скачать книгу бесплатно
Растяпа. В паутине
Анатолий Агарков
Судьба давала мне шансы где-нибудь в чем-нибудь отличиться – грех жаловаться.Я мог бы:– остаться мичманом в погранфлоте и служить на Ханке;– сделать карьеру профсоюзного деятеля в ЧПИ;– выйти на Станкомаше в большие начальники;– стать профессиональным журналистом;– втереться в партийную номенклатуру;– замутить собственный бизнес…Но, увы. Старость, пенсия, одиночество – итог жизни. Даже жилья нет собственного. И кто я после этого? Вот-вот…Но грех жаловаться – жизнь прожита замечательная! В этом Вы сейчас сами убедитесь…
Анатолий Агарков
Растяпа. В паутине
Чтоб выжить и прожить на этом свете,
пока земля не свихнута с оси,
держи себя на тройственном запрете:
не бойся, не надейся, не проси.
И. Губерман
1
Племянник Андрей Евдокимов, всю жизнь мечтавший замутить свое дело, но так ни на что и нерешившийся, подбил меня на Интернеткоммерцию.
– На автобусе или электричке ты попадешь на одно предприятие. На своей машине – в два-три… Включаешь компьютер, открываешь Инет и перед тобою весь русскоязычный мир, – убеждал он меня.
И в этом был резон, а у Андрея свой интерес.
– Я соберу тебе комп из запчастей совсем недорого.
Как раз деньги в тот момент для меня не были дефицитом. Экипируясь на новое дело, в крутом челябинском магазине «Голованов и К.» закупил необходимую оргтехнику для домашнего сидения – телефакс с мобильной трубкой и автоответчиком, принтер, сканер, стереоколонки… Для компьютера приобрел специальный столик и вращающееся на колесиках кресло под себя. Мог бы и комп новый взять или ноутбук, но племяш хотел заработать и готов был выпрыгнуть из штанов, чтобы меня уговорить. Он был энергичным парнем с золотым, как я подозревал, сердцем. И я уступил, поскольку своему «сборнику запчастей» он обещал технологическую поддержку – например, бесплатный антивирусник «Доктор Вебер» и всякие установочные программы. Я хоть и научился набивать одним пальцем тексты на компьютере в Архитектуре, но Интернет для меня был неизвестен. Вокруг него бушевало много тайн и секретов, в которые Андрей Владимирович обещал меня посвятить.
М-да… Ну, вобщем-то идея была интересная. У меня собственных товаров полный склад. Во всю работал конвейер бесплатных объявлений в самой популярной местной газете: «Беру товары на реализацию» – и мне звонили. Но товары я никуда не брал, а записывал информацию о нем, а потом размещал на досках бесплатных объявлений в Интернете. Спаси, Господи, душу мою грешную, но мне бы не хотелось от этого отрекаться.
В принципе, отказавшись от магазинов и берясь за Интернеткоммерцию, я планировал свой рабочий день так:
– ночью, в «час Пикуля», отвечаю на почту и размещаю информацию о товарах на доски объявлений;
– днем, если где-то что-то срослось, осуществляю эту сделку.
Правда, у меня еще был долг перед Черновым и обязательство вывезти его бетонные плиты с ЮЗСК. Но одно другому не мешало. И я вернулся в игру тет-а-тет с удачей – повезет-не-повезет. Адреналин вскипал в крови от предчувствия успеха – знакомое, пьянящее чувство азартного игрока! Да – думалось мне – хорошая это работенка для человека, склонного к размышлениям и анализам, а не к беготне за рублем.
Но практически сразу возникла проблема. Дело в том, что Интернет у меня проводной – через телефон, телефонный кабель и Увельскую телефонную станцию. Днем, бывает, восьмерка перегружена, а ночью соседка стервозничала…
Дело в том, что телефон нам провели, когда отец работал инспектором телефонных столбов и линий. Потом соседку подключили к этой же линии, поставив блокиратор прямо на столб. Если я поднимаю трубку, у неё отключается телефон. И наоборот…
Заметив мои ночные бдения, соседка начала пакостить – снимет трубку с рычажков и спит сном праведницы, а для меня закрыт доступ в Инет. Ну, ладно… идти к ней ругаться мне не хотелось. Я тоже снял трубку, да на целые сутки. Ночью сунулся – нет связи. Лишь на третий день соседка сообразила, что жить дружно будет полезнее. И мы заключили перемирие, не встречаясь и не обговаривая условий.
М-да… И давайте-ка немножечко отвлечемся…
Как вам такая мысль – никогда не пытайтесь судить о человеке по его внешности.
Вот скажите: важный вопрос – как человек одевается? Судя по Чехову – очень. Но опять же мода берет своё… В римской тунике, к примеру, уже не пойдешь нынче на дискотеку. Когда-то мы, выпускники ДПА, всеми любимого декана нашего пригласили на банкет по поводу защиты дипломов – он сказал очень строго, практически категорично:
– Приду. Но если увижу кого-нибудь из вашей компании в джинсах, сразу уйду…
Тот же декан поучал нас, подвыпивши:
– Мужчины всегда предпочитают женщин с большими грудями и задницей не только по принципу, чтобы было за что держаться – нужна прокладка, разделяющая тела, иначе можешь оказаться наедине с её обнаженной душой. А это не комильфо – душа женщины без её телесных прелестей.
М-да… Это к тому, что бывают моменты, когда и очень принципиальному человеку бывают пох… все условности.
В райкоме партии заставляли носить галстук. Хорошо было на аэродроме – на всех удобные «технички» и никаких проблем.
Стал бизнесменом – сломал голову над вопросами: в чем ходить? как одеваться? Жены нет – она бы приучила меня к порядку. А так…
Порой приезжают ко мне по объявлениям о приеме товаров на реализацию очень серьезные люди – в пиджаках, при галстуках, на брюках стрелки… А я выхожу к ним в мятой футболке и трикушке с пузырчатыми коленями. Несерьезно вроде бы, но дело-то делается.
В конце концов, я и сам себя убедил, что небрежность формы одежды служит своеобразным талисманом, защищающим меня от окружающего мира и позволяющим плевать с высокой колокольни на все, что не имеет значения. Ведь любой дурак может носить костюм, но придурки в делах никому не нужны.
Независимость от условностей учит таких, как я, понимать, что люди многое могут простить или попросту не обратить внимания, если ты никак не реагируешь на их замечания и доводы. Не каждый способен разобраться в психологическом механизме, движущим обществом. Но тех, кто ему уже неподвластны, уважают… или травят, дай только слабину. Общество считает – те, кто живет не по правилам, несет невыносимое, неуместное и разрушительное его устоям. Именно люди, неподверженные условностям, представляются обществу его злейшими врагами. И оно на них нападает.
Но с другой стороны…
Все мальчишки, если мамы за ними следят не слишком, как правило, плохо ведут себя и одеваются. Но с годами они меняются и забывают о прошлых шалостях, потому что нравиться девочкам для них становиться важнее, чем вызывать их отвращение. А девчонки обычно влюбляются в расфуфыренных кавалеров…
Как бы там ни было, к черту все это!
Тамаре по барабану мой внешний вид, а вот Лялька, помнится, шпыняла… Как-то, лежим мы с ней рядышком на диване и наперегонки читаем одну книгу «Джим Грин неприкасаемый». Ну и вот, сцена по тексту: ипподром… скачки… публика, вся прилично одетая… а самый знатный и богатый из всех присутствующих – в джинсах, сапогах ковбойских и толстом свитере грубой вязки.
Говорю жене:
– Смотри, любимая – мужик без галстука и фрака чихать хотел на почитаемого тобою А. П. Чехова и его постулат о человеке, в котором все прекрасно, с высокой горки.
Лялька тут же ответила, не моргнув глазом:
– Станешь миллионером, хоть голым ходи.
Практически через столетие с высоты своей мудрости отвечаю на её тогдашний экспромт по поводу:
– Чтобы быть свободным от условностей общества, не обязательно иметь в банке семизначный счет в долларах – достаточно мужества себя уважать таким, какой ты есть. А пыль в глаза в виде пиджака, брюк со стрелками или галстука влечет за собой лживость мыслей и слов.
Или я не прав?
В конце концов, реальность нуждается в изъянах: она не существует без них, как дорога без ям и трещин. Не может быть в человеке все прекрасно – если он с иголочки одет, ждите: он вам сейчас обязательно соврет. Это логично. Потому что ложь всегда рядится, а правда такая, какая есть. И с другой стороны, если на тебе потная майка и пузырится трико на коленях, по закону всемирного равновесия врать тебе противопоказано – говори правду, дружок.
Нет, в самом деле, что-то напутал Антон Палыч. А для меня: подвергать все сомнению – это и значит жить. А разве можно иначе?
Не убедил? Ну и ладно. Поехали дальше…
Дочери очень понравилась моя навороченная оргтехника. Каждый раз, бывая в гостях, она забавлялась с автоответчиком, постоянно меняя текст ответа на звонки. В конце концов, вот что у неё получилось.
Когда после трех входящих звонков включался автоответчик, он приветствовал респондента громким петушиным «ку-ка-ре-ку!» – это Настя со своего мобильника записала. Потом звонкий девичий голос возвещал: «Добрый день! Папа в поле, мама на ферме, я в школе, а Витя спит – и не пытайтесь его будить! Если вы хороший человек, оставьте свое сообщение – вам обязательно перезвонят».
После такого приветствия записи звонивших все равно были в основном деловые и приличные. Но случались и такие: «Милое дитя! Я очень хороший человек, но передай своему папе, который сейчас в поле – как только я его поймаю, все ноги переломаю». Конечно же, то была шутка юмора, и моим ногам ничто не грозило. А вот Настя просила все прикольные записи на автоответчике не удалить и с удовольствием озвучивала их своей маме, демонстрируя удивительный дар мгновенно перевоплощаться из серьезной девушки в озорного ребенка.
Когда она улыбается, у меня щемит сердце, глаза наполняются слезами, а колени слабеют. Даже любимые женщины не могли со мной делать такого. Вот такие минуты в жизни мне хочется остановить, как стоп-кадр, чтобы остаться с ними подольше, напитаться ими на всю оставшуюся жизнь…
В окружении оргтехники дочь мою охватывало вдохновение, и под её режиссурой и с моими подсказками в нашем с мамой большом доме начинался спектакль с рабочим названием «Босс и секретарша». Кто из нас босс, а кто секретарша – это понятно. Но мне иногда по ходу действия доставались еще роли посетителей в приемной или звонивших по телефону респондентов. В чем суть происходящего будет понятнее, если вспомните замечательный фильм Дмитрия Астрахана «Все будет хорошо». Эту кассету мне тоже дочь подарила.
Итак, я – крутой бизнесмен Константин Смирнов. Секретарши по фильму у него, правда, не было, но дочь смотрела на меня вдохновенно, когда я вещал в мобильную трубку телефакса кому-то неведомому:
– Танков я вам продам сколько угодно, а с нефтью, пожалуй, погодю.
Мы грузили корабли товарами и отправляли через океаны. Покупали и продавали акции. Строили и открывали отели на тропических островах. Кого-то разоряли, обогащаясь. Боролись с мафией и сами нанимали убийц конкурентам…
Фантазии ни мне, ни дочери не занимать.
Каким-то образом эта игра привела к целой серии доверительных признаний. Настя жаждала от меня узнать насколько серьезно мое желание быть бизнесменом. Есть ли у меня какие-нибудь сумасшедшие идеи по поводу быстрого и реального обогащения? Она засыпала меня вопросами. И я очень серьезно к ним относился, однако никак не мог дать ей ту информацию, в которой она нуждалась. Пока еще нет…
Моя тупость в этой области злила дочь. Она уходила обиженной, а через неделю возвращалась с новыми вопросами. И если я не находил удовлетворительных ответов, опять была недовольна.
– Думай сама, – отбивался я.
И мне кажется, наши с дочерью деловые игры, как и танцы древних аборигенов, должны были объяснить окружающим да и нам самим, в первую очередь, необъяснимые вещи из нашей жизни. И мы настолько часто их практиковали, что очень скоро почувствовали себя одной командой: совместные игры детей и взрослых имеют свои особенности, и мы с Настенькой стали потихоньку осваивать их. И вот что самое интересное – мы не мнили себя киногероями, нас увлекало само дело: что-то продать-купить-замутить…
Наши деловые с дочерью игры кроме простых эмоций и напрасного (по мнению Тамары Борисовны) времяпровождения имели, на мой взгляд, положительные моменты. Меня они заряжали предпринимательским духом. Дочь стала меньше бояться окружающего мира. Мы были равноправными партнерами в бизнесе – босс и секретарша. Подобострастию я не учил ребенка. В нашем общении не было пустых светских разговоров – каждое слово в дело. Бизнес прежде всего, всё остальное – побоку.
Тамара Борисовна, так и не нашедшая с моей мамой общего языка, обычно сидела рядом в кресле, сдвинув колени и кинув руки на подлокотники, внимала зрительно и неодобрительно качала головой. На её красивом лице маской застыло сердитое выражение. Такое впечатление, будто она боится, что своей игровой в деловую и обеспеченную жизнь, мы отпугнем её из реальной. Прощая дочери её ребячества, меня считала полоумным.
– Вы только подумайте об одной вещи – все известные из кинофильмов деловые люди добиваются многого, да только кончают уж очень плохо, – заявила однажды Тома, сохраняя абсолютно мрачное выражение лица.
Я нахмурился, состроив непревзойденную гримасу, долженствующую означать: ох уж эти мне взрослые женщины, брошенки-разведенки – разве дано им, несчастным, творческих людей понять? Но вот ведь беда: мы не можем жить с ними, но и без них никуда.
Да и они без нас тоже – Тома так объяснила свой интерес к нашим играм:
– Хочу научиться беспристрастности.
– И какой же степени беспристрастности ты можешь достигнуть, глядя на нас?
Мой тон был необъяснимо горек, хотя вслед за словами пришло понимание, что имела ввиду мать моего ребенка. Тамара Борисовна на моем примере воспитывала нашу дочь – как не следует жить и вести себя в этом мире. Меня охватило разочарование – непонятное, необъяснимое: не может никак уразуметь мать моей дочери, что в деловые игры сегодня играют даже вполне приличные взрослые.
Тома в ответ придала своему лицу самое кислое выражение, на какое была способна:
– Ладно, Настя – ребенок, но ты-то ведь взрослый человек! Всю жизнь собираешься в игрушки играть? Ты – несерьезный отец. А ваши глупые игры действуют мне на нервы.
Что ж, она, по крайней мере, была честна, а в её голосе слышались нотки горечи, и я решил, что могу этим воспользоваться:
– Я всегда и во всем серьезен – даже когда улыбаюсь. В этом трагизм моей жизни.
– Твоя беда в том, что ты понятия не имеешь о реальной жизни в реальном мире. Все твои знания – из книг или от твоих кумиров. Вы играете с дочерью сцены жизни, которой вам никогда не жить – потому они и выглядят карикатурными: никакой правды нет в них.
Я представил себе, какой она будет в старости – красивая женщина со шрамами непрошенной мудрости на лице.
– А кто тебя посвятил в реальную жизнь? Твоя мама? Так просвети нас ты!
– В чем?
– Кого нам стоит благодарить за то, что распалась наша семья? Ответь мне и дочери…
– Конечно, тебя, – не задумываясь, сказала Тамара. – Это ведь ты скрылся от нас сюда.
– Нет – должен был дать себя убить там…
Уже нахмурившаяся нашему спору дочь засобиралась домой:
– Мама, нам пора.
Мне оставалось лишь надеяться, что Настя со временем во всем разберется сама – я не настраивал её против покойной бабушки.
Тома всегда так уходила, со злобной миной во взгляде – и с подарками от свекрови, и без подарков. Единственное, во что она не целилась, было её отражение в зеркале на выходе. Настя бабушку на прощание целовала, мне махала рукой: «Пока…»
К тому времени, как я занялся Интернеткоммерцией, а мы с дочерью деловыми играми, давно уже с Тамарой Борисовной охладели друг к другу, как супруги. От былой моей влюбленности в красивую женщину и следа не осталось. Более того, бывшая жена казалось мне теперь символом утраты последних юношеских иллюзий. Не растеряв желания обладать женщинами – делать их счастливыми или несчастными, очаровывать или разочаровывать, знакомиться с ними и бросать их – навсегда исключил из этого списка маму Анастасии.
Тома тоже от меня отдалилась, лишь по привычке называя «нашим папой», и всеми фибрами души растворилась в дочери – точнее, её растворила в себе, считая неотъемлемой частью сути своей. При этом менее всего думая о духовно-нравственном воспитании ребенка в угоду материального благополучия и настроя.
Впрочем, чадолюбие её не было слепым. С первого дня своих отношений с дочерью, она затеяла их так, чтобы Настя знала, что мама её очень любит, но в доме главная не она, что правила поведения разумны и придуманы для того, чтобы им следовать. Что «нет», значит «нет» – хоть ты и милый ребенок, это еще не дает тебе права делать все, что вздумается. Таким образом ребенок наш получил хорошее воспитание.
Но кроме того, когда Анастасия немного подросла и начала осознавать окружающее, она разделила с мамой одну общую боль – неадекватное поведение своей бабушки.
Возможно, и покойная Мария Афанасьевна была не самостоятельным индивидуумом в глазах Тамары Борисовны, а неотъемлемой частью – хотя и не самой лучшей – её эго. И очень даже может быть, что её запойные пьянки – своеобразный протест против пуританского диктата суровой дочери. Но настаивать на этом утверждении не решусь.
Как-то вот так было все устроено в покинутой мною семье, но и это не главное…
А, кстати – как я там жил? Прежде всего вспоминается ощущение невероятной усталости. Молодой семье нужны были деньги, и я работал по полторы смены – с восьми утра до восьми вечера – мастером и станочником в инструментальном цехе Южноуральского арматурно-изоляторного завода. Возвращался домой на автобусе порой кругами, засыпая в дороге. Дома пьяная теща всю ночь стучала в дверь нашей спальни каблуком туфли, приговаривая: «Томка-дура, сделай аборт! Не хочу ребенка от него…» Жена, лежа рядом, удерживала меня от расправы над потерявшей берега своей пьяной матери. Ненависть и усталость – вот чем запомнился первый год моей супружеской жизни. На второй год родилась Настя, а я однажды не сдержался, отправив тещу в нокаут жестоким апперкотом. И ушел…
Ушел, всем существом, всеми внутренностями постигая – что-то сдвигается со своего места. Чувствовал как в мою кровь, в каждую мою клеточку и капилляр проникает мысль о маленькой дочери. Настенька, Господи боже мой, Настенька! Что будет с тобой?
Живя у родителей, я стал приходящим папой – иногда даже оставался ночевать, если теща была в добром здравии. Все было хорошо… А вот когда уходил, дочь со слезами на глазах смотрела на меня. Она могла плакать, могла не плакать, но всегда глядела так, словно готовилась к тому, что я больше к ней не приду.
Чувство вины перед бывшей женой почти никогда не отпускает меня – обычно я ощущаю его как легкое прикосновение потных пальцев. Вина стремится пробраться в любую щель, быть одновременно повсюду, проскользнуть из прошлого в настоящее чтобы задеть и укорить. Вина моя перед ней, как симптом хронической болезни – то ослабевает, то усиливается. Чем меньше Тома нравится мне, тем сильней достает вина перед ней, порой доводя до слез.
Но кроме ребенка было еще кое-что общее между мной и бывшей женой – мы были одиноки в своих муках и стыде, мы были бесполезны друг другу. Тамара Борисовна была чрезмерно суровой и жестокой по сравнению со мной. Я-то вырос в нормальной семье, а она свое детство и юность провела бок о бок с психически неуравновешенной алкоголичкой и потому не знала счастья с раннего возраста. Возможно, она была самым несчастным человеком, которого я когда-либо встречал.
Призраки моей вины перед близкими мне женщинами продолжают преследовать меня. Я не смог сохранить свою вторую семью, но Тома и не нуждалась в замужестве. Муж ей был нужен лишь для рождения законного ребенка. Теперь я это понял и все чаще задумывался: каково это – быть её дочерью?
Анастасия как раз сейчас этому учится. Но дочь никогда ни на что не жаловалась. В пятнадцать лет уже красотка – личико худенькое со вздернутым носиком, который ей ужасно шел. Но она считала – и в том был резон – что вся прелесть её в прекрасных глазах. Она была изящна, и худоба придавала ей некую аристократичность. Даже не из игр наших, а по внешнему виду я решил, что Настя из тех женщин, которые лучше выглядят на службе, чем дома – все в ней говорит об уме и благопристойности. А это может привлечь лишь серьезных мужчин, отпугнув ловеласов и соблазнителей.
Сейчас гормоны в ней так и играют – и в то же время порой мелькает брезгливое отношение к окружающему. А в последнее время заметил в ней перемену – сверстницы уж давно мальчишками интересуется, а она все больше деловыми мужчинами. К примеру, одним папуасом из Южной Африки… хотя об этом позднее. На сверстников и даже мальчишек постарше дочь смотрит по-взрослому – снисходительно.
В её возрасте… нет, даже раньше я уже испытал чувство любви к красивой девчонке, умевшей лихо играть в футбол. И если бы Настя сейчас начала принимать ухаживания какого-нибудь парня, я жутко за неё переживал – хотя и виду не подавал, но в глубине души поощрял такую дружбу. Однако, увы…
