скачать книгу бесплатно
– Да вы что?! Не считаться с мнением целого гарнизона? Кто это может себе позволить?
– Райком партии.
– Мы будем посмотреть на это. Вобщем так, раз вы лично не против, садитесь с подполковником (начальник политотдела) и заполняйте необходимые документы.
Мы сели и заполнили.
Я просто плыл по течению и не хотел пререкаться с командиром полка.
А получилось все, как я и предполагал.
В избиркоме, увидев мою фамилию, попросили немного подождать, а после звонка сообщили:
– Вас ждет в своем кабинете первый секретарь райкома Пашков Александр Максимович.
Он задал подполковнику несложный вопрос:
– Вам плохо живется? Вы чем-то недовольны у себя там, на Упруне и затаили обиду на руководство района.
– Да нет, все нормально, – ответил начальник политотдела.
– Тогда зачем вы этого человека суете к нам в районное собрание? Он дважды был изгнан из района, а вы его в законодательный орган предлагаете. Хотите с нами плохо жить? Мы вам это устроим.
Ничего не ответил подполковник, только напрягся и побелел.
– Вобщем так, – сказал Пашков. – Уберите эти ваши документы, передайте полковнику Карасеву мои слова. А если он чего-то не поймет – милости прошу ко мне: я объясню.
Вернулся начальник политотдела в часть. Доложил командиру. Кандидатуру они поменяли, а мне рассказал о своей поездке в райизбирком много позже при случайной встрече сам подполковник. Вот так.
Сильна еще партия наша. Рано тут прапора надумали ее хоронить… и коммуняк вешать. Стало быть, еще поживу. А в райкоме меня еще помнят и боятся. Хотя признаться – меня это мало радовало.
За падение с небес на землю нужно платить. И мне казалось, я заплатил сполна – семья, работа в газете… все развалилось. И все-таки меня переполняло счастье – ближайшее будущее перестало внушать ужас: я в авиации, я при деле, а гонители мои отсчитывают свои последние часы.
Я понимал, меня не зарегистрировали кандидатом в депутаты с одной только целью – унизить в глазах моего нового начальства. Но кажется, вышло все с точностью наоборот. Командира полка редко встречал, но начальник политотдела всегда степенно здоровался за руку и расспрашивал о здоровье, успехах… Было приятно.
Да, плевок, по сути, оказался хоть подлым, но жидким – в духе Пашкова. Хотя последующее тем летом событие напрочь развеяло к нему мои негативные настроения. Александр Максимович погиб. Погиб на боевом посту – так было сказано в некрологе. Погиб в автокатастрофе, возвращаясь из служебной поездки в Троицк. С ним вместе водитель, мой дальний родственник по материнской линии – Виктор Степанович Леонидов.
Но вернемся в февраль.
Вечером раздался телефонный звонок.
– Как поживаешь, техник ТЭЧи? – услышал я очень приятный женский голос.
Тома.
– Привет, – я приглушил телевизор.
– С тобой все в порядке?
– А что со мной может случиться? А ты как?
– Аналогично. Что-то к дочери давно не заходишь.
– Жду получку.
– А просто так?
– Тещу боюсь.
– Да брось ты. Она не всегда бывает пьяной. Скажи – забывать начал нас.
Тома явно хотела поговорить. Похоже, кроме меня, собеседников у нее мало.
– Откуда звонишь?
– Из библиотеки. С Настенькой вон девчонки играются.
– Похоже, мне не успеть.
– Похоже, да. Мы нагулялись, зашли поболтать, а тут телефон.
Тома вежливо поинтересовалась здоровьем родителей. Пообещала навещать их летом с дочерью, если ей выделят грядки для зелени. Я пообещал вопрос пролоббировать. Поблагодарил за звонок. Попросил Настю к трубке, но ту не отдали девицы-библиотекари.
Закончив разговор, с горечью убедился, что большую часть КВНа пропустил.
Дальше просто дремал перед телевизором, размышляя над перипетиями судьбы. Программа новостей была серой и скучной, как минувший день. Мама спала, отец в санатории по инвалидной путевке. Около полуночи начался «Взгляд» – новая передача на первом канале. Это было нечто новое – и по сути, и по форме. Несколько талантливых журналистов пытались разобраться – что происходит в стране? что от этого можно ждать?
Вывод напрашивался неутешительный – грядет революция. По крайней мере, в умах она уже началась – низы не хотели жить по-старому. А верхи добивал экономический кризис – в магазинах пусто, продукты почти все по талонам. Никита Сергеевич Хрущев обещал народу – через двадцать лет вы будете жить при коммунизме, где от каждого по способности, каждому по потребности. Мою потребность регулируют карточки на колбасу, масло, рыбу и даже спички. Нахрен нужен такой коммунизм!
3
Полгода бок о бок отслужил с Ручневым и не знал к какой лаборатории он приписан. Тут посидит, там кого-нибудь подначит… на регламентируемом самолете почти не бывает. А вот когда снега сошли, и стали мы убирать территорию, тогда узнал.
А случилось так… Шел прапорщик Данилов мимо группы техников и механиков, грабивших прошлогоднюю траву – в смысле, граблями выдирающих ее из насиженного места вместе с мусором.
– Кто так работает! – пожурил Данилов и показал как надо. Взял и поджег прошлогоднюю траву. А оно полыхнуло. Да по всей территории. И прямо фронтом на боксы в углу, где стояли машины с кунгами – наши мобильные лаборатории. Вся ТЭЧ выскочила пожар тушить, но сдержать огонь было трудно.
Начальник наш майор Тибабшев осипшим голосом команду дает:
– Выгнать кунги из боксов!
Боксы они какие? – стены есть, крыша есть, а вот вся парадная часть и ворота выполнены в виде конструкции из арматуры. Ветер туда залетает, дождь попадает, снег заметает и, конечно, трава вырастает чуть не по пояс – теперь высохшая и поникшая, отличная пища для огня. Так что приказ майора был правильный и своевременный.
Распахнулись ворота – одна машина завелась и выехала, вторая, третья… четвертая завелась и не смогла покинуть бокс. Колесо у нее спустило когда-то давно, село на обод и в луже примерзло – так что никак, только сцепление дымит. А за рулем, понятно, Ручнев матерится. Раньше-то где был? Почему за машиной не следил? А не сказали…
Подкатился другой кунг с буксиром, дернул и вытащил Вову юзом.
И смех, и грех.
Так вот, прапорщик Владимир Иванович Ручнев, мой родственник по материнской линии, был у нас в группе водителем кунга.
Кунг для чего предназначен? Чтобы в боевых условиях, когда, не дай Бог, будет ТЭЧ уничтожена, выехать в чисто поле и развернуть мобильную лабораторию АО (авиационного оборудования). Там и УКАМП стоял, только я к нему ни разу не подходил.
В целях совершенствования боевого мастерства мы должны по сигналу тревоги периодически выдвигаться на кунге в поле и разворачивать лабораторию. Этого мы за всю зиму ни разу не делали. Но отчетность была. И в подтверждение ее, как только потеплело, Ручнев разобрал тросик спидометра и какой-то хреновиной намотал положенные километры. Это я сам видел. А вот что дальше было – дело темное.
Под намотанные километры должен быть списан бензин. Как его списывали знают двое – начальник группы Турченков и водитель Ручнев. Злословили прапора – мол у Турченка бензиновый бизнес: личной машины-то нет. А у Владимира Ивановича есть «москвич» – отсюда и выросли ноги у байки: мол, попался Ручнев с канистрой бензина. Вова над ней только смеялся.
Может, правда это, может, нет – я не следователь и не фискал. Мне за державу было обидно.
Бог с ней, партией – она давно изжила себя и коммунизма нам не видать. Чем дольше я служил в ТЭЧ полка, тем более убеждался – скоро и над советской армией закружат грифы, издалека чующие падаль. Ей оставался последний шаг перед пропастью – с оружием в руках, выступить против бастующего народа. Где-то, кажется в Грузии, десантники уже рубили саперными лопатами демонстрантов. Об этом в прессе умолчали, но доложили вражеские голоса.
Как-то в конце марта зашел к семье с получкой. С Томой разговаривали у порога и вдруг – чудо небесное! – моя дочь, обеими ручками упершись в стену, делая первые осторожные шаги, выруливает из-за угла коридора.
Я на колени пал, руки к ней протянул:
– Иди ко мне, солнышко ты мое!
Тома меня остудила:
– Не зови, не надо – пусть идет вдоль стены. А то потеряет опору, упадет, ударится и будет бояться.
– Давно научилась ходить?
– Вчера первый раз пошла.
Я забыл подняться с колен – все смотрел и смотрел, как дочь преодолевает пространство. Огромные глаза ее блестят восторгом и упрямством – мир прогибается под нее! И мама ей улыбается, и я.
Тома и мне улыбнулась радостно. Я не заметил в ее внешности никаких перемен. В глазах все та же печаль, но настроение, судя по всему, бодрым.
Я разделся, уселся с дочерью на коленях и осторожно поинтересовался:
– Как дела?
– Нормально, – Тома гладила Настино белье. – Как у тебя?
– Слава Богу, зима закончилась. В лаборатории стало теплей, а то, представляешь, паста в ручке застывала – нечем писать было в журналах.
Мы оба ощущали неловкость. Тома ждала расспросов.
Мне и вправду хотелось знать – выходит она из декрета или нет?
– Что толку в конце учебного года? Теперь уже только осенью.
– А Настю куда?
– Попробую подготовить в ясли. Или с бабушкой.
Как я мог бросить ее, такую смирную и беззащитную?
– Ты в порядке? – вывела меня из транса Тома.
– Что? Да, конечно.
– Мы теперь чаще выходим на улицу – присоединяйся, когда свободен.
– А вы встречайте меня на приезде – я непременно останусь с вами.
Я пробыл в тот день у семьи вплоть до Настиного отбоя. С Томой расстались очень сердечно. Однако от возвращения прежних отношений мысли мои были далеко.
Холодок и Альфия куда-то ушли. Я сидел в полутемной лаборатории. Внезапно дверь открылась, и грузной поступью вошел Ручнев. Он тяжело опустился на свободный стул.
– Слушаешь вражеские голоса? События в Москве развиваются куда быстрее, чем в стране.
Я не отреагировал.
– Ельцин мутит, как агент ЦРУ.
– А мне, кажется, он порядочный человек. Крутого нрава, но порядочный. Довольно либеральных взглядов, справедлив. Начинал на Урале. Умеет заставить подчиненных работать. Рука у него тяжелая – суд вершит скорый. Пресса вообще считает его одиозной фигурой.
Последовала долгая пауза. Ручнев подыскивал слова, почесывая неудобосказуемое место. Похоже, он явился ко мне набраться политграмотности.
– Если Ельцин придет к власти, будет придерживаться жесткой линии.
– Для коммуняк утешительного мало, – зацепился Вовок. – Я уже вижу петлю на твоей шее.
– Рад, что ты не держишь зла, а умру со словами «Да здравствует советская власть!»
Стул жалобно скрипнул под телом Ручнева.
– А как ты хотел? За все грехи перед народом кому-то следует отвечать.
– Звучит пугающе, но не убийственно. То, что меня нагнали с райкома, и он до сих пор меня преследует, не звучит оправдательным мотивом? И потом – в стране миллионы коммунистов, ты их всех собираешься вешать?
– Мне интересен только ты, как пятно на нашей фамилии.
– Какую фамилию ты считаешь нашей?
– Мой дед был Апальковым.
Апалькова – девичья фамилия моей мамы.
А время уже к отъезду. Я закрыл лабораторию и мы вместе вышли из корпуса.
Все-таки аэродром – отличное место, где заблудшая душа может поразмыслить над тем, как жить дальше. Мне повезло, что сюда попал.
Однажды Ручнев подловил меня за работой над рукописью, которую я быстро убрал в ящик стола, что не ускользнуло от его взгляда.
– Оперу пишем?
