Две части целого

С тех пор мы общались уже как близкие знакомые, вплоть до его отъезда в Израиль.

Как вы знаете, заболевший культуризмом однажды, болеет им навсегда. Во всяком случае, так получилось со мной, который по сей день трижды в неделю держится за железки.

И да, до сих пор я занимаюсь по тем же правилам и методикам, которым научил Саша – первый и единственный тренер, действительный и незаменимый.

Глава 7. «Первоисточник разума»

В старших классах историю и обществоведение вели Эрнест Иванович и Луиза Петровна.

Времена, сами понимаете, былинные, поэтому историю, как науку преподавать было невозможно, а вот историю классовых побед, нанизанных на линию партии, т.е. подлинную, которая изучалась по материалам съездов, классикам марксизма-ленинизма и еще какой-то книжке с картинками, напротив – совершенно необходимо.

В десятом классе прибавилось обществоведение, где учителя должны были обучать основам материалистической философии и делать это так, чтобы на вопрос о первичности, ученики сразу, то есть, без запинки, притворства и лени, восклицали: «материя, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал ленин.»

У обоих преподавателей рьяные комсомольцы-общественники не вызывали никакого восторга. Наоборот, ставя им вынужденную пятерку, непроизвольно, жестом, ироничным словом, давали понять, что не разделяют ни пафоса, ни восторга, которые ученик демонстрировал, произнося фразы о партии, ленине или социализме.

Например, записная комсомолка, с придыханием, восторгом и подобострастием, барабанит партийную правду вперемежку с «истинно-верным» и «единственно-подлинным» – аж, филейная часть полыхает. Вдруг Луиза Петровна ее тормозит, поднимает с места меня и просит продолжить начатую тему.

Естественно, как человек ничего не учивший, начинаю лихорадочно выкручиваться. Склеиваю партийные слова в человекоподобную череду фраз, добавляю от себя пару примеров из утренних новостей, гневно негодую против империалистического ига, а потом плавно выхожу на финал, в котором содержится еще в посылке заложенный вывод.

Луиза Петровна счастливо улыбается, отличница на этот раз получает «хорошо», тогда как мне ставят «отлично».

Ученица в недоумении – почему, ведь она все правильно ответила, на что Луиза, жмурясь от удовольствия, поясняет, – милая моя, тут правильного недостаточно, необходимо было собственное отношение выразить, а вы, как-то очень по казенному, без души.

Потом, уже перед самым выпуском, Луиза Петровна вместо урока повела весь класс в парк. И там, в приватной беседе, сказала – молодой человек, в дальнейшем будьте осторожней. В институте учить истории будут совсем другие люди, поэтому наглое незнание, нахальный треп и самонадеянность могут быть истолкованы совсем иначе и не в вашу пользу.

К счастью, опасения Луизы Петровны, оказались напрасными.

Первый курс начался с истории партии, который читала мадам Заикина, славящаяся строгостью и требовательностью. Однако наши отношения скорее напоминали роман в стихах или поэму в прозе, поскольку усвоенная в школе фигура вывода, сидящего в посылке, сработала на сто двадцать процентов.

Мадам Заикина испытывала истинное блаженство, слушая мои разглагольствования по поводу апрельских тезисов, реорганизации рабкрина или государства с революцией. И когда парой цитат я намекнул, что готовясь к семинарам, штудирую не только ее лекции, но и такие первоисточники, как «философские тетради» или «эмпириокритицизм», не смогла дальше скрывать чувства – со слезами благодарности вкатила «автомат».

Мало того, эта любовь спасла меня на госэкзамене по научному коммунизму, который принимала комиссия с ее участием.

Прошли годы, грянула перестройка, потом демократия.

На одном из майских праздников, повстречал колонну нашей школы, в которой вместе с молодыми шел Эрнест Иванович – сосредоточенный, подтянутый, с прямой спиной, в военно-морской форме и кортиком на боку.

Я поздоровался, а он сразу узнал, обрадовался и потащил в сторону – хорошо, что вас встретил, надо поговорить.

И когда отошли, глядя прямо в глаза, сказал:

– Я прошу у вас прощения!

– Господи помилуй, за что?

– За то, что учил истории, которой не было.

Дорогой, любимый, Эрнест Иванович, вы научили меня гораздо более важным вещам – мужеству и достоинству, поэтому мои уважение, восхищение и благодарность безмерны и непреходящие.

Глава 8. «Уроборос»

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году я услышал композицию группы Пинк Флойд «Shine On You Crazy Diamond».

И вот тогда рухнуло небо, но вместе с разрушением обозначилось что-то, что уже давно жило внутри, но было скрыто от всякой психологии или истории. Оставалось только назвать что.

Совсем недавно Дмитрий Тиможко продемонстрировал, что музыкальные аккорды можно описать с помощью топологии.

Например, для созвучий, состоящих из всего двух звуков, а в данной композиции топология задана именно чередованием звуковых пар, взятых из одного септ аккорда, таким пространством будет лента Мёбиуса – скручиваемое и переворачиваемое пространство, где внешнее оказывается внутренним, а внутреннее – внешним.

Так на примере ленты Мебиуса наглядно представима оборачиваемость внутреннего впечатления и его внешнего эквивалента. При этом сама лента Мебиуса – есть мифологический символ змеи, пожирающей саму себя.

Значит, сиянием безумного алмаза на самом деле высветилась встреча с ангелом-искусителем Самаэлем, предвещающая грехопадение и (или) Уроборосом, – признание собственной раздвоенности.

Так какое же внутреннее было высвечено безумным алмазом в тысяча девятьсот семьдесят каком-то году?

Ответ может показаться неожиданным, – нетерпение, как жгучее желание поскорее расквитаться с детством.

Именно после алмаза роман Ф. М. Достоевского «Бесы» надолго занял первую строчку в моем тогдашнем чате.

Хотя сам факт грехопадения был еще впереди, но воцарившаяся после укуса Уробросом раздвоенность, требовала своего осознания и легитимации – выхода из «безумного алмаза» и, для завершения себя во всей полноте, нового тела, которым и стала композиция Чика Кориа «No mistery».

Трудно сказать, почему Уроборос выбрал для поселения в моей душе тело фьюжн-мистерии. Может, виной всему пограничность джаз-рока, как необходимость стояния на краю между двумя безднами. Или причина лежит в онтологической, соприродной ленте Мебиуса, двойственности жанра. Впрочем, выбор змеем конкретного тела следует признать удачным.

Как обычно бывает во всякой мелодраме, вслед за мистерией на пороге объявился роман «Из первых рук», где главный герой – бродяжничающий гениальный художник Галли Джимсон – пребывает в состоянии собранного и творящего субъекта, мало того, на девяносто девять процентов состоит из поэзии У. Блейка.

Именно поэзия Блейка выступает путеводной звездой периодически случающихся с Джимсоном творческих запоев: «Пять окон льют свет в человеческий склеп, Одно ему воздух дарит, Второе доносит музыку сфер, А третье ему открывает Толику бескрайних миров…»

Как и в мистерии Кориа, повествование из первых рук, а значит и мы вместе с ним, движется по ленте Мебиуса, где происходит взаимное перевоплощение поэзии Уильяма Блейка и живописи Галли Джимсона.

Ровно тогда, легким майским вечером семьдесят восьмого, я повстречал Рыбу, пересказывающего события в седьмом круге. Прихлебывая утаенное от товарищей пиво, он утверждал, что Данте, рассуждая о перевороте, совершаемом на острие сумрака, видел перед собой лист Мебиуса. И поэтому, продолжал рассказчик, восхождение и обретение итогового смысла было столь-же естественным и органичным, как сам процесс погружения во мрак. Следовательно, подытожил Рыба, существование в мысли, читай в истине, само по себе лишает всякого смысла выбор, а значит и необходимость соответствующего усилия.

Глава 9. «Инвариантность Галилеевой группы»

В сентябре семьдесят восьмого с лекции по аналитической геометрии начались занятия в институте.

Здравствуйте! – отчетливо произнес, стоящий за кафедрой молодой, высокий, сухощавый и темноволосый человек – меня зовут Владимир Ильич!

Далее он преподносит мерность пространства.

– Одномерное, как оно выглядит?

Аудитория хором, – прямая.

– Двумерное?

– Плоскость.

Владимир Ильич поднимает градус, – трехмерное?

– Куб.

Пауза.

– Четырехмерное?

Аудитория молчит.

Я, сидящий на задней парте, опустив глаза в стол, тихонько, – нет геометрической интерпретации.

– Кто сказал нет?

Молчок.

– Спрашиваю еще раз, кто сказал, нет интерпретации?

Повисает тягостное молчание. И когда я решил героически сдаться, ситуация разряжается, – вот ведь правильно кто-то сказал, – нет геометрической интерпретации».

В середине семестра Владимир Ильич предлагает десять сложных задач – кто решит хоть одну, тому экзамен автоматом – говорит он с улыбкой.

На следующий день, привлеченные хитрыми первокурсниками школьные преподаватели, родители и студенты старших курсов включаются в процесс зарабатывания автоматов.

Все безуспешно, – чужие решения терпят крах. Мне и девушке с потока удается решить по одной.

Моя, – о нерешительном Пете, который из дома пошел в школу, но на полпути повернул к бабушке. Пройдя полпути, снова направился в школу, а еще через полпути опять повернул домой. И так до бесконечности.

Куда в итоге пришел Петя?

Получилось, Петя-Сизиф, к которому впопыхах приросла Моцартовская «Соль-минор», ибо слушал, пока решал, обречен бродить по небольшому треугольнику до конца света.

Владимир Ильич торжественно объявляет имена счастливчиков и тут же предписывает решить еще парочку совсем простых.

Более того, прилюдно поставив в зачетку «отлично», требует нашего присутствия на экзамене. Да, пятерки у вас есть, – говорит он, – но экзамена никто не отменял. Вот принесете последние задачки и будете их защищать.

На экзамене можно пользоваться хоть чем – шпорами, книгами, лекциями – и для этого на первой парте организована библиотека. Мало того, раз в пятнадцать минут Владимир Ильич демонстративно уходит на перекур.

Шпоры, конспекты и книги не помогают – вообще ничего не помогает.

Чтобы сдать математику, сперва нужно понять, потом решить, далее объяснить и в конце ответить на вопросы. Четверка – недостижимый результат, но никто не в обиде – народ радостно и весело пересдает неуды.

С самой первой лекции и на протяжении следующих пяти лет Владимир Ильич был бессменным, а главное, всеми обожаемым, преподавателем различных математических дисциплин.

Он преподавал математику, как легкую и изящную науку, в которой почти нет сложностей. Именно легкость, отсутствие занудства, ненужность зубрежки, но постоянная включенность в процесс математического мышления, позволили усваивать дисциплины, от которых претерпевали миллионы студентов бывшего ссср.

Владимир Ильич легко общался, менялся марками, брал и давал читать книги, никогда не скрывал своего отношения к материалистическому мировоззрению и гуманитарно-историческим наукам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.