Герои

– Хватай меня за руку! За руку хватай!

Но Клайг бился в панике и уходил в вязкую хлябь еще глубже и с невиданной скоростью: из болота торчало уже одно лицо с разинутым ртом; большой черный лист прилип к щеке.

– Помогите! – сипел Клайг, в мучительном усилии вытягивая пальцы в доброй сажени от Ледерлингена.

Танни, шатаясь, сунул Клайгу флагшток.

– А ну держи!

– Помогирль-брль…

Исступленно вытаращенные глаза смотрели на Танни, но вот грязная вода залила и их, и растрепанные волосы, и все исчезло, вырвалось лишь несколько зловонных пузырей. И всё. Танни почем зря тыкал древком в трясину, но Клайга уже не было. Не считая медленно отплывающего спасенного башмака, не осталось ни намека на то, что юноша когда-то существовал на свете.

Дальше продвигались в угрюмой тишине. У остальных рекрутов вид был ошеломленный и подавленный. Танни шел с сурово сомкнутыми губами; молодежь жалась к кочкам желтоватой травы, как жеребята к матерям. Скоро начался подъем, а изогнутые болотные чудища сменились обычными дубами и елями. Танни прислонил перепачканный штандарт к стволу и, уперев руки в боки, оглядел обувь. От щегольских сапог осталось одно название.

– Др-рань, – прорычал он, – дрань долбаная!

Желток безвольно осел в стекающей слякоти. Руки у него дрожали. Ледердинген, тяжело дыша, облизывал побелевшие губы. Уорта не было видно, из подлеска доносились натужные стоны. Опять прихватило. Даже утрата товарища не умерила буйствующее нутро. А то и, наоборот, послужила тому буйству причиной. Подошел Форест, по колено в черной грязи. Оба, и капрал, и сержант, были густо заляпаны, хотя на Танни корка была толще.

– Я слышал, мы потеряли рекрута.

В устах Фореста это была дежурная фраза. Ну а как иначе.

– Клайг, – с досадой бросил Танни. – Хотел выучиться на ткача. Вот так, потеряли человека, и где? В сраном болоте! За каким чертом мы вообще здесь?

Низ его мундира сделался кургузым от гадкой жирной парши; он, как мог, ее соскребал и с отвращением откидывал.

– Вы сделали все, что могли.

– Да знаю я, – буркнул Танни.

– Больше вы все равно…

– У него в ранце была часть моего барахла: восемь бутылок крепкого! Мне бы, знаешь, на сколько хватило?

Повисла пауза.

– Восемь бутылок? – Форест медленно повел головой из стороны в сторону. – Ну и субчик же ты, капрал. Двадцать шесть лет в армии его величества и все не перестаешь меня удивлять. Я вот что тебе скажу: поднимись-ка вон на тот косогор и оцени, в какой мы сейчас глубокой заднице. Может, это как-то отвлечет твои мысли от скорби об утрате. А я пока пойду отслежу, чтобы остальной батальон переправился у нас без дальнейшего потопления бутылок.

И Форест отошел, зашипев попутно на солдат, тянущих из вязкой слякоти дрожащего мула. Танни еще с минуту постоял, тихо ярясь, но яриться-то, в сущности, было не на кого.

– А ну Желток, Летерлистер, Уорт, все ко мне!

Желток встал, распахнув глаза.

– Уорт, он, это…

– Наверно, еще не все из себя выдавил, – рассудил Ледерлинген, с озабоченным видом выуживая из ранца всякие промокшие предметы и развешивая их по ветвям для просушки.

– Да уж как пить дать. Чем ему еще заниматься? Тогда дождись его. А ты, Желток, давай за мной, и не вздумай мне сдохнуть на полдороге.

Он начал подниматься по косогору, брезгливо ощущая, как трутся задубевшие от подсохшей грязи штаны. По пути он сердито распинывал куски дерева.

– А мы разве не должны идти тихо? – опасливо прошептал Желток. – Вдруг наткнемся на врага?

– Где ты его нашел, врага! – проворчал Танни. – Скорее уж напоремся еще на один чертов батальон, который всего-навсего сдал по Старому мосту и оказался на месте впереди нас, весь чистенький-сухонький. Вот уж картинка будет, а?

– Не могу знать, господин, – пропыхтел рекрут, чуть ли не на четвереньках заползая на глинистый склон.

– Капрал Танни! Сколько учить можно! А тебя не спрашивают. Ох, они и разоржутся, когда увидят, какой у нас видок. Ох и позубоскалят!

Они приближались к деревьям. За ветвями проглядывал отдаленный холм с торчащими по верху камнями.

– По крайней мере, мы как раз в нужном месте, – пробурчал капрал.

И добавил себе под нос:

– Нужном от слова «нужник». Мокрые, грязные, голодные и нищие. Ну генерал Челенгорм, разъядри тебя в пупок. Срать солдату на голову – это я понимаю, но чтобы вот так…

Земля за деревьями отлого шла вниз. Судя по обилию пней и молодого подлеска, здесь когда-то трудились лесорубы, после них остались брошенные гниющие лачуги. Дальше бежала мелкая речушка, чуть шире ручья – на юг, в то кошмарное болото, через которое они только что перешли. С той стороны нависал глинистый берег, от него плавно поднимался травянистый склон, где какой-то пекущийся о границах селянин выложил из камней неровную стенку. Над стенкой в предзакатном солнце поблескивали копья. Судя по всему, тот самый батальон, что оказался впереди. Только непонятно, почему он с северной стороны стены.

– Капрал, а что там за…

– Я тебе сказал: тише воды.

Танни оттащил Желтка в заросли и вынул окуляр – изящный, складной, из меди – выиграл в квадраты у офицера из Шестого полка. С ним он продвинулся чуть вперед, где в кустах имелась прореха. Изгиб рельефа за речкой не мешал видеть, что ряд копий тянется по всей длине стены, насколько хватает глаз. А еще Танни разглядел шлемы. И дым, вроде как от костра. Потом он увидел человека, который забрел в ручей с подобием удочки из копья с примотанной тетивой. Человек был раздет до пояса, с растрепанными волосами – по виду, не солдат Союза. От того места, где засели капрал с рекрутом, его отделяли сотни две шагов.

– Ого, – выдохнул Танни.

– Это что, северяне? – прошептал Желток.

– Они самые. Да не один-два, а тьма тьмущая. А мы, получается, как раз у них на фланге.

Танни протянул подчиненному окуляр, наполовину уверенный, что тот будет пялиться в него не с того конца.

– Но откуда они взялись?

– А ты как думаешь? С севера, вестимо, – он выхватил окуляр обратно. – Надо будет кому-то отправиться назад. Чтобы те, кто выше на навозной куче, знали, куда мы воткнулись.

– Они, наверно, и так уже знают. Ведь они тоже должны были натолкнуться на северян? – В голосе Желтка, и так-то не особенно спокойном, прорезалась истерическая нотка. – А? Разве нет? Ведь должны были, всяко!

– Кто знает, Желток, кто знает. Это же битва. Тут уж кто кого.

Еще не договорив, Танни с растущим беспокойством понял, насколько его слова правдивы. Да, речь идет именно о битве. И, может статься, очень даже кровопролитной. Северянин выбросил на бережок блеснувшую живым серебром рыбину на конце удочки. Из-за стены показались, по видимости, его друзья в приподнятом настроении – что-то с улыбками орут, машут. Если бой уже был, то по всему видно, что победа оказалась за ними.

– Танни! – сзади, согнувшись, сквозь кусты пробирался Форест. – Северяне по ту сторону ручья!

– Знаю. Да еще и рыбачат, хочешь верь, хочешь – нет. За той вон стенкой так и кишат.

– Один парень у нас влез на дерево. Говорит, что видел на Старом мосту всадников.

– Так они взяли мост?

Вот те на. Выходит, если они покинули ту долину с потерями не большими, чем восемь бутылок крепкого, то это еще везение.

– Но если они перейдут мост, мы окажемся отрезаны!

– Я понимаю, Танни. Соображаю, не дурак. Надо отправить нарочного обратно к генералу Челенгорму. Кого-нибудь отрядить. И сидеть, черт, тише воды ниже травы!

И Форест пополз обратно.

– Кому-то надо будет лезть через болота? – ужаснулся шепотом Желток.

– А ты что, летать умеешь?

– Я? – паренек посерел. – Я не могу, капрал Танни. Не могу… Сейчас, после Клайга… просто не могу!

Танни пожал плечами:

– Но ведь кому-то надо. Ты перелез сюда, значит, как-то перелезешь и обратно. Главное, держись травянистых участков.

– Капрал!

Ухватив Танни за грязный рукав, Желток придвинулся чуть ли не вплотную. Голос понизился до вороватого, интимно-заговорщического – тот самый тон, что так ласкает ухо. Тон, которым вершатся сделки.

– Вы говорили, если мне чего когда понадобится…

Влажные глаза рекрута стреляли налево и направо, не смотрит ли кто. Рука, нырнув за пазуху, появилась с плоской оловянной фляжкой и вдавила ее в ладонь Танни. Капрал вынул пробку, нюхнул и, аккуратно запечатав, сунул фляжку за пазуху, но уже себе. И кивнул. Потерянному в болоте, понятно, не замена, но, как говорится, на безрыбье…

– Летерлинкер! – позвал он змеиным шепотом, выбираясь из кустов. – Срочно нужен доброволец!

Деяния дня

– Мертвые, – удрученно бормотал Зобатый, прихрамывая.

Их было с избытком, разбросанных по северному склону холма. А с ними еще и раненых, стонущих, подвывающих и причитающих характерным образом – звук, от которого у Зобатого с каждым годом все сильнее свербило в зубах. Самому хотелось выть, умолять бедолаг, чтобы заткнулись, и брал стыд за то, что такие мысли приходят в голову, ведь он сам так вот немало отвыл за минувшие годы, и, кто знает, может, предстоит еще.

Гораздо больше мертвых было вокруг верхней стены. Столько, что можно ступать по ним хоть до самой чертовой вершины, ни разу не коснувшись истерзанной травы. Воевавшие по разные стороны теперь свалены в одну кучу – бездыханные и те, что еще кое-как дышат, а иные давно остыли. Вон молодой солдатик Союза испустил дух лицом к земле, а задницей к небу; косится на Зобатого с растерянной неловкостью: дескать, дядя, ты б меня хоть перевернул, уложил как-нибудь подостойнее.

Пустое. Ни к чему это все. Достоинство – штука бесполезная и для живых, не говоря уже о мертвых.

Впрочем, склоны оказались лишь преддверием к побоищу в круге Героев. Великий уравнитель позабавился сегодня на славу, соль шутки явив не сразу, но постепенно, по восходящей. Зобатый и не помнил, доводилось ли ему когда-то видеть столько мертвецов в одном месте. Груды, связанные кровавой пуповиной, сцепленные оковами смертных объятий, которых уже не расцепить, не порвать. Голодные птицы в нетерпении приплясывали по камням, выжидали своей очереди. Суетились мухи на открытых ртах, застывших глазах, отверстых ранах. И откуда, из каких щелей берется вдруг разом столько мух? Попахивало и тем самым геройским духом. Тела взбухали под вечерним солнцем, выпускали наружу внутренности.

Перед такой картиной впору остановиться и поразмыслить о собственной бренности. Однако о ней недосуг было думать десяткам падальщиков без роду и племени, для которых произошедшие убийства равнозначны началу сбора ягод. Они деловито избавляли трупы от одежды и доспехов, собирали в кучи более-менее годные щиты и оружие. Их только слегка расстраивало, что первыми здесь похозяйничали возглавлявшие штурм карлы, сграбастав с поля брани все более-менее ценное.

– Стар я для этого вороньего пиршества, – вздохнул Зобатый.

Он наклонился размять затекшее колено. Ногу от щиколотки до бедра льдистым жгутом пронимала боль.

– Кернден Зобатый, ну наконец-то он здесь!

Около Героя сидел Жужело, при виде своего вождя он вскочил, отряхивая зад от грязи.

– А то я уже ждать отчаялся!

Отец Мечей в ножнах он закинул на плечо и указал им на долину, откуда они пришли.

– Я уж думал, не решил ли ты по пути сюда осесть на каком-нибудь из тех вон хуторов.

– Да уж и впрямь надо было.

– Хм, а кто б тогда показал мне судьбу?

– Ты рубился?

– Да уж как водится. В самой гуще. Здесь мне равных нет, как в песнях поется. Ох, и пришлось мечом помахать.

А на самом, гляньте-ка, ни царапины. Зобатый ни разу не видел, чтобы Жужело выходил из боя хотя бы со ссадиной. Скребя в затылке, он хмуро оглядел побоище. Ветер решил дохнуть свежим дыханием, взлохматил одежды на трупах.

– Много народу полегло.

– Ага, – отозвался Зобатый.

– Груды и груды.

– Да.

– Хотя в основном Союз.

– Да.

Жужело стряхнул меч с плеча и воткнул в землю, руки сложив на гарде, а подбородком уткнувшись в рукоять.

– И все равно, даже если рубишь врага, сам этот вид, знаешь… заставляет задуматься о том, такая ли уж хорошая штука эта война.

– Ты шутишь?

Жужело помолчал, вращая меч по оси, пока кончик запятнанных ножен не съехал на такую же запятнанную траву.

– Теперь уж и не знаю. Агрик убит.

Зобатый замер с приоткрытым ртом.

– Бросился в бой в передних рядах. Убит оказался здесь. По-моему, заколот мечом, куда-то вот сюда, – Жужело ткнул себе в бок, – в подреберье, и меч, вероятно, вышел наружу…

– Какая уж теперь разница, – досадливо отмахнулся Зобатый.

– Наверно, никакой. Грязь есть грязь, прах есть прах. На нем все равно была тень с той самой поры, как убили его брата. Это было видно по нему. Во всяком случае, мне. Парень все одно долго бы не протянул.

Вот уж утешение.

– Как остальные?

– Весельчаку Йону поставили зарубку-другую. Брека нога по-прежнему беспокоит, хотя он об этом не говорит. Ну а так все в добром здравии. Во всяком случае, не хуже прежнего. Чудесница вот думает, как бы нам похоронить Агрика рядом с братом.

– Хорошо.

– Тогда давай, наверное, выроем яму, пока никто другой на то место не покусился?

Зобатый со вздохом огляделся по сторонам.

– Если у вас отыщется свободный заступ. А я подойду сказать слова.

Конец дня вполне в духе его начала. Не успел Зобатый отойти на пару шагов, как у него на пути оказался Трясучка.

– Тебя желает Доу, – сказал он скользким шепотом, и шрамом, и угрюмой ухмылкой напоминая самого великого уравнителя, не иначе.

– Ладно, – Зобатый почувствовал неудержимое желание вновь взяться за заусенцы. – Скажи им, что я сейчас подойду. Я же недолго там буду?

Вместо ответа Трясучка пожал плечами. Если у Зобатого учиненная мясорубка не вызывала добрых чувств, то Черный Доу деяниями дня был, похоже, доволен. Он стоял, прислонясь к камню, с недоеденным яблоком в руке, лицо забрызгано кровью.

– Зобатый, репей старый! Куда ты, черт возьми, подевался?

– Честно говоря, ошивался по хромоте своей в хвосте.

Неподалеку от вождя бдили с обнаженными мечами Треснутая Нога и несколько его карлов. С учетом одержанной победы что-то многовато стали.

– Я уж думал, ты убился, – сказал Доу.

Зобатый поморщился, подволакивая пылающую ногу. Не знаю, как вы, а мы не против еще немного пожить.

– Да вот прыти не хватило оказаться среди убитых. За молодыми разве угонишься. Стоять я буду там, где укажешь, а вот переть на скорости вперед – это занятие для молодых.

– Но ведь я как-то успел с передними рядами.

– Не у всех такой аппетит к крови, как у тебя, вождь.

– Да, я такой. Даже не припомню, когда за день все так славно удавалось.

Доу положил руку Зобатому на плечо и вывел его на пятачок между камнями, откуда открывался вид на юг через долину. То самое место, где стоял Зобатый, когда впервые заметил приближение Союза. Как все изменилось за считаные часы.

В скудеющем предзакатном свете обветшалая стена словно ощетинилась отблесками оружия. То же самое вниз по склону. Там копали рвы, затачивали колья, Герои превращались в крепость. Несколько ниже южный склон холма, как мусор, устилали тела, далеко, до самых садов. От одного трупа к другому перепархивали вначале люди, затем вороны – мусорщики, каркающие счастливым хором. Согнанный подневольный люд стаскивал в кучи для предания земле раздетые тела – один труп неотличим от другого. Когда человек умирает в мирное время, по нему текут потоки слез, собираются процессии; родственники, друзья и знакомые говорят друг другу слова утешения. Того же, кто погибает на войне, хорошо если присыплют достаточным количеством грязи, чтобы он не смердел.

Доу поманил пальцем:

– Трясучка.

– Да, вождь.

– Я слышал, в Осрунге пленен кто-то из знати. Офицер Союза или еще кто. Почему бы его сюда не притащить и не посмотреть, что из него можно вытянуть в плане полезных сведений?

Глаз Трясучки оранжево блеснул в луче заката.

– Сделаем.

Он пошагал, переступая трупы легко, как палые листья. Доу проводил его хмурым взглядом.

– Надо ж чем-то загружать подчиненных, да, Зобатый?

– Наверное.

Интересно, чем Доу собрался загрузить, черт возьми, самого Зобатого.

– Н-да, за день сделано немало.

Доу отбросил огрызок яблока и хлопнул себя по животу с видом человека, который сегодня впервые наелся вдосталь, а несколько сотен трупов – это так, объедки.

– Так точно, – ответил Зобатый.

Может, ему и самому не мешало попраздновать. Выдать коленце, хотя бы одной ногой. Спеть, чокнуться со всеми кружкой браги. Но нет, все болит. Болит, и спать охота, а проснуться в доме у воды, и никогда больше не видеть ни единого поля сражения. Тогда не придется нести околесицу над прахом Агрика.

– Ну вот. Оттолкнул их назад, к реке. По всей линии, – Доу величаво махнул на долину рукой с почерневшей запекшейся кровью под ногтями. – Ричи одолел частокол и выпнул Союз из Осрунга. Скейл занял Старый мост. Золотой отогнал всю эту братию через отмель. Там его остановили, но… Прямо-таки настораживает: слишком уж все гладко у меня получается.

Черный Доу подмигнул Зобатому. Не сигнал ли это к тому, чтобы в спину вогнали нож?

– Надеюсь, народ теперь не будет брюзжать, что я не такой боец, за которого меня принимали?

– Да нет, наверно.

Как будто Доу его за этим позвал.

– Вообще-то Трясучка говорил, я тебе для чего-то нужен.

– А что, паре старых вояк после битвы и поболтать нельзя?

Ножу в спине Зобатый удивился бы куда меньше, чем этому.

– Почему, можно. Просто не думал, что в собеседниках у меня будешь ты.

Доу помолчал.

– Да и я тоже. Пожалуй, мы оба должны быть удивлены.

– Так точно, – сказал Зобатый, не зная, что добавить.

– Завтра мы можем подпустить к себе Союз, – сказал Доу. – Так что побереги свои старые ноги.

– Думаешь, они осмелятся? После всего этого?

Доу ощерился.

– Мы задали Челенгорму хорошую трепку, но за реку не переправилось и половины его людей. А ведь это только одна дивизия из трех.

Он указал в сторону Адвейна, где в сумерках мигали огоньки – яркие точки факелов, отмечающие траекторию движения вражеской армии.

– Там подводит свои полки Миттерик. Свежие, готовые к бою. А с другой стороны, я слышал, идет Мид.

Палец Доу двинулся влево, к дороге на Олленсанд. Огни виднелись и там, едва различимые в такой дали. Сердце захолонуло.

– Так что работы здесь будет хоть отбавляй, насчет этого не волнуйся. – Доу подался ближе и вцепился пальцами Зобатому в плечо. – Все у нас только начинается.

Пораженные

Ваше августейшее величество,

С огорчением довожу до Вас, что Ваша армия и Ваши интересы на Севере пострадали самым серьезным образом. Сегодня утром передовые отряды дивизии генерала Челенгорма достигли городка Осрунг и заняли сильную позицию на холме, опоясанном кольцом древних камней, именуемых Героями. Однако подкрепления задержались из-за плохого состояния дорог, и прежде чем наши основные силы переправились через реку, северяне атаковали большим числом. И хотя сражались со всей отвагой, Шестой и Ростодский полки оказались опрокинуты. Утерян штандарт Шестого полка. Потери исчисляются тысячей убитых и примерно таким же количеством раненых. А еще многие оказались в руках врага.

Лишь благодаря отваге Первого кавалерийского Вашего величества полка было предотвращено дальнейшее ухудшение событий. Теперь северяне хорошо укреплены вокруг Героев. На склонах видны костры их лагерей. Когда ветер дует с северного направления, слышны чуть ли не их песни. Тем не менее, мы удерживаем землю к югу от реки, а дивизии генерала Миттерика с восточного фланга и лорд-губернатора Мида с западного начали сближаться, чтобы с первыми лучами рассвета нанести удар. Завтра северянам будет уже не до песен.

Остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой —

Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.

Густеющий сумрак полон криков, стука и лязга, горек от дыма костров, а еще более от едкого духа поражения. Потрескивал на ветру огонь и шипели в руках факелы, выхватывая из темени лица, изнуренные днем перехода, ожидания, беспокойства. «И, возможно, лишь немного сражением».

Дорога от Уфриса заполнена бескрайней чередой перегруженных повозок, верховых офицеров, устало марширующих солдат. Дивизия Миттерика продиралась мимо, видя на пути раненых и увечных, заряжаясь страхом еще до того, как пахнуло врагом. То, что до разгрома на Героях представлялось чем-то отдаленным, обретало сокрушительную вещественность. Мертвый мул с остекленело выпученными глазами. Телега со сломанной осью, стянутая с дороги и разобранная на дрова. Сорванная с креплений и брошенная палатка с желтым солнцем Союза на мятой парусине. «Все стало символами судьбы».

Прошлые месяцы, когда Горст совершал утренние пробежки по лагерям то одних, то других полков, страх был здесь редкой залетной птицей. Хотя и гостили скука, тупая усталость, голод, хворь, безнадега и тоска по дому вместе взятые. «Но не страх перед врагом». Теперь же он был везде, и въедливый его дух лишь крепчал по мере того, как сгущались тучи и солнце уходило за пустоши и пади. «Если победа делает людей храбрыми, то поражение превращает их в трусов».

Посреди села Адвейн напрочь застряли несколько редкостно громоздких повозок, по восьмерке лошадей в каждой. Красный от натуги офицер что-то орал старику, сидящему рядом с возницей.

– Да вы знаете, кто я?! – встречно разорялся старик, размахивая подорожной, смоченной первыми каплями дождя. – Я Сауризин, адепт-химик Университета Адуи! У меня рескрипт самого лорда Байяза: это снаряжение немедля пропустить!

Горст оставил их за спором и миновал квартирмейстера, грохочущего в двери в поисках места на постой. На улице стояла северянка с тремя припавшими к ее ногам детишками и под набирающим силу дождем невидяще смотрела на горстку монет у себя на ладони. «Вышвырнуты из своей лачуги, чтобы дать место какому-нибудь глумливому лейтенанту, которого вытеснит какой-нибудь спесивый капитан, а того выставит вон какой-нибудь чванливый майор. Где-то к той поре окажется эта женщина со своими детьми? Может, будет мирно почивать у меня в палатке, пока я геройски коротаю ночь на сырой дернине снаружи? Надо лишь протянуть руку…» Но он, опустив голову, молча протопал мимо. Большинство убогих домишек переполнено ранеными; те, кто мог ходить, теснились на крыльце или около. Они смотрели на него; перекошенные от боли, заляпанные грязью, перевязанные тряпьем лица были полны вялого укора. Горст в ответ смотрел на них. «Мое ремесло – делать увечных, а не утешать их».

Он предложил раненым бутылку рома, прихваченную из офицерской кухни, и они по очереди стали к ней прикладываться, пока не опустошили. При этом никто, кроме одного, схватившего его на секунду за руку, не поблагодарил за угощение. Впрочем, ему до этого не было дела.

В дверях, тяжело вздыхая, появился хирург в замызганном фартуке.

– Генерал Челенгорм здесь? – осведомился Горст.

Тот указал ему место на отшибе, и через несколько шагов он услышал голос – тот самый, что последние дни нетерпеливо выкрикивал приказы.

– Уложите их здесь, вот так! Расчистите место! За корпией, мигом!

Челенгорм стоял коленом на раскисшей земле, держа за руку лежащего на носилках. Генерал наконец избавился от своры прихлебателей-штабистов, если только они не полегли на холме.

– Не беспокойтесь, всем, чем можем, поможем. Вы герои, каждый из вас!

Он чавкнул коленом по грязи возле лежачего.

– Ты сделал все, что мог. Вина, друзья мои, во всем была моя, и ошибки тоже мои.

Он стиснул ему плечо, медленно встал.

– Моя вина. Моя.

«Похоже, в ком-то поражение пробуждает самое лучшее».

– Генерал Челенгорм?

Трепетный свет факела озарил его лицо, осунувшееся и внезапно постаревшее.

– Полковник Горст, как вы…

– Прибыл маршал Крой.

Генерал на глазах как будто сдулся. Или лишился хребта.

– Ну да, конечно.

Он оправил перепачканный грязью мундир, привел в надлежащее положение пояс с мечом.

– Как я выгляжу?

Горст открыл было рот, но Челегорм его перебил:

– Только не надо меня подбадривать. У меня вид пораженного.

«Точно».

– Прошу вас, не отрицайте этого.

«Я и не отрицаю».

– Я таков, какой я есть.

«Что верно, то верно».

Обратно генерала вел Горст – по закоулкам, через поток армейских кухонь, сквозь колготню предприимчивых, галдящих без умолку коробейников. Он был во власти уныния. Как оно часто бывает.

– Полковник Горст, мне нужно вас поблагодарить. Тот ваш бросок спас мою дивизию.

«Быть может, он спас и мою карьеру. Дивизия твоя может гореть синим пламенем, если я вновь стану Первым стражем короля».