Виды родного города. Луганск

Диктатуры монотеистической тутомовцы тайно никогда не признали, в колхозы сатанинские не веровали, каждый своим подвалом жил. Любого туташнего домового спросите, ответит: "Анемизм наш великую битву выстоял, и дальше развивается". Хоть куда ещё дальше? А вот куда – у каждой Службы Защиты Правды – свой Дух обосновался, не Кабинетный и не Домовой, а Служебный.

Дабы при контактах с нечистой силой диффузии не случилось, чтобы Службы стойко могли свой долг исполнять, то не простая война велась. Человекам в том бою одним не справиться, Дух покровительственный обязательно иметь нужно, это издревле пришло – от пращуров, то есть изменить ничего нельзя, деды так воевали.

История друга.

== Сказ Продуктовый ==

Заглянем мы сейчас в ПродПотребКонтроль, как только он раньше ни назывался…

Каков Дух его нам видится? Заботливый охранитель своего от чужих, в нём и материнство, и сила необъятная отчая. Так и рисуется Дух этот высоченной толстенной матерью – воительницей охранительствующей с оттакенными тушу наевшими зубищами, совершенно владеющая всеми боевыми формами – наглостью исступлённой, напором несокрушимым, криком отражательным, матами спиралью верченными, хамством осквернительным, сплетнями гряземарательными… Ничего не упустили? Да, именно таков был бы идеальный Дух ПродПотребЗащитный Тутомова.

Шибко бы заботилась Матерь такая о горячем и горячительном питании для населения. Для того в объёмах немереных поглощала бы чанами приносимое ей – для контроля.

И стали тутомовцы в надеждах великих Духа такого взывать к материализации. Чтоб пришёл он к ним править по справедливости – через грань миров. Долго тутомовцы упрашивали, молитву "сталина на вас нет" повторяючи, и смилостивился Дух один, изыскал в себе силушку. Помогли и други его потусторонние: "Иди, послужи! Может и мы за тобой последуем, хоть там запах человечий – тяжкий и воздух вязкий".

Вот сверкнула молния в день памятный, пролился ливень с градом, распахнулось смерчем окно, да влетел Дух в кабинет начальственный, уселся в Кресло Волшебной Силы кожаное, корнями могучими проросшее в паркет. И стала Матерь эта править, а имя ей нарекли – Докотра Горячева.

Вихрями забегали человечки – сотрудники и сотрудницы, заработала система контроля, влилась в него сила великая, ибо видела Дакотра своих подчинённых насквозь, и боялись они свою воительную начальницу, как и принёсшую её грозу, а то и того сильней.

Страшно стало и фальсификатарам. Убоялись все держатели контрафактного, палённого, фейкового и прочего нечистью по гаражам разлитого, неавторизованного. Тяжкие настали для них времена, спрятали они срамные товары свои куда подальше, затаились на неделю, другую, третью… Вдруг улетит Докотра? Ан – нет, не улетала она, а всё больше множилась туша её начальственная, зубами огромными щёденно наедаемая.

Но жить-то бедолгам – чертям как-то надо, на брендах-то сильно не поднимешься – дорого населеньицу исхудавшему после семи-то нетучных лет. Чемоданами Витоновскими шмотки турецкие много не натаскаешься. Нет очередей за вискарём правильным, коньяками в дубе настояными, да за вином игристым. Только к Году Новому тянут они с полок товары эти знатные, да при том громко кряхтят на цены озираючись.

Как его этот Год Новый ежемесячным-то сделать? Нет придумки такой? Не получалось. Вот для пали дрыньканья прижились пятницы еженедельные, а Великое Чистое Побухание – только пожалуйте на Новый, да Старый Новый, а ждать эту святую двуседьмицу далече долгого.

Но кушать-то чертям каждый день хочется, а летом чертиха с выводком к зомби на острова чемоданятся, и тёщу к вурдалакам с гостинцами отправить надо бы – отдохнуть семьёй от глаза её пристального.

И стали проклятые супостаты думать: "Как Докотру – ПродПотребЗащитницу извести?", чтобы как-то приболела она что ли и не так уже "пасла" за нехитрыми шашнями их. Удумали злыдни коллективный заговор учинить – корни кресла волшебного исподволь подтачивать, пока не расшатается основа её сидения, или перекормить Докотру подаяниями, чтобы пол под креслом непомерно отяжелевшим обрушился… Тут бы Докотра Горячева о землю ударилась и улетучилась откель пришла – в свой мир анимистический, де-ма-те-ри-али-зо-ва-лась бы что ли с ветром попутным из окна распахнутого.

Мечты, мечты… Ничто Докотру не брало, а время шло. Уже которое лето миновало почти, триста килограмм живого веса у Духа этого ныне телесного юж наедено, а пол под нею всё скрепит, да не рушится.

Но творцы фальсификата позорные прознали путём наблюдения многолетнего, что есть пята Ахиллесова и у Докотры Праведной, а наступает уязвимость у неё великая в последний летний день. Дождались они – пасынки бездуховности этого дня особенного – годовщины проникновения Докотры из мира тонкого в град Тутомов. Должно было ей каждый год в день оный вставать с кресла волшебного и шествовать по точкам отдохновения окрестным кругом большим, освящая места энти своим священным присутствием. Было ей от году к году всё тяжчее служение энто, прослаблялась в нейных коленях сила дубовая, но таков был долг ею на себя пред Духами и тутомовцами взятый.

И вот в годе энтом, про который сповидаем, доки свершала Докотра обход свой ритуальный, то подложили злыдни лютые ей на кресло покрывало заколдованное – зелью нездешней напитанное. Села она воротясь, обессиленная походом тяжким на кресло своё проросшее, и от тепла телес её необъятных воспламенилась накидка эта зело ужасная, да сгорела факелом вся сила её духовская, стала она женщиной простой, грузной, да старой.

Тут злыдни её и уволокли в свой подвал ужасный, а товары поганые с подвалов повытаскали тутомовцам на продажу. Так зло на этот раз победило Службу ПродПотребЗащитную. А что дальше было про то сказ отдельный будет.

История третья.

Пока злыдни Докотру обессиленную в мёрзлый подвал тащили надрываючись, набежали и черви продажные, возводить напраслину лютую. Городили безнаказано, что и повторить в срам бросит. Показание одно особо ругательное и явно надуманное, ибо не может вправду такое быть, дано было уже зело ранее.И вот что устами постыдными наговорено:

== Сказ поклёпный о житии Докотры ПродПотребЗащитной ==

– Есть же люди видные, общение с которыми навсегда остаётся в сознании, даже если вместе и детей не крестили, ибо они яркие… Впервые где мы с Докотрой столкнулись на проверке будучи? Абсолютно не запомнила я момента оного. И напоминала про то мне сама Докотра Чиновная.

Трапезничали мы гостями приглашёнными за столом обильным, как увидела я против себя казачку знатную, жену зело рослую, в теле необъятную, с волосами чёрными, с глазами темнее ночи. Запамятовать такую уж поди и невозможно. Но как Докотра утверждать стала, десь гостюючи лета два назад мы уж и общались. Знать сменилась она до внешности крайне узнаваемой, а раньше таковой телом обильной и не была вовсе.

Вот мы пили, ели, а потом Докотра озарила нас взглядом умилённо сытым и зычно с напарницей запели романсы старинные, остальных к тому зазываючи. Загремело в здании опустевшей госконторы проверяемой. Сильны голоса их в тиши предвечерней, не грех таковыми и хор украсить. Вяло подпевала я, голоса не имеючи и слов не знаючи, Так уже Докотру и запомнила на век свой полный.

Завязав с делом этим хоть и многонужным – путешествовать проверяючи, решила я возглавить лагерь противустоящий – перешла бухгалтером главным. И обнаружила в кабинете своём новоявленном в шкафу на полочке тапочки Докотрыны. Так плотно засела она с проверками в скромной конторе оной, так запроверялась у предтечи моего, что и тапочки свои в шкаф ему приспособила, место энтое таким чином пометивши.

Посмотрели мы друг другу в очи ясные, и унесла Докотра тапочки свои с глаз моих тихонько, в место индое мне неведомое. Но иных помех Докотрыному Великому Контрольному Служению не чинилось мною более.

Разошлись мы мирно, много лет уживаючись, разгородившись на тле Конторы той многоуровневой, я – за жалование да выслугу трудячись, а Докотра проверяючи деяния подрозделов ветвистых по области раскиданных, меня вовсе и не тревожачи. Зато о путешествиях её слухи разные и до уха моего стороной докатывали, особлио про хороводное её пение.

Сказывали, что Докотре надоело шибко поголовное службистами подконтрольными незнанье репертуара ейного. Стала она во время застолий выдавать сопутникам своим листки с текстами песенными, дабы пели не отговариваясь, ауру свою улучшаючи.

Мужичьё-то наше для начала в удивление впало ступорно, а потом и это принял люд службовый до всего привычный, к ударам судьбины приученный. Запели они с Докотрой слажено, ведомство не позорячи. Действительно, что сидеть подвывать, коли душу развивать можно, а народные песни с романсами зело тому способствуют.

Тщета была споить Докотру огромную. Попыткам тем конец был положен зело ужасным происшествием. При посягательстве оном по недоумию салажьему боец неопытный, гендерными стереотипами обуяный попал в реанимацию, где добрый месяц между "там" и "тут" в молитвах во спасение прокапался, подорвав здравье себе пожизненно по глупости наивной.

Поскольку тщательно Докотра следила не только за тем, чтобы пели все, слов не пропускаючи, но и чтобы тосты не обнося за столом сидючи по честняку пили, то приняла сторона принимающая решение взвешенное – чередовать своё за столом присутствие. Собирались три – четыре крепыша и присутствовали за столом в очередь, доки Докотра обедужинала. Так без участия реанимомобилия могли они вчетвером выдюжить супротив здравия её каменного.

Сама Докотра из году в год в трудах праведных как на дрожжях в ширь множилась. Объём телес ейных уж как много лет пометку "не перепашешь" позади оставил, и далее множился угрожаючи. Но носила она как-то телеса энти в Службе своей защитконтрольной без каблуков ходячи, и с почётом великим в должности повышаючись. Незаменность ейная для Службы тойной ни единым словом не оспорю я.

Пошли с временем слухи разные, что надломлено всё ж таки и Докотрино здравье каменно. Уголь едла она пред застольями, по расчету три таблетки на два пуда, конвалюты две на один приём… Чёрными губищами разжевавши энти элексиры, стаканами водку стала пригублять, а потом как прежде зычно распевать.

Ну, да ладно.

Акты проверок неусыпно – систематические Докотра слагала сидючи дома. То есть была она мне, как главбуху, ликом потустороння. Лишь указала единожды: "Жить вы, девочки, не умеете!" Ну, и Бог с ним! Не всем же оно дано, живём же как-то.

На заре сияния своего общалась Докотра и с нами – смердными. Однажды сидючи в кафе случайном, обнаружила она али трубу потолок придержащую, али шест для танцев специальных, история про то умалчивает. Вот Докотра на этот предмет сощурилась, и под сугревом огненным пошла его использовать. Под весом для гурий нестандартным шест прогнулся зело и хрустом отозвался. У зрительствующих за столом под навесом тем сидючих от перспектив открывшихся волосы-то и приподнялись, в глазах зашорилось, но оставила Докотра одумавшись шест сей и присела дальше застольничать. Выдохнули присутствующие лицами зело бледными.

И по неизвестной причине мальчики подвозить её домой шибко боялись, хоть трусость подобная не украшает мужей службовых. Но однажды она и нам – жить не умеющим из сострадания видимого указала маякнув на крайне малорослого сотрудника руководящего: "Девочки, обратите внимание – очень ниччё так". Но уж мы пожалели возраст его предпенсийнный, и не стали к нему в очередь жаждущую. При своих козырях оставшися, но прониклись зело великим уважением за солидную – Докотрину рекомендацию, хоть и без подробностей озвученную. Кто б знал-то иначе о талантах его великих, под мундиром непроглядным полковничьим.

И ещё запомнился случай особенный, как в утренний час, февраля двадцать третьего, руководитель роста приличного, но в остальном бесталанный видимо, водил Докотру Горячеву по кабинетам гаишным за надобностью историей утраченной. Утро было морозное, хлопцы к столам пригнувшись, трезвы аки стёклышки, бумажками шуршали.

И что-то ж дёрнуло охфицера сопровождающего: "Мы только языком и можем" сказать Докотре трудолюбивой.. И про что то было ужо и не упомнится. Но оживилась Докотра жизнелюбивая на слова энти зело её заинтересовавшие. А ответ ёйный: "А нам и языком хорошо пойдёт!" заставил сидючих крепче к бумажкам придвинуться, дабы не быть лишний раз заметными.

Ну и в довершение вспомним об уважении глубоком от Докотры к руководству учреждений проверяемых, вела она таблицу непрестанно дней рождения лиц сановных, чтоб не осоромиться и личным присутствием всех поздравлять.

И однажды занесло меня с открыткой исписанной на огонёк праздничный, а там Докотра одетою в свитер пышный махеровый цвету болотного с песнями и танцами часов пять уже поздравляла. И следами болотного махера энтого многие зело были помечены, а особливо вытаскан "Мы только языком и можем", так ему и надо. И страдал он шибко, не знаючи: "Как я в виде таком домой жене покажусь?!" То есть заподозрить его в чём плохом всё равно возможность у жены не минула. И грустил ещё один – именинник с видом пришибленным, ему якобы удумалось: "Испаганила Доктора ужасная день рождения мне!"

Посмотрев на жаркое сиё празднество в помещении службовом, да в день будничный, отметилась фразой я: "Весь вечер на манеже!" Но остановила Докотра строго взгляд на мне – несчастной и сказала твёрдо: "Я не клоун!". И удалилась я быстро,, дабы не потревожить действо сие сколь радостное, столь и бесконечное.

*********

Вот такой наклёп на душу чистую, к мукам приготовившуюся услышать довелось людям не посвящённым.

Потащили несчастную Докотру в темницу лютую. Но есть на свете голуби мира и совы премудрые, и не оставили Духи светлые подругу свою бескорыстную. Ибо когда пала Докотра полубесчувственная на землю твёрдую, то спугались идолы поганые личной своей ответственности за чернуху заказанную против личности столь в округе видной, и вызвали помощь скорую, да медицинскую. Так Докотра до подвала поганого и не доехала, оказавшись в палате светлой, среди людей ласковых, да заботливых.

Но тогда злыдни лютые стали стеречь выхода её из учреждения медицинского, дабы ухватить за телеса её и таки сотворить зло задуманное.

Так оставим мы её в положении энтом, а перенесёмся рассказом своим в другие палаты, тоже каменные.

А что дальше с Докторой приключилось – про то отдельный Сказ в своё время будет.

********

История четвертая.

== Сказ о Доме гаишном, дороги стерегущем и князя тутомовского – Шурая ==

А Княжил в Доме сынов отваги том, и отцом им во всём был сын Фирса, князь Шурай. Росту он был великого, ума глубокого и проницательного, а нраву дюже до своих заботливого. И был сей муж сановный хозяйственности необъятной, и от природы к строительству склонный. Так положил он целью себе Дом прекрасный для Службы гаишной возвести, да и не токма Дом, а подворье цельное, чтоб там служивые и с гаражами, и со стадионом, и со станциями диагностики многоразными разместились так, яко в других губерниях и помыслить не могли бы.

Возведено ужо было на краю города на пустыре великом зданий несколько предтечей его, тоже князем видным и строительно – хозяйственном. Не на пустое место пришёл Шурай княжить, подвиг свой служить, было с кого и пример брать. Но злыдни поганые из града Белого – столицы Глобуса не соглашали в Тутомове хорошему быть, зажимали дозволы свои бесценные на стройку сию великую. Ан пошёл Шурай против зла сього канцелярского битыся. И вот что придумалось ему – строили всё без узгоды Белокаменной, на деньги в долги взятые под честны слова из знатных уст: "Всё равно порешаю" Шураяем в залог положенные.

Строитель же, в миру звавшийся Васька- подрядчик переживал люто за долги энти, бо он и сам для стройки той долгов набрался, и чтоб Шурай от слов своих отойти не мог – диктофон клятый пронёс в здание священное Дома гаишного и срам имел беседы записывать.

А про что ж велись беседы те значимыя? Поначалу как князь Шурай по телефону с градом Белокаменным балакал, и начальство отказ ему полный вчинило в дозволе своём. Тут как раз Васька – подрядчик присутствовал наблюдавши и ужаснувшись воскликнул: "А шо ж мы делать будем-то?" Бо он экскаваторы под окно подогнал в момент энтот же. И ответил ему Шурай, строго в очи несмышлёныша глядучи: "Что делать? Что делать? Иди, Вася, фундамент рой, без тебя разберёмся".

Так чрез минуту опосля из самой Белокаменной запрета категорического, пошёл Вася для здания роты град стерегушей и тира с силуэтами беглыми выгрызать фундамент в земле тутомовский.

Но не знал по началу Шурай – князь про записи те позорные – диктофонные, а как Васька- подрядчик невольно сам раскрыл такое – як для доказу, шо сроки расплат Шураевым словом встановленные – все дюже просрочены, а процент-то хоть в петлю лезай долговый капает.

Но люто князь возмутился поступку странному, в кругах осуждаемому, и велел Ваську того наглого да докучливого и в здание не пущать более, тем паче, что стены им ужо и воздвигнуты. Так стал князь другого подрядчика на отделку искать внутренню, дабы достроить ужо раз начатое. И нашёл таки нового, орла достойного – Югася Аптекаря. Кличку ту Югась аптекарную себе по жизни от того добыл, что за труды свои праведные однажды в оплату аптеки принял, в имуществе его ныне зело заметные не столь прибылью, сколь хлопотами да вопросами.

Так вот строили те подрядчики, строили, а всё ж дело своё доделали – Дом гаишный стал на въезде в Тутомов яко крепость прекрасная, заборами высоко- бетонными закрытая, дорогами асфальтными обрамлённая, воротами дистанционными не посрамлённая, газонами розовыми, да деревцами прикрашенная.

Стали опосля, на дело уже сделанное, разные министры приезжать – ленточку резать, торжественно подворье открывая для красоты свечения лица своего.

И был случай дюже интересный, как в канун министерского приезда задумали ещё одно: дорогу подворья прикрасить ёлками вдоль растущими, да каштанами. Днём сказано – ночью сделано.

И поехали гайцы бравые в лесничество ближайшее, дюже спешно вырыли из земли деревья немалые, и в подворье гаишном в ту же ночь их в землю позатыкали. Всю ночь они ёлки с каштанами таскали да поливали, к приезду министрскому с ног валились, дюже хвоей пахли, но в срок управились. И в такой энергии могучей гайцы сей подвиг флористический сотворили, что деревья всю силу энту на себя впитали, и кто б подумать мог – прижились не усохнув все до последнего деревца малого. И поныне подворье то гаишное аллеи си собой прикрашают.

Но были в том строительстве и недосмотры с проглядами великие – в тир мультимедийный заместо плиты пули принимающей бетона крепчайшего, поставили хлипкую, в миг и рассыпавшуюся от первых пуль попаданий. Пришлось Югасику- Аптекарю в сраме переделывать, дабы головы не лишиться с позором превеликим.

Не токма министр на открытие подворья оного поспешил лицо своё, как соучастника свершения великого – с фоном благостным обществу представить, но и мэр города Тутомова, Губернатор губернии Тутомовской, Председатель тутомовской общины, Генерал- Губернатор службы повесместно- гаишной, Председатель партии правящей, и даже премьер- министр стороны энтой прискакал из Белокаменной. Всех не перечесть, все поспешили на открытие подворья сего адреса не имеючего, без единого дозволу сотворённое. Но не вместе-то прибывали гости сии дюже почётные, а раздельно, и каждый – со своими кинокамерами и с репортёрами личными.

Дабы в мудрости дружить с миром со всем, и не обнести чаркою гостей подъезжающих, то подворье энто открывалось торжественно разами многими, и всё – под музыку, с банкетами неприменными, с репортажами в новостях. Так что зритель праздный решил бы, что в Тутомове Дворцов гаишных по периметру града – с какой дороги ни подъехай установлено, но все похожие – однотипные.

История пятая

== Сказ о труднощах и их одолении ==

Ежели у вас есть миска борща наваристого, то должно иметь и ложку под стать, дабы хлебать с удовольствием. Поэтому в подвале Главного Дома подворья гаишного задумал князь Шурай разместить парилку мраморну, с бассейном, да с бильярдом обязательным для гостей почётных, дабы общатыся с ними как хозяин достойный, а не нищеброд обычаев не чтящий, да постыдный.

И опять Шураю- князю для постройки сией разве только для службы гаишной – всему городищу Тутомову зело важной – чинили лютые препятствия люди злозавистливые.

Ну и тут они строили -да- строили, и конечно же – и опять достроили, а коль не верили бы в себя, то и не брались бы вовсе. Ибо гостей зазывать надобно не токма нам – людям безродным, а и руководству всего Тутомова-града.

Так вот, мы про трудности великие обмолвимся немногое – для истории.

Ужо и не из града Белокаменного для парилки той зело мраморной дозволы потребны були, а из места много ближчего – Казны городской Тутомовской. Она своих денег не имеючей, в чужие дела лазючей, за размахом Дома гаишного завистливо наблюдала. Стали людишки местные да нищие платежи запретами присекаючи чинить препятствия баньку ту необхидную обустраивать.

И послал тогда князь Шурай финансиста свого почти гениального порешать те труднощи внезапные и дурацкие, завистью воздвигнутые. Но воротился тот с головой опущенной, да повинною: "Не пущают. Инструкция", – воскликнувши.

И прогневался князь Шурай люто, но не на финансиста свого не проворного, да не сметливого, а на себя – за выбор свой ущербный: "Не подумавши недостойного я спеца обрёл, финансист мой – лох! Не умён он вершить дела нужные". А гению сему финансовому обранил он токма, в очи глядючи:

– Я думал, вы умеете, Гаишница Павловна!

Тут ужо и гений финансовый испугался люто за судьбу свого дня будущего – с креслом удобным, кабинетом тёплым, да окном светлым, и сказамши: "Щаз ищо смотаюсь", с тем и шибко втёк. И зробилось чудо чудное, как у тех гайцов, что за ночь единую две аллеи вкруг подворья высадили.

Как нещасный финансист гениальный да запуганный обходил вихляючи те заслоны лютые, шо звались "Инструкция"? Так и обходил заслоны он, как и понаставлены были – словесами фокусными чудеса творя. Стол бильярдный дюже люксовый – в скрипты внесен был иносказанно – описательно: "инвентарь спортивный в ассортименте для нужд тренировочных личного состава воинства гаишного". Да и остальное також именоватыся стало по большей части множественно синонимически. Дело и стронулось в глаз не бросаючись. А Шурай изрёк финансисту свому запуганному:

– Так и запомните, что наша сауна – это Ваша линия фронта. Чтоб без шуток и промедления!

И добавил он

– А досе вы работали – яко тормоз Дома гаишного, что зело постыдно.

Вот ужо и подворье горделиво врата распахнуло, и банька парит, да клумба розами глаз радует. Стали и гостей иногородних потихоньку на разговоры отдыхающие по выходным зазывать. Вот звонят как-то: "Ждите! Едут. Да не обосрамитесь в вратах принимаючи! На ворота въездные, парадные бестолочей не выставьте!" Тут заверил их князь Шурай встречающий, что должным образом уже и накрыто, и подано будет: "Ждём, стараемся". И сказал он, трубку покладши: "И на ворота выставим. Найдём красавца". Так и было сделано, ибо вся дворня Шураева один – в -один, с лица красавцы, умнички сметливые, других при себе Шурай и не держал вовсе. Зачем бы ему другие? Что адъютант, что старшина хозяйствующий… Было с кого избрать, в воротах пред гостями лучезарника выставить.

Свою челядь князь Шурай тоже чаркой не обносил, ибо отцовские порядки чтил. Как в Тутомове издревле положено – на мартовские, на новогодние – всё сверкало и мигало в подворье том. И поднимал Шурай тосты знатные, с чаркой полною по домашнему речи говаривать. Первым делом – за начальство выпивал в небо глядучи: "Всяка власть – дана от Бога", и за женщин, а как же! Женщинам князь Шурай навсегда особливо почётное имя общее жаловал: "Молодычки", дабы не путаться. Тост объёмный, да безукоризненный: "Лучшие мужчины это – женщины" говаривал и с руки выпивал. Так что порядок им ого-го как чтился.

Время двигалось, нравы портились, не менялся один князь Шурай. Оставался он муж порядочный, и за всех своих сам ответ держал.