скачать книгу бесплатно
– Помолчи-ка, женщина! – повысил голос Ризван. – Не до забора сейчас!
Саидат, зная характер мужа, не стала отвечать, а, повернувшись к нему вполоборота, принялась перебирать своими натруженными руками горянки разложенную на дощатом столе крапиву, только что собранную позади дома. Крапива была неотъемлемым компонентом горской кухни, и все русские, которых судьба забрасывала в горы случайно или по причине войн, лишь диву давались, видя, с каким удовольствием горцы поедают это колючее растение, которое, служа начинкой для всевозможных чуду и курзе, на вкус оказывалось нежным, как только что испеченный хлеб.
– Схожу-ка к Магди, – сказал Ризван и, тяжело поднявшись с табурета, направился к двери.
Магди был дома не один, а с двумя кунаками, занимавшимися отходничеством в Тифлисе и нынче приехавшими в родные края на побывку, к своим семьям. Один из них, Зубаир, горячо говорил сейчас, обращаясь к другому, Ильясу, и отчаянно жестикулируя своими большими жилистыми руками:
– Вот, социалисты говорят, что будет у всех всё одинаково. А как может быть одинаково у разных людей, а? Вот скажите мне, бывает так, чтобы всё одинаково? Люди-то разные!
– Да не волнуйся ты так! – спокойно сказал Ильяс. – Нам с тобой что терять? Это князья и беки теряют, а мы… Мы ничего не имеем, так что ничего и не потеряем! А вот заиметь можем! Обещают же большевики и землю, и скот…
Ризван, переполненный точно такими же думами, подсел к мужчинам и стал молча слушать.
– Вот наш кумухец Касаев Магомед говорит, что теперь у нас у самих есть право выбирать себе судей, а мне что-то не верится в такое, и я уверен, что…
– А я, – перебил неожиданно Ризван, – переживаю ещё и за другое.
Уже в который раз за вечер он тяжко вздохнул и снова продолжил:
– Социалисты нас уговаривают объединиться с русскими, мол, они нам помогут прийти к новой жизни. А я вот опасаюсь этих русских. Всё-таки они неверные, и наши с ними воевали почти тридцать лет. Честно скажу, я им не доверяю! Ведь сколько наших людей из-за них погибло! Что бы там ни говорил Нурадин с этим своим Манапом, а я думаю, что нам лучше быть подальше от этих неверных!
Магди, поставив перед гостями угощение в виде фасоли, сваренной вместе с небольшим, последним из домашних запасов, кругом сушёной горской колбасы, ответил весело:
– Неверные или нет, а воевать они умеют! И потом разве не сказал имам Шамиль, что с русскими лучше жить в мире и согласии?
– Может, сказал, а может, и нет. Кто знает наверняка? Нас ведь с тобой при этих его словах не было! А русские нашу веру не любят.
– И пускай не любят, нам-то что? Мы же им не мешаем молиться их богу, и они нам тоже пусть не мешают!
– А ещё мне не нравится, что наш Габиев говорит, что все мы должны учить русский язык, – продолжал Ризван, торопясь выложить кунакам всё, что уже давно теснилось в его душе. – Ну, скажите, для чего нам этот русский язык нужен? Всю жизнь мы обходились прекрасно своими языками, а теперь большевики твердят, что должен быть везде русский! Мне это не нравится!
Совсем разгорячившись, Ризван изо всех сил хлопнул по столу ладонью.
– А скажи-ка, брат, приходилось тебе выезжать отсюда в русские города? – спросил его Зубаир.
– Нет, зачем мне выезжать, я и здесь могу шить сапоги!
– Так вот, дружище, если бы ты ездил, как мы, по разным местам, то ты бы понял, как плохо, когда не говоришь по-русски! Россия, знаешь, какая огромная и сколько в ней людей, и поэтому без их языка ни туда и ни сюда! Надо, надо учить русский язык, от этого хуже никому не будет, поверь мне!
Наступила пауза, во время которой и гости, и хозяин сосредоточенно жевали каждый свой кусок жёсткой горской колбасы, запивая её горячим наваристым бульоном. Покончив с колбасой, мужчины молчали ещё некоторое время, а затем Ильяс произнёс философски:
– Да-а, когда желудок насыщен, то и невзгоды кажутся не такими уж и лютыми!
Магди весело хмыкнул и сказал:
– Твои слова напомнили мне сейчас историю с Далляпиллином!
– Далляпиллин? А кто это?
– Это был один кумухский богач, с которым связано много потешных историй. Он однажды купил на кумухском базаре дорогой сервиз, нанял грузчика и поручил ему нести тяжёлую коробку. Сам шёл рядом и всю дорогу забивал голову грузчика нравоучениями. Когда дошли до дома Далляпиллина, он сказал: «Вместо денег я дам тебе три важных совета, которые стоят гораздо дороже. Слушай. Если тебе скажут, что болеть лучше, чем быть здоровым, не верь: здоровым быть лучше! Если тебе скажут, что голодным быть лучше, чем сытым, тоже не верь: сытым быть лучше! Если тебе скажут, что бедным быть лучше, чем богатым, тоже не верь: богатым быть лучше! Теперь можешь идти!» Грузчик выслушал все три совета, а потом с размаху бросил коробку с сервизом на землю и сказал: «Слушай, Далляпиллин, если тебе скажут, что посуда в этой коробке не разбилась, ты не верь: она вся разбилась!»
Мужчины расхохотались, и беседа продолжалась уже в шутливом русле.
Вернувшись домой поздно ночью, Ризван чувствовал облегчение, словно давившая его изнутри смутная тревога неожиданно уступила место каким-то даже радужным надеждам.
Глава 12
Узкие горные дороги, вившиеся меж отвесных скал, были одинаково опасны для любого, кто проходил, а тем более проезжал по ним. Опасность представляли горы, взбудораженные какими-то своими, внутренними и лишь им самим известными процессами и выражавшие время от времени своё волнение обвалом камней, больших и малых, которые в лучшем случае преграждали путникам путь, а в худшем могли и убить.
Опасность собою представляли и гигантские пропасти, от одного вида которых так кружило голову, что не всякий-то и выдерживал это зрелище и, помня рассказы о бесчисленных несчастных случаях в горах, поспешно отводил от него взгляд, обращая его тут же к небу, где и взгляду, и душе было куда как комфортней.
Горцы, однако, не боялись ни своих гор, ни этих угрожающих провалов, подсознательно ощущая на вековечном генетическом уровне, что истинное своё измерение высота получает именно в сравнении с пропастью. Им было неведомо слово «равнина», и для них всё, что не являлось горами, олицетворялось понятиями «низ», «внизу». И если кто из них отправлялся в другие места на заработки, то горцы так и объясняли: «Он там, внизу», и суть этого была так же проста, как и сами горы, бывшие наверху.
Как бы ни были горы опасны, но люди, обуреваемые страстями, были ещё опаснее. И какие бы цели ими ни двигали, большинство их носило характер разрушительный.
Вот и сейчас в горах бушевали страсти, и люди, некогда сплотившиеся пред натиском всевозможных иноземных врагов и могущественных империй, сражались нынче друг с другом, отстаивая идеалы кто веры, а кто свободы так, как это им казалось единственно возможным.
Свобода была для них как воздух, и, веками её отстаивая, они даже не помышляли о том, чтобы посягнуть на чужую. И та Россия, от которой они четверть прошлого столетия отстаивали свою независимость, предлагая теперь простым горцам дружбу, равенство и братство, сулила им светлое и радостное будущее в братской семье трудовых народов, и они всем сердцем поверили этой новой России, и приняли её дружбу, и воевали теперь друг с другом не на жизнь, а на смерть, каждый отстаивая собственное видение будущего своего, и своих детей, и всей этой горной страны, называемой Дагестаном.
И если раньше для них существовало скорее понятие, нежели слово, то теперь именно слово приобрело повсеместное звучание, и всколыхнуло их, и звучало настолько сладостно, что простые люди услышали его именно так, как желалось большевикам, страстно призывавшим их освободиться уже не от иноземных захватчиков, а от собственных владетельных ханов, беков и князей.
Потому-то и были опасны горы, в ущельях которых прятались сейчас многочисленные вооружённые отряды тех, кто именовал друг друга бандитами.
* * *
Деревянная арба, запряженная пожилой усталой конягой, еле ползла по петляющей и пустынной горной дороге и весьма рисковала в этот поздний час стать добычей любого из вооружённых отрядов, прятавшихся в этих горах. И действительно, на одном из поворотов прямо перед арбой, будто из-под земли, выросло несколько всадников, чьи лица почти невозможно было разглядеть из-за надвинутых по самые брови папах.
Возница, резко натянув поводья, гортанным возгласом придержал конягу, и она с удовольствием остановилась, не успев даже испугаться, а сам он инстинктивно потянулся за спрятанным в сапоге небольшим кинжалом.
– Спокойно! – воскликнул один из всадников. – Куда едем?
– Вниз… в Шуру… – неохотно ответил возница.
– Зачем?
– Женщин везу.
– Женщин? Каких ещё женщин? – В жёстком голосе всадника звучало удивление.
Возница молчал, и всадник, приблизившись вплотную к арбе, махнул рукой своим спутникам, и те окружили её плотным кольцом.
В арбе находились две женщины, постарше и помоложе. Первая, метнув на мужчин угрюмый взгляд, пробормотала что-то вполголоса и застыла, словно изваяние, а вторая принялась быстро натягивать на себя толстую шаль, но и та не смогла прикрыть огромный живот, заметив который мужчины тут же отвели в смущении глаза.
– Ты чья будешь?
На сером жеребце вперёд выступил мужчина на вид лет сорока, который и обратил свой вопрос к беременной женщине. По тому, как почтительно расступились перед ним остальные всадники, можно было понять, что он у них главный.
– Я… Нафисат, жена Мухаммад-хаджи из Кази-Кумуха… еду в город… к доктору.
– Мухаммад-хаджи? Я хорошо знаю его. Очень почтенный и достойный человек. А где он сам? Почему позволил тебе ехать в столь опасное время?
– Его сейчас нет в Дагестане…
– Это очень хорошо. Они арестовывают всех подряд… Ну да ладно, сейчас не до разговоров! Вот что, сестра… Дорога очень опасна! Езжай-ка ты обратно, а то совсем скоро здесь будет очень жарко, и тогда ты просто не доедешь!
– Но мне необходимо попасть в Шуру… и… сохранить моего ребёнка! – в отчаянии воскликнула молодая женщина.
– Твой ребёнок благополучно родится на свет! – Голос мужчины помягчел. – Езжай обратно и не бойся… Я сам буду молиться за вас!
– Но…
– Делай, как я тебе говорю… И передай мужу, когда вернётся, что шейх Али-хаджи свидетельствует ему своё почтение.
– Шейх Али-хаджи? Так ты Али-хаджи Акушинский? – спросила женщина.
– Да, это я. Поезжай, сестра, домой и не беспокойся ни о чём. Аллах да пребудет с тобою! А мои молитвы помогут тебе и твоему ребёнку.
Сказав так, мужчина стегнул коня нагайкой и исчез вместе со своими спутниками за горным поворотом, оставив за собою шлейф из дорожной пыли.
Возница, всё это время напряжённо молчавший, разжал рукоятку своего кинжала и, облегчённо вздохнув, издал гортанный звук, развернув на узкой горной дороге лошадей с арбою и живым грузом в обратную сторону.
* * *
Советская власть в Дагестане переживала тяжёлые дни. С одной стороны на Темир-Хан-Шуру активно наступали банды Гоцинского, а с другой – на Порт-Петровск со стороны Азербайджана в походном порядке наступал кадровый казачий корпус под командованием Бичерахова, который в результате тяжёлых боёв благодаря численному и техническому превосходству занял Порт-Петровск, установив в городе режим кровавого террора. Едва сформировавшейся из простых дагестанцев Красной Армии пришлось вступить в борьбу сразу с двумя опаснейшими противниками.
Истинные просветители, такие как шейх Гасан Кахибский, конечно, не могли не озаботиться тем положением, в котором оказался народ в результате жестокого противостояния, и горячо взывали к здравому смыслу, готовые ради всеобщего спокойствия занять любую примиренческую позицию, могущую принести мир на землю Дагестана: «Братья и сёстры, как вы сами знаете, положение сейчас довольно-таки беспорядочное, так что трудно разобраться тому, у кого нет правильного ума и здорового сердца. Один выступает и заявляет, что он имам народа, другой говорит, что он глава народа. Народ не знает, как быть, кому подчиняться, к кому примыкать. Нажмудин претендует на имамство, а Кайтмаз стремится к главенству. Нет сомнения, что цель обоих – сохранность овец, имущества, домов с помощью вас и вашей крови, хотя языком они говорят иное… Я вас предупреждаю, чтобы вы не обманулись, не совершайте кровопролитие, идя за вышеуказанными авантюристами, не делайте своих детей сиротами и своих жён вдовами… Кто из вас имеет здравый ум, пусть ищет себе путь и спасает себя, своё имущество, семью… Мы очутились в том времени, о котором предупреждены в преданиях от Кааба и Ибн-Мас Уда, да помилует их обоих Аллах. Если такое положение продолжится, то нечего плакать по усопшим и радоваться рождённым, смута распространится между народами, как настоящий потоп, дозволенное и недозволенное будет трудно различать, люди станут как пьяные от голода и от наготы, часть населения покинет родные места, начнут бежать от одного аула к другому. Нет никакого сомнения в том, что все эти беспорядки произошли благодаря тем, которых проклинал Божий посланец: «Смута спит, и кто разбудит её, тому Божье проклятие»… Мы уговаривали правителей о том, что большевики передают власть народу и что казаки уйдут, но полковник Кайтмаз Алиханов не послушал нас, наоборот, он послушал Гоцинского, который покинул свой дом, зажёг огонь везде и всюду, где ступала его нога, а затем убежал, подобно тому, кто зажёг огонь на хвосте кошки, затем пустил её к сеновалу, полному сухого сена, и убежал. Но у Аллаха есть свой закон, сводящий к тому, что жернова мельницы будут вращаться на голове тех, кто их сперва раскрутил…
Вам следует доставлять моё это письмо из одного аула в другой, чтобы оно читалось в мечетях, на собраниях. Кто последует – самому хорошо, кто упорствовал – тому гибель, пусть сам на себя пеняет. С приветом, бедный Кахибский Гасан…»
А между тем в горах и аулах началась активная борьба за восстановление Советской власти. События развивались так стремительно, что растерявшийся князь Тарковский, объявленный временным военным диктатором Дагестана, вынужден был обратить претензию к турецкому правителю в том плане, что помощь в деле разгрома большевизма со стороны турков явно недостаточна.
Чрезвычайный Военный Совет, образованный для руководства военными операциями против контрреволюционных сил в Дагестане, обратился к дагестанцам со страстным призывом: «Братья! Чем жить в рабстве, лучше умрём свободными борцами за свободу! Всякий, кому дорога свобода, кто не желает быть рабом богачей, князей и других господ, кто хочет помочь трудящимся в это тяжёлое время, пусть идёт в Красную Армию…»
Всего за несколько месяцев своего существования Советская власть успела завоевать в народе популярность, а кровавый режим Бичерахова-Тарковского вместе с подлым убийством Махача Дахадаева и издевательствами, мародёрством и грабежами со стороны банд и турецких офицеров переполнили чашу терпения горцев, которые стали оказывать как большевикам, так и Красной Армии повсеместную поддержку.
В результате тяжелейшей борьбы в марте 1920 года Советская власть в Дагестане была установлена окончательно. И в том же году, 13 ноября, в Темир-Хан-Шуре при огромном скоплении народа был проведен Чрезвычайный съезд народов Дагестана, куда Центральный Комитет партии и новое советское правительство направило товарищей Сталина и Орджоникидзе, поручив им провозгласить автономию Советского Дагестана.
Часть II
(1921–1931)
Ветер перемен
Глава 1
– Смотри, что я тебе принёс! – Ансар протянул жене бумажный кулёк, в котором лежали три больших золотистых апельсина.
– Где ты их взял? – обрадованно спросила Айша. Ей уже приходилось лакомиться этими диковинными плодами в отцовском доме, куда с удовольствием захаживали со своим товаром заезжие купцы, но сейчас ей показалось, что апельсины чудесным образом появились прямиком из «Тысячи и одной ночи».
– У армянина купил, – ответил Ансар и ласково улыбнулся ей. – Съешь, прошу тебя!
– Спасибо! – Глаза Айши увлажнились, и она быстро отвела их в сторону, чтобы муж ничего не заметил.
Прошло уже больше года с тех пор, как они поселились в столице Дагестана, Буйнакске, ещё недавно называвшейся Темир-Хан-Шурой. Небольшой, но оживлённый город был когда-то военным укреплением и почти полностью состоял из русских военнослужащих. Тогда же, официально возведённый в ранг окружного города с резиденцией губернатора Дагестана и Терека, он стал привлекательным местом для всех людей, приезжавших сюда как с гор, так и из внутренних российских губерний. Здесь процветала торговля, а улицы, интенсивно застраивавшиеся домами, были вымощены камнем и освещались множеством фонарей.
По приезде Ансару и Айше удалось за сравнительно небольшую плату снять небольшой домик, хозяин которого проживал в Тифлисе, наказав приглядывать за домом родственникам покойной жены, а те, в свою очередь, стали сдавать его внаём сначала русским офицерам, потом армянским торговцам и наконец – приехавшей с гор молодой семье.
После почти целого месяца безуспешных поисков работы Ансар устроился, наконец, в управление небольшого хлебозавода, поставлявшего свою продукцию вначале Белой, а затем и Красной армии.
После службы Ансар отправлялся в местную ювелирную мастерскую, где по совместительству работал мастером и куда частенько наведывались местные промышленники и военные, щедро оплачивавшие украшения, заказываемые ими для своих дам.
В душе Ансар винил себя за то, что Айша по его милости лишена привычных с детства удобств, и клятвенно обещал себе, что она ни в чём никогда не будет нуждаться, а потому работал с утра и до поздней ночи и затем, лёжа в постели и крепко прижимая к себе жену, мечтал о времени, когда они обзаведутся собственным домом, наполненным покоем, счастьем и звонкими детскими голосами.
Порой, засыпая, он в смутных своих сновидениях видел величавые ряды гор, нависших каменной стеною над бегущими внизу потоками мутной реки, и просыпался потом с сильно бьющимся сердцем, и долго не мог заснуть, вспоминая родные места и дивясь тому, что в жизни, оказывается, не всё так складывается, как предполагалось, и что вот он уехал из Кумуха, а ведь собирался остаться там до конца своих дней.
Но здесь, внизу, жизнь была такой оживлённой, и интересной, и наполненной новыми впечатлениями и новыми знакомствами, что он и не помышлял о том, что, возможно, когда-то захочет вновь возвратиться обратно.
Жизнь в городе била ключом, здесь постоянно возводились новые строения и появлялись новые лица, и от этого постоянного действия жить было здесь чрезвычайно увлекательно и интересно.
И даже когда в стране поменялась власть, город продолжал точно так же бурлить и кипеть, но просто уже в другом направлении.
Появилось множество людей в кожанках, и песни на улицах стали распеваться всё больше революционные, и городская детвора, подражая взрослым, выстраивалась в шеренгу и, отбивая босыми пятками мостовые, во всё горло распевала «Смело, товарищи, в ногу…» – марш, любимый всеми большевиками.
И мода здесь была совсем иной, городской и европейской, и вот уже Ансар сменил свою черкеску и папаху на франтоватый костюм и шляпу в форме котелка, а для Айши купил наряды нисколько не хуже тех, что носили городские франтихи.
Повсюду звучал русский язык, на котором говорили и дагестанцы, и армяне, и азербайджанцы, и евреи, приезжавшие сюда со всех уголков России и остававшиеся работать педагогами, врачами, инженерами и просто торговцами.
Айшу удивляло здесь всё, и вечерами, когда Ансар возвращался с работы, она ставила перед ним ужин и садилась напротив, подперев лицо рукой и жадно слушая его рассказы о том, как прошёл день, а потом, переодевшись в пошитое по моде платье, выходила с мужем на прогулку по оживлённой и многолюдной главной улице города.
Каждый день приносил новые знакомства, и Айша постепенно отвлеклась от грустных мыслей, связанных с собственным предательством. Она была счастлива с Ансаром и не представляла рядом с собою никого другого, но то, как она поступила со своими родными, терзало и мучило её. Она постоянно обращалась мыслями к родителям, и братьям, которых давно не видела, и, конечно, к любимой подруге Шахри. Как они там все? Простили ли её? Наверное, нет, тяжело вздыхая, говорила она себе, да и не простит отец никогда, уж она-то его знает! И от этих мыслей сердце её непрестанно ныло, и она никак не могла быть счастлива, даже несмотря на то, что рядом был любимый и что Всевышний, по-видимому, её простил, раз благословил беременностью.
Она мечтала подарить Ансару сына и в мыслях рисовала себе тот счастливый день, когда они втроём предстанут перед Ибрагим-беком, и он, увидев, как счастлива дочь, сменит гнев на милость и тоже благословит их.
Глава 2
По широкой, усаженной молодыми тополями улице Темир-Хан-Шуры, заложив руки за спину, шёл невысокий, коренастый и хорошо одетый господин средних лет и крепкого телосложения. Он шёл неторопливой и на удивление упругой для его возраста походкой весьма уверенного в себе человека, всем видом демонстрируя, что он не принадлежит к тем праздношатающимся личностям, которые от нечего делать гуляют по улицам целыми днями. Время от времени он останавливался возле какой-нибудь лавки, коими была густо усеяна нижняя часть улицы, и с деловитым видом, покачиваясь с носка на пятку и обратно, внимательно рассматривал витрину, а затем, будто запомнив для себя нечто важное, продолжал свой путь, то и дело кивая приветливо встречным горожанам.
Это был Магомедмирза Мавраев, известный всему Дагестану первопечатник и книгоиздатель. Когда-то, в начале века, юный паренёк, устроившись в Бахчисарае учеником мастера и хорошо освоив типографское дело, воспылал страстным желанием создать собственную типографию, и состоятельная чохская родня, продав четыре сотни овец, отдала ему все вырученные деньги для того, чтобы он смог купить себе оборудование. Так было положено начало издательской деятельности Магомедмирзы Мавраева, со временем превратившегося в крупного капиталиста, владевшего заводами и фабриками, магазинами и складами, виноградными плантациями и типографией и успешно совмещавшего предпринимательскую деятельность с книгопечатанием. Издаваемые Мавраевым многочисленные газеты и журналы выходили на арабском, русском и всех кавказских языках и содержали самые разные материалы, начиная от передовиц и общественно-политических статей и кончая просто объявлениями.
Помимо периодики, типография Мавраева выпускала художественную литературу, учебные пособия, труды дагестанских учёных, духовную литературу, трактаты по мусульманскому праву и даже календари, доставляя по почте свою продукцию всем желающим, включая тех, кто жил высоко в горах.
И вот сейчас Магомедмирза направлялся к своему «Дому книги», открытому им ещё в 1907 году. Подойдя к нему, остановился у входа, рассматривая витрину с тем же вниманием, с каким разглядывал все предыдущие.
– Салам алейкум, дорогой Мухаммадмирза! – услышал он за спиной знакомый голос и живо обернулся, протягивая руку Исмаилу Багаутдинову, с которым был знаком ещё с тех времён, когда приобрёл самый первый свой типографский станок.
– Ваалейкум ассалам, дружище! Как поживаешь, какие новости? – ответил обрадованный встречей Мавраев.
– Алхамдулиллах, всё идёт, как положено. Вот решил в баню сходить, от души там попариться!
