скачать книгу бесплатно
Так он попал в сеть, сплетенную в Киеве полицией безопасности. Эта сеть была плотной, и в ней были самые разные люди – ведь в Киеве давно уже не было места правде, добру, верности, в нем выживал только тот, который имел прикрытие, крышу – от полиции, от государства, от американцев, наконец, от диаспоры. Узбек потерял осторожность, утратил бдительность – и сегодняшняя акция должна была провалиться. Вот только на той стороне играли такие же негодяи, какой была и Любовь Щичко, одинокая женщина и коммерсант из Киева, торгующая продуктами питания, она же осведомитель полиции безопасности, оперативный псевдоним Мария Ковалевская, псевдоним прикрытия соответствует настоящему имени, личный номер 011139124, статус – вполне надежна…
Что такое один украинец?
Партизан.
Что такое два украинца?
Партизанский отряд.
Что такое три украинца?
Партизанский отряд с предателем…
Генерал войск полиции (обращение «пан куринный» упорно не приживалось, умники произносили его исключительно как пан куриный, издеваясь над украинским языком и достоинством украинского офицера) Олесь Стыцюра был довольно молодым для своей должности – сорок один год – выходцем из Львова. Он хорошо знал русский, польский и английский языки – потому что в молодости был гастарбайтером в Европе, пока лавочку не прикрыли. Потом – делать было нечего – он устроился в полицию, довольно быстро дослужился до майора – просто он знал, где хапнуть, и всегда делился с начальством – а оно ценило молодого и пронырливого полицейского. Когда он только начинал, у власти в стране были еще «оранжевые» – и поэтому он записался в националисты, стал адептом фашиствующего Олега Лежебока. Когда же на улицах Львова появились бронеколонны освободителей – он одним из первых прибежал в ратушу, где расположилась польская комендатура, рассказал о предках, погибших при оккупации страны Красной Армией, и выразил самое горячее желание служить в миротворческих силах или где-нибудь еще, где он будет нужен. Поляки довольно быстро пробили его по базе – а база была, большинство националистических движений на Украине финансировались из фондов, за которыми стояли польская, британская и американская разведки, – выяснили, что майор Стыцюра действительно националист со стажем. Прямо в ратуше его повысили до полковника и сделали заместителем начальника львовской полиции порядка – начальником все же был поляк. Такие люди были нужны в новой Украине.
Потом он сделал еще один шаг наверх – по программе обмена его отправили на шестимесячные курсы переподготовки полицейских не куда-нибудь, а в академию ФБР в Квантико, штат Виргиния. Тамошние преподаватели – а Стыцюра учился лучше других исключительно потому, что лучше остальных понимал язык, – все же разглядели его сущность и сделали отметку в личном деле «склонен к противоправному поведению, для работы в органах правопорядка не годен». Но других полицейских для полиции нового украинского государства брать было неоткуда, да и в Киеве на постах было немало людей, кто помнил Стыцюру как любезного молодого человека, всегда готового поддержать материально начальство. По возвращении ему присвоили звание генерала полиции и назначили сразу на должность заместителя начальника Киевского управления полиции безопасности – начальника департамента по борьбе с терроризмом. Должность не то чтобы очень хлебная, да еще и проблемная, но чтобы быть назначенным на другую – надо «занести», а достаточного количества денег у Стыцюры не было. Начальство на то и рассчитывало – ничего, парень сообразительный, накопит и занесет. Он копил…
Когда генерал Стыцюра – по должности ему полагался бронированный «Субурбан» и эскорт из двух бронемашин – прибыл в управление, расположенное на Львовской и окруженное со всех сторон блокпостами – навстречу ему прямо в вестибюле кинулся один из его офицеров, Николай (Мыкола) Беленко, которого он сам лично знал еще по Львову и сам тащил из грязи как верного и преданного человека.
– Пан генерал!
– Ну что…
У Стыцюры болела голова – полночи он провел в борделе. Этот бордель был открыт в бывшем дворце пионеров, и просто так с улицы в него было не зайти. Это был своего рода офицерский бордель, и карточка-пропуск туда означала, что ты приближен к самым верхам миротворческих сил и гражданского корпуса реконструкции, такой карточкой те из украинцев, у которых она была, гордились. От обычных борделей этот отличался уровнем – все пристойно, дамы в платьях, а не в белье, шампанское, музыка, приятная обстановка в нумерах, но самое главное – контингент. Сюда всегда стояла очередь на трудоустройство, потому что работы в Киеве было мало, а красивых девушек – много, и все они хотели подзаработать. Отсюда – если хорошо будешь работать – была прямая дорога либо за границу, либо, если очень повезет, можно и подцепить кого-нибудь. Клиентурой здесь в основном были мужчины среднего и старше среднего возраста, в основном американцы, у поляков свои «лежбища» были, и эти американцы, задолбанные политкорректностью, запуганные возможностью исков о харассменте, измотанные семьями и местными американскими дамами, которые не очень-то заботились о своем внешнем виде и требовали принимать их такими, какие они есть, – так вот, эти американские мужчины были просто в шоке от красоты и энтузиазма в постели местных дам. Многие спускали в борделях большую часть своего немалого жалования, а кто-то и решался на развод…
Что же касается генерала Стыцюры, то, постоянно посещая бордель, он преследовал сразу три цели. Первая – это быть на виду, крутиться в обществе американцев, совершенствовать английский, заводить контакты – короче, делать все, чтобы тебя запомнили. Это может в будущем очень сильно пригодиться – некоторые из местных, которые начинали в Ираке и проявили себя лояльными и сообразительными парнями, получили грин-кард и теперь служат здесь, в миротворческих силах. Возможно, это поможет при назначении на новую должность, возможно… Да многое здесь возможно, война – это всегда окно возможностей, как модно сейчас говорить – только не зевай!
Второе – бордель был не только местом, где можно было удовлетворить свои сексуальные потребности, здесь можно было и неплохо заработать. Постепенно бордель превратился в своего рода мужской клуб по интересам – например, вчера ему удались сразу две сделки. С Веславом, польским полковником из миротворцев, он договорился о продаже крупной партии спиртного, которое перехватили его расторопные подчиненные и чисто теоретически должны были вылить или переработать на охлаждающую жидкость. Второе – он встретился с Генри из корпуса реконструкции и договорился об отправке в Штаты очередной партии детей. Здесь было много детей, потерявшихся, отставших или потерявших родителей, бездомных… и при этом это были белые, довольно здоровые, не отягощенные плохой наследственностью дети. Сам Стыцюра удивился, когда узнал, что американцам нужны дети, да еще по таким ценам, – если бы ему не назвали цену за одного ребенка, он бы сам назвал цену ниже раз в пять, потому что в его понимании от детей одни проблемы. Иногда американцам нужны были просто дети, чаще всего – мальчики, иногда – дети с определенной группой крови, иногда они забирали образец биоматериала от ребенка и через некоторое время говорили – подойдет или нет. Полиция безопасности постоянно держала в особых лагерях какой-то фонд детей; если они не подходили американцам – их просто вышвыривали за ворота, если подходили – продавали. Стыцюра не мог понять, зачем нужны были именно мальчики, вот румынам и полякам, например, нужны несовершеннолетние девочки, это понятно для чего – а мальчики? П…ров, что ли, ублажать? Впрочем, это их дело, платят – и платят…
Третья причина, почему Стыцюра ходил в бордель, – это комплексы и уязвленное самолюбие. Когда он работал гастарбайтером, он видел немало роскошных женщин, которые проходили мимо него, кривя нос. Когда он работал полицейским в Львове – ему перепадало от уличных проституток, но все это было не то. И лишь здесь, когда красивая женщина покорно вставала перед ним на колени, он ощущал себя удовлетворенным и полностью довольным жизнью. Черт, только ради этого стоило жить…
Но голова все-таки болела. Не стоило вчера смешивать – сначала он тяпнул виски, а потом шампанским отлакировал…
– Пан генерал, сообщение по красной категории.
– Пошли в кабинет.
Охрана из какой-то польской частной военной компании – черные очки, короткие рукава, как у израильтян, короткие автоматы «Берил», на восемьдесят процентов слизанные с «АК», но очень удобные, остались в вестибюле. В этом здании генералу Стыцюре теоретически опасаться было нечего.
В отличие от всех остальных офицеров такого ранга, у которых в приемной сидела молоденькая студентка из Академии безопасности, которую можно было использовать… во всех смыслах, у генерала Стыцюры в приемной сидел мужчина еще старше его. Все дело было в том, что за удовлетворением своих половых потребностей генерал ходил во Дворец пионеров, а вот иметь в приемной шпионку не хотелось, пусть даже эту шпионку можно с удовольствием попользовать на столе по три раза на дню. В приемной у генерала сидел Демьян, родом из Львова, полицейский, который, пользуясь бардаком во время освобождения, изнасиловал и убил маленькую девочку и остался безнаказанным. Для генерала это было самое важное, потому что генерал знал, и Демьян знал, что генерал знает, – и таким образом генерал Стыцюра был хоть как-то защищен от «художественного стука» своего ближайшего сотрудника. Ну и платил он, конечно, ему… в том числе из собственного кармана. А то, что Демьян был наглым, нераспорядительным и варил хреновый кофе… так нет в мире совершенства, нету…
– Меня ни для кого нет, – заявил генерал, открывая дверь кабинета, – и ни с кем меня не соединяй двадцать минут. Через тридцать минут – начальникам отделов на оперативку.
– Угу… – ответил Демьян, все внимание которого поглощала «косынка» на компьютере.
В кабинете генерал бросил свой портфель на стол, плюхнулся на свое место.
– Говори, что там у тебя за красный код…
– Спецсообщение по Узбеку, пан генерал. Он планирует террористический акт. Сегодня у нас – спецмероприятие, прибывает Долан.
– Когда?
– Самолет в Борисполе садится ровно в час по местному, еще успеем прикрыть…
В голове мутилось. Генерал достал из нижнего ящика стола «аварийную» бутылку «Боржоми» и присосался к ней. Хорошо, что есть теперь «Боржоми», этот… как его там… торговать больше нечем, так он вином да боржомом торгует…
– Что за Узбек?..
– Узбек, пан генерал… вот объективка на него…
Положив на стол бумагу, подчиненный сразу понял, что совершил ошибку, – генералу было явно не до чтения, тем более серьезных вещей. Подхватив бумагу, Микола стал читать:
– Узбек, он же Тахиров Владимир Алиевич, шестьдесят пятого года рождения, уроженец Киева, отец умер во втором году, мать в пятом. Офицер Российской армии в отставке, уволен из рядов вооруженных сил в звании майора. Проходил службу в сто семьдесят третьем батальоне спецназа в Демократической Республике Афганистан, потом – в двадцать второй бригаде спецназа в Ичкерии. Награды – орден «Красная Звезда», медали «За отвагу» и «За боевые заслуги», орден Мужества. За Афганистан представлялся к званию «Герой Советского Союза», но награды не получил. После увольнения из рядов вооруженных сил занялся коммерцией, открыл частную транспортную компанию, довел парк до шести машин, потом все продал. Заброшен в Украину с целью организации подрывных и террористических действий, убийств высокопоставленных лиц. Военно-учетная специальность – разведчик. Русский фашист и империалист, входит в «Союз ветеранов», организацию, признанную террористической по индексу подрывных и террористических организаций Госдепартамента США. Проходит по спискам чрезвычайной опасности, владеет всеми видами оружия, умеет организовывать диверсии, ставить и снимать фугасы, использовать тяжелое оружие, такое, как огнеметы и ручные зенитные комплексы. Имеет значительный боевой опыт. Аналитики считают, что при задержании будет отбиваться до последнего, может покончить с собой подрывом гранаты. Взять его живым будет почти невозможно.
– И не надо, – отреагировал генерал, – не надо живым, а то мало ли… Ты мне скажи – мы через кого его ведем?
– Щичко Любовь Михайловна, сорок шесть лет, уроженка Киева, любовница Узбека и наш осведомитель.
– Как же мы его подцепили?
– Никак. Это его старая любовь с давних лет. Сам к ней пришел, придурок.
Генерал кивнул головой – и впрямь придурок.
– А эта… Щичко, она на идеологии работает?
– Никак нет, – улыбнулся Мыкола, – какая там идеология… У нее дело было, еще до освобождения, потом она стала гуманитаркой приторговывать, с поляками у нее были дела – конфискат через нее налево пускали. Потом на нее эти полицаи наехали… вы же знаете, пан генерал, они совсем никаких краев не видят, на ходу подметки рвут. Она и пришла – мол, защитите… Мы с нее расписку взяли, потом с полицаями встретились, объяснили им, что к чему, – они отстали, поняли, чем пахнет. Так она в разряде спящих была, давала кое-какую информашку, водяру левую через нее можно было слить. А потом объявилась – друг к ней старый пожаловал. Мы его пробили…
Генерал перелистал рабочий календарь – все верно. Сегодня – визит. Заместитель госсекретаря по делам Восточной Европы Стэнли Долан прибывает на два дня, встречать его будет руководитель гражданской администрации Украины Поль Регнер. Несмотря на то, что в Украине существовало временное правительство – по-настоящему Украиной управляли именно Регнер и его люди, и если есть на свете места с максимальной концентрацией миллионеров, так это здание, где разместилась гражданская администрация Украины – бывшая резиденция местного президента на Банковой. Только лох мог работать там и не быть миллионером.
Хорошо. А ему-то что от этого? Ну, допустим – он предотвратит – и что? Ему-то что от этого? Какой навар?
– Мы получили что-то от этой оперативной разработки?
– Так точно, пан генерал. Вскрыто пять предателей, в том числе один – убежденный кацап. Благодаря Щичко мы вышли не только на особо опасного террориста, но и на сеть, которую он тут создал.
Хорошо… Допустим, они его возьмут, не допустят теракта, а то, что кацап нацелился именно на визит, в этом нет вопросов. А дальше что? Их просто похлопают по плечу – хорошие парни…
А вот если они возьмут кацапа уже ПОСЛЕ теракта – тут дело другое. Громкое дело – покушение на заместителя госсекретаря США! Русский террорист! И получится у кацапа убить его или нет – неважно. Самое главное, что это будет громкое дело, и оно почти сразу будет раскрыто. Им, генералом Стыцюрой! Тут можно и на орден рассчитывать, и на премию, и даже на высокий пост – уже не начальника департамента, а самого главы полиции безопасности. Американцы умные люди, они любят и умеют поощрять верных им людей – тем более что нынешний глава, генерал Франтишек Барза, совсем спился…
К тому же, если гражданской администрации немного напомнить, что они находятся не в стране Эльдорадо с золотыми слитками под ногами, а в зоне боевых действий, – это тоже будет неплохо. Все дело было в том, что гражданская администрация, корпус реконструкции проворачивали делишки, а платить за безопасность не считали нужным. Они думали, что если нанять какую-никакую частную охранную компанию, типа XE security, которая их охраняла, – этого будет достаточно…
Ан нет, дорогие вы мои! Вы на нашей земле, падлы! И если вы делаете здесь дела – платите нам, а то так и будете подыхать один за другим!
– Ты провел это по отчетности?
– Никак нет, – понятливо улыбнулся Мыкола.
– Молодец…
Генерал напряженно думал – где они могут проколоться…
– Куда поступило сообщение?
– На мою мобилу. Личную.
Ага, значит, звонок в общем файле, откуда его уже не вычистишь, или… почти не вычистишь – не зафиксирован. Американцы могли, конечно, и телефон на прослушку поставить, но это вряд ли. Обычный человек – еще куда ни шло, но полицейский… У полицейского телефон просто так не прослушаешь, нужно обращаться в компанию, а в компании давно наши люди…
– Сделаем вот что. Выгоняй всех… я тебе цидульку сейчас напишу. Возьми фото Тахирова и еще пять-шесть других, раздай. На Тахирова конкретно не ориентируй – просто получена информация о возможности террористической атаки. Ничего необычного в этом нет, прокатит. Живым Тахирова не брать.
Мыкола снова понятливо улыбнулся.
– Понял…
– Задействуй снайперов. Объект особо опасен. Теперь. Как пройдет – вечером наведайся к этой… к агенту своему. Она как… ничего себе?
– Для меня стара, но так… ничего.
– Нормально. Сделай тогда… будто кацапы убили за предательство. Можешь трахнуть – не возражаю. Но делай все тихо. И личное дело ее почисти…
Генерал поднялся из-за стола, подошел к вскочившему подчиненному, похлопал покровительственно по плечу.
– Молодец. Хорошо работаешь. Иди…
Американцы все-таки кое-чего не поняли. И поляки – тоже. Поляки-то понятно, зачем сюда пришли – за землей, за Крэсами Всходними[1 - Крэсы Всходние – так назывались территории, которые поляки отвоевали у нас после Первой мировой войны, и которые мы возвратили в тридцать девятом – Западная Украина и Западная Белоруссия.], за вековой мечтой о Речи Посполитой. А вот американцы… можете смеяться, но они сюда пришли не для того, чтобы унизить, растоптать и уничтожить Россию или помочь местным бандеровцам и своим союзникам-полякам против пророссийски настроенных украинцев и открытых русских, живущих на Украине. Можете мне не верить, но они пришли сюда не за этим. А пришли они для того, чтобы помочь хорошим парням справиться с плохими парнями, создать собственное государство и зажить, как все. Да, конечно, были и геополитические мотивы, не следует воспринимать американцев как наивных и бескорыстных людей, но основной-то посыл был именно в этом. Американцы до сих пор были сильными, но наивными подростками на сцене мировой политики, с типично подростковым максимализмом и подростковыми реакциями, а страны, существующие в несколько раз дольше, просто не могли это понять и постоянно искали в действиях США некий дурной умысел.
Но американцы в очередной раз просчитались – и здесь, на Украине, они просчитались куда страшнее, чем они просчитались в Ираке или Афганистане. Они пришли сюда, чтобы помочь хорошим парням, но дело было в том, что хороших парней здесь не было ни по одну из сторон баррикад. Местные, пусть даже истые, лояльные украинские националисты, свидомиты и бандеровцы, прошедшие огонь, воду и медные трубы постсоветского хаоса и четверть века украинского политикума, были не просто гнилыми – они были гнилыми до основания, до глубины, до самого донышка. Любой грешник, греша, понимает, что творит грех и в душе страдает от этого, а вот эти считали грех чем-то нормальным, само собой разумеющимся и обыденным. Для этих людей убить, предать, совершить очередной в длинном списке акт жестокости было настолько обычным, что они даже и не задумывались над тем, что они творят. Просто они так жили раньше, их так научила жизнь – предай, пока не предали тебя, если кто-то повернулся к тебе спиной – сунь ему нож в спину, не дожидаясь, пока сунут тебе. Затопчи, если кто-то упал, потому что, если он поднимется – то затопчет тебя вместе с остальными. Американцы, выросшие в нормальном государстве и нормальном, сохранившем какие-то ориентиры обществе, просто не могли понять этого уровня распущенности и зла, сталкиваясь с этим напрямую, они не могли найти иного объяснения происходящему, кроме не совсем здоровой психики.
Это были свидомые[2 - Свидомые, свидомость – одно из базовых понятий украинской государственности. Сознательные, ненавидящие Россию.].
И генерал Олесь Стыцюра был самым обычным представителем свидомых. Когда встал вопрос – он просто предал поставивших его на должность американцев. Не задумываясь.
Узбек прошел аркой дома, не оглядываясь, не пытаясь поймать последний взгляд из окна той, что приютила его в огромном, полупустом и теперь чужом для него городе. Он знал – нельзя оборачиваться, надо смотреть только вперед…
На бывшем проспекте Миколи Бажана было довольно многолюдно, люди, те, кто продолжал жить в этом городе, спешили на работу, кто-то – в магазин, кто-то – еще куда по делам. Тротуар был теперь отгорожен небольшим, но крепким, посаженным на вбитые в землю стальные арматурины бетонным заборчиком примерно по пояс среднего человека – это для того, чтобы можно было укрыться при обстреле, и для того, чтобы никто не направил заминированную машину на толпу людей или на какое-нибудь учреждение. На стенах были большие белые проплешины – так краской замазывали лозунги сопротивленцев, вон там, например, после вчерашней ночи появился обычный для этих стен лозунг «Никто не уйдет!» – а сегодня его уже замазали. Город Киев и часть Киевской области были единственным местом в Украине, за безопасность которого отвечали американцы, – и они подходили к делу солидно. В потоке машин – привычные тяжелобронированные «Хаммеры», непривычно смотрящиеся в зеленом, а не светло-песчаном камуфляже. Транспортные колонны международных сил, обычные автомашины – бензин теперь был дорогой, и машин было немного, все старались передвигаться пешком. Многие оконные стекла оклеены специальной пленкой – чтобы не разлетались при взрыве. Американские солдаты, встречающиеся в толпе и выделяющиеся по оружию и камуфляжу, – рослые, в основном негры. Белых было мало, их использовали там, где нужны были именно белые, неотличимые от местных.
Люди молчаливые, идут в основном, смотря под ноги, быстрым шагом. На стенах – пропагандистские плакаты, призывающие вместе строить новое будущее Украины, и приказы оккупационной, тьфу – временной администрации. Кое-где – незашпаклеванные следы от пуль.
Вот когда вставали на Майдан – хоть один думал, что будет это? Хоть один мог это предвидеть? А ведь вставали…
Майор не был ни сторонником, ни противником тех, кто был на Майдане. Он просто знал, что город его – оккупирован врагом. И делал то, что считал нужным.
В кармане у него был аусвайс, свежий, непросроченный, и удостоверение сотрудника полиции порядка, тоже свежее и настоящее, выданное одним из патриотов, устроившимся на работу в полицию порядка. В английском языке было такое выражение every day hero, ежедневные герои. Вот такие люди и были ежедневными героями – они легализовывались, получали работу в госструктурах, в комитетах по реконструкции, получали заработную плату и подлинные документы. И вредили, каждый день вредили – тихо, незаметно, методично и осознанно. Выдавали явным подпольщикам подлинные документы, предупреждали о засадах и облавах, запускали вирусы в базы данных, уничтожали архивы, искажали передаваемую информацию. Все – и американцы, и поляки, и румыны – понимали, что они медленно вязнут в этой войне, с неумеренным энтузиазмом и жестокостью одних и тихим, методичным сопротивлением других. Но сделать уже ничего не могли.
По проспекту Бандеры он подошел ближе к транспортной развязке на съезде с Южного моста, достал из кармана сигарету, закурил. Огляделся по сторонам – чуть дальше стоял мотоцикл, на нем сидела парочка. Дама прикрылась шлемом с глухим, светонепроницаемым забралом, лицо парня было открыто. Клок белобрысых волос падал ему на глаза, вылезая из-под шлема, парень тоже курил. Значит – все в норме…
Майор глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух, который ветерок нес с Днепра, задержал дыхание – и выдохнул. Потом еще раз.
Готов…
Два клинка, выкованных по собственному эскизу и сильно похожих на кинжалы британских коммандос типа Фэрберн-Сайкс, только с обмотанными шнуром рукоятями, ждали своей минуты в пристегнутых к рукавам ножнах. Больше у него никакого оружия не было.
Он взглянул на часы. Почти пора, еще минут двадцать, не больше… Дальше по дороге стоял пушечный БТР эсэсовцев, готовый в любой момент перекрыть движение, пропуская конвой…
Рядовой сичевых стрельцов (СС) по имени Иван Бенюх был, в общем-то, неплохим в душе человеком, было бы несправедливостью называть его карателем или палачом собственного народа, он никогда не стремился им быть и никогда себя не рассматривал в этом качестве. Просто он был пацаном из Тернопольской области – вот и все.
Тернопольская область и до освобождения[3 - Освобождение – так называлась миротворческая операция Объединенных сил. Под освобождением, конечно же, понималось освобождение от русских оккупантов.] была проблемной. Только в Советском Союзе работы хватало для всех. Возьмем типовой городок Западной Украины – до развала СССР в нем была какая-никакая швейная фабрика, или фабрика резинотехнических изделий, или ремонтная фабрика для автомобилей или сельхозтехники, или игрушки какие-никакие выпускали. Где-то – механический или машиностроительный заводик, в СССР половина заводов так называлась. Плюс, конечно же, питание – хлебозавод, мясокомбинат, молокозавод, часто еще и консервный завод или ликеро-водочный – большинство из того, что производилось колхозами и совхозами района, тут же и перерабатывалось. Иногда небольшие заводики были и в колхозах-миллионерах. Да, да, были и такие колхозы, и было их немало – не все колхозы были убыточны, как потом кричали, иные жили и процветали. Еще обычно в районе – в райцентре или в одном из колхозов – был кирпичный заводик или завод ЖБИ[4 - Железобетонных изделий.], – но это только если сырье рядом бывало. Строиться-то тоже надо. И получалось в итоге так, что работы какой-никакой, но честной, хватало на всех, и даже рабочих рук не хватало.
Потом, как развалился СССР, – работы не стало как-то разом. Это было удивительно, но это было так: вот как-то все работало, и вдруг раз – и перестало работать. Предприятия позакрывались, и даже не потому, что их продукция не выдерживала конкуренции с польской и китайской продукцией, просто директора становились их хозяевами, и если где-то они относились к делу по-хозяйски, то где-то – просто разворовывали, распродавали то, что можно было продать, и исчезали в неизвестном направлении. Удивительно, но ни в одном маленьком городишке ни один человек, видя, что лишают работы его и его детей, лишают их будущего, не попытался куда-то выйти, заявить протест, помитинговать. Причем часто лишали те же директора, которые в этом же городе жили, которых все знали и даже уважали. Это в четвертом году, когда автобусами собирали на Майдан и платили по пятьдесят долларов сразу, все пошли. Пятьдесят долларов ведь – реальные деньги, тут многие зарплату меньше получают, а делов-то всего – постоять да поорать на площади: «Ющенко» да «Кучма, геть». Это тебе не работу собственную отстаивать да будущее своих детей, ведь тут разбираться в чем-то надо да на себя ответственность какую-то брать. А тут – Кучма, геть – и все тут. Как Кучма геть – так сразу счастье наступит.
Как заводы разворовали, колхозы развалили, работы не стало – жить стали по-разному. Кто-то в челноки подался, китайский шмурдяк[5 - Шмурдяк – из сленга челноков. Означает низкокачественные вещи, которые в Китае продаются на вес.] привозить да продавать. Кто-то на натуральное хозяйство перешел. У кого голова работает – в люди выбился, бизнесом занялся, их за это ненавидели. Кто-то политиканствовать пошел – чем хуже были дела в стране, тем громче произносились речи с трибун. Ну а большинство – в заробитчане подались, кому повезло: документы выправил да язык как-нибудь знает – тот в Европу. Кому не повезло – в Россию.
Потом, кстати, выяснилось, что повезло-то как раз тем, кто в Россию. Хохлы в основном сконцентрировались в торговле да в стройке. Особенно в стройке: в русских городах, особенно в Москве, строили много, требовалось много дешевой рабочей силы. Чернорабочие – киргизы, таджики, узбеки, а вот квалифицированную работу им уже не доверишь, тупые, как ослы, и языка не понимают. Поэтому в Москве даже классический тип строительной бригады сложился: бригадир – русский, он же с заказчиками договаривается, прораб и мастера по сложным специальностям – хохлы, а чернорабочие – с Кавказа или Средней Азии. Хохлы на этих работах получали достаточно, у хорошего спеца тысячи по две баксов в месяц выходило, это даже для России хорошие деньги, а для Западной Украины – космические. Многие заробитчане, годами в России работая, окацапились – кое-кто туда переехал сразу, а кое-кто, как началось освобождение, – в беженцы подался. Думали – беженцев Европа принимать будет – да только Европе беженцы с Украины и на… были не нужны, вот и побежали в Россию, тем более что в тот год Россия много принимала народу. Пусть на чужбину, пусть в России хохлов по понятным причинам теперь не любили, но это лучше, чем на родине…
Иван Бенюх родился в бывшем нормальном – а теперь захудалом, развалившемся колхозе. Кто-то оттуда уехал, а кто не уехал – вели натуральное хозяйство и пили горькую. Отец Ивана умер, когда ему было восемь лет – отравился некачественным самогоном, куда добрая душа для крепости добавила толченый димедрол. Мать, издерганная запоями отца, нищетой и горбатым, тяжелым крестьянским бытом, постоянно била и его, и двух его сестер. В школу они ходили, но преподавали им плохо, потому что по-русски преподавать запрещалось, а на украинском преподавать никто не умел, да и дети плохо понимали. Старшая сестра, окончив восемь классов, подалась в Москву, на заработки – понятно, кем. Младшая жила с ними, и выбор у нее был небольшой – либо остаться здесь и выйти замуж за еще одного запойного алкоголика, либо тоже в Москву, на заработки…
Освобождение Иван помнил плохо. Киев, с его политическими дрязгами, с миллионерами с депутатскими мандатами, со всем безумием финансовых афер и с Савиком Шустером, программу которого один умный человек назвал «убийством страны в прямом эфире» – был страшно далек от маленькой западноукраинской деревушки. Все общение столицы с народом ограничивалось выборами, когда на них обращали внимание, да местным «головой», который усиленно набивал свой карман взятками. Жили здесь в основном натуральным хозяйством да переводами заробитчан – даже цена на водку мало интересовала местных жителей.
Пили самогон…
Какой-то проблеск надежды был после выборов четвертого года, после Майдана – тогда к власти пришли вроде как свои, львовские да тернопольские. Только придя к власти, они разом забыли то, о чем обещали на Майдане тогда, и начали набивать карманы, делая это еще наглее, чем прежняя власть. Политиканствуя, они стали уже героями анекдотов, а публично выливаемая друг на друга грязь вкупе с обвинениями в предательстве Майдана не породили к ним ничего, кроме презрения. А это самое страшное, потому что страна, в которой народ презирает власть, существовать не может. Дееспособная власть может вызывать самые разные чувства – ненависть, страх, любовь, энтузиазм, – но только не презрение.
Когда в Киеве началось – народ оживился. Жили все уже в предел плохо, банкротились банки, останавливались производства, хотя это опять-таки не касалось жителей мелкой тернопольской деревушки, ибо сбережений не было ни у кого и на производстве почти никто не работал. А оживились все, потому что думали, что опять потребуется их вмешательство, и опять будут ездить по району автобусы, и все уже настроились просить не по пятьдесят долларов, а по сто. Жизнь дорожала, и даже доллар терял в своей стоимости, что уж было говорить про бедную гривну…
Но их вмешательство не потребовалось. Власти Украины, напуганные начинающимися беспорядками, по образцу, а может, и по совету России, приняли жесткие меры, в Киеве, на взлобке Крещатика, на Банковской, пролилась первая кровь. А потом понеслось… львовский путч оуновцев, крымский кризис, малороссийский мятеж. Страна расползалась на куски, как льдина, несомая к неизбежному концу быстрыми талыми водами. В прогалы между стремительно расходящимися друг от друга кусками некогда целой льдины, в холодную весеннюю воду падали люди. Падало много, и что самое страшное – никто даже не пытался их спасти, наоборот, сталкивали новых, чтобы освободить место на льдине и остаться на ней одному…
День освобождения – день, от которого начиналась история отсчета новой Украины, он помнил хорошо. В тот день было сумрачно, туманно, какой-то странный холодный туман лег на землю, и этот туман не проходил, хотя часы уже пробили полдень. С самого утра над головой гудело, и они не понимали, что это, а потом приехал дядя Митяй, непривычно трезвый и бледный, и сказал, что от Львова по шоссе идут танки. Много танков. Дело было, в общем-то, привычным, дядя Митяй пил не меньше других, благо пенсию по инвалидности получал, которую в последнее время все больше задерживали. Тут не то что до танков – до зеленых чертей и розовых свинок допивались, потому подумали, что у дяди Митяя начала белая горячка, и его начали лечить, как водится, самогоном. Но танки от этого не пропали – на следующее утро они проснулись и увидели в селе несколько незнакомых машин, с синими флагами со звездой и бело-черно-синими полосами. Это были эстонцы… небольшой вспомогательный контингент, который решили поместить там, где не ожидалось особых проблем, и пока бронебригада поляков прорывалась вперед – эстонцы остались здесь. Они обосновались в старом двухэтажном здании школы, заявив, что уроков не будет, выставили посты и вывесили над школой свой флаг. Местные сначала боялись подходить, потом подошли, но эстонский солдат на посту выставил угрожающе автомат и начал кричать по-русски, чтобы они не подходили к периметру – русский язык все еще оставался универсальным на всей территории бывшей империи. Потом какая-то группа, в которой был переводчик на украинский с английского, пошла по домам: в каждом доме переписывали жителей, снимали отпечатки пальцев, давали немного консервов и пятилитровую бутыль какой-то воды. С общением тут тоже были проблемы: эстонцы кое-как выражали свои мысли на английском, переводчик еще хуже переводил эти мысли на украинский, но русским, который знали все, не решался воспользоваться никто. Потом, кстати, местные узнали, что все солдаты худо-бедно говорят по-русски, но только когда рядом нет начальства, а так за любое слово по-русски их штрафуют. Вместе с консервами (просроченными) и водой им давали листовки, в которых на украинском (с ошибками) и на английском говорилось, что солдаты пришли сюда для того, чтобы не допустить кровопролития, помочь им продвинуться по пути демократии и войти в европейское содружество наций. Удивительно, но эстонцы отказывались выпить спиртное, хотя в некоторых домах им его предлагали. В их доме один из эстонцев подозрительно жадно смотрел на его младшую сестру и что-то сказал, но главный среди эстонцев резко ответил ему, и на этом все кончилось.
Оккупация их области свершилась быстро и почти без жертв – в одной из деревень седой, полусумасшедший ветеран еще той, давней войны, увидев миротворцев, выбежал из дома с ружьем и выпалил в них: один из солдат был тяжело ранен, а старика скосили очередью с БТР. Видимо, безумный старик принял миротворцев за гитлеровцев. Это был один из последних оставшихся в живых ветеранов той, почти уже всеми забытой войны…
Потом, через несколько дней, дошли слухи, что поляков сильно потрепали в Днепропетровске, пропустили в город и открыли огонь по бронеколоннам. Переправиться через Днепр они смогли с большим трудом, а по линии Павлоград – Лозовая и дальше их остановили, и сейчас там идут бои. Притихли и эстонцы, если раньше они выходили в село, чтобы договориться с женщинами, – женщин они любили, в отличие от спиртного, – то теперь они закрылись в школе и не выходили оттуда. А через день в село приехала большая делегация, их собрали перед развалинами бывшего сельского клуба, и какой-то пожилой дядька в красивом камуфляже долго агитировал их через мегафон вступать в украинскую армию, потому что кацапы пошли в наступление и только они, представители славного украинского народа с большим опытом противостояния русскому империализму, могут спасти ридну неньку Украину от русского вторжения. Получасовая речь, подготовленная обосновавшимися в Киеве американскими специалистами по психологической войне, на самом деле могла уместиться в несколько слов, только их поняли жители этой маленькой деревеньки, и только они имели значение – зарплата будет в долларах.
Записался и Иван. А что в деревне сидеть? Сестра уже выросла… вон, с эстонцами гуляет, а мать, как обычно, прикладывается… каждый день. Тут хоть зарплату хорошую обещают и автомат…
Все кончилось быстро – он только успел пройти краткий двухнедельный курс подготовки, где проникся лютой ненавистью к полякам: польский капрал, который их учил, за любую провинность любил сбивать их с ног, вставать сверху и мочиться на них. Неизвестно, как бы пошло это дело дальше и против кого бы повернули оружие обученные таким образом «хохлы», но тут американцы вмешались по-серьезному. Он помнил, как они шли по четвертой дороге на Донецк, и то тут, то там виделись столбы дыма от горящих боевых машин, а над колонной постоянно пролетали самолеты, избавлявшиеся от своего смертоносного груза где-то вдалеке. В боях он успел поучаствовать совсем немного, их специально не гнали вперед, даже притормаживали, чтобы дать беженцам и прочим «нежелательным элементам» уйти в Россию вместе с остатками русской группировки вторжения и некоторыми частями бывшей украинской армии. Он убил только двух человек при зачистке Луганска… и еще своими глазами видел неуловимого снайпера, который три дня терроризировал целый полк миротворцев. Ликвидировала его спешно вызванная из Киева американская антиснайперская группа, им досталось только посмотреть. Труп снайпера, его снаряжение и оружие – все забрали американцы.
Потом его, конечно бы, выкинули из армии спешно, набранных «охочих»[6 - Добровольцы (укр.).] старались не оставлять, в новую армию вербовали бывших ментов, оуновцев, желательно с боевым опытом, отставных военных, если те соглашались, а с двумя неделями обучения никто не был нужен. Но Ивану повезло – он встретил земелю… из той же самой деревни, из которой он происходил сам, и земеля этот был младшим офицером, имел возможности. Вот он за него словечко и замолвил.
По окончании учебного центра – уже трехмесячного – Ивана в числе прочих распределили в Киев, направление считалось «козырным», потому что Киев держали американцы, а у них можно было много чему научиться, а если повезет, то и грин-карту получить. Но американцы были необщительными, неразговорчивыми, да еще и с языком у Ивана были проблемы. В общем грин-карта в этой жизни ему точно не светила.
Да, еще и обманули его. Зарплату им платили не в долларах, а в гривнах, к которым в этом году уже пришлось пририсовать ноль.
Сегодня было самое обычное для Киева мероприятие – участие в оцеплении. Создание периметра безопасности – вот как это правильно называется. У них было много пикапов и несколько бронетранспортеров, в том числе пушечных – их ставили на самые важные участки. Их БТР достался им от кацапов, на него вместо разбитого двигателя от «КамАЗа» на ремонтном предприятии поставили более мощный и экономичный «Ивеко», а кроме того – поставили кондиционер, летом он был предметом зависти для всех, у кого его не было. БТР был вооружен русской тридцатимиллиметровой пушкой, которую никогда не использовали в городе, но снаряды для нее были. Еще был пулемет – более полезная штука, один раз им пришлось воспользоваться, когда машина на чекпойнте пошла на таран. Думали, террорист, оказался какой-то придурок бухой с бабой… туда им и дорога, в общем.
В Киеве Ивану нравились две вещи. Первая – это женщины. Женщины здесь были совершенно особенные, от них пахло духами и дезодорантом, а не по?том и навозом, они были высокими и стройными, а не коренастыми, измотанными работой, вечно злыми, как у них в селе. Конечно, денег хватало не на многое… но раза три в месяц можно было себе позволить… Тем более что гривны дольше хранить смысла не было – они обесценивались. Второе – это наркотики. Трава… за которой сейчас пошел Марек, он же Мартин, их сослуживец, он знал, где достать в городе. Кокаин… кокаин для него был слишком дорог, это для больших людей. Колеса… иногда удавалось раздобыть, и это был большой праздник, но первейшим делом для солдата была марихуана…
В люк БТР, который между колесами, постучали: Иван, который был ближе всего к нему, посмотрел на сержанта.
