Григорий VII. Его жизнь и общественная деятельность

“Сардинцы должны стать, – пишет им Григорий, – в прежние отношения к матери всех церквей, так как их предки подчинялись Риму и только по небрежности наших предшественников эта связь ослабела”.

Жителям Корсики папа приказывал “помнить, что их остров не подлежит власти кого-либо из смертных, но только святой римской церкви”. Граф соседнего Прованса дал ленную присягу Григорию VII и всем его преемникам, Гизульф Салернский, Ландульф Беневентский признали безусловную зависимость от римского первосвященника; Ричард “милостью Бога и св. Петра князь Капуанский поклялся защищать царственные права св. Петра и его владения, помогая своему государю папе Григорию против всех людей”. Самый сильный владетель южной Италии Роберт Коварный, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, вел войну с неверными под знаменем св. Петра, “которому принес присягу, так как ему вверены все царства мира”. Мелкие бароны Южной, Средней и Северной Италии дрожали перед Григорием и были его слугами; в Милане господствовал верный Риму Эрлембольд, в Тоскане правили Матильда с матерью, эти “самые преданные дочери святого Престола”; Венеция пользовалась особенным покровительством Григория, герцог Далмации признал себя ленником Григория, провозгласившего его королем, и обязался вносить в римскую казну по 266 византийских червонцев ежегодно. Даже царь Сарацин и африканские христиане присылали в Рим на посвящение своих епископов, знаменуя тем самым свою духовную зависимость от папы.

Таким образом, все земли, омываемые Средиземным морем, так или иначе находились под властью Григория. Не довольствуясь этим, папа устремлял свои взоры на страны отдаленного Востока. Он заводил с византийским императором речь о единении церквей под главенством Рима, доказывал ему необходимость дать общий отпор грозно надвигавшемуся мусульманству. Для этой цели он призывал со всего Запада верных св. Петру и думал, во главе значительных сил, дойти до Гроба Господня. Этот замысел уже содержит то зерно, из которого выросло через несколько лет крестовое движение. Даже Армению Григорий стремился ввести в круг своего влияния, обращаясь к ее епископам с пастырскими наставлениями и увещаниями. Но по причине отдаленности и стойкого упорства греков притязания папы на главенство над Востоком не нашли своего осуществления.

Северные окраины Европы привлекали также внимание Григория. Он завел деятельные сношения с королями Швеции и Норвегии, внушая им мысль о необходимости иметь пастырей из Рима и стараясь пробудить стремление к независимости их церквей от власти немецкого примаса. Датскому же королю Свену папа помог основать особую митрополию, в дела которой не смел вмешиваться никто, кроме папы, которому король должен был вверить свое царство и оказывать содействие людьми и деньгами. Даже славянские земли не избежали участи своих соседей, и от них Григорий желал покорности святому престолу.

Из них первой обратила на себя его внимание Богемия, где раздоры в княжеской семье послужили удобным поводом для вмешательства папы. Пользуясь обстоятельствами, он всячески старался изъять Чехию из-под ведома немецкого примаса и подчинить ее непосредственно Риму, куда Вратислав, князь Чешский, обещал вносить сто фунтов серебра в виде почетной дани. Освободившись, однако, от уз немецкой зависимости, Вратислав стал готовить восстановление греко-славянского богослужения в своей стране. Но об этом проведал Григорий и написал грозное письмо: “Не без основания угодно было всемогущему Богу, чтобы священное писание не было общим достоянием: если бы оно было доступно всему миру, то в конце концов к нему потеряли бы уважение и оно, будучи неправильно истолковано, повело бы к заблуждениям. Поэтому мы запрещаем, в силу полномочий св. Петра, совершение богослужения на славянском языке и предписываем тебе всеми силами противиться этой нелепости”.

Такой же точно политики придерживался Григорий и по отношению к Польше, князю которой содействовал в принятии королевского титула. За его покорность и подарки он учредил в Польше митрополию, подчиненную только Риму. Исполняя, однако, желания польского короля, Григорий при удобном случае старался дать ему понять его зависимое положение; так, он обратился к нему с порицанием за насилие над русским князем Изяславом и требовал возвращения последнему отнятых унего сокровищ. Когда же сын Изяслава обратился к папе за помощью против своего брата, то Григорий поспешил втянуть и Россию в число ленных земель, отдав просителю “русское государство как дар милости св. Петра”. И Венгрия, где кипела кровавая борьба между двумя претендентами на корону, шурином короля Генриха и представителем национальной партии, была объявлена Григорием “собственностью святой римской церкви, так как Стефан некогда даровал ее св. Петру и вверил ему все свои верховные права; сверх того, блаженной памяти император Генрих завоевал это государство во славу св. Петра, которому передал венгерскую корону и священное копье в благодарность за столь славное торжество свое”. Поэтому шурин Генриха, взяв Венгрию в лен от германского короля, “нарушил права и отверг власть св. Петра”, за то и должен был лишиться, по приговору Григория, короны; а его соперник, Гейза, получил благословение апостольского наместника. “Мы полагаем, – пишет Гейзе папа, – что венгерскому королевству, как и другим славнейшим государствам, подобает пользоваться полной свободой и самостоятельностью, не находиться в подчинении какому-нибудь королю, а только святой и вселенской матери церкви, которая не обращается с подданными как с рабами, но всех принимает как сыновей. Так как твой сродник кощунственно получил корону не от римского первосвященника, но от короля германского, то божественный приговор и положил предел его господству”.

В этом письме наиболее ясно сказывается желание папы быть светским главой мира, непризнание власти которого ведет к падению, – тогда как в действительности Григорий переделывал историю, которая сохранила на своих скрижалях свидетельства исконной ленной зависимости Венгрии от державной власти ее победителей, германских императоров. То же стремление обнаружил Григорий и в обращении с мелкими французскими владетелями, уже при Александре II сделавшимися ленниками святого престола: папа прямо обращался к ним с предписаниями, требуя войска, денег и покорности от Вильгельма Бургундского, графа Раймунда Тулузского, Амедея Туринского, Вильгельма Аквитанского и других второстепенных графов и баронов. Столь же далеко заходил Григорий в отношениях к французскому королю Филиппу. От него папа требовал искоренения симонии, грозя, в противном случае, что “французы, пораженные мечом отлучения, наверно откажут ему в повиновении, если только не предпочтут отвергнуть веру Христову”. Полную чашу своего гнева Григорий излил на Филиппа, когда тот не внял римским требованиям: “По наущению дьявола, – пишет папа французским епископам, – главой и виновником пожаров, разврата, святотатств, клятвопреступлений, убийств, грабежей и расхищения церквей является король ваш, которого следует скорее назвать тираном. Он запятнал весь свой век злодеяниями и позорными делами; жалкий и несчастный, он не сумел удержать бразды правления, позволил подвластному народу предаваться преступлениям и собственным примером побуждал к тому, что зазорно делать и даже говорить. Он, чего не делал даже в сказках ни один король, подобно настоящему разбойнику, собрал большие деньги с итальянских купцов, прибывших для торговли во Францию. Тот, кому подобает быть защитником законов и справедливости, оказался наибольшим хищником”. Далее следуют упреки епископам “за соучастие и попустительство хищениям волка, забравшегося в стадо христово” и требование наставить короля на путь истинный; в случае непослушания Филиппа папа предписывал запретить по всей Франции совершение богослужений и отправление треб, избегать общения с королем, не повиноваться ему. “Если же он не пожелает одуматься вследствие этого наказания, тогда не будет ни для кого тайной, что мы попытаемся всеми способами с Божьей помощью вырвать государство французское из его владения и в случае вашего неповиновения лишим вас епископских санов”. С таким же требованием неподчинения законному королю Григорий обратился и к светским вассалам Филиппа. В то же время папа хотел получать с Франции ежегодную подать – “динарий св. Петра”, предписывая, чтоб каждый дом платил св. Петру по крайней мере один динарий в год, так как этого требовал древний обычай, установленный еще Карлом Великим.

Однако отлучение Филиппа и угрозы Григория остались без особенных последствий, так как французское духовенство и знать, вообще сочувствовавшая делу церковных преобразований, не поддержали притязаний папы на верховное господство и не позволили ему распоряжаться по своему усмотрению во Франции.

Подобная неудача постигла Григория и в Англии. Вскоре после своего избрания Григорий, жалуясь на безотрадное состояние церкви и свое опасное положение, просил Вильгельма “присылать в Рим должную подать в пользу св. Петра, которому король обязан многим”, и предписывал английским епископам явиться на римский собор. Вильгельм, “славнейший король и единственный сын святой римской церкви”, запретил, однако, своим епископам исполнить требование папы и решительно отказался платить просимую подать. Григорий, не желая наживать в могущественном владетеле опасного врага, не настаивал на своих требованиях и по-прежнему величал Вильгельма “перлом земных королей”; римские громы лишь слабыми раскатами доносились до далекой Британии, а норманнские копья и отнятое у туземцев золото могли при случае оказать папе существенную услугу, тем более что он вступил вскоре в смертельную борьбу с германским королем Генрихом.

Дело в том, что, по господствующему в средние века мировоззрению, во главе тогдашнего мира, правда, только по имени, стоял наследник власти римских цезарей Германский император – верховный сюзерен всех королей, герцогов, графов, словом, всех светских владетелей, исповедующих христианскую веру. Стало быть, притязания папства в лице Григория на державное положение нарушали вековые права императорства и должны были вызвать неминуемое столкновение. Григорий, следуя строгой последовательности своего замысла, хотел сделать императора германского первым вассалом апостольского престола, причем даже коренные немецкие земли оказывались собственностью Рима: по словам Григория, “Карл Великий подарил всю Саксонию папам, с помощью которых ее завоевал”.

Таким образом, Григорий колебал все устои феодальной империи, стремясь поставить папство во главе светского общества, прежний повелитель которого должен был передать освященные седой стариной права римскому первосвященнику как наместнику Бога на земле. Но Григорий не довольствовался непрочной ленной зависимостью: он хотел быть полным хозяином Европы, а для этого нужна была осязательная сила. Ее предоставляло папе уже известное запрещение светской инвеституры.

Запрещение это образовывало государство в государстве и наносило тяжелый удар королевской власти, лишая ее опоры могущества, осуждало ее на покорность Риму, делая светских вассалов совершенно независимыми от своих королей. Конечно, ни один властитель не мог согласиться на подобное самоубийство: для каждого из них настала пора борьбы за существование, известной под именем спора за инвеституру. Главным борцом со стороны светских владетелей выступил германский король Генрих, наиболее задетый папой, так как вся власть наследника императорской короны покоилась на верховных правах над церковными землями и на союзе с епископами, которых он назначал. Вдобавок Григорий посягнул и на этот исконный союз немецких прелатов с их государем: он хотел полной покорности отдельных церквей Риму. Средством для достижения полного духовного главенства папа избрал помощь низших клириков, требуя от них принесения жалоб в Рим на различные церковные нестроения и злоупотребления епископов. Многие оговаривали невинных из личной мести; другие ставили условия своим начальникам, грозя в случае их непринятия доносом в Рим. Узы повиновения расшатались повсеместно, и высшее духовенство в подавляющем большинстве было страшно озлоблено против Григория, так как нередко следствие открывало лживость обвинений, которым папа полностью доверял. Во избежание подобных печальных случаев ему было необходимо знание всего, что происходит даже в отдаленнейших уголках мира. Для этой цели служили легаты: они через послов или письмами сообщали Григорию как можно чаще обо всех происшествиях в тех странах, куда были посланы. Нередко папа возлагал и на мирян обязанность следить за событиями и доносить об их ходе в Рим. Строжайшая тайна покрывала все эти сношения: Григорий, предпочитая не доверять бумаге своих заветных намерений, отдавал предписания в виде изустных поручений. Если необходимо было написать, то папа писал кратко; “только крайняя необходимость заставляет нас, – говорил он, – писать обширные письма”. Но и тогда суть поручений обыкновенно передавалась устно. Тем не менее сохранившиеся письма как нельзя лучше вводят в круг его деятельности и показывают, что наряду с мировыми вопросами ему приходилось уделять много времени сложным обязанностям пастыря. Он горько жаловался, что не имеет достаточно досуга для молитвы, которую привык совершать с глубочайшим благоговением и слезами; со всех концов христианского мира к нему обращались с запросами и недоумениями: женщины, покинутые мужьями, просили его о помощи; мужчины, вступившие в браки, запрещаемые церковью, либо хлопотали о разводе, либо молили не разбивать их семейного счастья. Папа должен был следить, чтоб сардинское духовенство брилось, карфагенские христиане почитали своего епископа, испанцы не впадали в уклонение от обычных форм богослужения, шотландцы не продавали своих жен, датчане не жгли своих ведьм. Все, неповинующиеся римскому первосвященнику, подлежали наказанию. Излюбленной карой Григория за большие и малые проступки была анафема, то есть отлучение от церкви: все его правление представляет собой их бесконечную цепь; почти все жители Франции, Италии и Германии навлекли на себя опасность отлучения, одни за свои провинности, другие за общение с виновными. Там, где не действовала анафема, Григорий прибегал к мечу, возмущению подданных и подчиненных, лишь бы заставить повиноваться воле Бога, выраженной его устами. Таковы были идеалы Григория и средства, выдвинутые им для их достижения. Не следует, однако, забывать, что, стремясь соединить в своем лице высшую духовную и светскую власть, Григорий раскрывал свои коренные стремления в тесной зависимости от общего хода и направления событий. Да и средства его были пригодны лишь там, где обстоятельства подготовили для них благодарную почву. Это доказала вполне неудача его французской и английской политики. Иначе сложились дела в Германии, где победа была легче, достижимее, а торжество полнее, так как жертвой должен был стать наследник притязаний императорства на мировое главенство, борьба с которым наполняет собой почти все правление Григория.

Глава V. Непродолжительный мир и первое столкновение

Положение Генриха и его примирение с папой. – Противодействие германского духовенства. – Мечты о крестовом походе на Восток. – Болезнь папы. – Торжество Генриха над мятежниками. – Поражение патаров. – Общие осложнения. – Заговор против Григория. – Три миланских архиепископа. – Дело саксонских епископов. – Призыв короля на суд в Рим. – Покушение Ценция. – Вормский собор. – Обвинение Григория. – Низложение и отлучение Генриха. – Пророчество папы. – Зверство римлян

Германский император постоянно должен был бороться со стремлениями племенных герцогов к самостоятельности. Печальное время детства и молодости Генриха еще более усилило княжевластье. Последующие попытки короля смирить гнездо недовольных, Саксонию, постройкой крепких замков с надежными гарнизонами привели только к образованию обширного заговора, тайным главой которого явился шурин Генриха – Рудольф, герцог Швабский. Пламя мятежа быстро охватило почти всю Германию и побудило короля, желавшего покончить с внутренними врагами, искать примирения с папой, которому он отправил смиренное письмо, полное выражений покорности и раскаяния в общении с отлученными Александром II советниками и поддержке, оказанной миланцам. Григорий и сам склонен был к сближению с германским королем, так как норманны, с которыми у папы вышло крупное столкновение из-за церковных владений, заняли угрожающую позицию; вышедшая было за Готфрида Горбатого, Герцога Лотарингского (брак был обусловлен чисто политическими соображениями), Матильда, наставляемая папой “побороть в себе греховные стремления”, оставила мужа и старалась укрепить хорошие отношения между папой и своим родственником, германским королем. В этом же направлении действовала мать Генриха, Агнесса, и его крестный отец, клюнийский аббат Гуго. Все они подавали папе надежду на послушание еще молодого и неопытного короля советам и наставлениям Григория, который и сам готов был взять на себя роль его духовного отца и руководителя: “Если хорошие качества, – пишет папа, – благочестивая жизнь и искреннее религиозное чувство любого частного лица и незначительного князя служат к чести и пользе святой церкви, то тем большее значение имеют эти свойства у того, кто является главой мирян, королем и, по милости Божией, будущим римским императором”. В силу таких соображений Григорий отправил Генриху письмо, где просил не начинать братоубийственной войны до прибытия римских легатов, которые должны были произвести расследование и помочь правой стороне. Но в то же время папа написал и мятежникам, обещая содействовать им в случае их правоты. Король обиделся на то, что его поставили на одну доску с крамольниками и вмешивались во внутренние дела его королевства. Чтобы поправить дело, Григорий отправил в Германию мать Генриха и нескольких епископов. Они должны были содействовать прекращению неурядиц и проведению церковных преобразований. Король встретил посольство в Нюрнберге при значительном стечении духовенства и народа, принес покаяние за свое общение с отлученными: босиком и в грубой одежде вышел он навстречу послам, пал пред ними на колени и громко Исповедал грех свой, обещая исправиться и исполнять желания апостольского наместника. По совершении покаяния послы приступили было к созыванию собора для обнародования постановлений последнего (1074) римского собора. Но, несмотря на содействие Генриха, им не удалось осуществить свое намерение. Оно разбилось о противодействие германских епископов, заявивших, что легаты не смеют собирать собор в Германии помимо примаса немецкой церкви. Произошли бурные пререкания, и в конце концов послы возвратились домой ни с чем: мысль Григория о подчинении немецкой церкви Риму осталась неосуществленной.

Тем не менее Генрих заявил, “что хочет искоренить в своем государстве Симонову ересь и преодолеть путем всевозможных усилий застарелое распутство клириков”. Григорий вызвал в Рим главных виновников неудачи посольства, а Генриху написал благодарственное письмо. Отсутствие решительных мер со стороны папы объясняется благоприятным оборотом византийских событий. Именно около этого времени константинопольский император обратился к папе за помощью, и Григорию улыбалось редкое счастье: далекие восточные народы подчинялись его власти, старинная рознь казалась забытой; ее место занимали любовь и согласие, и творцом всего этого является он, Гильдебранд, сын бедного ремесленника. По самым основным свойствам своей природы он не мог оставить просьбу императора без ответа: неудержимо охваченный каким-нибудь могучим желанием, Григорий весь отдавался ему, всеми силами стремился к его осуществлению; тонкий дальновидный ум великого политика уступал тогда место бурным порывам воображения; он предавался химерическим мечтам, свойственным скорее фантазеру, забывшему о действительности. В эти, очень редкие, впрочем, минуты гениальный папа увлекался величавыми созданиями своего пламенного воображения и из-за далекого, казалось, упускал из виду близкое. Так и теперь он готов был бросить все и идти на помощь восточным христианам. “Я охвачен чрезмерною печалью и доведен до желания смерти, ибо предпочел бы положить душу свою за них, чем, не обращая на них никакого внимания, повелевать всем миром в угоду плоти”, – пишет папа Генриху, поручая ему в свое отсутствие римскую церковь и прося помощи против неверных. Но то, что могло воодушевить Григория, что сулило ему неслыханное торжество, не могло заставить народи Запада жертвовать всем для осуществления отвлеченной мысли о единстве церквей, откликнуться на приглашение папы помочь “заморским собратьям по вере”. Да и Генрих, занятый домашними делами, не захотел впутываться в далекое и мало интересное предприятие. Вообще как бы злой рок тяготел над этим величавым замыслом Григория: кое-как ему удалось собрать довольно значительное войско, но в нем поднялись раздоры, и оно разбрелось по домам. Сверх того, большая часть воинов, которых обещали выставить Матильда с матерью, мечтавшие сопутствовать папе в походе на далекий Восток, не явилась вследствие смут, охвативших их родину. Григорий пережил ужасное разочарование, и эта неудача сломила его здоровье. Несколько месяцев он был между жизнью и смертью. Болезнь эта не прошла бесследно. Неудача, вызвавшая ее, показала воочию всю слабость и непрочность ленной зависимости, всю невозможность для Григория быть понятым современниками, стремления которых не шли дальше легко выполнимого, близкого. “Светские владетели, – жаловался папа, – на словах покорные слуги, а на деле негодные и своекорыстные князья, вовсе не думающие об исполнении своих обещаний и обязательств”. Горькое сознание этого сделало Григория еще безжалостнее и беспощаднее. Теперь он уже непоколебимо стремился к полному подчинению светских властителей и прежде всего Генриха.

Однако германский король не терял времени: он быстрыми шагами шел к усилению и закреплению своей власти; ему удалось собрать против мятежных саксонцев силы всей Германии, раздраженной их святотатствами и нарушением покоя усопших. В кровавой битве при Гогенбурге (летом 1075 года) саксонцы потерпели жестокое поражение и вскоре принуждены были сдаться на милость победителя. Смирив мятежников, Генрих начал думать об императорской короне и старался поэтому поддерживать добрые отношения с папой, противодействуя симонии и брачной жизни духовенства. Но немецкие епископы, призванные, как известно, на римский собор для суда, не исполнили приказания папы и старались посеять недоверие между ним и Генрихом. Старания эти привели к тому, что Григорий запретил светскую инвеституру и отлучил ближайших советников германского короля. Несмотря на запрещение, Генрих без ведома папы назначил нескольких епископов и аббатов и удержал отлученных при себе. Уже это вызвало охлаждение; но до явного разрыва все-таки было бы далеко, если бы Григорий не вмешался в то, что Генрих считал своим правом. Король хотел лишить санов крамольных саксонских епископов и обратился за помощью к папе. Григорий отвечал, что рассудит предварительно, какая из сторон права, и той окажет свое содействие.

Еще большее значение возымел ход итальянских событий: в Милане граждане положили конец патарии, вождь которой Эрлембальд пал со знаменем св. Петра в руке; его сторонники частью были перебиты, частью изувечены, частью изгнаны. Тогда же всколыхнулась и Ломбардия со своими епископами, которых Григорий чересчур часто поражал отлучениями: они утратили совершенно всякую боязнь перед этим наказанием. Во главе их стоял известный Виберт, отрешенный папой за несочувствие походу на Восток и противодействие увеличению папских владений за счет соседних епископов. Даже в Риме противники папы подняли голову, и виновником этого был сам Григорий. Он потребовал от римского духовенства строгого соблюдения своих постановлений о симонии и браках священников. Многие лишились своих мест. Это рассердило и римскую знать, имевшую обыкновение выдавать своих дочерей за священнослужителей. Далее, папа обуздал алчность кардиналов, начинавших совершать богослужение еще ночью для увеличения доходов, удалил из храма св. Петра ютившийся там сброд, обративший святыню в разбойничий вертеп. Все эти вполне справедливые распоряжения возбудили в сердцах многих римлян стремление положить предел замыслам неутомимого папы. Недовольные нашли себе предводителя в лице могущественного и уже известного Ценция. Он занимал крепкую башню у моста через Тибр и за проход брал деньги. Это самовольство побудило Григория принять свои меры: башня была разрушена. Ценций не унялся: воспользовавшись болезнью Григория, он подделал в свою пользу завещание одного своего родственника, отдавшего имущество римской церкви. Папа выздоровел, раскрыл преступление и подверг виновного барона мучительному наказанию: Ценция посадили в бочку, дно и бока которой были усеяны гвоздями, при малейшем движении впивавшимися в тело несчастного. Эта жестокость пробудила сострадание в Матильде, и благодаря ее ходатайству барона выпустили на свободу. Он поклялся отомстить и стал готовиться к выполнению своей клятвы. Судьба послала ему надежного помощника в лице Гуго Белого. Этот кардинал считал Григория обязанным ему папской тиарой и не мог простить своей почетной ссылки в Испанию. Возвратившись оттуда, Гуго стал сеять крамолу, завязал переговоры с норманнами, восстанавливая их против незаконного папы, с жадностью ухватился за римские неурядицы, свел Ценция с Вибертом и ломбардскими епископами. Таким образом, в тиши зрел заговор против Григория, но его участники не начинали враждебных действий, боясь гнева германского короля. Впрочем, и при дворе Генриха работали участники заговора. Гуго употреблял все усилия, чтоб заронить в сердце герцога Готфрида ужасное подозрение: хитрый кардинал стал распускать позорные слухи о незаконной связи Матильды с Григорием. Оскорбленный Готфрид, по-видимому, начинал уже верить коварным наветам и все теснее сближался с королем. Грозные тучи собирались над головой Григория и сети заговора захватывали все большее пространство, когда миланские дела и жалобы саксонцев привели к первому открытому столкновению, сменившему непродолжительный и непрочный мир.