скачать книгу бесплатно
Детали подковёрной интриги с кандидатурой Полощука остались неизвестными по сию пору. Возможно, его держали в резерве на случай отказа Волика. Не исключено, что наместник Президента Немцын мог просто своей волей назначить на пост мэра города Клёво своего протеже точно так же, как и Президент назначил Немцына своим наместником.
Волик не отказался. Впечатлил он депутатскую группу настолько эффекткно, что смовыдвиженец Алексей Липин добровольно и даже с энтузиазмом торжественно заявил: «Снимаю свою кандидатуру в пользу Владислава Ивановича Волика». Не исключено, что и энтузиазм, и снятие себя с участия в выборах стали следствием соответствующего указания…
«Дневник. 17 декабря 1991 года в Клёве появился „глава администрации“ – Волик. 13 (!) декабря сессия Клёвского Городского Завета народных депутатов утвердила его в новой должности единогдасным „одобрям-с“. Вся процедура, и сессия вместе с ней, длилась двадцать минут».
Потом, спустя с десяток лет, факт, записанный в дневнике вечером того же дня 13 декабря, позабыли. Солидный юрист, преподаватель ВУЗ-а, председатель Зекского собрания безапелляционно заявил: «В те времена на должности глав администраций только назначали и поэтому Волик избран быть не мог». Однако – был утверждён депутатами открытым голосованием: можно сказать – избран избранниками народа. Не приняли бы они Волика, не проголосовали бы за него – первым мэром клёвского города стал бы кто-то другой.
Продолжение записи 13 декабря 1991 года. «В исполкоме – перестройка. Спешно сооружаются кирпичные стенки там, где их ещё нет. Новому начальству – новые кабинеты. Скоро там останутся свободными только коридоры, лестничные площадки да сами лестницы… если никому не понадобится и там соорудить служебные помещения.
Среди аппарата исполкома трепет, паника и резкое усиление межусобиц: все боятся потерять свои места и воюют за них… между собой.
Тутошние «демократы» оживились. Кавычки поставил сознательно: они – демократы действительно только так называемые. На самом же деле у них закваска совсем иной партии. Характерные качества: бездоказательная, незыблемая и безапелляционная вера только в свою правоту, навешивание ярлыков, подозрительность, подстрекательство, провокации, ложь, тенденциозность. Во всём этом убедился на собственном опыте и таковой же шкуре.
Оживление наступило, как обычно, по любимому поводу: кого выгнать из руководящих исполкомовцев и кого кем заменить».
Позже оппозиция Волика утвердила мнение: здание администрации города начали забивать кабинетами до упора только после вступления Волика во власть. Раньше. Постепенно исчезло всё, с точки зрения чиновников, пустое пространство в здании. Даже малый зал заседаний. На его месте сегодня помещения Земкского собрания.
«Дневник. 17 декабря 1991 года. Считал, почему-то, что Волик приступит к исполнению своих обязанностей мэра со вчерашнего дня. Но он и сегодня не действует. В областном Завете занят. Довершает начатые дела в четырёх депутатских комиссиях.
Можно сказать, что сегодня не действуют ни облисполком, ни райисполком – многие на всякий случай ищут себе другую работу. Все уверены, что принцип «новой метлы» в наши демократические дни наиболее приемлем для зачистки».
Формально ни на муниципальной, ни на государственной службе чиновников ныне не существует. Есть служащие и только служащие и никого, кроме служащих. Чиновник – от слова чин. Когда-то к чину, кроме зарплаты и чести его иметь, прилагалась форма различной степени пышности. Чем выше чин – тем пышнее форма. Чины тоже имели значение не только чисто символическое: титулярный советник, тайный советник и «прочая – прочая». Так и величали соответственно чину с непременным приложением чиновничьей градации. Сегодня «гос» и «мун» служащие тоже имеют какие-то приставки к своим должностям, но они существуют только в служебных документах отделов кадров. Если приходится упоминать кого-то из служащих в печати или в официальной обстановке, то называется только его должность, без приставок к ней служебного ранга. Слово чиновник приобрело смысл издевательский.
И не мудрено или наоборот – мудрствуя лукаво. Даже в словаре Сергея Ивановича Ожегова смысл слова чиновник обозначен так: «Тот, кто ведёт свою работу с холодным равнодушием, без интереса». Такого сорта люди подвизаются во всякой профессии и в любом деле, но их чиновниками не называют. Чаще называют так и тех, кто работает с душой, азартом, инициативой и даже, не испугаемся этого слова, – энтузиазмом. Принято считать так: если ты чиновник, то непременно равнодушный, чёрствый и, желательно, заплесневелый, сухарь. К тому же ещё и взяточник или, «по-научному» говоря, коррупционер. В этом и есть тайный смысл и интерес чиновника… Позвольте, но тогда коррупционер – не чиновник – ведь, согласно Ожегову, у чиновника никакого интереса быть не может, а только «холодное равнодушие». У коррупционера же к взяткам горячий интерес, а вовсе не равнодушие.
Как бы то ни было, но мне в Клёвской мэрии холодно-равнодушных муниципальных служащих встречать не доводилось. Все, или выразимся на всякий случай более осторожно – почти все, начальники департаментов работали с большим напряжением сил и средств – если таковые имелись в бюджете. Чаще всего, или опять выразимся с оглядкой, средства в бюджет поступают из слезоточивых глаз кота или из подобия лёгких облачков на высушенном засухой небе. Так что не очень-то развернёшься в трудовом порыве, да и сам порыв может иссякнуть и завянуть, как и всякий полезный овощь без полива.
Только что избранные депутаты, в эйфории от восторга самими собой, как избранниками народа, и непоколебимой уверенности в правоте своей, символически указуя большим перстом куда-то назад – «за моей спиной тысячи избирателей», не сомневаются: то, что не сделано директорами департаментов, отделов или комитетов – не выполнено исключительно по их, руководителей, вине – нерадивы, холодно равнодушны, безынициативны…
Резких кадровых изменений сразу же после прихода к власти Волика не последовало. Прежние руководители подразделений мэрии продолжили работать на местах, к которым привыкли седалищные части их тел. Но работа их, этих мест, стала менее спокойной. Но зато более напряжённой. По словам тех же руководителей подразделений, администрации новая «метла» принялась выметать главным образом лень, равнодушие, нерадивость, безыництиативность. В его кабинете появился строгий лозунг: «Приходи к начальнику не с вопросом, а с предложением!» Волик стал больше и строже требовать. Если сравнить администрацию того времени с строптивой и распущенной лошадью, то мэр её укротил и на путь истинный направил: подтянул вожжи и вставил узду дисциплины. Со временем, вникнув во внутренние традиции коллектива бывшего исполкома справлять дни рождения руководства по кабинетам каждого с обильными возлияниями, плясками и танцами-шманцами, не скрыть греха и временами с обжиманцами, всякое подобие таких увеселений внутри здания мэрии строго настрого запретил и прекратил. Руководителей, помнится, было пятнадцать и чествования происходили почти ежемесячно, а то и раза по два в месяц. Некоторых, увеселившихся слегка чересчур, из мэрии выносили.
Главным советчиком Волика, на первых порах его «мэрской» (аналог мерзкой), как он сам поговаривал, работы зарекомендовал Олег Полощук. Как и что он советовал мэру, не известно, но после его информации о планах Волика, которую он доверительно излагал служащим администрации, некоторые из них начинали уныло готовиться к увольнению. Такая процедура выпадала на долю тех, чьи должности не совпадали с их способностями и профессиями. Бывший профессионал – политик Золотарский, возглавлявший райком комсомола, вдруг стал руководить торговлей. Возможно, имелись в душе его какие-то стремления к этой древней профессии, но в условиях того времени они оказались недостаточно корректными, с точки зрения новой «метлы».
2 января, с трудом выдержав несколько дней после вступления мэра в свои права, депутаты – «демократы» отправились на встречу с Воликом. Мне опять «повезло» в ней не участвовать. А искренне жаль – не увидел комедии. О деталях той историческй достопримечательности рассказали её потрясённые свидетели. Потрясение произвёл «демократ номер два» Алексей Липин.
«Дневник. 4 января 1991 г. О том, как происходил «разговор» депутатов с Воликом, рассказал председатель комитета по охране природы. О предстоящей встрече он догадывался и хитро явился к мэру минут за тридцать до появления в его кабинете «демократов». Намеренно подзатянул деловой разговор и якобы случайно остался в кабинете после того, как группа членов «демократической платформы» торжественно вступила в апартаменты мэра.
«Стыдно было слушать и присутствовать при том, что происходило», – потупился главный эколог района, махнув рукой.
Происходило следующее. Липин, ставший недавно сопредседателем «демократов» на время отсутствия их лидера Полощука, «разорвал на себе тельняшку», заорал и завопил, и принялся «вправлять мозги» и «учить жить» мэра Волика. Если вкратце, то смысл слооизвержений сводился к следующему: «Мы тебя породили, но мы же тебя и убьём, ежели ты не станешь слушаться наших советов и мнений». Этим Липин «со свойственной ему деликатностью тонко намекал» на то, что Волика на пост мэра выдвинули «демократы» и им же логично быть во власти. При этом обрызгал грязью своего же «партайгеноссе» Прикурова.
Волик, надо отдать ему должное, отнёсся к судорогам «демократов» с юмором».
Последующие годы не раз преподносили Волику подобные встречи с оппозицией. Первой же, и самой оголтелой, оппозицией, стала часть той самой группы, укрепившейся на «демплатформе». Вот как это страшное событие произошло.
Депутат Липин недаром пытался шантажировать Волика, принуждая его руководствоваться мнениями и советами «демократов». Считая себя демократами, без кавычек, или, точнее сказать, выдавая себя за таковых, они вполне резонно полагали: после победы демократов и власть повсеместно к ним в руки и должна лечь, как жрица древней профессии в постельку. Если они, «демократы», помогли Волику стать главой администрации, то «их ставленник», в свою очередь, просто-таки обязан предоставить им все ключевые посты в новой Клёвской администрации. Ничего не скажешь – логично. Вот это и было одним из главных их мнений. Кроме теоретических рассуждений «демократы» кое-что предпринимали и практически. Вечерами, на своих заседаниях… Кстати сказать, некоторые из них проникали в комнату, где сии заседания происходили, не иначе, как через окно – при открытой двери. Вразумительной причины столь экстравагантного появления перед коллегами не звучало. Так вот, на этих заседаниях «демократы» азартно распределяли себе должности в районной администрации. При тех живых, так сказать, кто эти должности в настоящее время занимал, не подозревая о готовящейся им горькой участи. Не верилось в серьёзность таких «демократических» намерений. Но рысаки закусили удила. И – пустились вскачь.
Наскок окончился насмешкой мэра. Не прилюдно, разумеется. С делегацией требователей он держался корректно – до тех пор, пока за ними не захлопнулась дверь. Потом высказался: «Расписали себе должности: того вице-мэром, этого – директором департамента… Стыдно». На заседании Малого Завета так и сказал, но уже грустно – заметна была неловкость за них: «Депутаты мне руки выкручивают – требуют сменить всех руководителей в будущей мэрии и поставить на свободные места их».
Отказ Волика подействовал на обитателей «платформы», как красная тряпка на быков. Из его сторонников они моментально превратились в его самых непримиримых противников. Перед предъявлением своих требований – лучшие друзья, сию же минуту после – злейшие враги.
«Ну-ка, притормози, друг голубичный! – вскрикнул Любопытный странным голосом и таким же выражением физиономии. – Что-то не пойму я ничего. От кого ведётся рассказ? От третьего лица или от первого? Начал с третьего и вдруг ни с того ни с сего – „я“… Кто такое это „я“? Сам Афонский, что ли?.. Или Козлов? Или нечто среднее? А дневник?.. То же самое: то некий „один из жителей города“, то вполне конкретный тот же „я“. Требую внести ясность!» «Это для тебя так важно?» «Разумеется – важно. Одно дело рассказ стороннего и совсем другое – участника». «Так ведь участником героя повествования автор делает кого ему угодно! Стало быть, и тот, и другой – одно лицо. Участник событий – Козлов – он и рассказчик, он же и все три лица. О чём – это главное, а кто – второстепенное. Мы же не в суде. Этот рассказ автор художественно… лучше скажем творчески, произвёл в произведение… Доволен?» «Это, знаешь ли, с какой стороны посмотреть… Ну, будем считать, убедил. Валяй дальше».
Нужно, наверное, уточнить: что такое – Малый Завет. Это была часть Городского Завета. В него входили председатели всех постоянных депутатских комиссий. По большому счёту малый Завет представлял собой не что иное, как президиум Горзавета, выполняя все его функции, только иначе названный – в силу перемен.
Случаи, подобные казусу с претензиями «демократов» на высокие посты, конфронтации, попытки шантажа, и другиекамни и булыжники судьбы главы города, не могли не оказать на Волика, просто по-человечески, крайне отрицательное действие. Поведение депутатов, казалось бы, близких ему по духу и целям, тоже сработало не в их пользу. Уж если так себя ведут союзники – чего же от других ждать? Естественные сомнения каждого нормального руководителя. Особенно начинающего.
«Дневник. 8 января 1992 г. В исполкоме встретил случайно Татьяну Кузневу и Елизавету Яковлину. Обе – бывшие работницы райкома Правящей. Обе достаточно хорошо знакомы с характером Волика, как судьи. Они и высказались: „Демократы ожидали, что нашли в Волике свою марионетку. Они Волика не знают. Он тут всё ликвидирует: и их, и Заветы“. Яковлина добавила: „Ну и хрен с ними – с Заветами. Их давно пора ликвидировать, а теперь – особенно. Зачем две параллельные власти: мэрия и Завет?“ Такие заявления из уст опытных аппаратчиков – это кое-что. Не показывает ли оно иное отношение к мэрии, чем к исполкому? Мэрия, то есть администрация города – это действительно полномочная власть, а исполком властью в подлинном смысле этого слова не был. Отсюда и другой вывод: глава администрации района – власть не меньшая, чем председатель Горзавета».
Это обстоятельство и определило последующие отношения между мэрией и представительской властью. Да и властью ли уже?
Ничего, подобного тому, что так блестяще продемонстриорвали доморощенные клёвские демократы, в недавнем прошлом просто не могло быть потому, что не могло быть никогда. Даже представить себе, или приснить в страшном сне, было невероятно, чтобы депутаты городского Совета народных депутатов вызывающе вели себя с самим председателем исполкома горсовета, аналогом которого стал мэр. Никому. Ни в одну извилину мозга не могло втемяшиться, что можно на него орать, отькрыто шантажировать и даже угрожать. Нечто подобное обрушило бы на депутатов крайне печальные, для них, последствия. Скорее всего – психушку.
С приходом «Горбачёвской перестройки» стало возможно и допустимо всё. Даже чересчур. И «Чур меня» никто не скажет. Особенно после провала ГКЧП. Кстати сказать, никого из «мужественных борцов за свои права», явившихся к Волику, во время митингов протеста против ГКЧП на центральной площади города не было ни видно, ни слышно. Они неимоверно расхрабрились только после того, как стало прозрачно ясно: с «хунтой» покончено. Будь результат иной – и поведение вполне могло стать иным – они бы не чувствовали себя победителями.
Глава V. История обострения борьбы или «Лучше один раз увидеть, чем сто раз проспать»
Моя первая индивидуальная встреча и личный разговор с первым мэром Клёвского района с Владиславом Ивановичем Воликом состоялись 3 января 1992 года.
«Дневник. 4 января 1992 г. Вчера к Волику вместо назначенных им 14 часов «попал» лишь в пятом часу вечера или уже ночи, по зимнему времени.Впечатление: выдержанный, думающий, способный трезво и здраво разобраться в вопросах человек с самостоятельным умом. Выслушав и ознакомившись с документами, мэр сказал: «Ну вот, теперь будет что сказать депутатам».
И в последующие годы тоже приходилось иногда часами просиживать в приёмной, приёма ожидаючи. Не потому, что мэр закапризничал и пренебрегает драгоценным временем посетителя от высокомерия своего. К нему беспрерывно, один за другим, «оптом и в розницу» шли люди с делами, не менее неотложными, чем мои. Хотя при этом я честно, как и все другие посетители, считал: мои дела всё же самые важные из важных. Стояла и стонала эпоха перелома судьбы страны, области, района, города, его предприятий, людей, судеб. Приватизация, «ваучеризация», спекуляция, модернизация и т. д. Появилось новое племя – предприниматели, свои и зарубежные. Проблем возникало, исчезало и вновь появлялось множество таких, о которых прежние власти и слыхом не слыхали, и видом не видали, и предположить не могли. Строились невиданные доселе взаимоотношения, не имеющие чёткой регламентации. К этому всему присовокупливались конфликты, интриги, дрязги, жалобы… И я в тот день 3 января пришёл к мэру, как депутат, с предложением урегулирования бесконечных скандалов в ПТУ №36. «Инициативная группа» преподавателей требовала немедленной смены директора училища, обвиняя его во множестве смертных и бессмертных грехов, отнюдь не всегда справедливых – та самая причина наших с Полощуком споров.
Настало время, когда конфликты в городе начали вспыхивать один за другим очагами различной степени интенсивности, масштабов и болезненности. Самые крупные, сказывающиеся в той или иной степени на жизни города, принялись греметь и громыхать между депутатами Горзавета и его председателем, между Горзаветом и новоявленным главой администрации – мэром, и, наимасштабнейший, – между Воликом и генеральным директором Завода Юрием Петровичем Егорищевым.
Егорищев слыл среди клёвчан ставленником Москвы. Даже самого Политбюро ЦК Правящей. Имея за спиной такую мощную поддержку, вроде крылышек, и покровительство в виде легендарной «мохнатой лапы», гендиректор чувствовал себя хозяином не только Завода, но и города всего. Соответственно и держал свою драгоценную персону, и всех, до кого мог дотянуться хозяйственной рукой, а она у него была длины необыкновенной. Даже сам горком Правящей не мог им ни править, ни справиться. Норов у Егорищева топорщился барский – самодовольный и деспотичный. Он не стеснялся буквально орать на своих подчинённых, оскорблять и унижать их публично. И вообще напоминал собой нечто, вроде помещика Троекурова из повести Пушкина. Даже внешностью. Будь у него медведь, как у того самодура, он мог бы, пожалуй, и посадить к нему себе на потеху кого-нибудь из подвернувшихся.
Внешне Юрий Петрович совсем не походил на чудовище в образе человечьем. Наоборот – производил очень даже приятное впечатление. Возможно, и не только производил, а и был таковым на самом деле – мало ли что скажут о своём начальнике подчинённые. Тем более обиженные. Тем более не справедливо. Иногда можно было увидеть идущего пешком по главной улице Клёва человека не слишком высокого роста, начальственно полного, с руководящим животом, благородно серебрящимися висками и добродушным лицом. Это лицо и всё остальное, к нему прилагающееся, и принадлежали Юрию Петровичу Егорищеву.
Подвиги гендиректора Завода ещё куда бы ни шли в его вотчине, если бы не демонстрация своего норова и в кругах наивысших. Компетентные лица шепотком поведали: Егорищев перессорился со множеством влиятельных сиятельств и в министерствах Москвы. Там коса нашла на камень и зазубрилась: сиятельства ощетинились на самого Егорищева – «сила действия равна силе противодействия». Рикошет угодил в Завод: он начал постепенно хиреть. И не только от неблагожелательности «сверху», но и от отношения к делу самого господина Егорищева. Завод давно не модернизировался, технологии устарели, оборудование износилось. Надо было бы вкладывать средства в развитие производства, но им нашли иное применение. Из-под полы понесло спекуляцией и контрабандой. Вдруг начали благоденствовать рабочие и служащие Завода. Некий депутат Горзавета, ничтоже сумняшеся, приносил наборы дорогой и страшно дефицитной косметики в помещение Горзавета – предлагал купить их служащим аппарата. Но Завод как был главным поставщиком пополнений в бюджет города, так таковым и остался, и хозяин его не без оснований считал себя вправе командовать и в городе, тем более, что многие жители Клёва трудились на этом Заводе.
Волик на это положение посмотрел-посмотрел и примириться с ним не смог. И не захотел. Он осознал себя тем, кем и был на самом деле – главой администрации района и по праву – хозяином положения в городе. Лично: Завод – на территории Клёвского района, Волик – района командир, утверждённый народными депутатами, то есть – обличённый доверием народа. Получились классические два медведя в одной берлоге и им было чем померяться. Каждый – уверенный в своих силах и габаритах. Надо отдать должное одному из «медведей» – мэру – не он начал конфликт с Егорищевым. Начинать деятельность главы города с конфликта ему было никак не резон. Амбиции взыграли у Егорищева. Не только амбиции, разумеется, но и их следствия.
В 1992 году в Клёве ещё продолжало действовать, и действовать активно, движение «зелёных». Инициатором его возникновения, вдохновителем и организатором был клёвский литературно-политический клуб «Искра». К активной «зелени» примыкали, на время, некоторые активные клёвчане. Одно время среди них оказался и Алексей Липин – тот самый депутат и, «по совместительству», инженер Завода. Этот Завод и плюс к нему белково-витаминный комбинат, сокращённо БВК, изготовлявший странные добавки к корму для скота, и превращали клёвскую атмосферу в скопище разнообразной пакости над городом и планетой, прилегающей к нему. Таким образом, «зелёные», выступая в роли защитников природы, планеты и здоровья её обитателей, автоматически становились противниками и руководства предприятий, посягающих на них – в том числе и Самого Егорищева…
Учитывая душевные качества генерального, не стоило удивляться тому, что после одного из своих пламенных выступлений А. И. Липин, по натуре своей человек очень импульсивный и азартный, получил от своего непосредственного и грозного генерального весьма серьёзное предупреждение: если и впредь речи против руководства Завода будут им, Липиным, продолжены, то он, Липин, лишится своей любимой работы на своём, любимом же, Заводе. И пламенный Липин выбрал любимую работу, тем более, что очень любил и зарплату, за неё получаемую, в то время как за пламенные речи никакой мзды, кроме популярности, не имел. Возможно, он получил ещё какие-то ценные указания, потому что вдруг сменил направление главного удара, внезапно принявшись не менее темпераментно атаковать не кого-нибудь, а председателя Горзавета Лапкина. Неожиданность была удивительной: до начала агрессии Липин к Лапкину относился вполне лояльно и уважительно. Дело в том, что против Лапкина затеял войну Егорищев.
Депутаты, как-то однажды в один прекрасный денёк, озаботились тем, что мэр явно перегружен свалившимися на него проблемами и посетителями и как бы не надорвался прежде времени. Дабы уберечь его от неприятных неожиданностей со здоровьем и повысить эффективность мэрской деятельности постановили: ввести в штат мэрии должность вице-мэра. Егорищев меру одобрил, но настаивал на кандидатуре в вице-мэры того, кто претендовал на пост самого мэра, но был отвергнут, – Ясных. В знак и по доброй памяти – Ясных долгое время трудился под непосредственным началом Егорищева. Стало быть, в случае прохода этого варианта «вторым человеком» в районной администрации стал бы «человек Егорищева». Липин усердно егорищевского протеже поддержал. Одновременно начался сбор компромата на Лапкина. Однако урожай здесь обильным оказаться не смог: ничего более – менее серьёзного найти никак не удавалось. Лапкин был чист и честен, как непорочный кристалл в надёжной оправе своей должности председателя Горзавета.
Тогда начался «поиск блох» – каких-нибудь неудачных слов и выражений в выступлениях Лапкина, пригодных для толкования в невыгодном для него свете. До успешного конца дело довести не успели. Вскоре поступила другая команда с Заводского верха: фронт атаки переменился – боевые действия начались против Волика.
Пока «битвы» шли и продолжались своим чередом, начались осложнения отношений депутатов с Воликом. Как всегда нашлась масса проблем и решить их мог только мэр, но он, как постепенно выяснилось, всё-таки не Господь Бог и отнюдь не всесилен, особенно тогда, когда его силы не поддержаны финансово. Это раздражало депутатов. Меня, как председателя постоянной комиссии по делам молодёжи, культуры и спорта, тоже. Люди приходили со своими животрепещущими и абсолютно неотложными вопросами. На них нужно было отвечать, непременно решать, и если первое зависело только от меня, то второе – от наличия средств. Выделить их мог только мэр…
Статус народного депутата обязывал руководителей любого ранга принимать депутата без очереди в любое время, рабочее, имеется в виду, а также и вне его.
«Дневник. 21.01.1992 г. К 10 часам, как и было намечено Лапкиным, руководители клёвской культуры и физкультуры подошли к кабинету Лапкина, оказавшегося… запертым. Яковлина объяснила: недавно Лапкин звонил, просил извиниться – ему рвут зуб. (Возможно тот, который он имел и наточил против Волика).
Народ собравшийся тем не менее озлился и, побазаривши, решил в очередной раз попробовать прорваться к Волику. В очередной раз и не получилось. Нам, депутатам, включая и членов Малого Завета, дорога к мэру прочно закрыта…
Если пренебречь статусом депутата, то Волик прав: ему в самом деле некогда – народ течёт к нему, как вода на колесо мельницы, и он вертится, как это колесо. Но это если пренебречь. Член Малого Завета, председатель ПДК, да ещё и с людьми, по пустякам не придёт. Люди же увидели и поняли так, будто мэр не хочет их принять и плевать хотел на их избранника – депутата.
Депутатская комиссия заявила протест. Волик сам действует против своего авторитета. Возможно, и одумается, со временем. Публикация в газете о стиле его работы сработает против него и вряд ли ему это нужно в самом начале мэрского пути».
Рассуждения эти справедливы только с позиций депутатских амбиций. Позже одумались оба: и мэр, и депутат, то есть автор строк сих. Волик извинился, а я понял, что амбиции не всегда соответствуют «амуниции»: мы шли со своими эмоциями главным образом требовать и просить к человеку, не проработавшему в должности мэра и месяца, далеко не во все нюансы вникшему и объективно не способного определённо точно найти пути решения всех наших проблем. С нашей стороны должны были быть какие-то конкретные предложения, а их не имелось. Решение практически всегда зависит от финансирования, а наша делегация в его тонкостях сама не очень—то глубоко плавала, наблюдая перед собой только поверхности, барахтаясь в волнах чувств на грани утопления и принимая соломинку за бревно. Сказывалось полное отсутствие опыта в хозяйственных и финансовых вопросах. Мы всё ещё подходили к делу с наивно – идеалистических воззрений. Я, например, абсолютно был уверен: все недостатки в культуре и спорте – только от неумения и нежелания организовать работу их руководителей. Вот ежели взять, да и изменить отношение к делу со стороны этих нерадивых, а если они в силу неодолимого обронзовения своего упрутся, то и снять с должности, как нагар со свечи, «стоит только захотеть, стоит только не робеть – и все мечты сбываются», как пелось в бодренькой советской песенке – и всё наладится. Подобные безапелляционные эйфорические настроения преобладали и у многих других депутатов плюс уверенность: избранник народа всегда прав потому, что не прав быть неможет. Настроения имели результат реальный.
Вплоть до ликвидации всех народных заветов, как очагов власти и чрезмерного свободолюбия, клёвский городской Завет мог реально повлиять на утверждение или не утверждение части руководителей департаментов… Впрочем, в 1990-м году ещё не ввели такого понятия, как департамент. Существовали отделы и, соответственно, начальники отделов.
Многие депутаты были крайне недовольны работой именно тех сфер деятельности администрации, на которые мог повлиять: и образование не образовывало молодое поколение должным образом, и культура хромала на обе ноги, для маскировки и симметрии, и финансы «пели романсы» хрипло, не в тон и слишком тихо, а уж спорт совсем никуда не годился. Недостатки и в самом деле имелись, как во всяком живом организме. Депутаты, демонстрируя свою эрудицию, твердили, что «рыба гниёт с головы» и убеждали всех, и прежде всего себя: все изъяны – только от головы и есть – то есть, от неспособности голов – не так пахнут, а некоторые даже воняют, как и подобает гниющим.
Тут позволю себе вернуться к теме для более детального рассказа. Как и ныне, городской Завет имел постоянные депутатские комиссии. Разные. Одна из них занималась делами культуры и спорта, и возглавлял её автор сих строк. Сам напросился – никто за узду не вёл, хотя бы потому, что не было таковой. Руководство своё начал с изучения тем изнутри. Из отделов культуры и комитета спорта «не вылезал», со всеми, компетентными товарищами перезнакомился, вопросы задал, ответы получил. Ответы однообразные: руководство сменить непременно и срочно – не справляется. Мнение обсудили на комиссиях и судьбы всех четырёх «голов» были решены. Они слетели с плеч отделов на сессии городского Завета. Заметим, на всякий случай: не глава администрации убрал из мэрии тех, кто работал при прежней власти, а депутаты.
Быть «снятым» с руководящей работы для снимаемого и тошно, и больно, и горько. Горше всех досталось, наверное, заведующей городским отделом народного образования, или «гороно», Софье Николаевне Грушковой. Её отдел, по праву именно её отдел, признавался лучшим не только в районе, но и в области. Его руководительница, систематически, по заслугам и традиционно восхваляемая, даже в собственных глазах была сильным и компетентным в своём деле человеком. К трибуне шла женщина с достоинством не меньшим, чем член правительства. Отчитывалась уверенно и гордо. Назывались цифры и факты, говорящие об успехах «гороно» в ремонтах школ, классов, подготовке к учебному году и многих других хозяйственных делах. У наивных же депутатов сложилось впечатление дилетантское: говорит не педагог, не организатор воспитательной и учебной работы, а хозяйственник. Я внутренне усмехался кажущейся мне «некомпетентности» выступающего, но, в то же время, подумывал: может быть, я ещё чего-то не понимаю и чего-то не знаю, во что-то не вник. Ведь выступает человек, не первый год ведущий дело сложное и важное, и хорошо, по отзывам, ведущий… Но чьиотзывы-то были – партийного аппарата – специалиста втирать очки показухой… А работа школьников на уброке урожая вместо учёбы?.. Много чего у нас восхваляли, в том числе и «Славу КПСС», а довели страну до перестройки и до предела… И всё же… Перед выступлением Грушковой я твёрдо решил выступить и разгромить всю, как мне думалось, порочную систему образования. Пламя решения угасало по мере того, как на него «капали» слова заведующей «гороно».
Поторопился всё тот же, полулегендарный Алексей Иванович Липин. Он начал греметь громом и метать в адрес Грушковой молнии прежде, чем добрался до микрофона, раскорячившего свои опоры в зале. Сказал почти дословно то, о чём думал и я, только без моих сомнений. Кто-то добавил свой удар дубиной критики, депутаты поддержали нападение, проголосовали. Софья Николаевна вернулась на своё место в зале заседаний уже не первым лицом в образовании. На неё жутковато было смотреть: впервые я видел человека, «потерявшего лицо» – настолько оно изменилось. Она не понимала причин своего поражения. Несправедливого во всех отношениях. Но ничего уже нельзя было сделать: сессия проголосовала против неё.
Примерно так же, состоялись аутодафе и других трёх приговорённых.
Много позже, когда депутаты разобрались в делах администрации, вникли в главные детали её работы и поугасили свой «дерьмократический» пыл, стало понятно: поторопились братцы, не помилосердствовали, запороли «шпицрутенами», как солдата в рассказе Толстого «После бала». Бал продолжили, но танцевали уже другие: на месте Веры Сизовой стал выполнять замысловатые па в роли директора департамента культуры Павел Александрович Рыжин, денежки бюджетные считать и распределять Василий Александрович Солев, а вместо Виктора Степановича Ржанцева усиливать физическую и спортивную мощь клёвчан доверили Валерию Григорьевичу Артёмину, временно – так прозорливо и мудро постановили депутаты.
Как бы то ни было, но существовавшие в те времена взаимоотношения Горзавета с администрацией и его великовластный статус создали обстановку, когда подбор и утверждение части кадрового состава администрации – деловой команды мэра – зависел не от него, а от мнения и настроения депутатов. А мнение сие не всегда способно быть адекватным и подчиняется случайным впечатлениям и политическим позициям… Не только самих депутатов, но и тех, кто стоит за их спинами кто с чем: кто с дудочкой, кто с удочкой, кто и с дубиной, или замаскированной под пальмовую ветвь, или же просто сунутой под полу. К ней и камни за пазухой в ход могли пойти.
Ни одному руководителю, с нормальной, не съехавшей, «крышей», такая экзотическая ситуация не понравится. «Крыша» у Волика прочно лежала на своём месте, не протекала и не кренилась, и он постарался с ней, нелепой и угрожающей ситуацией, покончить. Тем более, что не хилая часть депутатов принялась сознательно пользоваться своими правами во вред, как им казалось, мэру, а на самом деле – городу и району.
Во всей стране в разных вариантах творилось примерно то же самое. Кульминацией противостояния депутатов и административной власти стали трагические события октября 1993 года в Москве. Советы народных депутатов канули в Лету, выражаясь пышно, и никто спасательного круга не бросил; исчезли, изъясняясь попроще, или гигнулись, совсем уж просто говоря. В Клёве, соответственно, тоже. Трагедии не случились, но драмы произошли. И не Волик их разогнал, как предрекала Татьяна Кузнева, но в соответствии с мнением Елизаветы Яковлиной «на х.. они сдались». «Земкские собрания» посягать на власть глав администраций столь же эффективно уже не могли – количество депутатов стало гораздо меньше и статус, с полномочиями, уменьшился до микроскопических масштабов. Мэры получили, наконец, возможность распоряжаться своими кадрами и подбирать их по своему усмотрению…
«Ну и как это усмотрение срабатывало? – подумал и поинтересовался Любопытный, – Теперь, небось, все директора департаментов соответствуют своим местам, как патроны в – пистолете». «Увы, друг мой, увы, – как-то по-лошадиному змотал головой Знающий, – если бы. А то поглядишь на некоторых – блестят, как настоящие патроны, и гильза есть, и пуля на месте, а сунешь его в ствол – то патрон слишком толст, то калибр пистолета мал – не вставишь. То всё, вроде, всунулось и вставилось – так выстрел холостой или пуля мимо цели…» «Так это и от стрелка зависит – целиться нужно лучше и вообще стрелять уметь», – мудро – изрёк Любопытный. «А откуда ты это знаешь?» – полюбопытствовал Знающий. «А от верблюда, – со знанием дела ответил Любопытный, – тот как-то сквозь игольное ушко в рай пролезть надумал и, знаешь, ли – пролез, подлец!» «Как же ему это удалось?» «А вот этого я не знаю – это, брат, твоя работа: на то ты и Знающий у нас», – и Любопытный захромал своей дорогой. «Да – любопытные всегда хромают», – посмотрел ему вслед Знающий. И побрёл пешком в другую сторону, отмахиваясь от автоматных очередей, как от назойливых ос. «Да, у тех, кто слишком много знает, не бывает машин и чересчур долгой жизни», – сочувственно вздохнул Любопытный, оглянувшись на пальбу.
Конфликт гендиректора Завода с мэром продолжался, обрастая деталями, бронёй с обеих сторон, бронебойными снарядами, синяками, ссадинами и шишками. Одной из «деталей» стал проект строительства в Клёве клёвого фармацевтического завода по производству ценных и чудодейственных лекарств, способных избавить человечество в общем, и клёвчан в частности, от…
«От чего же?» – материализовался из ничего Любопытный. «От любопытства», – показал ему кукиш Знающий, не успевший далеко уйти и удивительным образом уцелевший после обстрела.
Подобием и образцом волшебного завода должен был стать такой же точно завод, исправно работающий в американском городе Каламазу. Волик был за строительство. Егорищев против. Говорят – из соображений конкуренции.
«Дневник. 14.08.1992 г. «Вчера в редакции «Маячка» засели «зелёные». И я с ними. Повод: речь «легендарного» Липина. О строительстве фармзавода. Эдакое сумбурно-политико-истерическое нечто. Кроме выступления он ещё и статью в «Маячок» написал против Волика. Впечатление: Егорищев против фармзавода, Липин – под пятой Егорищева – отрабатывает спецзаказ выступить против нового завода и против мэра, поскольку мэр – за».
При выборах депутатов Земкского собрания управляемые Егорищевым заводчане сделали всё, возможное и не возможное, дозволенное и не дозволенное, чтобы составить большинство в Земкском собрании и таким образом противостоять мэру во всём, что неугодно своему шефу.
«Дневник. 27.11.1992 г. 26-го впервые после избирательной кампании депутат Верховного Совета РСФСР, он же одновременно и генеральный директор Завода товарищ Егорищев Ю. «вышел к людям» – явил себя депутатам и руководству города. Сорок пять минут длилась тёплая встреча. Особенно «тёплой» она стала для мэра. Егорищев лягал его трижды. В присутствии городской «элиты». «Лягания» – не по делу. «По вине мэра», оказывается, «город имеет лишь один процент от миллиардных доходов Завода». Егорищев же, член Законодательного органа страны и директор этого завода, тут ну совершенно ни при чём.
На какую-то злую реплику Егорищева Волик иронически ответил: «Давайте поменяемся должностями». Егорищев взорвался: «Я на вашем месте справлюсь, а вы на моём – нет!» (Как у Гитлера: «Каждый фельдфебель может стать учителем, но не каждый учитель – фельдфебелем»).
25.01.1993 г. Главным событием в январе стала сессия горсовета. Главной же темой сессии стала попытка сместить с поста мэра Волика. Инициаторы потуг – Завод в лицах «заводских» депутатов и примкнувшие к ним клёвские «демократы».
Волику откликается его нескрываемое отрицательное отношение к приватизации и акционированию Завода. Он считает, что Завод должен оставаться в государственной собственности. Завод откровенно и примитивно мстил. Мщение возглавлял депутат Веховного Совета – генеральный директор Завода.
Одна из бомб для мэра – жалоба на него на пяти страницах одного из «демократов. Досталось в ней и О. Полощуку. О причинах, подвигнувших «демократа» на «разоблачительную тропу», Олег только руками разводит и предполагает. Подозревает даже некую нижегородскую… еврейскую общину, у которой с Воликом какие-то разногласия.
Легендарный Липин, который А.И., превзошёл себя и надоел всем в который уж раз ретивым исполнением «социального заказа» своего шефа. Даже депутат Заваликин, обычно благополучно молчащий на всех сессиях, о чём бы ни шла речь, вышел на трибуну «разоблачать» Волика. И «разоблачил»: это мэр, и никто иной, лично повинен в… спекуляции, преступности и пьянстве в славном городе Клёве…
При голосовании за предложение признать работу Волика неудовлетворительной это предложение поддержали из 96-ти депутатов только двадцать: все – заводчане».
«А при чём тут евреи? – округлил глаза Любопытный. – Евреи, евреи, кругом одни евреи. Они-таки и здесь виноватые. И они что-то там против Волика». «Да дело не в виноватости вообще, и не в том, что они против мэра, а в том, что дальше будет с мэрскими делами и то, что ни при чём станет при чём, но не с той стороны, как можно подумать, а с другой и тот, кто будто бы против Волика, станет за него, а сам Волик будет сам против себя, об этом не зная», – и Знающий глубокомысленно умолк. «Ну, ты даёшь! – засмеялся Любопытный, – всё перепутал и запутал и сам запутался в путанице. И каким же таким образом мэр персонально повинен в спекуляциях, преступности и пьянстве?» «А таким. При Николае втором, последнем императоре, какой-то пьяный офицер расстрелял рабочих на Ленском прииске. Кто виноват? Царь Николай. „Кровавое воскресенье“ гапоновское 9 января учинили в то время, когда того же императора в Петербурге не было – кто виноват? Царь „Николашка – кровавый“. А уж мэр и подавно во всём, что в его мэрстве творится, повинен… Точно так же, как с любого начальника спрашивают за безобразия в его хозяйстве… Впрочем… Работал я когда-то при комумистической власти на заводе „Хитромаш“. И парторг комумистический в нашем цехе был – как же без него, любимого. Так вот, когда цех доблестно план выполнял, то первым нахваливали того парторга и премию повышенную ему в карман. А когда менее доблестно не выполнял, а такое тот и дело происходило, – кто угодно виновен был – только не парторг. Так что, виноватых тоже надо умеючи подбирать и знать, кого хвалить». «Послушай, что это за комумистический парторг?» – наморщил лоб Любопытный, изогнувшись знаком вопроса. «Стыдно не знать бывших героев! – выпрямился восклицательным знаком Знающий, – парторги в то время были только члены партии, тащившей народ к светлому будущему коммунизма. А что такое коммунизм, строго говоря, в будущем? Это подобие рая небесного на земле, но поинтереснее. В раю души праведные только в духовности и пребывают, насколько мне известно, – скучно, понимаешь. На земле совсем другое дело… Но есть и у рая, и у его подобия одно общее: и то, и другое – мистика. Синоним: коммунизм – мистика и рай – мистика. Назвать партию райской для истых коммунистов – кощунство. Назвали коммунистической, но это то же самое, что назвать комумистической: кому мистика – пожалуйте за нами!» И Знающий превратился в нечто потустороннее.
Глава VI. История одного предательства или «Одна голова – хорошо, а с туловищем – лучше»
Картина происходящего уже не напоминала живописное полотно Малевича «Чёрный квадрат», которое можно толковать так, кому как видится или не видится вообще. Всё было ясно: градообразующий Завод по возжеланию своего генерального образует и конфликт у себя под боком. При помощи ручных депутатов, как ручных гранат. Обладая гипертрофированным самолюбием, самолюбованием и амбициозностью, оставшимися со времён господства Политбюро Правящей партии, Егорищев, умудрился подорвать репутацию Завода на долгое время. Мэр рассказывал на оперативках, как министры Российской Федерации, уже готовые помочь Заводу с поставкой ему нефти, мгновенно шарахались прочь, чуть ли не крестясь на ходу, узнав, кто им руководит.
Мэр, насколько это было возможно, пытался положение исправить. Чем хуже работал Завод – тем меньше шло от него налогов в бюджет, и без того не очень-то обильных, – тем хуже приходилось городу – тем тяжелее его главе, на которой одна за другой росли разнообразные шишки.
«Выходит – мэр действовал своекорыстно – старался облегчить себе положение, – ухмыльнулся Любопытный. – А он, может быть, напраслину на Егорищева возводил?» «Угу», – мрачно покосился на него Знающий.
Позднее, незадолго до своего ухода с поста мэра, Волик говорил: «Допускались ли мной ошибки? Конечно! Иначе и быть не могло. Ведь мы делали совершенно новое дело, которое до нас не делал никто. Самой главной своей ошибкой считаю то, что не сумел убедить бывшего руководителя Завода вступить в интегрированную нефтяную компанию в 1992 году, когда это было наиболее выгодно для Завода. Из-за этого потом пошли все беды нашего градообразующего предприятия и, соответственно, всех предприятий района, и даже Дзержинского промузла».
Волик был прав. Перед администрацией, им руководимой, встали проблемы и задачи такие, что и не грезились в кошмарах начальству прежнего, разлинованного социализмом, хозяйства. Страна вошла в мир совсем иной – необычный для неё, из которого исчезло то, что было, и не вполне понятным представлялось то, что будет. Администрацию и её «чиновников» стало не только очень можно, но и модно – просто необходимо как угодно критиковать, в лучшем случае, а в более применяемом – поносить, ругать, пинать, поливать помоями и нечистотами, издеваться. Такой «стиль общения», может быть и преследовал какую-то благую цель, по мнению таким образом «общающихся», но превращал жизнь администрации в вечную склоку и попросту мешал работать.
Когда председателем Земкского собрания оказался избранным Святослав Петрович Плохин, преподаватель истории в сельской школе и литератор по увлечению, Егорищев, говорят, что-то весомое ему пообещал, едва ли не пост мэра в случае победы над Воликом, и привлёк на свою сторону. Амбициозности у Плохина оказалось предостаточно и своей. Между Земкским собранием и администрацией района началась самая настоящая холодная война «по образцу и подобию» происходившей между Верховным Советом и Президентом страны. Только в миниатюре и без обстрела «белого дома». Возможно, лишь потому, что в распоряжении той и другой стороны не имелось танков, а также из инстинкта самосохранения – обе противоборствующее силы располагались в одном здании.
Среди противников мэра вдруг очутился и его заместитель Антон Демьянович Андреев. Событие это свершилось нежданно – негаданно – до него «перебежчик» слыл, да и был, верным соратником Волика и подтверждал это активными действиями. Причины перехода Андреева в стан Егорищева не известны, но поговаривали, будто бы он и его чем-то прельстил. Всё возможно в этом мире, но в такое верилось с трудом.
Внешне Антон Андреев очень похож на киноартиста Тараторкина и сложением, и лицом. Под лицом находился высокоинтеллектуальный ум, общительный характер и опыт аппаратчика: он, как и многие новые лидеры, происходил из обоймы райкома комсомола. Впервые Андреев продемонстрировал свою отделённость от мэра на одной из его предвыборных встреч с избирателями. Волик вышел на сцену дома культуры «Октябрь», сел на предназначенное ему место и пригласил своего зама присоединиться к нему. Антон Демьянович, сидя в зале, громко, спокойно, с оттенком вызова и иронии, ответил:
– А мне и здесь хорошо!
В зале прошелестело удивление. Кто-то негромко хохотнул. Пустячок, кажется: подумаешь – отказался сесть рядом с мэром, своим начальником, но многозначительный. Волик внешне никак не прореагировал на выходку зама и за всё время встречи к нему больше не обращался и, кажется, даже не видел. Рядом с Андреевым сидела Вероника Сергеевна Датева, директор клёвского департамента культуры…
«Это ещё что за персонаж? – пожал плечами Любопытный. – Ведь директором департамента культуры был Рыжин». «Был да сплыл, – уточнил Знающий. – Датева… Очень, кстати, симпатюшка: фигурка, бюстик, ножки, личико… Цимус! И вот этот, то бишь эта, цимус работала в том же департаменте под крылом Рыжина. Некоторые говорили – за пазухой, чуешь завязку?» «Чую, но не очень: кто кого повязал?» – принял Любопытный свою любимую позу знака вопроса. «Погоди – узнаешь. Так вот, работала она, работала за пазу… Тьфу, под крылом Рыжина и начала под него…» «Ложиться!» – хлопнул себя по ляжке Любопытный. «Пошляк ты поперечный, – перечеркнул его взглядом Знающий. – Не ложиться, она замужем была, а подкапываться. У всякого начальника есть какие-нибудь недоработки, по-аппаратному говоря. Вот прелестнейшая Вероника и принялась их преувеличивать, да ствол подтачивать… Потом люди говорили: ма-алюсенькая мышка точила – точила дерево – оно и рухнуло. Рухнул и Рыжин. Не без и своей помощи, говорят… „И как мухи тут и там ходят слухи по домам…“ Интересное, между прочим, выражение „выпить не дурак“: если выпил, то не дурак, а если не выпил – дурак, выходит?» «Это ты меня спрашиваешь?» – полюбопытствовал Любопытный. – Так выпей – я посмотрю…“ „Не спрашиваю – это называется риторический вопрос. В общем, сложили всё вместе про Рыжина и – мэру на стол. Мэр дунул и – нет Рыжина, как директора департамента. Вместо него царицей воссела госпожа Датева. И оказалась на месте. Во всех смыслах: и как руководитель, и как профессионал, хотя по профессии-то её этого, вроде бы, никак не могло быть: она спортсменка – фигуристка. Что между культурой и физкультурой общего? Всё в своём роде – культура… Но, надо полагать, что и призвание. При ней культура в районе… Нельзя сказать, что расцвела, но и не завяла. С мэром она поладила быстро и эффектно: умом, прежде всего, но и лестью, кокетством, женственностью, лежала…“ „Я же говорил!“ – засветился Любопытный. „И опять ты, пошляк перпендикулярный, – пристукнул Знающий. – Лежала душа его, мэра, к ней, а её – к нему. В том, что люди срабатываются, нет ничего дурного… Да, признать надо, болтали, что и не только душа… Но это к делу не относится. Всё было прекрасно по службе, и у мэра с Андреевым, и у Волика с Датевой, да вдруг они взяли, Антон и Вероника, да и влюбились друг в друга. Семейный финал: оба разошлись. Она – с мужем. Он, соответственно, – с женой. Та в слёзы, тот в ярость. Бесполезно. Любящие официально поженились. И поехали в свадебное путешествие вокруг Европы на роскошном теплоходе… Хорошо? Ага. Только стоимость этого круиза была больше зарплат обоих путешественников в несколько раз вместе с отпускными – «чиновникам» в те времена платили зарплату не очень-то. Чисто случайно круиз влюблённой парочки совпал с переменой их отношения к Волику. Вероника внезапно запрезирала мэра настолько, что открыто говорила: «У мэра крыша съехала напрочь!»
Видимо, результатом «съехавшей крыши» стало то, что мэр заподозрил в путешествии Андреева скрытую взятку за какие-то услуги: кто-то таинственный оплатил всю стоимость круиза. Мол, кто как взятки берёт: кто деньгами напрямую, кто «щенками борзыми», кто, вот, путёвками на круиз. Как Антон Демьянович ни доказывал свою чистоту – мэр не поверил… Или сделал вид, что не поверил, или если бы не позиция Андреева, то закрыл бы на сомнительный круиз глаза, или посмотрел бы на него сквозь пальцы, или ещё чего бы нибудь сделал, но оставил своего зама на месте его… Хотя бы для пользы дела. «А не приревновал мэр зама своего к Веронике – заместил, дескать, меня в делах любовных?» – ухмыльнулся Любопытный. «Всё-то ты к сексу сводишь, – подосадовал Знающий, – Не таков был Волик, чтобы предаваться пошленьким интрижкам на глазах у всего города, где все всё про всех…»
В то время я уже работал в администрации, но воспринимался в ней либо белой вороной, либо былым же грачом, либо чёрной чайкой. В аппаратах партийных не крутился, в комсомольских лидерах не числился, исполкомовской каши не ведал, всю жизнь работал на производстве – в интригах «дворцовых» профан полный. И не интересовался ими. К тому же только что заступил на новую должность – не до подковёрных упражнений. Кроме своих дел ничего не замечал. Поэтому угодил в интересную ситуацию, едва не последовав вслед за Антоновым куда подальше от мэрии.
С ним у нас сложились хорошие деловые отношения. Должность заместителя главы администрации позволяла ему помогать в сложных вопросах, и он помогал – сам носил мои бумаги мэру на подпись, что-то подписывал лично. С Датовой проводили совместные мероприятия, терпеть не могу этого слова, но привычка сильнее даже нелюбви. Частенько устраивали совместные заседания за круглым столом… И вот однажды получаю приглашение на празднование Дня культуры в универсальный пионерский лагерь «Сосенка»…
«Почему пионерский лагерь – и универсальный?» – высунулся Любопытный. «Потому что он не каждый день пионерский. Бывает, что даже пионеры учатся в школе. Ну, а когда их, пионеров то есть, не стало, то и название лагеря оказалось ни к чему. Короче, там устраивали банкеты по самым различным поводам и случаям, к пионерам никакого отношения не имеющим», – и Знающий сунул в правый карман красный галстук, неведомо как очутившийся в его левой руке.
С удовольствием приглащение принимаю и в назначенное время выпрыгиваю из боевого служебного «уазика» на землю универлага. Уголок не сказать, что райский, но и на ад не похож, – хорош. Высокие сосны и берёзы создают впечатление величия и мудрости природы. Под ними и человеку кстати бы помудреть. Опрятные домики окружают подобное дворцу здание столовой-кафе-ресторана. Вхожу внутрь. Усаживаюсь за стол. Вижу перед собой председателя Земкского собрания Плохина, а вокруг себя не обнаруживаю никого из коллег – директоров департаментов: я, «по протоколу», должен был бы находиться среди них. Но – ни одного. Сохраняя бодрый вид, впадаю в задумчивость: почему и с чего бы такое могло стать? Таким уж далёким от мэрских подковёрностей я не был, кое-что слышал об изменениях в настроении мэра, но не придавал им никакого значения: мало ли в каком настроения сам бываю – к делу это относиться не должно. Но, как видно, так считали не все. Точнее: все считали иначе, кроме меня. Видать – далеко и глубоко зашла конфронтация. Плохин, противник Волика, тоже приглашён и вот он здесь, я нос к носу с ним, и – никого из руководителей администрации ни справа, ни слева от носа моего. Я – в «стане врага». И не в качестве Штирлица…
Стол великолепен, лампы сияют, светятся лица работников департамента культуры, сидящих за превосходным столом под сияющими лампами. Атмосфера праздничная. Внешне. Но что творится в душе четы Андреевых? Ведь приглашён был наверняка и мэр – в первую очередь. Волика нет и, стало быть, нет его свиты или команды, поприличнее сказать. Один я. Из команды таким образом выделяюсь, из ряда вон выхожу. Что делать? Уйти – продемонстрировать холуйство. Это недопустимо совершенно. Остаюсь. И, когда подошла моя очередь, произношу поздравления, не слишком оригинальные:
– Уважаемые дамы, господа и товарищи!.. Обычно говорят, что хотят поздравить собравшихся с праздником. Я не только этого хочу, но и на самом деле поздравляю. Тем более, что есть с чем. Ваш департамент можно справедливо назвать кораблём, на котором служит великолепная команда профессионалов высокого класса под руководством прекрасного капитана – Вероники Сергеевны. Счастливого и долгого вам с ней совместного плавания!
В перерыве, когда окружающие прыгали от восторга, музыки и выпитого, ко мне подошли Антон Демьянович и Вероника Сергеевна:
– Ты один пришёл из всей администрации. Приглашали всех директоров и самого Волика, само собой. Все знают, что мы в опале и – результат. Тебе спасибо. Не побоялся.
Ничего не оставалось как скромно потупить глазки и ответить на рукопожатие. Сказать, что пришёл я, просто не зная о придворных правилах следовать примеру государя, не решился. Вопрос: как бы я поступил, загодя зная о решении ни мэра не принимать приглашение, ни его… Хочется сказать челяди, но это было бы несправедливо: директора департаментов челядью не являлись ни в коем случае – они просто проявляли солидарность со своим начальником, как единодушная команда… при одном отколовшемся, с одной стороны, и как бы не примкнувшего с другой.
Следующий рабочий день приходился на понедельник, как такое и случается после воскресенья. По понедельникам происходят оперативки в кабинете мэра. На них обязаны являться все директора департаментов и те, кого мэр распорядился пригласить для разбора «полётов» или просто для дела. По должности своей назывался я не директором департамента, а начальником управления, но наравне с директорами сидел вдоль длинного стола, на торце коего находился мэр. В мэре находилось его настроение. Оно так или иначе выливалось или выплёскивалось, или на всех собравшихся оптом или, так сказать, в розницу.
