Зимний сад

– Может быть, туннели, а может, один туннель. Я начинаю подозревать, что именно так барон проносит в дом ящики с опиумом. И похоже, он делает это самостоятельно, так что даже слуги ни о чем не догадываются.

– А может, слуги ему помогают? Вряд ли они станут болтать. Никому ведь не хочется лишиться места.

– Верно, не станут болтать, – согласился Томас. – Но люди в таких случаях проявляют осторожность. Так что не думаю, что он доверяет слугам. И барон не будет вносить в дом ящики с украденным опиумом через парадные двери средь бела дня. Он не так глуп.

– Конечно же, он делает это ночью, – сказала Мадлен. – Тихо, стараясь не шуметь и светя себе лишь фонарем, барон проносит ящики по туннелям, ведущим в тайные коридоры особняка.

Томас кивнул:

– Совершенно верно.

– И именно в этих коридорах он может спрятать все, что пожелает, – продолжала Мадлен.

– Ты совершенно права.

– И наверное, поэтому он не часто приглашает в дом знакомых и соседей.

– Верно. Поэтому каждый год устраивает зимой бал-маскарад.

Мадлен нахмурилась:

– Не понимаю...

– Подумай как следует, – улыбнулся Томас. – Видишь ли, если внимательно посмотреть на особняк снаружи, как это сделал сегодня я, то можно сделать вывод: снаружи дом больше, чем внутри. Когда же в доме много людей, можно подумать, что это только так кажется. Теперь поняла?

Мадлен задумалась.

– Да, Томас, наверное, ты прав. И он устраивает балы для того, чтобы отвести от себя подозрения. Ведь иначе местные жители начали бы задаваться вопросом: почему барон Ротбери никогда никого не приглашает в гости? Да, разумеется, он хочет таким образом отвести подозрения.

– И еще... – продолжал Томас. – Бал-маскарад – лучший способ завоевать расположение знакомых. Ведь на балу гостям подают изысканные кушанья и дорогие вина. Гости и хозяин прекрасно проводят вечер, зато все остальное время барон изображает крайне занятого человека. Хитро придумано.

И тут Мадлен осенило: она вдруг вспомнила про Дездемону. Было очевидно, что эта молодая дама кое-что знает.

Взглянув на Томаса, Мадлен с уверенностью в голосе сказала:

– Именно это видела Дездемона.

Томас еще крепче обнял Мадлен. Другой рукой отвел в сторону свисавшую над тропинкой ветку с мокрыми поникшими листьями. Еще немного – и они выйдут к коттеджу.

– Да, ты права, – сказал он. – Думаю, она что-то видела. Но к счастью для барона Ротбери, ему не о чем беспокоиться. Эта женщина никогда никому ничего не скажет, иначе репутация ее добропорядочной семьи будет погублена.

Внезапно Мадлен все поняла.

– Он был ее любовником, – прошептала она, поморщившись.

– Я бы этому ничуть не удивился, – пробормотал Томас.

– Так, значит, именно поэтому она видела в его доме свет, – подытожила Мадлен. – А как ты думаешь, она много знает?

В этот момент они увидели скамейку, и Томас замедлил шаг.

– Мы этого не узнаем, – ответил он. – Не узнаем, пока она сама не проговорится. Впрочем, Дездемона едва ли сможет нам чем-нибудь помочь.

По-прежнему обнимая Мадлен за плечи, Томас свернул к кустам, за которыми открывался выход к коттеджу. Но Мадлен внезапно отстранилась и направилась к берегу озера.

– Я думал, ты замерзла, – изумился Томас.

Проигнорировав его слова, Мадлен сунула руки поглубже в муфту и принялась рассматривать противоположный берег озера.

– Мне кажется, я знаю, где он прячет опиум, – заявила она.

Заинтригованный этими словами, Томас подошел поближе к берегу. Взглянув на Мадлен, спросил:

– Где?

Мадлен посмотрела на своего спутника, стоявшего чуть ближе к воде. В этот момент из-за туч выплыла луна, и теперь лицо Томаса, освещенное ее голубоватым сиянием, выглядело немного жутковато на фоне темного особняка, высившегося на противоположном берегу озера. Невольно усмехнувшись, Мадлен продолжала:

– Двенадцать лет назад, когда я была танцовщицей, мне удалось скопить немного денег. Но приходилось прятать деньги от матери, чтобы она не истратила их на опиум и спиртное. Сначала я хранила свои сбережения в туфлях, но потом была вынуждена от этого отказаться, поскольку мать частенько надевала мою обувь. И я решила прятать деньги в книгах – в английских книгах, которые покупал мне Жак. Мать английского не знала и никогда не стала бы их раскрывать. Когда же денег стало больше, возникла другая проблема: книги разбухли, и деньги стали видны. – Мадлен улыбнулась. – Поэтому я вырвала страницы.

Томас взглянул на нее с удивлением. Но тут же, сообразив, что имеется в виду, спросил:

– Ты думаешь, Ротбери прячет опиум в книгах леди Клер?

Мадлен кивнула:

– Вероятно, он раскрывает каждую книгу на середине, вырезает в страницах отверстие и прячет туда опиум. После этого складывает книги в ящики и отправляет их надежному человеку в Лондоне. А тот продает товар своим клиентам. – Мадлен, не удержавшись, рассмеялась; она была в восторге от своей догадки. – Томас, подумай!.. Кто станет раскрывать эти книги? Впрочем, никто и не сможет их раскрыть, потому что ящики, разумеется, заколочены...

Томас несколько секунд молчал. Потом пробормотал:

– Интересная теория...

Проигнорировав прозвучавшее в его голосе недоверие, Мадлен воскликнула:

– Да-да, все именно так и происходит! Скорее всего опиум крадут в порту сообщники барона. Они и доставляют его сюда. Разумеется, эти люди ни за что не выдадут Шерона – они понимают, что им лучше помалкивать. Барон перетаскивает ящики в особняк, пользуясь одним из подземных ходов. И разумеется, никто его в это время не видит, даже слуги. Потом он вырезает в книгах отверстия, а вырезанную бумагу сжигает в камине. Согласись, Томас, замечательно придумано. Если бы я когда-то не прятала в книгах деньги, то, наверное, не догадалась бы...

– Да, барон, конечно же, хитер, – пробормотал Томас. Немного подумав, спросил: – И как же, по-твоему, он упаковывает свой товар, перед тем как спрятать его в книгах? Помещает опиум в стеклянные пробирки?

Мадлен покачала головой:

– Нет, не думаю. В пробирки – слишком неудобно. И дорого. Скорее всего он смешивает опиум с табаком. Табак...

– Но от табака запах, – возразил Томас. Мадлен улыбнулась:

– Не перебивай, пожалуйста. Он заворачивает табак в бумагу или в какую-нибудь материю. Но даже если кто-то и почувствует слабый табачный запах, то ничего не заподозрит. Ведь в домашних библиотеках обычно курят, и от книг, если они стоят на полках долгие годы, часто попахивает табаком. И потом... – Мадлен криво усмехнулась. – И потом это очень удобно. Человек, купивший опиум, может сразу же его курить. А для барона еще одна выгода: вместе с табаком он продает свой товар дороже.

Томас с восхищением смотрел на стоявшую перед ним женщину. Эта удивительная красавица была к тому же на редкость сообразительна. Ему ужасно хотелось привлечь ее к себе, крепко обнять, поцеловать... Но он прекрасно понимал, что холодная январская ночь не время для объятий и поцелуев.

«Да, очень может быть, что Мадлен права, – размышлял Томас. – Похоже, все происходит именно так. Причем именно в такой последовательности. Сначала украденный опиум вносят в дом по подземному туннелю. Потом смешивают его с табаком и прячут в книгах. После чего книги отправляют в Лондон надежному человеку, продающему товар. Кто мог придумать такой хитроумный план? Разумеется, барон. В Уинтер-Гарден никто, кроме него, не мог бы до такого додуматься».

Томас понятия не имел, как разоблачить барона, какие предъявить улики. Впрочем, это можно было поручить сэру Райли и его людям. Огорчало лишь одно: их с Мадлен совместное расследование подходило к концу. Вероятно, это означало, что им вскоре предстояло расстаться. Хотя нет, конечно же, они не расстанутся!

Он медленно приблизился к ней. Они стояли у прекрасного озера, залитого лунным светом, и Томасу хотелось смеяться от счастья. Он взял Мадлен за плечи, привлек к себе и прижался губами к ее губам. Вытащив одну руку из муфты, она обняла Томаса за шею и со страстью ответила на поцелуй. И его тотчас же словно захлестнуло теплой ласковой волной. Холод л дождь куда-то исчезли, и осталось лишь счастье этих чудесных мгновений.

Внезапно она чуть отстранилась, и их губы разомкнулись. Томас, по-прежнему обнимая Мадлен, покрывал нежными поцелуями ее лицо.

– Барон меня сегодня целовал, – прошептала Мадлен.

– Было бы странно, если бы он не попытался это сделать, – пробормотал Томас, опаляя ее своим горячим дыханием.

Немного помолчав, Мадлен спросила:

– Ты ревнуешь?

– Ужасно. – Он провел языком по пульсирующей жилке на ее шее.

Закрыв глаза, Мадлен опять к нему прижалась.

– А еще он трогал мои груди.

– Тогда мне придется убить барона, – прошептал Томас, и Мадлен почувствовала на волосах его дыхание.

Тут она снова отстранилась и, открыв глаза, сказала:

– Я серьезно, Томас. Он поглаживал их совершенно бесцеремонно, но... – Мадлен тяжко вздохнула. – Но мое тело почему-то отозвалось на его ласки, и он это заметил.

Томас почувствовал, что сердце его забилось быстрее. Несколько секунд он молчал, потом прошептал:

– Что именно заметил?

Мадлен потупилась. Наконец, собравшись с духом, выпалила:

– Что у меня отвердели соски.

– От его прикосновения?

– Да.

Томас шумно выдохнул. Он не знал, как реагировать на признание Мадлен. Этот разговор показался ему довольно забавным.

– А сейчас они затвердели? – спросил он с улыбкой.

– По-моему, да, – прошептала Мадлен. – Но я ужасно замерзла...

– Ничего удивительного. Похолодало, и даже снег пошел.

Мадлен не сразу поняла, о чем он говорит. Взглянув на сверкающее ночное небо, в изумлении воскликнула:

– Томас, действительно снег!

Холодные снежинки сыпались ей на лоб и щеки, сыпались на мех капюшона. Глаза Мадлен вспыхнули, и она, чуть отступив от Томаса, вскинула вверх руки. Потом вдруг закружилась, весело смеясь, и закрыла глаза.

Очарованный ее красотой и непосредственностью, Томас с улыбкой наблюдал за ней.

– Мадлен, неужели ты никогда не видела снега?

Тихонько хихикнув, она остановилась и, открыв глаза, ответила:

– Очень-очень давно. И никогда так, как вижу сейчас. Чтобы он густо падал при ярком лунном свете на воду озера. – Шагнув к Томасу, она взяла его за руку и, запрокинув голову, восторженно прошептала: – Как красиво!

Томас не мог с ней не согласиться. Ночь была холодная и абсолютно безветренная; снежинки, парившие в воздухе, сверкали в зыбком свете луны, словно бриллианты, а гладь озера поблескивала, точно отполированная.

Мадлен вдруг взглянула Томасу прямо в глаза и с улыбкой спросила:

– Ты сердишься из-за того, что я с ним целовалась? Он пожал плечами:

– Лишь в том случае, если его поцелуи тебе понравились больше, чем мои.

Мадлен вздохнула. По-прежнему держа Томаса за руку, она заметила:

– Мне не очень понравилось, как он целуется. А вот то, что барон трогал мою грудь... Благодаря этому я кое-что поняла.

Томас внимательно посмотрел на нее и спросил:

– И что же ты поняла? Мадлен улыбнулась:

– То, что с тобой мне целоваться приятнее, чем с кем бы то ни было. И я скорее предпочту провести одну ночь в твоей постели, чем всю жизнь в объятиях другого. Мне ужасно хотелось бы, чтобы Франция находилась... не так далеко от Англии.

Томас молча смотрел на Мадлен и любовался ею. Он думал о том, что эта удивительная женщина чудесным образом преобразила его жизнь – наполнила ее теплом и светом.

– Ты сердишься на меня из-за того, что я позволила барону ко мне прикоснуться? – спросила Мадлен.

– Ах, Мэдди... – Он покачал головой, поднес к губам ее руку и принялся целовать изящные пальчики. – Мэдди, я тебя обожаю.

Она заморгала и тотчас же перевела взгляд на озеро. Какое-то время оба молчали. Наконец Мадлен сказала:

– Я хочу сделать тебе подарок, Томас.

– Но, Мэдди...

– Помолчи, – прошептала Мадлен.

Не проронив больше ни слова, она увлекла Томаса к кустам, за которыми скрывался коттедж.

Глава 19

В доме было темно и холодно, поэтому Томас первым делом направился к камину, чтобы подбросить поленьев. Когда они уходили на бал, пламя ярко пылало, но сейчас угли едва тлели.

Мадлен сняла в холле пальто и повесила его вместе с муфтой на вешалку возле двери. Затем вошла в гостиную и подошла к Томасу. Несколько секунд она в задумчивости смотрела на него. Потом шагнула к каминной полке, где стояла музыкальная шкатулка.

Томас молчал. Прерывистое дыхание выдавало его волнение. Он понимал, что должен что-то сказать, однако не знал, что именно.

Мадлен осторожно взяла в руки музыкальную шкатулку и принялась рассматривать ее. Затем подняла крышку и заглянула внутрь. Шкатулка была пуста.

Томас внимательно наблюдал за Мадлен. Он знал: сейчас она увидит на внутренней стороне крышки надпись: «Моей любимой. Твоя красота для меня, словно лучик солнца, твоя сила делает и меня сильнее, твоя любовь приносит мне несказанную радость. К.Т.».

– Чья это шкатулка? – спросила Мадлен. Томас снял перчатки и стал расстегивать пальто.

– Теперь моя, – ответил он. – А раньше принадлежала моей маме. Перешла ко мне по наследству.

– А кто такой К.Т.?

– Мой отец, Кристиан Томас. Они с мамой умерли вскоре после моей женитьбы на Бернадетте.

Мадлен снова принялась разглядывать шкатулку.

– Так, значит, это подарок?.. – пробормотала она.

– Да, – кивнул Томас. – Свадебный.

– Замечательный подарок. Очень романтичный. – Отыскав маленький рычажок, Мадлен несколько раз крутанула его, и зазвучала музыка. – Божественная музыка, – восхитилась она.

– Бетховен. Патетическая соната, – пояснил Томас. – Мои родители обожали музыку, – добавил он с усмешкой. – Да и я играю на скрипке и на альте.

Мадлен взглянула на него с удивлением.

– Неужели?

Томас кивнул и стал снимать пальто.

– И твой сын тоже обучается музыке, не так ли?

– Только он талантлив, а я нет.

Мадлен хотела что-то сказать, но, очевидно, передумала. Поставив музыкальную шкатулку на каминную полку, она в задумчивости прошлась по комнате. Потом вдруг подошла к Томасу и, пристально посмотрев на него, сказала:

– Потанцуй со мной, пожалуйста, пока шкатулка еще играет.

Он уставился на нее в изумлении.

– Но, Мадлен, ты же знаешь...

– Пожалуйста, потанцуй со мной. – Она протянула к нему руки.

Томас знал, что навсегда запомнит это мгновение. Запомнит потому, что едва не расплакался перед женщиной – единственный раз в жизни.

И тут Мадлен взяла у него из рук пальто и перчатки и бросила их на стул. Затем обняла его за шею, ласково улыбнулась и принялась покачиваться в такт музыке. Томас тоже обнял ее. Он чувствовал, как грудь Мадлен прикасается к его груди – как раз в том месте, где неистово колотилось сердце. И ему вдруг показалось, что они слились воедино, словно стройное тело Мадлен стало неотъемлемой частью его тела. Уткнувшись в ее чудесные волосы, он с наслаждением вдохнул исходивший от них цветочный аромат и тихо прошептал:

– Мадлен, ты удивительная женщина. Мадлен прижалась к нему еще теснее.

– А ты удивительный мужчина.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, Мадлен.

Он не знал, что заставило его произнести эти слова. Секунда проходила за секундой, но Мадлен молчала. И сердце Томаса билось все быстрее.

– Возьми меня, Томас, – прошептала она неожиданно. Томас понял: время настало, и ждать больше нельзя.

Если он сейчас ее отвергнет, она наверняка обидится. Сделав глубокий вдох, он начал:

– Мадлен, я должен тебе кое-что сказать...

– Тихо... – Она приложила палец к его губам. И сейчас в ее голубых глазах полыхала такая страсть, что Томас почувствовал, как кровь закипает у него в жилах.

Высвободившись из его объятий, Мадлен начала расстегивать пуговки на платье. Томас машинально стал ей помогать. Дрожащими пальцами он расстегивал одну пуговицу за другой, пока наконец лиф не упал с ее плеч.

Жадному взору Томаса открылась прозрачная шелковая рубашка, а под ней – восхитительные груди. В следующее мгновение платье упало на ковер, к ногам Мадлен, и она предстала перед Томасом в тончайших чулках, нижних юбках и тугом белом корсете с высокой талией.

– О Господи, – прошептал Томас. И вдруг почувствовал, что больше не может вымолвить ни слова.

– Ты весь дрожишь, Томас, – сказала Мадлен. – Ты ведь давно этого ждал, правда?

– Дело... – Он судорожно сглотнул. – Дело не только в этом. Ты даже представить себе не можешь, что я испытываю, глядя на тебя сейчас. Ты не представляешь, что это для меня значит.

– Зато я знаю, что это значит для меня. – Вынув из волос шпильки, она положила их на каминную полку. – Я хочу не спеша насладиться этой ночью, Томас. Хочу запомнить каждое ее мгновение. Я дам тебе все, что ты пожелаешь.

Не сводя с нее страстного взгляда, Томас прошептал:

– Я всегда желал лишь одного... тебя, Мадлен.

При этих словах в глазах Мадлен промелькнуло смущение, и это глубоко тронуло Томаса.

«Я люблю тебя, Мэдди. Неужели ты еще этого не знаешь? Неужели не чувствуешь?» – думал он.

Словно прочитав эти мысли, Мадлен взяла его за руки, поднесла их к губам и принялась целовать пальцы один за другим. Томас затаил дыхание; прикосновение ее влажных губ обжигало и вызвало трепетную дрожь во всем теле. Потом она положила его руки на свою обтянутую шелком грудь, и он почувствовал, как ее соски отвердели под его пальцами.

– Расстегни мне корсет, Томас, – попросила Мадлен. И тут же принялась развязывать его галстук.

При мысли о том, что сейчас он впервые увидит Мадлен обнаженной, Томас ощутил острейшее желание.

Не проронив ни слова, он принялся расстегивать корсет – ему не терпелось увидеть прекрасное тело Мадлен. Она же стала расстегивать пуговицы на его рубашке, освобождая от одежды мускулистую грудь, ждущую ее ласк.

Тут музыкальная шкатулка затихла, и теперь тишину нарушило лишь потрескивание поленьев в камине. За окном тихо падал снег, а в комнате было тепло и уютно – именно в такой обстановке Томасу хотелось вырваться из мира одиночества, в котором он так долго пребывал.

Наконец корсет упал на пол, к ногам Мадлен. Положив руки ей на плечи, Томас принялся поглаживать их большими пальцами. Затем спустил с плеч Мадлен бретельки шелковой рубашки, и впервые его жаждущему взору открылись ее груди.

– Какие они красивые, – с мечтательной улыбкой проговорил Томас, осторожно прикасаясь к отвердевшим соскам.

– Поцелуй их, – прошептала Мадлен и закрыла глаза в предвкушении ласки.

Губы Томаса коснулись сначала одного соска, потом другого, и из груди Мадлен вырвался стон; дыхание сделалось прерывистым, и она почувствовала, что у нее подкосились колени.

Обхватив Мадлен одной рукой за талию, а другой крепко прижав к себе, Томас продолжал целовать ее груди.

– Тебе ведь приятно? – прошептал он.

– Да, очень, – задыхаясь, прошептала Мадлен.

Еще крепче прижавшись к груди Томаса, она почувствовала животом его восставшую плоть и снова застонала. Потом вдруг отстранилась, отступила на шаг и, скинув туфли, нарочито медленно принялась стаскивать с себя чулки и нижние юбки.

Томас молча смотрел на нее; костер его желания разгорался все ярче, и он чувствовал, что теряет контроль над собой, чувствовал, что долго так не выдержит.

Наконец Мадлен предстала перед ним совершенно обнаженная. Томас пожирал взглядом ее восхитительное тело, о котором мечтал так долго; такого прекрасного тела он еще не видел. Гладкая кожа поблескивала в свете пламени, пылавшего в камине, а полные, чуть приподнятые груди, казалось, молили о ласках.

С трудом опустившись на колени – у него даже сейчас болели ноги, – Томас положил ладони на бедра Мадлен и вдруг почувствовал исходивший от нее сладостный запах. Немного помедлив, он принялся поглаживать пальцами темные завитки волос, затем нащупал маленький бугорок.

Мадлен вскрикнула и обхватила его голову обеими руками.

– Какая ты влажная, Мэдди, – прошептал он с дрожью в голосе и прижался губами к ее лону.

Она раздвинула ноги и тихонько застонала. Томас принялся поглаживать ее по ягодицам. Затем, не обращая внимания на стоны Мадлен, стал целовать ее лоно.

Дыхание Мадлен сделалось прерывистым, и она простонала:

– Ох, Томас, я долго так не выдержу... Но он продолжал эту сладостную пытку.

– Томас, нет, – прошептала Мадлен, пытаясь сдержаться. Но было уже слишком поздно. – О Томас... – Она подалась ему навстречу. – О Томас, Томас...

Внезапно по телу Мадлен пробежала дрожь, и она, громко вскрикнув, изо всех сил вцепилась в его волосы.

Несколько секунд спустя она затихла, и Томас принялся покрывать поцелуями ее живот и бедра. Потом уткнулся лицом в завитки волос и пробормотал:

– Что ты делаешь со мной, Мэдди?..

Все еще прерывисто дыша, Мадлен осторожно отстранилась. Затем опустилась на колени и, обвивая руками шею Томаса, впилась поцелуем в его губы.

– О Томас... – прошептала она, прерывая поцелуй. – Томас, Томас, Томас, Томас...

Он обнял ее за талию и крепко прижал к себе:

– Мэдди... О Мэдди, ты замечательная женщина. Еще ни разу в жизни Мадлен не испытывала такой полноты страсти, таких острых чувств, такого блаженства, какими одарил ее этот мужчина. Он мог заставить ее трепетать одним лишь взглядом своих темных пронзительных глаз. С ним ей было необыкновенно хорошо – Томас умел без единого слова, одним своим присутствием дать понять, что она прекрасна и что он желает ее.

Опустив глаза, Мадлен принялась расстегивать пуговицы на его брюках, но он вдруг отстранил ее руки и чуть хрипловатым голосом проговорил:

– Подожди, Мэдди, я хочу тебе кое-что сказать. Мадлен взглянула на него с удивлением. «Сказать?, .

Неужели нам нужны еще какие-то слова?» – подумала она.

– Но, Томас...

– Видишь ли, Мэдди, я должен кое-что тебе показать и кое-что сказать.

Мадлен вздохнула и заставила себя смириться. Было очевидно, что Томас действительно хотел сказать ей что-то очень важное.

Он пристально посмотрел на нее, и Мадлен почувствовала, что Томас ужасно волнуется. Но почему? На этот вопрос у нее не было ответа. Тут в ней проснулось любопытство, и она с улыбкой проговорила:

– Что ж, я слушаю тебя.

Томас сделал глубокий вдох и отвернулся. Вытащив из-под чайного столика скомканное платье Мадлен и нижнее белье, он уселся на них и широко расставил свои длинные ноги. Мадленх пристроившись рядом, уставилась на его полуобнаженную мускулистую грудь. Какое-то время Томас молчал, очевидно собираясь с мыслями, потом наконец заговорил:

– Я как-то раз рассказывал тебе, что был ранен в бою, помнишь?

Мадлен кивнула:

– Да, конечно.

Томас вздохнул и пробормотал:

– Я был очень серьезно ранен.

Не зная, как реагировать на эти слова, Мадлен помолчала. Затем спросила:

– Насколько серьезно?

Опустив глаза, он уставатся на ее грудь. Затем на живот и еще ниже. Потом вдруг смутился и перевел взгляд на пламя в камине, делая вид, что оно очень его заинтересовало.

От его смущения у Мадлен защемило сердце. Протянув руку, она провела ладонью по его щеке.

– Так насколько же серьезно, Томас?

Томас прикрыл глаза и вновь заговорил после некоторого молчания:

– В Гонконге на меня упала горящая деревянная колонна. Она перебила мне обе ноги чуть ниже коленей. Они так до конца и не зажили.

У Мадлен возникло множество вопросов. Но она лишь прошептала:

– Покажи свои ноги.

Томас решительно задрал штанину на левой ноге. Затем снял ботинок, стащил чулок и выставил на обозрение свою ногу. Мадлен с любопытством взглянула на нее. Нога и впрямь выглядела ужасно: вся обожженная, она казалась в свете камина темно-бордовой – такими обычно бывают синяки на вторые сутки. Два пальца отсутствовали, и, конечно же, бросались в глаза многочисленные шрамы, – вероятно, именно из-за них Томас хромал при ходьбе.

Протянув руку, Мадлен осторожно прикоснулась к ноге и прошептала:

– О Томас...

Он ожидал, что Мадлен в страхе отдернет руку, однако она не испугалась, более того, принялась поглаживать его шрамы.

Выждав немного, Томас потянулся к правой ноге и снова задрал штанину. Ботинок на этой ноге разительно отличался от того, что на левой. Он был гораздо выше, и в самом верху, ближе к колену, располагались две металлические полоски, скрепленные пряжкой. Томас расстегнул пряжку, осторожно снял ботинок – и Мадлен чутьле вскрикнула.

Она смотрела во все глаза, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется от боли. Было лишь обезображенное, все в шрамах, колено, а ниже – пустота...

– Теперь ты увидела мои ноги, Мадлен, – услышала она чуть хрипловатый голос Томаса. – Ну, что скажешь? Тебя по-прежнему влечет ко мне?