скачать книгу бесплатно
– Ой, как я устала! – проговорила девушка, по своей давней привычке ласково потеревшись щекой о щёку матери.
– Не мудрено и устать после такого дня, – сказала Суфия-ханум, задержав руки Муниры, показавшиеся ей слишком горячими.
– Может же быть у человека такой талант! – восхищалась Мунира игрой Ляли. – Стать настоящим парнем, даже свистеть по-мальчишески. Да что я рассказываю! Ты же сама видела…
– Да, она держалась молодцом, неплохо сыграла… Но уже поздно, Мунира! Что-то не нравятся мне твои воспалённые глаза, – озабоченно сказала Суфия-ханум.
– Да, я лягу, мама, спокойной ночи.
Заплетя косы и положив руки под голову, Мунира долго не могла уснуть.
Она думала о сегодняшнем вечере. Потом неожиданно вспомнилось, как недели две назад они с Лялей, Хаджар и Таней ходили на лыжах по Кабану. Они толкали друг друга в снег, подолгу смотрели на звёзды, мерцавшие то зеленоватым, то голубым светом. Откуда-то появился Наиль и увёл с собой Хаджар. Наиль влюблён в Хаджар. Ляля, непонятно почему, сердится на это. А Мунире смешно.
Наутро Ляля задала ей странный вопрос:
– Кто из мальчиков больше других тебе нравится?
Мунира ответила:
– Все одинаково.
– Нет, нет, а кто больше?
– Не знаю.
– Тогда я скажу: Г. У.
И она, Мунира, покраснела. Ещё в девятом классе Мунира стала замечать в себе какое-то новое отношение к Урманову. Уже не раз она ловила себя на том, что стеснялась этого невнятного, едва ощутимого чувства, стараясь скрыть его от своих самых близких подруг – Тани, Ляли, Хаджар, от матери, хотя во всём другом была с ней совершенно откровенна, и даже от самой себя. Но хотя Мунира на людях и задирала Галима и иногда не прочь была даже показать своё пренебрежение к нему, всё же, оказывается, от друзей ничего не утаишь.
Ляля раскрыла самые тайные её мысли. Но Муниру Лялины слова почему-то не задели, наоборот, даже доставили какую-то радость. Вчера, когда Галим не пожелал её выслушать, посчитаться с её мнением, он и не подозревал, как глубоко обидел её, – ведь она так волновалась из-за того, что против него ополчился весь класс.
Вдруг в памяти всплыл Кашиф Шамгунов, который тоже был сегодня на вечере. Кашиф служил в банке и доводился ей дальним родственником. Он прямо-таки весь сиял от самодовольства, блестели даже его явно подвитые волосы, его наполированные ногти. Как смешно, когда мужчина усиленно следит за своей внешностью!
Мунира недолюбливала Кашифа, но всё же пригласила на вечер. Уж очень он просил её об этом. А тут ещё Галим поссорился с ней.
Девочки говорят, что у Кашифа красивые глаза. Что из того! Мунире не нравится их выражение… Совсем как у кота, слизавшего с молока сливки… Нужно же было звать на вечер этакого «салам-турхана»[3 - Чучело соломенное.]! Подумаешь, хотела сделать неприятное Галиму, а его на вечере-то и не было.
«Галим… нет, не стоит и думать о нём. Мальчишка – и всё…» И что это ей не спится? Она встала, накинула халат. Взгляд её упал на портрет отца, с тремя шпалами в петлицах гимнастёрки и боевыми орденами. Как жаль, что его не было на их торжественном вечере. Где он сейчас? «Папа, родной, милый, я очень боюсь за тебя».
Мунира уже полгода не видела отца. Когда-то он водил её в тир, учил стрелять из пневматического ружья, вместе они скакали верхом в манеже, плавали на Волге баттерфляем и брассом. А как любила она ходить с ним на лыжах! Да, если отец скоро не приедет в Казань, она поедет к нему. Как только получит аттестат.
Мысли о Галиме, об отце переполнили душу Муниры, и она, сама не понимая отчего, заплакала.
Послышался скрип двери и тихие шаги матери. Суфия-ханум постояла, зябко кутаясь в мягкий оренбургский платок. Потом подошла к Мунире и, обняв её за плечи, крепко прижала к себе.
Муниру всегда поражала своеобразная красота матери, подчёркивающая её душевную силу. Но разве могла Мунира догадаться, чего стоило матери напряжение этой минуты, как трудно было ей удержать готовые хлынуть слёзы и не сказать Мунире правду об отце! Взглянув на Муниру, жмущуюся к ней, как птенец под крыло большой птицы, Суфия-ханум твёрдо решила ничего не говорить Мунире, пока не дождётся ответа на свои телеграммы.
5
Со школьного праздника Ляля и Хаджар вышли на пустынные уже улицы. Девушки не торопились домой. Столько впечатлений, столько надо рассказать друг другу!
После снегопада потеплело, и в зимнем воздухе угадывался запах близящейся весны.
В такие вечера они любили подолгу гулять вшестером, но сегодня всё расстроилось. Муниру взялся проводить домой этот долговязый щёголь, её родственник, – по правде сказать, это обидело Лялю и Хаджар. Да и ребята чудные. Куда-то после спектакля девались Хафиз, Наиль. Конечно, не было Галима…
– Ляля, неужели скоро так все мы и разойдёмся по своим тропкам? – произнесла Хаджар с горечью. Она боялась потерять и эту свою, школьную, семью.
Ещё не остыв от первого сценического успеха, лукаво улыбаясь каким-то своим мыслям, Ляля шутливо ответила:
– Нет, моя Хаджар, я уверена – мы пойдём большой дорогой дружбы. А Муниру, если она променяла дружбу на смазливого молодого человека, накажем по заслугам. Ведь её противного франта просто хочется поколотить.
Хаджар посмотрела на Лялю:
– С тебя, пожалуй, станется. Осмелилась же ты выйти на сцену после единственной репетиции. Всё-таки, Ляля, ты молодец… Я… даже не знаю, как и сказать. Я горжусь тобой.
Польщённая Ляля засмеялась. Потом сказала серьёзно:
– Нет, Хаджар, здесь не смелость. Я не хотела, чтобы класс опозорился.
– А я разве хотела? Но не смогла бы сделать того, что сделала ты, – сказала Хаджар искренне то, что думала.
– Если бы очень захотела – смогла бы.
– Нет, как бы ни захотела, мне всё равно не удалось бы. Я несмелая.
Ляля неожиданно громко рассмеялась:
– Ты что?
– Очень интересно…
– О чём ты?
– Жизнь – интересная. У дэу-ани[4 - Дэу-ани – здесь приёмная мать.] есть моя фотография, на ней я ещё совсем маленькая. Грязная, оборванная. Чёрные кудряшки стоят дыбом. Если очень расшалюсь, дэу-ани показывает мне карточку: «Смотри, какая ты была».
– Хороший человек, Ляля, твоя дэу-ани.
– Золото, жемчужина!
Хаджар стояла, засунув руки в рукава, не ожидая никакого коварства. Вдруг Ляля толкнула её в мягкий сугроб и сама бросилась за ней. По гулкой улице далеко разносились девичьи смеющиеся голоса. Потом Ляля подняла подругу. Они стряхивали одна с другой снег, и Хаджар, показывая Ляле свои мокрые варежки, деланно бранила её.
– Хаджар, душа моя, не сердись на меня. Ладно?
– Сумасшедшая ты, Ляля.
– Да, я сумасшедшая, ветреная, словом, «джиль-кызы». Прости меня, пожалуйста.
Когда наконец они добрались до дому, Валентина Андреевна, их учительница химии, приютившая Хаджар, была уже в постели. Боясь её разбудить, девушки тихо разделись.
– Это вы, девочки? – окликнула Валентина Андреевна. – Я и не заметила, как вы вошли. Ужин на плите, кушайте, – наверно, проголодались.
– Нет, мы сыты, Валентина Андреевна!
– Не вставайте, мы сами управимся.
И, пожелав Валентине Андреевне спокойной ночи, они скрылись в комнате Хаджар.
– Тебе хочется спать? – Ляля обняла Хаджар за шею.
– Нет.
– И мне сейчас ни за что не уснуть. Хочешь, я расскажу тебе, где нашла меня моя дэу-ани?
Хаджар кивнула, – мало видавшая сама ласки, она любила слушать рассказы о сердечных людях.
– Это было давно, больше десяти лет назад, ещё жива была моя бабушка. Мы жили недалеко от санатория «Агидель». А дэу-ани и дэу-ати[5 - Дэу-ати – здесь приёмный отец.] приехали туда на отдых. Они каждый день ходили купаться на реку и любили, сидя в тени прибрежных деревьев, смотреть, как покачиваются на воде лилии.
Ты не можешь себе представить, Хаджар, сколько лилий на Белой! И какие они чудесные! А какой у них странный характер. Ты, наверное, думаешь, у цветов нет характера? А я тебе говорю – есть. Я сама в этом убедилась. С восходом солнца лилия опускается в воду, а на закате всплывает, и лепестки у неё раскрываются. Лилия боится солнца. И почему мне дали такое имя[6 - Ляля – по-татарски «лилия».], просто не понимаю. Мне – сколько ни будь солнца – всё мало. Ну да ладно, не об этом речь. Я говорила о дэу-ани и дэу-ати. Дэу-ати обычно вешал мохнатое с кистями полотенце на плечи, а дэу-ани наматывала своё чалмой на голову – боялась солнечного удара. Она была очень полная.
И дэу-ати казался рядом с ней особенно худым и высоким. У дэу-ани, ты знаешь, лицо большое, цвет лица тёмный, будто она загорела, но глаза у неё особенные… Она, бывало, сядет с нами, деревенскими ребятишками, на траву и рассказывает что-нибудь или читает. Мне тогда, пожалуй, семи ещё не исполнилось, я была очень нелюдимой и всегда держалась немного поодаль. Платье длинное, до пят. Стою, а сама озираюсь по сторонам. Подними кто руку, я исчезну, как горная коза, не успеют даже моргнуть. Однажды дэу-ани спросила у ребят: «Чья это девочка?» Ребята отвечают: «Бабушки Зулейхи. Ляля её зовут».
«Ляля! Подойди ко мне, моя умница», – обратилась она ко мне.
Вместо ответа я взвизгнула – и бежать. Ребятня тоже, будто стая воробьёв, рассыпалась кто куда.
Они слушались меня, я тогда неплохая драчунья была. Правда. Дэу-ати про меня тогда сказал: «Дикарка». А дэу-ани я сразу понравилась.
Вечером дэу-ани опять встретила нас. Ребята расселись в кружок на полянке, возле самого берега Белой, а я в середине, потряхиваю кудрями и кружусь волчком. Как сейчас помню, солнце было на закате, и вся река сверкала такими волшебными – видела когда-нибудь? – золотыми рыбками. В кустах щебетали птички, где-то далеко-далеко играли на курае[7 - Курай – свирель, дудка.], и нежная мелодия медленно плыла над Агиделью. И вот дэу-ани принялась рассказывать нам сказку.
Помнишь, Хаджар, сказку про девушку Гюльчечек? Она убежала от злой старухи. Та обернулась серым волком и пустилась догонять девушку. Гюльчечек упала на колени, стала умолять старый вяз, и он спрятал её в своём дупле…
– Помню, помню, – сказала Хаджар, и синие глаза её задумчиво сузились. – Потом Гюльчечек от серого волка спасло озеро, потом скворец понёс её волосы к брату, а он сделал из них струны для скрипки, и они заговорили человеческим голосом. Мне очень нравилась эта сказка…
– Красивая сказка! Я до сих пор люблю её. А тогда я так и замерла, точно меня заколдовали. Дэу-ани заметила это.
…А через несколько дней умерла моя бабушка, и я осталась совершенно одна. Тогда-то и пришла дэу-ани и спросила меня, хочу ли я быть её дочерью. У неё были очень добрые глаза, и я согласилась.
Они взяли меня с собой в Казань. Осенью я начала учиться и одновременно поступила в балетную школу… Не спишь, Хаджар?
Ляля рукой коснулась лица Хаджар. Оно было мокрое.
– Ты плачешь? – вскрикнула Ляля удивлённо и растерянно.
– Как много хороших людей у нас! – вырвалось из глубины сердца Хаджар. – Моя Валентина Андреевна тоже такая… Я часто думаю, что было бы со мной, живи я не в Советской стране, а где-нибудь там, на Западе…
– Это правда, – согласилась Ляля. – Настоящие люди украшают жизнь.
У Ляли всё было просто и ясно. Вот она рассказала историю своей небольшой жизни и уснула счастливым, тихим сном. А Хаджар долго не могла успокоиться.
Хаджар не знала своей матери, умершей тотчас после родов. По рассказам бабушки, это была высокая чернобровая женщина, с милым круглым лицом, с открытой душой. Совсем молодой она попала на мыловаренный завод Крестовниковых. После какой-то трагедии – бабушка ни за что не соглашалась рассказать об этом поподробней – мать Хаджар вынуждена была выйти замуж за некоего Хабибрахмана, приказчика в лавке при том же мыловаренном заводе. Многие годы у них не было детей. Рождение Хаджар стоило ей жизни. Умирая, она умоляла мужа: «Ради бога, не бросай дочку, не женись, не калечь ей жизнь». Но отец Хаджар очень быстро забыл просьбу покойницы. «Я слишком занятой человек, чтобы смотреть за ребёнком». И он отослал Хаджар к бабушке, в деревню, а сам женился на дочери бывшего торговца. Но детей у них не было, и в конце концов они решили забрать Хаджар у бабушки. Хаджар было тогда десять лет.
Девочку держали на кухне, там она готовила уроки, там же и засыпала, уронив голову на кухонный стол. Она жила среди противоречий, непостижимых для детской души. Часы в школе, полные детских радостей, сменялись тягостными сценами с мачехой. Хаджар в слёзных письмах к бабушке умоляла взять её обратно в деревню. Она скучала по зелёному раздолью лугов, по утренним, стлавшимся над рекой туманам, по деревенской школе, еле видной из-за кудрявых берёзок на горе. Отсюда, издалека, всё это казалось ей ещё милее.
Летом, когда дети выезжали в лагеря, Хаджар мучительно тянуло на вольный воздух из этого дома, где беспрестанно появлялись какие-то подозрительные люди. Одни, пошушукавшись на кухне, уходили тут же, другие уносили что-то под полою.
Однажды мачеха по своим спекулятивным делам уехала куда-то в сторону Ташкента, и Хаджар отпросилась у отца на Голубое озеро, в пионерский лагерь. Всего несколько дней жила она в этом сказочном мире, где ребята бродят с песнями по лесу, мечтают вечерами у костра, не шелохнутся на линейке перед поднятием флага. Вернувшись к отцу, она твёрдо решила стать пионеркой. Осенью она сказала об этом своей учительнице Валентине Андреевне. Вскоре Хаджар приняли в пионеры, и она дала торжественное обещание перед знаменем отряда.
Когда Хаджар подросла, мачеха заговорила с ней по-другому:
– Ты сейчас уже взрослая. Стыдно тебе ходить в плохоньких платьях, совсем не к лицу это девушке. А отцу стало трудно зарабатывать тебе на наряды. У меня есть знакомая, у неё очень много нарядных платьев. Если ты три-четыре платья продашь на рынке – и ей поможешь, и на себя заработаешь, оденешься как следует.
Хаджар побледнела: не хватало ещё, чтобы её сделали рыночной спекулянткой!
– Голой буду ходить, но на базар не выйду! Стыдно вам даже предлагать мне это, – отклонила она наотрез домогательства мачехи.
В тот же день Хаджар ушла из дома.
Она решила поступить на работу, но комсомольская организация, весь класс, в особенности же Пётр Ильич Белозёров и учительница химии Валентина Андреевна категорически восстали против намерения Хаджар бросить школу. Валентина Андреевна, одинокая, немолодая женщина, взяла её к себе на воспитание.
…Где-то застрекотал сверчок. Уже светало. Хаджар очнулась от дум, подняла голову. Ляля улыбалась во сне, – наверно, ей снилось что-нибудь приятное.
6
Диктор читал оперативную сводку Ленинградского военного округа:
«В течение 24 февраля на Карельском перешейке сильный снегопад и туман стесняли боевые действия наших войск. Нашими войсками занято по фронту 28 оборонительных укреплённых пунктов противника, из них 19 железобетонных артиллерийских сооружений…»
Мунира закрыла глаза и представила себе наших бойцов в заиндевелом лесу. Все они в белых халатах, головы повязаны белыми чалмами, как у бедуинов. Хорошие, сосредоточенные лица, молодой блеск глаз. Через сугробы снега, под ураганным пулемётным огнём рвутся они вперёд. Во главе их Мунира видит командира. Даже немного странно, что это её отец. Но сейчас ему не до неё. Он совсем не слышит её голоса. А за теми дальними суровыми холмами – противник. Наши люди смело отстаивают честь и свободу Советской страны, не страшась, что, может быть, придётся не только кровь свою пролить, но и жизнь отдать за родину.
Стоило девушке задуматься о войне, и к её мыслям примешивалась некоторая доля недовольства своей судьбой. Мунира считала себя и своих друзей обойдённым поколением – родились на всё готовое. Видно, придётся им всю жизнь только слушать чужие рассказы – отцов, матерей, а у кого есть, старших братьев и сестёр – о незабываемых исторических днях. Не пришлось ей увидеть Великой Октябрьской революции, не пришлось участвовать в гражданской войне. Не приходится и сейчас защищать родину от врагов.
Чистые и прекрасные стремления юности! Тебе кажется, что ты стоишь в центре вселенной и что без твоего участия не должно совершаться ни одно большое событие, что лучше тебя никто не сумеет постоять за родину.
Велика наша страна, и много в ней людей. Одни ведут ожесточённые бои, другие у жарких мартенов варят сталь, третьи глубоко под землёй рубят уголь, четвёртые управляют сложнейшими станками и машинами, ведут по бесконечным просторам паровозы, готовятся к весеннему севу, разгадывают в лаборатории тайны природы. А она, Мунира, сидит себе в тёплой квартире, читает газету – и никакой от неё пользы! Куда это годится?
В тишину квартиры ворвался звонок. Ещё с площадки донёсся звонкий Лялин голос.
– Лялечка, что с тобой? День рождения у тебя сегодня, что ли? – говорит Суфия-ханум, открывая дверь и отвечая приветливой улыбкой на заразительный Лялин смех.
– Дня моего рождения никто даже и не знает, Суфия-апа, просто погода сегодня чудесная. А потом я видела сон…
– Сон?
– Да. Будто я играю в Большом театре шмеля из «Сказки о царе Салтане». А Пётр Ильич, не Чайковский, конечно, а наш, Белозёров, на глазах у всех грозит мне из ложи пальцем: «Ах ты, ведь у тебя экзамены ещё не сданы!» Я будто страшно обозлилась: позорит перед всем народом!.. Зажужжала, зазвенела, потом как взлечу и села ему на самый кончик уса…
– Голодной курице просо снится, – негромко вставила Суфия-ханум.
– Уж и звенела я, уж и звенела!.. Пётр Ильич руками машет, а я не улетаю, всё кружусь да кружусь. Такой интересный сон, даже жалко было, что проснулась.
