Возвращение домой

был мальчик, а шаль, снятую с ее головы, повесили на плодоносящее дерево.

Молодые не заставили себя долго ждать: через девять месяцев, точно в срок, появился младенец мужского пола, а потом с завидным постоянством рождались один за одним малыши. Ахмеду в скором времени предложили место в районной больнице, и они переехали в районный центр. Не столица республики, конечно, но большего молодые родители и не хотели. Шум и суета большого города, где много соблазнов, где не чтут традиции, их совсем не привлекали. Там стали ходить в школу старшие дети, там семья поселилась в старом деревянном доме, который помнила маленькая Фатьма. Незатейливый дом с несложным, но растущим хозяйством: курочки, гуси и барашки помогли молодой семье прокормить детей, фруктовые деревья в саду – приготовить варенье и компоты на долгую ветреную зиму. Счастливое было время – таким его помнили все дети!

Родители любили друг друга. Вечерами, уложив детей, подолгу засиживались у горячего самовара. Фирангиз готовила мужу его любимые блюда, угощала любимым вареньем – из белой черешни. Он слушал, как она рассказывает о том, как прошел день, и любовался ее прекрасными длинными волосами, которые видел только он. Никогда, кроме как перед родными и мужем, Фирангиз не снимала кялагаи.

Иногда Ахмед уезжал в командировку в Москву и привозил невиданные сладости – вкуснейшие шоколадные конфеты, обернутые в фольгу и яркую бумагу. Девочки разглаживали фольгу пальчиком и укладывали обертку в специальные коробочки, а потом хвалились «сокровищами», даже обменивались ими. Дети могли съесть все вкусности за несколько дней, но правила восточного гостеприимства гласили: все лучшее – гостю, на праздничный стол. Фирангиз выбирала потаенные места для того, чтобы сохранить лакомства, но дети постоянно, раз за разом, их обнаруживали. Однажды молодая мама от неожиданности расплакалась, увидев ровно половину того запаса, что она отложила к священному празднику весны – к Новруз Байраму. Готовился казан рассыпчатого, желтого от специй риса, с нежнейшей бараниной, с сухофруктами и каштанами, а к чаю подавали традиционные сладости: любимую всеми шекербуру, пахлаву, красивую, вырезанную ромбиками с орехом в центре и соленый рассыпчатый гохал. Шоколадных конфет в тот год на столе было непривычно мало: дети смотрели исподлобья виновато, родители – строго, едва сдерживая смех. Кто съел конфеты, так и осталось тайной…

Никаких других заказов скромная Фирангиз мужу не делала – могла попросить разве что ботиночки для мальчишек или московскую школьную форму для девочек. А себе не требовала ничего – все у нее есть: любимый муж и, слава Богу, здоровые и счастливые дети!

Глава 3

Сквозь сон Фатьма слышала смутные звуки, еле уловимое движение настоящей жизни, но она не хотела возвращаться оттуда, где ей было так хорошо.

…Покойный муж, Вагиф, молодой и красивый, ухаживал за ней робко и не нарушая традиций. После того, как ей одели на руку кольцо, им было позволено иногда проводить время вместе. Он, одолжив у старшего брата машину на несколько часов, заехал за невестой и, получив разрешение родных, пригласил ее на прогулку. Они тогда уже жили в городе, у Евгении Петровны. Фатя была студенткой третьего курса и казалась себе настоящей городской девушкой, стараясь изо всех сил забыть про деревенское детство. Вагиф ждал ее у подъезда, и она сквозь приоткрытую занавеску наблюдала, как он протирает лобовое стекло, стряхивает пылинки с сидений, покрытых ковровыми накидками, настраивает радио, а потом, облокотившись на бампер белой «пятерки», гордо курит у ее подъезда. Пусть соседи видят, что жених везет Фатю на машине.

Старшие сестра, уже опытные и замужние, давали ей советы, как вести себя с женихом, но она все еще стеснялась намекнуть на приглянувшееся ей платье, которое принесла знакомая спекулянтка (алверчи, как говорили в Баку). Ей так хотелось его иметь! Серое, с красно-черным геометрическим узором, с тоненьким пояском, воротничком-стойкой и перламутровыми пуговичками! Прихорашиваясь, она намеренно заставляла его ждать. У двери сбрызнула себя капельками модных французских духов, что ей принесли на нишан, обручение, и вышла наконец к заждавшемуся жениху.

Во сне они бродили по Приморскому бульвару, еще чужие и осторожные. Было тепло, цвели деревья, девушки гуляли в самых лучших своих нарядах. Ветер уносил мазутные пятна далеко в море, а чайки громко кричали, то ли ссорясь, то ли о чем-то оживленно беседуя. На бульваре уже загорались огни шашлычных, кутабных и рыбных ресторанов. Низенький человек с огромным пузом стоял, улыбаясь у чайханы, обнажая целый ряд золотых зубов. Из помещения доносилась народная музыка: московские передачи в таких заведениях были не в почете. В будни шашлычные были обычно не такие заполненные, как в выходные, но и сегодня, в пятничный вечер, струйки дыма и вкусно пахнущее мясо зазывали посетителей. Но Фатя знала: там, где много подвыпивших мужчин, ей не место. Вагиф почти не касался ее, только при виде идущих навстречу молодых мужчин слегка придерживал ее за локоть и становился все более гордым и воинственным. Спина выпрямлялась, усы смотрели в сторону, он в минуты волнения непроизвольно поправлял их правой рукой, глаза смотрели неприветливо и оборонительно: это моя невеста, и этим все сказано. Фатя мечтала, о том, чтобы они поскорее зашли в знаменитое кафе «Жемчужина» поесть мороженое – уж очень ей нужно было удалиться в туалет, а сказать об этом она ни за что бы не решилась. Вагиф, не торопясь, рассказывал о своей работе, о том, что свадьба будет скромной, человек в сто уложатся, а потом наконец поселятся вместе, в его однокомнатной квартире, которую выделили молодому инженеру на заводе. Думая об этом, Фатя краснела: что последует за свадьбой, об этом она и не заикалась! Она так стеснялась этого молодого мужчину, что с трудом представляла их совместное житье-бытье, а хихиканье старших сестер при обсуждении чего-то своего, ей пока недоступного, принимала за ужасное испытание, которое скоро предстоит и ей. Слава Богу, она дотерпела до кафе, и теперь Фатя, спокойная и гордая девушка, могла, наконец насладиться шариками мороженого, которое подавали в металлических вазочках с гнущимися во все стороны ложечками.

Ни пластиковые стулья, ни липкий стол, который не торопилась протереть немолодая официантка, не могли помешать Фатиному счастью. Сравнивать ей было особенно не с чем. В ее родном районе единственным публичным местом, куда могла отправиться молодая девушка в сопровождении старшей родственницы, был базар. Чайхана как место встреч и задушевных разговоров предназначалась исключительно для мужчин. Опытный чайханщик знал все про завсегдатаев, помнил, кто из них что любит, и его грязный фартук, несвежие скатерти и мухи в заведении совсем не говорили о неряшливости и уж тем более об отсутствии прибыли – нет! А какие столы он накрывал для «своих»! Избранные могли пользоваться особыми привелегиями. Чайханщик, как правило, был достаточно состоятельным человеком, особенно для села. Он ездил на хорошей машине и выдавал своих дочерей за уважаемых людей. Как невинное чаепитие, так и гастрономическое пиршество всегда могли закончиться важным мужским разговором и серьезной договоренностью.

Оглянувшись вокруг, Фатя увидела несколько таких же молодых пар и подумала: как все же ей повезло в жизни! Сидит на Приморском бульваре и ест ложечкой почти растаявшее мороженое, посыпанное шоколадной крошкой, с красивым женихом. Купил бы он ей то заграничное платье – была бы еще счастливее, ей Богу!

…Кто-то настойчиво теребил ее за руку, и ей пришлось открыть глаза. Увидев невестку, она выразила недовольство: опять она мешает ей досмотреть такой хороший сон! Фатьма решила отомстить и, поохав и пробурчав «ах, как больно» и «спать опять не дают», все-таки спросила:

– Что?!?

– Мама, просыпайтесь! Сейчас доктор придет. Давайте я покормлю Вас и переодену.

– Какой доктор?

– Семен Маркович, помните? Он уже приходил к Вам два раза.

– Зачем? – то ли притворяясь, то ли действительно ничего не помня, спросила Фатьма-ханум.

– У Вас был инсульт, мама. Доктор хочет посмотреть, как идут дела…

Может быть, подберет новое лекарство.

– Какой инсульт? Это у соседки со второго этажа был инсульт, ее дети сразу к себе забрали, сейчас уже ходит…

– И Вы пойдете, надо только начинать двигаться.

– А ты, я смотрю, медсестра? – ехидно подметила женщина. – Так хорошо говоришь, сладкий язык у тебя!

– Нет, я жена вашего сына, Рауфа… помните меня, мама?

– Я тебе не мама, у меня свои дочки есть! Я их жду!

– И они тоже скоро придут, – Сева старалась не обращать внимание на выпады больной старухи, – давайте сходим в туалет, белье поменяем, доктор скоро придет, неудобно при нем…

– Уйди! Я сама пойду! – Фатьма оттолкнула руку женщины и пробовала подняться с кровати сама, – И воды горячей поставь! Помню, когда мы с Вагифом и детьми приезжали в район, в наш старый дом, он первым делом всегда чайник ставил и грел воду мне и девочкам в большой кастрюле.

– А где Вагиф? Почему он не приходит?

Сева замешкалась на минутку и сказала:

– Сначала доктор придет, а потом, может быть, и он.

– Врешь ты все! Он давно не приходит – значит, нет его!

Иногда старуха мыслила разумно, и Сева не знала, что сказать в ответ. Она плотно закрыла дверь, чтобы случайно не заглянули мальчишки, и стала мыть больную. Во время всех гигиенических процедур свекровь сопротивлялась, как могла: изгибалась, отталкивала, жаловалась на боль, отгоняла невестку как надоедливую муху, мешая делать и без того непростые вещи…

– Пусти меня! Я пойду в туалет сама!

– Вам нельзя одной, давайте я помогу! – свекровь рвалась встать с кровати.

– Твой туалет, что золотой? Мне нельзя туда ходить?.. Ах, ты какая! Поставь горячую воду, я сказала! Сама купаться буду!

Сева заметила, что парализованная рука Фатьмы-ханум может двигаться: та хватала ее обеими руками и мешала. Что с головой – молодая женщина понять не могла. Старуха и правда ее не узнает или намеренно изображает потерю памяти, чтобы высказать все, что думает на самом деле?

К приходу Семена Марковича Фатьма-ханум сидела причесанная, опершись на подушки, в новой ночной рубашке и в чистом памперсе. Врачу, которого горячо рекомендовали хорошие знакомые, можно было довериться из-за одной фамилии и огромного опыта, но и отзывы были один лучше другого. Едва войдя в дом, он начинал тщательно мыть руки горячей водой, будто перед этим весь день копался в земле, потом также долго надевал отутюженный белый халат, спрятанный в портфеле и наконец приступал к осмотру больной.

Левая сторона еще не вполне оправилась, но давление стабилизировалось, и в целом уважаемый Семен Маркович заметил значительные улучшения. В конце осмотра Фатьму-ханум положили на правый бок и доктор показал, как нужно избегать пролежней, несколько раз за день переворачивая больную.

– Пусть поднимается и потихоньку передвигается по комнате. Вы же купили ей «ходунки»? Не поощряйте ее лень, пусть разрабатывает руку и ногу!

– Трудно с ней: капризничает, вредничает, – тихо призналась невестка.

– Я вас понимаю, все они такие, – сочувственно откликнулся Семен Маркович, – и все же поднимайте ее, пусть не залеживается!

Фатьма-ханум оставалась безучастной, будто речь шла не о ней.

– Аппетит у нее хороший, спит хорошо, за давлением я слежу регулярно, иногда и рассуждает она вполне разумно…

– Ну вот, – пробовал пошутить Семен Маркович, – наличие аппетита – это залог выздоровления, хотя, конечно, – посмеявшись, добавил он, – некоторые из них исправно едят больше трех раз в день и при этом обвиняют родных в том, что те морят их голодом.

Фатьма-ханум неожиданно для всех застучала здоровой рукой по стене.

– Что Вы делаете, мама? – спросила Сева, склонившись над кроватью.

– Вам что-то нужно?

– Нужно, конечно! Хочу, чтобы Вагиф пришел, подарочек мне принес и чтобы дочки мои приехали, за мной посмотрели!

– Вот она, Ваша дочка, – вмешался Семен Маркович, – кому еще Вы нужны?

Больная странным, пустым, будто невидящим взглядом окинула невестку, потом врача и ответила:

– Нет, это не моя дочка!

– Почему же? – Семен Маркович говорил с ней так насмешливо и отстраненно, будто рассматривал невиданное в природе существо в микроскоп и собирался вести записи в своем научном дневнике о состоянии испытуемого.

– Она Вас кормит, ухаживает за Вами уже больше месяца.

– Нет! – упрямо не соглашалась больная, – мои дочки не спят до двенадцати, они работящие, а эту не дозовешься!

– Разве она за Вами плохо смотрит?

– Она? – спросила женщина, на минуту замешкавшись, – она хорошо…

Будто что-то вспомнив, ухмыльнувшись, добавила:

– Это какая-то добрая медсестра… она меня утром вкусно кормила, – и закрыла глаза.

«Боже мой! Какая каша в голове!» – подумала Сева и, воспользовавшись тишиной, предложила доктору выпить чай. Он в спешке отказался, хотя в предпоследний свой визит с удовольствием пил горячий крепкий чай с вареньем и пахлавой, рассказывал о семье и интересных случаях из практики. Конверт с гонораром ждал его в коридоре, у зеркала. Доктор незаметно смахнул его в открытую пасть портфеля, также аккуратно сложил свой безукоризненный халат, пожелал больной здоровья, а семье – терпенья, и быстро удалился, по-молодецки спустившись по лестнице и не дожидаясь лифта.

Глава 4

Все в районе знали, что молодой доктор очень любит свою жену. Оказалось, родительский расчет был верным и чувства, действительно пришли после свадьбы. Ахмед был человеком легким и замечательным. Когда входил в дом, преображалось все пространство вокруг. Дети бежали ему навстречу, супруга спешила накрыть на стол, получив свой поцелуй в лоб. Они были женаты уже несколько лет, а она все еще смущалась перед детьми из-за подобных проявлений чувств, считала это постыдным. Добрый, чуткий и отзывчивый, Ахмед обладал твердым мужским характером и ни за что бы не поступил вопреки своей совести. Он не шел на компромиссы и никогда не совершал врачебных ошибок, подходя к любому пациенту ответственно и обстоятельно. Вечерами он читал медицинские книги, делал заметки в своих тетрадях и навещал больных, которые нуждались в особом внимании.

Нежность, с которой Ахмед относился к молодой жене, удивляла родных и знакомых, заставляла женщин завидовать, а мужей с раздражением добавлять «хватит-да!», слыша очередной рассказ о том, что молодой доктор гуляет по выходным дням с детьми, помогает жене по дому. Конечно, то, что кавказский мужчина готов был даже стирать и гладить детское белье, знали лишь самые близкие. Храня это в тайне, Фирангиз всегда выходила во двор вешать белье сама, потому что есть же предел положенного и унижать мужчину никак не следует.

Кто жил на Кавказе, тот знает: даже вешать белье нужно там по особому правилу. На первой веревке, самой защищенной от чужого глаза, располагается нижнее белье. Дальше идут более крупные вещи, вывернутые наизнанку: так безопаснее из-за палящего солнца. Сама открытая для постороннего глаза веревка прикрывала всю картину огромным, непроницаемым постельным бельем. Если в дом приезжала молодая женщина, то она свое нижнее белье прикрывала еще и плотной тканью, чтобы, не дай Господь, мужчина не увидел исподнего.

Дети любили играть между веревками, прятались за длинными простынями и пододеяльниками от злобного петуха, свободно ступавшего по двору и отличавшегося скверным нравом. Его гортанное кукарекание будило всю семью, а их скромное хозяйство постепенно разрасталось. Фирангиз мечтала о корове и теплом свежем молоке для детей. Всему научила Фирангиз своих дочерей и надеялась на то, что и их родительский расчет в свое время окажется верным, и их дети будут так же счастливы, как и они с Ахмедом!

Когда старшие дети пошли в школу, семья сблизилась с молодой учительницей, Евгенией Петровной. Сельская школа была маленькой, и начальные классы поручили ей, выпускнице педагогического института. Высокая, статная, с округлыми женскими формами и копной русых волос, Евгения Петровна была очень привлекательной женщиной. Летом на лице появлялись густые веснушки, будто горстями рассыпанные по миловидному личику. Это ей очень шло и никак не сочеталось со строгим видом, который любила напускать на себя для пущей важности молодая женщина. Сельчане узнали, что в столице республики живет ее мама: именно туда во время каникул уезжала Евгения Петровна. Там она сбрасывала с себя всю строгость, превращалась в веселую девчонку, встречалась с друзьями, загорала на пляже, ходила в кино, а по вечерам успокаивала волнующуюся маму и раздражалась от вопросов, касающихся ее личной жизни.

– Никого у меня нет, мама!

– Ну, как же так, доченька? Тебе уже двадцать пять… пора бы, да и я внуков увидеть хочу.

– Успеешь еще, обещаю!

– Ну что ты там, Женечка, заперлась в своем селе? Возвращайся в Баку, и здесь много работы! Пойдешь в городскую школу…

– Нет, мамочка, – задумчиво отвечала Женя, – у меня там… ученики. Меня все любят, и я к ним привыкла. Не могу я их бросить!

– Не понимаю я тебя, доченька!

Ее, городскую девчонку, послали по распределению в район уже три года назад. Поначалу молодая женщина чувствовала себя там неуютно, но со временем сельчане приняли ее хорошо, отметив скромность и порядочность молодой учительницы. Желающих закрутить роман с одинокой русской девушкой было много, но Женя крепко закрывала ставни своего дома, носила скромную одежду, собирала волосы в тугой пучок и не выходила на улицу по вечерам. Когда Ахмед попросил Женю-ханум помочь его детям с русским языком, та с удовольствием откликнулась. Ей не хватало общения, а молодой врач учился в столице республики, как и она. Им было иногда интересно переброситься словами, обсудить новый фильм или прочитанную книгу. Фирангиз говорила по-русски с трудом, Ахмед был все время занят, так что детям очень не хватало практики. Родители видели их будущее в столице, мечтали о том, чтобы все пятеро получили хорошее образование, поэтому молодая учительница стала частым гостем в их доме. Скромная и гостеприимная Фирангиз подавала в комнату чай и сладости, улыбкой встречала и провожала гостью. Об успехах и сложностях учебного процесса Женя-ханум говорила только с Ахмедом. Вопреки предостережениям старших женщин Фирангиз никогда ничего дурного даже не могла подумать – настолько тепло и радостно было им с мужем вдвоем. Она чувствовала своим женским сердечком: муж ее очень любит, а ее душа большего и не просила. Ахмед и дети – это самый счастливый мир для нее…

Шли годы, дети взрослели, а Женя-ханум так и не выходила замуж, хотя сельчане знали: к ней сватались многие, даже сын директора магазина. Наглый и избалованный парень, не привыкший к отказу, караулил ее около школы, часами просиживал в машине около ее дома. Девушка не выходила и надежду ему не давала. Однажды ночью скандалист, изрядно выпив, стал ломиться в двери и просить ее выйти:

– Что ты еще хочешь от меня? Все тебе будет! И золото, и бриллианты! Хочешь – в Москву поедем? Мой отец все для меня сделает! Женя, выйди сюда! Выйди! Хватит меня мучить – да! Что ты из себя строишь? На кого надеешься?!? Выходи за меня, Женя!..

Ребята из соседних домов насилу увели хулигана, а утром все обсуждали произошедшее, но никто не посмел сказать ни единого дурного слова в адрес безупречной учительницы.

Маленькая Фатя узнала о скандале со слов пожилых женщин, готовивших абрикосовое варенье на кухне ее бабушки, и ей трудно было представить Евгению Петровну такую, какой она ее обычно видела, героиней скандала. Строгая, статная, аккуратная – настоящая «мюаллимя» (учительница)

А вот другой случай запомнился Фате прекрасно. И не с чьих-либо слов.

– Стихийные бедствия, – говорил папа, – это напоминание нам, людям, от природы о том, кто все-таки главный…

Однажды ночью папа разбудил всех и велел побыстрее одеться и выйти на улицу. Спросонья девочка ничего не поняла, ей хотелось спать, а мама суетилась, одевала детей и хватала теплые одеяла. Папа в спешке брал документы и выводил всех на улицу, боясь нового толчка. Пол под ногами ходил ходуном, люстры раскачивались, как при порыве ветра, дребезжали стаканы и кружки на кухне. Старенький домик выстоял, жертв в районе, хвала Господу, не было! Только трещины в неказистых постройках и разрушенные заборы, бегущие вдоль улицы. Трясло весь день и следующую ночь. Вечером Ахмед перевез к ним Евгению Петровну.

– Она будет с нами, пока все не утихнет. Дом у Жени-ханум совсем старый, вот-вот развалится, у нее здесь больше никого нет. Она хотела ночевать в школе, но я не пустил, – сказал он Фирангиз, пропустив вперед учительницу с ее скромными пожитками.

Фатина мама приняла гостью с улыбкою, а когда беспокойные дни закончились, «мюаллимя», вежливо поблагодарила хозяев за гостеприимство, вернулась к себе домой.

Глава 5

Маленькая Фатя, когда девчонки рассуждали о будущей семье, мечтали о красавце-муже, который принесет им много золота и будет выполнять любые прихоти, говорила так:

– Я хочу, чтобы мой муж любил меня так, как папа любит маму, но еще… чтобы он был богатый!

Еще тогда, когда она сидела на старом тутовнике и пыталась представить свою будущую жизнь в радужных красках, разглядывая соседские дворы и проезжавшие мимо машины, Фатя мечтала о том, что когда-нибудь вернется сюда взрослой, красивой и богатой на большой машине, с хорошим мужем, на зависть всем соседским девчонкам. У них машины не было, потому что отец Фати был честным человеком и никогда не брал с больных денег. А можно ли было купить машину, если воспитываешь пятерых детей?.. От благодарности не отказывался, но какая могла быть благодарность в ту пору в районном центре? Кто-то приносил свежие яйца, мясо молодого барашка, кто-то угощал домашним вином или медом с собственной пасеки. Конечно, в священный для всех мусульман праздник весеннего равноденствия, в Новруз Байрам, дверь в дом доктора не закрывалась. Плов и сладости, конфеты и сухофрукты – все, чего душа пожелает, несли благодарные односельчане. От таких даров Ахмед не отказывался. Его душа была спокойна и чиста – он и не знал, о чем мечтала его младшая дочка. Супруга Фирангиз была довольна всем, что давал ей Бог: гордилась успехами мужа, радовалась здоровым детям, воскресным дням, предстоящей свадьбе двоюродной сестры и новому навесу во дворе, который обещал муж сделать к лету.

Их младшая дочь мечтала о совершенно другой жизни. Любовь она понимала так: она, нарядная и красивая, обвешенная золотыми украшениями, лежит на мягком диване с видом на море, а он (в этом моменте зияла пустота, его она не представляла никак) интересуется ее желаниями, настроением и душевным состоянием, готовый удовлетворить любую ее прихоть. Фатя и не думала, что ни у кого не хватит сил и терпения бороться за внутреннее равновесие другого, ничего не получая взамен.

Фатя изо всех сил противилась учебе, но, благодаря настойчивости отца и помощи Евгении Петровны, все же смогла закончить школу без троек. Этот отрывок своей биографии она упорно скрывала от собственных детей, и со временем ее жизненная история преображалась, наполнялась новыми красками и становилась все более идеальной. Сейчас она и сама уже верила в то, что хотела учиться в столице республики и без труда поступила в педагогический институт, носивший имя классика азербайджанской литературы Мирзы Фатали Ахундова. Евгения Петровна внесла свою лепту в воспитание всех детей Ахмеда, и Фате предстояло стать учителем русского языка и литературы.

Глава 6

В эту ночь ей снились голоса, все они были частью ее расстроенной больной головы, все они что-то повторяли в растерянности и тревоге. Было в этом что-то хорошо ей знакомое, но она отказывалась это слышать: голос старшей дочери обвинял ее: «Мама, почему ты так со мной поступила? Что я тебе сделала?»… Она проснулась с волнением в сердце и решила еще раз сегодня спросить у сына, когда же приедет Мариам. Потом, прежде чем она успела обрадоваться принятому решению, что-то смешалось в ее голове, и она забыла о старшей дочери.

Когда открыла глаза снова, увидела синюю тучу на утреннем небе сквозь тонкие полупрозрачные занавески. Представила, как поднимается робкое солнце, выпирая то в одном, то в другом месте серого слоя и на ощупь пытается выбраться наружу, выплеснуть ослепительный свет на влажные крыши домов и серый асфальт. Интересно, получится ли у него? День будет пасмурным или солнечным?

– Доброе утро, мама! Как ты спала?

Не понимая, кто это склонился над ее кроватью, Фатьма-ханум осторожно ответила:

– Спасибо, хорошо.

По блуждающему взгляду он понял: мать находится где-то далеко и опять его не узнает.

– Все хорошо, мама. Это я, Рауф… – мужчина поцеловал больную в щеку, она слегка отстранилась.

– Нет, ты не мой сын… Рауф в школу ходит, такой сорванец! Не слушается меня, когда отца нет дома. Говорит, я – никто. Отец – главный, он деньги зарабатывает… – видно было, что эти воспоминания доставляют ей радость, веселят, хотя сам Рауф об этом вспоминать стыдился.