ноги кто-то зацементировал.

Горло мое сдавил спазм. Где-то вдалеке я услышала голос Адама, который с кем-то вел диалог. В этот момент самый главный этой компании, который разговаривал со мной, глазами показал своим друзьям знак – пора сваливать. И они тут же исчезли.

Осталась только эта девушка, которую назвали Аликой. Она беспомощно прикрывала свое тощее тело какой-то тряпкой, как мне показалось. Или это было платье?

В животе у меня снова заурчало. И я зашла в туалет, чтобы избавиться от мучительных спазмов, не ощущая уже никакой брезгливости. Тут же меня стошнило от невыносимости этой ситуации.

И снова я услышала голос Адама, который искал меня.

Когда я вышла из туалета, девушки уже не было. И парней тоже. Я почему-то обратила внимание на луну – она выглядела в этой простыне неба фантастически и зловеще.

Вдалеке загрохотал гром. И несколько раз пространство рассекла молния. Резко, как из ведра, хлынул дождь. И я мгновенно промокла.

По узкой тропинке, огибая кусты, ко мне навстречу торопился мой друг, который выглядел встревоженным. Он бросился ко мне, схватив меня за руку и потащив под ближайший навес.

Там же уже стоял, кажется, сторож этого клуба, грузный мужчина, тоже бородатый, который показал нам жестом, чтобы мы зашли в укрытие.

– Я тебя потерял! Куда ты пропала? Здесь шакалы в горах и волки. – Набросился на меня Адам. – И невест воруют.

Перед моими глазами все еще стояла та сцена, от которой я похолодела и оцепенела. Я молчала и все еще пыталась справиться со своим состоянием ступора. К тому же, мои спазмы в животе усилились. И тошнота не проходила.

– Она выглядит бледной и напуганной. – Заметил пожилой сторож, показывая на меня. – Моя ты хорошая, тебе плохо?

Я только кивнула головой, чувствуя, что голова моя кружится так сильно, что страшно вдруг вырубиться прямо здесь.

И, как ни странно, действительно начала оседать, стараясь схватиться за стоящие рядом фигуры.

Оба мужчины, Адам и тот самый старик, еле успели подхватить меня под руки, но я все равно, падая, сильно ударилась об угол здания головой.

Последнее, что я услышала – снова страшный гром уже где-то вблизи и разговор двух мужчин на непонятном мне языке, которые испуганно суетились вокруг меня.

Разочарование друзьями

Именно после той неприятной истории наши отношения с Адамом закончились. Скорее всего, не было никакой дружбы – мой приятель втайне надеялся со мной переспать. А я принимала его знаки внимания, искренне веря в то, что это от души. И от меня ничего не ждут взамен.

Я ошиблась.

Со мной случилось инфекционное заболевание и разочарование проникло во всю мою сущность. Когда я пришла в себя, то пристала к Адаму с тем странным эпизодом у туалета.

Он, оказывается, был прекрасно осведомлен о том, что творится в этой местности, куда меня привез. Знал эту Алику или Альку, как ее называли. И мать ее, Наташку, знал. Это была действительно падшая и пьющая женщина, которая за бутылку водки продавала свою дочь. И сама готова была на все ради спиртного.

Той, оказывается, уже исполнилось двадцать, но из-за тяжелых условий и рахита она не выросла, поэтому выглядела так странно. Альку таскали все, кто не имел стыда пользоваться придурковатостью и доступностью девушки. Она шаталась с компанией мужчин. И к ней стали относиться просто как к общей дешевой игрушке.

Меня накрывал ужас, когда Адам спокойно и с каким-то даже оттенком осуждения рассказывал мне все эти подробности. А я требовала все новых и новых подробностей. Он от меня отмахивался:

– Это не наше дело – спасать. Нравы. Да и вообще, она сама виновата. И мать ее – конченая. Что ты от меня хочешь? Я – фотограф, а не волшебник.

– Нужно помочь. Что-то сделать. Это ненормально. – Упиралась я.

– Что именно? – С какой-то ехидной улыбкой повторял Адам, который начинал меня раздражать своим узким мышлением.

Но ведь и я сама стала просто немым участником этой отвратительной сцены. И абсолютно ничего не предприняла тогда. При мне насиловали девушку, а я стояла и смотрела, оцепенев от ужаса.

Душа моя, видимо требовала своей реабилитации. Поэтому я напирала на Адама уже как юрист, напоминая статьи в законах. А он конфронтировал меня обычным – не забывай, в какой республике мы оказались.

Больше я, разумеется, никуда с Адамом не ездила. Я боялась снова наткнуться на какой-то беспредел. К тому же, нам стоило огромных усилий вернуться домой. Все дороги были оцеплены. Тот самый грохот, который я приняла за раскаты вестников грозы и дождя, оказались эхом настоящей войны.

Годы были неспокойные и непонятные, лишенные всякого смыла и права каждого из нас мечтать о чем-то стабильном, о светлом будущем. Девяностые годы, которые плавно перетекали в нулевые.

Та самая несчастная Алика, которая смотрела на меня обезумевшими огромными глазами, стала для меня символом целой эпохи, невероятного разврата, перемешавшегося с отчаянием и необратимостью.

Долго я не могла забыть этот взгляд святой и прокаженной. Отвергнутой и измазанной в чужих пороках души.

Лежа на больничной койке, я страдала не от мучившей меня диареи и рвоты, а от своего паталогического бессилия и от моей причастности к чему-то страшному и неотвратимому.

Адам приезжал меня навещать пару раз. И привез каких-то фруктов, которые врачи мне есть запретили. Я стала для него несексуальной и непривлекательной, превратившись во что-то сильно высохшее и изможденное.

Каждый раз, когда я включала телевизор и видела в нем яркие заставки, в которых мелькала и моя фигура, в моей голове происходил когнитивный диссонанс.

Все эти талантливые видеоролики никак не могли сложится в единую картину для составления портрета личности Адама, моего друга, который оказался таким же равнодушным к чужой беде, как и все остальные. Включая и меня, разумеется.

Мы боялись вляпаться во что-то грязное. И не выбраться из той неприятной ситуации. А это было очевидно. Адам научил меня не лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Но чувство вины даже не за ту несчастную девушку, а за саму себя долго преследовало меня. Однажды я предала не Алику, а ту самую девушку, жившую внутри самой меня, которую не смогла защитить от рук бандитов и насильников.

Практически всю жизнь я покорно молчала о том, что со мной произошло. А сегодня, в подробностях описывая ту самую ужасную историю, я испытываю что-то вроде освобождения своей души.

Прости меня, Алика, прости меня Агата, прости.

Про способ наказать неугодных

Моя мама никак не комментировала мою дружбу с Адамом, предпочитая просто молчать. Такое поведение было ее визитной карточкой.

Самым страшным для меня в детстве было не то, что мама снова устроит порку или начнет давить морально, унижая и оскорбляя. Но вот этот способ игнорирования она применяла в качестве воспитательного маневра к нам, детям.

Впрочем, не только с детьми, но и со всеми людьми мама и до сих пор проделывает такой трюк – не общается, не замечает, давая понять человеку, что он для нее ноль. Хотя если тоже самое проделываешь с ней, страшно обижается – почему ты не звонила день/месяц/неделю? Разве так можно?

Самое удивительное в ее принципе всегда было то, что ты никогда не знаешь, за что именно с тобой так обошлись и когда это наказание закончится.

Мама могла обидеться на что-то и перестать общаться. Потом она могла человеку его несовершенства внезапно простить. И снова брала трубку или выходила из зоны инкогнито.

Отличный метод дрессировать неугодных. Особенно детей!

Однажды я вернулась из школы и обнаружила маму в таком состоянии – она просто молчала. Я задавала какие-то вопросы, спрашивала, в ответ – ледяная тишина.

Мама не спросила, как дела в школе, не стала просматривать дневник, не укоряла и не уничтожала за внешний вид, не прошла на кухню и не распорядилась, чтобы помощницы накрыли на стол, не заставила съесть борщ или рыбную котлету.

Она молчала. А я не знала, как быть. Я не умела быть самостоятельной и принимать решения.

За что? Почему? Что я сделала не так?

Потом эмоциональная блокада снималась. И снова мама была в настроении. Не улыбчивой и доброй, а разговорчивой. Я испытывала всякий раз облегчение, когда эта пытка прекращалась.

И желала, чтобы мама снова орала или как-то реагировала на мое поведение. Но не уничтожала равнодушием.

И снова этот прием повторялся. Так же внезапно, например, через месяц или через два. И нужно было привыкнуть к такому способу взаимодействия. Но я почему-то не могла с этим смириться.

Позже мама учила меня этому способу влиять на людей – не давать им себя в больших количествах. Оставляя что-то на потом. И еще более изысканный способ заставить с собой считаться – окатывать молчанием.

Не звонить, не писать, не навязываться. А если звонят и пишут, не отвечать. Это отлично действовало в отношениях и с мужчинами. Поклонники маму не просто боготворили, они ей были фанатично преданны. Ее добивались. Ухаживали. Она становилась в их глазах каким-то ценным трофеем.

Родственники непременно шли к маме на поклон, поскольку считали, что раз уж она их игнорирует, значит это они виноваты.

Ведь и я чувствовала себя виноватой в том, что мама со мной не разговаривает – значит это я обидела/что-то не так сделала/не оправдала ее ожиданий.

В жизни потом я все время сталкивалась с таким отвратительным поведением людей. В коллективе. От начальства. От друзей.

В школе мне устраивали бойкоты. На работе я переживала нечто подобное. Мужчины исчезали из отношений, ничего мне не объяснив.

Со временем к такому положению вещей я привыкла. Как привыкаешь к мерзкой погоде. Ты ничего не можешь изменить, если ураган или дождь. И это со временем пройдет.

Да и какая разница, обращают ли на тебя внимание или нет? Кто эти люди, которые делают вид, что обиделись? Почему это должно быть так важно?

Все эти вопросы научилась задавать сама себе я, повзрослев. И нашла им конкретное объяснение. Люди игнорируют, потому что так привыкли. И по-другому не умеют. Они такие, и я не могу их изменить.

Да и не должна. А самое главное – не хочу и не могу играть в эти игры. С этой данностью, которую я сама себе объяснила, я смирилась.

Более того, я сама научилась игнорировать. Просто потому что так хочу. И не рефлексировать на тему того, что я кому-то могу быть неинтересна или не нравиться.

Ну и что?

Про шлюх

Естественно, ту историю с девушкой, которую насиловали у туалета, я рассказала своей подруге Юльке, которая, собственно, и свела нас с Адамом. Она отреагировала совершенно спокойно, ответив, что ее ничуть не трогают такие подробности, которые мне кажутся ужасными.

– А что по-твоему должен был сделать Адам? – Подруга смотрит на меня с удивлением. – Он что спасатель? Фотограф, который ищет красивые виды. И делает качественные снимки. Все. С чего это он должен принимать участие в судьбе какой-то алкоголички и ее дочери? По-моему, ты слишком все драматизируешь. Кстати, вы уже переспали?

От откровенности своей Юльки я прихожу в ступор. Она продолжает есть у меня в гостях суп, причмокивая и нахваливая мои кулинарные способности. А я наблюдаю за тем, как она вылавливает клецки из бульона, в точности, как герой какого-то классика, который ел мучное точно таким же образом. Или это были галушки, которые сами залетали к нему в рот? Впрочем, неважно.

– А почему я должна тебе отчитаться на предмет своих отношений? – Огрызаюсь я. – Не поверишь, мы друзья.

– Я переспала с ним сразу же. Кто мне это запретит, если хочется? – Снова удивляет меня Юлька, поправляя жирными руками свои рыжие волосы. – У Адама, кстати, есть жена. Но она неинтересная и бледная. Похожа на подростка с короткой стрижкой. Тоже фотограф. Они нашли друг друга.

– Откуда ты это знаешь? – Недоумеваю я.

Не строй из себя святую. Я была у него в гостях. И меня принимала эта, как ее? Имя у этой женщины…Ака, кажется. Нет…Ая? Ия…Черте что за имя. И сама она выглядит богемой с претензией. – Тараторит Юлька, продолжая сметать со стола все, что я выставила на него.

В нашей семье гостеприимство возведено в культ.

– А она как отреагировала на тебя? – Я смотрю на свою Юльку с любопытством.

– Лениво и безразлично. Много курила, а я против. И, кстати, попросила ее не дымить мне в лицо. Она даже обиделась на меня. – Юлька вгрызается своими редкими зубами в ногу курицы из супа. – Вот, вспомнила, эту особу зовут, Юна. Дурацкое имя. Я сначала думала, что жена у Адама вполне традиционная. В платке там и в платье. Обязательно длинном. Нет. В шортах – было бы что показать – ноги тощие, жопы нет. Сама вся … даже не знаю, что он в ней нашел?

– Ты спокойно явилась в гости к жене своего любовника? – Восклицаю я.

– Да. А что нельзя? Или у тебя надо было спросить? Адам безумно сексуален, я тоже вроде ничего. И оба хотим друг друга. Я никому ничем не обязана. Почему я должна думать о какой-то там жене? Мне это зачем? – Возмущается Юлька, снова откидывая свои почти красные пряди волос. И вытирая салфеткой рот. – Переспали. Насладились друг другом и продолжили жить.

– Но он женат! – Упираюсь я.

– Ну и что! – Опять Юлька, которая начинает поглощать конфеты и торт, отламывая его прямо руками и подбирая крошки со стола. Это ее привычка жрать с безумным аппетитом и не толстеть мне давно знакома.

Я тоже худая. Особенно после болезни. Но боюсь набрасываться на еду из-за постоянной диареи. Врачи назначили мне строгую диету и лечение. А Юлька притащила торт и сама же его съела.

И выпила уже целую бутылку вина. Мне спиртное тоже нельзя.

– Агата, ты какая-то странная. Кто такая эта Юна? Посторонняя женщина, которая вышла когда-то замуж за мужчину, с которым у меня был отличный секс. Я не собираюсь за него замуж. Пусть живет на здоровье с этим пугалом. К тому же, у меня огромный выбор из тех, кто может удовлетворить мои половые потребности – начальник отдела, этот пенсионер Иван Алексеевич, его зам. – Эдуард Рафаилович, юрист Костя из соседнего отдела. Кто там еще? – Хохочет Юлька, шокируя меня подробностями своей личной жизни.

– Да, уж. – Выдавливаю из себя я.

– Самый крутой секс у меня был прямо на рабочем столе с Костей. Он женится через месяц. И отрывается по полной. Его приперла пузом к стенке, то есть к ЗАГСу невеста – очень толстая и прыщавая малолетка, которая не успела даже школу закончить. Вот попал, бедолага. Иван Алексеевич за небольшую ласку под столом не требует у меня появляться на работе. Прикинь, я в отделе не была уже два месяца. А премия мне капает! – Хвастается Юлька.

– Ну ты даешь! – Только и могу произнести я.

Потом Юлька перечисляет с дюжину своих любовников, которых соблазняет, не задумываясь ни о чем. И особенно об их статусе. Жены ее не беспокоят совершенно. Как и вопросы нравственности.

Моя подруга убеждена, что жить нужно в радость и ни в чем себе не отказывать. Ей хочется секса, а остальное ее мало интересует. Моя позиция относительно личной жизни ее обескураживает. Она не может поверить в то, что мой темперамент позволяет мне не бросаться на всех подряд.

Юлька в итоге родила сына. Хотя врачи прогнозировали ей бесплодие. Замуж она так и не вышла.

Мама про проституток

С мамой мы периодически болтаем и о моей Юльке. И мамин вердикт относительно поведения моей подруги меня вводит в диссонанс.

– Почему нужно осуждать ту, которая портит жизнь только себе? – Удивляется мама.

– Она спит с женатыми. – Упираюсь я, делая таким заявлением ссылку на папин роман с компаньонкой, с которой боролась мама.

– И ты веди себя точно так же. – Советует мне почему-то мама.

– У тебя двойные стандарты. – Кидаю ей я. – Когда речь идет о твоем муже, то ни в коем случае, а когда о других мужчинах, то очень даже здравствуйте.

– Юлька твоя ищет свое счастье. Плюс неплохо имеет с этих дураков, которые свои половые потребности поставили выше морали. – Спорит со мной мама. – Осуждать нужно мужчин, а не ту, с которой они спят.

– Зачем ты защищаешь Юльку? – Недоумеваю я.

– Она мне ничего плохого не сделала. – Смеется мама. – Нахватает венерических болячек и поймет, что нужно быть избирательнее и предохраняться.

– Ты меня удивляешь. – Бросаю я маме.

– Почему я должна относиться как-то по-особенному к той, которая зарабатывает деньги на чужих слабостях? А поведение твоей подруги – это ее способ получше устроиться в этой жизни. – Объясняет мама.

Она педагог и умеет все разложить по полочкам. Даже если будет убеждать вас в абсурдной идее. Но убедит. И выкрутит все так, что всегда будет права.

– Ты предлагаешь и мне стать проституткой? – Задаю маме вопрос я.

– Только дорогой проституткой, которой платят огромные деньги. – Мама поднимает указательный палец вверх. – И без извращений. Для души и отличного времяпрепровождения.

– Мне кажется, что ты романтизируешь это ремесло. – Говорю я.

Весь разговор мне напоминает диалог из какого-то дешевого кино. Почему мама так токсична, недоумеваю я? Неужели она настолько меня ненавидит, что готова оправдать эту потаскуху Юльку, чтобы досадить мне?

Она всегда использовала этот запрещенный прием, сравнивая меня с другими детьми. Разумеется, сравнение было всегда не в мою пользу.

– А вот твоя одноклассница Таня заняла первое место в трех конкурсах, а ты только первая в одной олимпиаде. Нужно лучше готовиться. – Вещала мама, вгоняя меня в комплексы.

Она обесценивала мои достижения, критиковала меня беспощадно, начиная с внешности и заканчивая характером и умственными способностями. Нет ничего хорошего в такой тактике, чтобы заставить ребенка достигать.

Меня же эта позиция мамы лишала здоровой самооценки, вынуждая считать себя человеком второго сорта и всегда сомневаться в своих талантах. В своей личности.

Такое поведение – природа ведьм. Они заставляют вас чувстовать себя ничтожиством и изводят придирками, попреками и необоснованными претензиями.

Мама проделывала этот трюк со всеми. Особенно со своими близкими и родными. Но на людях снова была необыкновенно любезной и той, которой ее хотели бы видеть.

Отвешивала комплименты моей Юльке, стараясь показать мне, что я – некрасивая и неумная.

Для чего? Зачем? Это стало мне ясно только, когда я прошла тысячи часов психотерапии. И повзрослела.

Но, кажется, до сих пор склонна застревать в этой травме.

Про мою маму-ведьму

Однажды в калитку родительского дома постучали. Я пошла открывать. На пороге стояла та самая безумная Гая, которая после похорон сына бродила по округе и пугала всех своим видом.

Мать Альтаира, погибшего друга моего брата Ильи, была простоволосой, и кудри ее, нечесанные и немытые, сбились в колтуны, как у собак сбивается шерсть. Платье, видимо сшитое ею самой, было грязным и простым, хлопковым. Сама Гая походила на привидение – настолько тощей она выглядела. Говорили, что она практически ничего не ела после тяжелой утраты.

Только звала своего единственного сына, которого родила для себя. Потом ведь еще ее брат повесился – горя она не перенесла. Сошла с ума.

Я остолбенела от жуткого вида женщины, на которой болталась чужая шинель. Была осень, а Гая стояла босая.

– Я за Альтом пришла. Он у вас? – Поинтересовалась она, как в былые времена, когда ее сын практически жил у нас.

Нужно было сказать, что его давно уже нет. Но я поняла, Гая отказывается верить в то, что Альтаир мертв.

Тут же мама вышла навстречу нашей гостье и серьезно ей ответила:

– У нас нет Альта. Ты заходи, Гая. Я платье хочу у тебя заказать. Ты шьешь, конечно, ужасно, строчки кривые и выгляжу я в обновах толстой, но куда деваться? Я привыкла менять гардероб.

В глазах Гайи мелькнуло что-то вроде здравого смысла. В ней проснулась портниха, хоть и не совсем хорошая.

– На тебе любая вещь будет сидеть криво. – Стала оправдываться сумасшедшая. – Одно твое плечо выше другого. Спина широкая, да и размах рук тоже ничего хорошего. Планку тяжело кроить. А те рукава, которые ты любишь, как раз и полнят.