скачать книгу бесплатно
– Вообще-то, основателем халдейской династии был Набопаласар, а уже при Навуходоносоре Вавилония достигла своего экономического и культурного расцвета. Александр Македонский, кстати, планировал сделать Вавилон столицей своей империи, да только не успел…
– Как интересно! – воскликнула Сайда. – В самом деле, археология – очень интересная наука!
– Это правда! Вы знаете, у нас такие блестящие учёные работают, и даже есть дагестанец.
– Правда? И кто же он?
– Дандамаев Мухаммад Абдулкадырович. Учёный от Бога и на удивление прост и доступен! Я с ним посоветовался, и он предложил мне сразу несколько направлений на выбор!
– Удивительно, где только нет наших дагестанцев! И, как я заметила, все состоялись в своих областях. Правда, это очень приятно?
– Ещё бы! – сказал Далгат, которому вдруг захотелось, чтобы девушка и его отнесла к состоявшимся дагестанцам.
– А вы когда-нибудь видели Аллу Джалилову? – спросила Сайда.
– Аллу Джалилову? Имя знакомое, но припомнить что-то не могу!
– Ну как же, это ведь известная балерина! И тоже, представьте себе, дагестанка! Она была солисткой Большого театра, исполняла ведущие партии в «Лебедином озере», «Русалке», «Князе Игоре»…
– Да, теперь вспомнил, – сказал Далгат. – Мама о ней рассказывала. Она всегда интересовалась балетом и всех известных балерин знала по имени. Точно не помню, но, по-моему, она говорила, что видела её на сцене.
– Необычайно интересная женщина! Сейчас она уже не танцует, но мне повезло, я застала её в двух постановках – «Баядерке» и «Раймонде»! Я тогда ещё девочкой была, и помню, как дядя Джемал повёл нас с Дженнет на спектакли, когда Большой приезжал к нам на гастроли.
– Увы, в Буйнакск, где прошло моё детство, Большой театр на гастроли не приезжал! – улыбаясь, сказал Далгат.
– Ой, простите мою бестактность! Я не хотела вас обидеть!
– А вы меня и не обидели ничуть! Наоборот, я вам благодарен!
– Между прочим, я когда-то мечтала стать балериной, как Алла Джалилова! Какое-то время даже ходила в балетную школу, пока не поняла, что это не моё!
– А что ваше? – спросил Далгат.
– Медицина. Сейчас я заканчиваю мед и собираюсь стать кардиохирургом!
– Ого! Хирургом, да ещё и кардио! Не страшно?
– Что вы, наоборот, интересно! Но нужно много учиться.
– Я думаю почему-то, что у вас всё получится!
– Спасибо, и я на это очень надеюсь. Ну, вот мы и пришли!
Они остановились у большого дома, явно принадлежавшего к эпохе монументальных сталинских построек.
– Извините, что не приглашаю, уже поздно!
– Спасибо, как-нибудь в другой раз.
Далгат помедлил и, повинуясь внезапному порыву, сказал:
– А давайте сходим с вами на какой-нибудь спектакль, а? Как вы на это смотрите?
Предложение девушку смутило, но она тут же ответила просто и без всякого кокетства:
– Буду рада! Записывайте телефон!
Глава 7
Свое раннее детство Сайда помнила смутно. В памяти остались лишь постоянные переезды с места на место, частые смены квартир, города, менявшие периодически свои названия от Нальчика и Владикавказа до Алупки и Тбилиси, и, наконец, Ленинград – как последняя пристань.
Переезды были связаны с работой отца, военного врача, несшего свою службу то тут, то там и повсюду возившего с собой семью – жену и двух дочерей-погодок.
Умалат Вагабович родом был из Амузги, древнего дагестанского аула, прославившегося своими искусными оружейниками. По разным причинам он не стал продолжать родовое ремесло, а подался в военную медицину, где и состоялся как хороший специалист.
Его жена Саният происходила из Далгатов и, унаследовав от своего рода творческую составляющую его духовности, нашла себя в музыке, давая уроки по классу фортепиано в музыкальных школах тех городов, куда судьба забрасывала её вместе с мужем.
Обе их дочери обладали ярко выраженными музыкальными способностями, однако ни одна ими не воспользовалась. Как-то сразу и нешумно одна обратила своё внимание на медицину, а – вторая на историю.
Медицина Сайду так увлекла, что практически не оставляла места для влюблённости, и личная жизнь её состояла в основном из посещения ленинградских театров и нечастых визитов к родственникам.
В один из таких визитов, познакомившись с оказавшимся там Далгатом, девушка с удивлением поймала себя на том, что не прочь была бы снова его увидеть. И потому, когда он спустя три дня позвонил, ей даже в голову не пришло, что можно было бы и поломаться для виду. Вместо этого она приняла его приглашение на спектакль в БДТ.
Они стали встречаться, и каждая встреча была для обоих важной и значительной, оба чувствовали нечто такое, что позволяло им думать друг о друге как о второй половинке, нежданно обозначившейся в природе и счастливо ими найденной.
Всё сходилось: и родство душ, и мироощущение, и жизненные принципы, и идеалы, и кровь, наконец. Жизнь обоих обрела новые краски и абсолютную душевную гармонию. Союзу их ничто не мешало, однако они не торопили события. Каждая встреча давала возможность лучше узнать друг друга.
Глава 8
Шёл урок биологии, и Александра Георгиевна, водя указкой по таблице, объясняла ученикам строение человеческого тела.
Додик Юшваев, сидевший за одной партой с Марьяшей, тихонько толкнул соседку локтем и прошептал:
– Смотри, что у меня есть!
– Что это? – не поняла девочка, глядя на белую пластмассовую палочку с выглядывавшим из неё острым концом.
– Это ручка, шариковая… Смотри, как она интересно пишет!
Он нажал на кнопочку и несколько раз провёл палочкой по тетрадному листу. Марьяша ахнула, увидев, как палочка заскользила легко по бумаге, оставляя на ней совершенно необычные изображения букв и слов.
– Что за чудо? – прошептала девочка, жадно глядя на ручку. – Где ты её взял?
– Дядька из-за границы прислал, – важно произнёс Додик. – Хочешь, попиши немножко?
– Хочу!
Марьяша взяла в руки ручку, оказавшуюся почти невесомой, и благоговейно прошлась ею по тетрадному листу. Ручка писала с удивительной лёгкостью, не требовавшей никаких усилий, и совершенно отличалась от тех металлических авторучек, что заправлялись чернилами и оставляли на пальцах фиолетово-синие следы.
– Слушай, я тоже хочу такую ручку! – тихонько сказала Марьяша.
Додик помолчал, обдумывая что-то, затем так же шёпотом произнёс:
– Ладно… Так уж и быть, давай меняться! Я отдаю тебе шариковую, а ты мне свою автоматическую! Согласна?
– Согласна! – прошептала счастливая Марьяша и, пока Додик не передумал, быстро положила перед ним красивую авторучку, подаренную ей отцом на день рождения.
Пряча ручку в портфель, Додик прошептал великодушно:
– Бери, мне не жалко, у меня ещё есть такая!
В конце урока Александра Георгиевна, бывшая их классруком, записала на доске задание и энергично хлопнула в ладоши, призывая школьников к тишине, после чего произнесла озабоченно:
– Дети, послушайте-ка меня! Приближается Первое мая, и мы должны дать от нашего класса какой-нибудь номер в школьную самодеятельность. Кто что может предложить?
В наступившей тишине неожиданно раздался голос Додика Юшваева:
– Я могу спеть песню!
– Ты?! – недоверчиво спросила Александра Георгиевна. – С каких это пор ты стал петь?
– Я всегда пою… дома! – важно произнёс мальчик. – И всем нравится!
– Ну, давай тогда спой, а мы послушаем и решим, пойдёт или нет!
Додик Юшваев вышел к доске и, встав лицом к классу, запел слегка гнусавым, но приятным голосом:
Идёт весна, идёт по Апшерону,
Идёт на эстакады и поля,
В сады Куры, по карабахским склонам
Идёт весна, идёт моя весна!
Он пел с видимым удовольствием и держался, как настоящий артист, а когда песня закончилась, школьники, тоже с удовольствием, дружно захлопали. Потом все посмотрели на Александру Георгиевну. Она сидела с непроницаемым лицом и не произносила ни слова.
– Ну как? – обратился к ней Додик. – Вам понравилась песня?
– Песня по-своему неплохая, – произнесла, наконец, учительница. – Но…
– Александра Георгиевна, он же хорошо спел! – хором закричали ученики.
– А я и не говорю, что плохо. И слова вполне соответствуют… про весну говорится… но…
Она снова сделала паузу и, наконец, решительно закончила:
– Музыка у неё какая-то… несоветская!
– Почему, хорошая ведь музыка! – вразнобой закричали дети.
– Не спорьте со мною! Говорю вам, что несоветская, значит, так оно и есть! Может, ты какую-нибудь другую песню знаешь? – обратилась к Додику Александра Георгиевна.
– Нет, не знаю! – мрачно ответил мальчик и сел на своё место.
Учительница призвала ребят к тишине и снова спросила:
– Так… Кто ещё может что спеть?
Дети молчали, и Александра Георгиевна, поняв, что песен больше не будет, бодро сказала:
– Ну, что же, будем тогда стихи подбирать!
Глава 9
Айша сидела перед прямоугольным чёрным ящиком с небольшим серовато-голубым экраном, с которого её любимая певица Бурлият Ибрагимова пела нежным, серебристым голосом «Аксайский вальс». Женщине нравилось слушать, как поёт Бурлият. Все ее песни отличались необычайной мелодичностью. Муи Гасанова ей также очень нравилась, но если пение Бурлият ассоциировалось у неё с нежным журчанием горных ручейков, то голос Муи вызывал в воображении мощный водный поток, несущийся с гор и сметающий со своего пути все преграды.
Обе пели о любви, и Айша, превосходно владевшая и кумыкским, и аварским языками, вслушивалась в слова песен и с трепетом в душе вспоминала ту свою давнюю девичью весну, когда Ансар одним лишь взглядом сумел навеки поразить и её воображение, и её юную душу.
Песня закончилась, и дикторша сообщила, что теперь по многочисленным заявкам зрителей для них споёт Рагимат Гаджиева, которую сменил всеми обожаемый Рашид Бейбутов с песней Сергея Агабабова «По горным дорогам» на стихи Расула Гамзатова, как вновь сообщила дикторша, ну, а потом на экране появился несравненный Батыр Закиров. Завершился концерт по заявкам «Песней о Тбилиси» в исполнении двух красивых сестёр-грузинок, стоявших у белой беседки на фоне чудесного пейзажа и певших чудесную песню о прекрасном городе.
К его названию Айша так и не привыкла, предпочитая говорить «Тифлис», хотя молодые её вечно поправляли.
– Оставьте меня в покое, – отвечала им Айша. – Для меня он навсегда останется Тифлисом, так же как Буйнакск ваш для меня Шура, а Махачкала – Анжи! Все эти новые названия – для вас, а мне оставьте старые!
– Ну какие же они новые, дадэй! – говорил ей Шамиль. – Они уже давным-давно так названы, меня ещё даже на свете не было! Так что давай, переучивайся!
– И не подумаю! Это для вас они старые, а для меня – новые. Вы называйте, как хотите, и я буду называть, как хочу!
– Ох, дадэй, дадэй, ну какая же ты у нас упрямая! – вторил брату Арсен.
– И ещё не хочешь никак признать, что бога нет! А вот наша учительница говорит, что нет! – не унимался Шамиль.
– А ну замолчи! – прикрикнула на внука Айша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ничего эта ваша учительница не понимает!
– Ага, не понимает! Это ты не понимаешь! Ты ведь не умеешь даже читать и писать по-русски…
– По-русски не умею, зато по-другому умею… Ну ладно, всё, давайте прекратим этот разговор, а то мне придётся с вами поругаться! А как я могу ругаться со своими любимыми внуками? Дайте я вас лучше поцелую. И садитесь за уроки, а не то ваши слишком умные учителя понаставят вам кучу двоек!
Концерт по заявкам зрителей был окончен, и Айша, не переставая дивиться этому чуду в виде обычного ящика с говорящим экраном, переместилась на кухню.
Имран попросил приготовить на ужин его любимые буркив, и предназначенный для начинки творог уже с самого утра томился в ожидании, аккуратно разложенный для подсыхания на чайном полотенце.
Женщине доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие готовить пищу для своей семьи. Покойный Ансар признавался, что даже его мать не готовит так вкусно, как она, Айша, а сын Имран утверждал, что Фариде, как бы она ни старалась, ещё очень далеко до кулинарных талантов его мамы. Айша, видя, что невестке не очень приятно слышать такое из уст мужа, всячески старалась сгладить его слова искренней похвалой фаридиной стряпни, но и сын, и внуки, и дочка с зятем в один голос утверждали, что даже простая яичница или калмыцкий чай, приготовленные её, айшиными, руками, имеют совершенно особый и неповторимый вкус, а уж о хинкалах и говорить нечего.
Ловко и привычно управляясь с тестом, женщина думала о жизни. Жизнь включала в себя будни, иногда праздники и – неизменно – воспоминания, которые были и сладостно-щемящими, и пронзительно-грустными. В этих воспоминаниях был её муж Ансар, была верная и любящая Шахри, были родители, братья, свёкор со свекровью и Манап, которого она почти не знала, но который успел сделать добро её семье. В воспоминаниях был родной Кази-Кумух. Его она не видела вот уже почти сорок лет, но селение периодически являлось ей во снах. А ещё в воспоминаниях были горы. Они были разными, в зависимости от времени года, зимой – в снегу, а летом – в цвету, и казалось, что они ждут её с тем терпением, с каким ждут родители возвращения домой своих детей.
Когда-то она добровольно покинула свой аул и больше уже туда не возвращалась, и так, по-видимому, было ей суждено. Но Буйнакск, который она упорно называла Шурой, полюбился ей искренне и беззаветно. Это был её город. Здесь был её дом, и пусть она почти не покидала его стен, но всё в этом городе ей было близко и необыкновенно дорого. Она приняла Буйнакск всем сердцем, а он принял её, став навеки родным.
– Как поживаешь, сестра?
