скачать книгу бесплатно
– Что еще за “ЯР”?! – Пит трясет меня за руку. – Что за чертовщина тут творится?
Если и шутка, то явно не Пита. Он не знает моего настоящего имени, хоть розыгрыш в его стиле.
– Пошли, – говорю, не в силах оторвать взгляд от букв, задаваясь немыми вопросами, не находя ответов. – Нам лучше вернуться.
Многие спрашивают, как нам живется в Бункере. Не скучаем ли мы по солнечному свету? Не угнетает ли нас серый камень и холодный металл? Не хотим ли мы уюта и домашнего тепла? Наверное, хотим. Именно поэтому мы обустроили общую гостиную, в которую каждый внес свою лепту и добавил то, что было ему по душе. Пит приволок старые ковры, из которых мы замучились выбивать пыль, но все-таки они заняли свое место на каменном полу. Я вынес из одной хаты диван и два кресла, практически получив на это согласие хозяев. Близнецы целый день вырезали из цветной бумаги горы, солнце, небо, приклеили на стены, и так у нас появились веселенькие окна, а потом к ним подобрались и шторы. Кошка натаскала подушек, пледов, треснутых ваз. Как-то незаметно мы обросли шкафом, старыми книгами, безногими табуретами и стульями, вдобавок, практически новым столом. Сумрак не питал таких нежных чувств ко всякому изжившему себя хламу с чужими историями, поэтому купил в магазине магнитофон, чайный сервиз и аквариум с рыбками. Рыбки полюбились всем. Мы давали им имена, кормили и страшно горевали, когда кто-то из них погибал. Устраивали торжественные похороны над Бункером в поле. А гибли они, надо заметить, частенько и в итоге осталась только одна золотая рыбка по имени Фред. Фред долго жил один в пустом аквариуме и, почувствовав простор, разжирел и отрастил роскошный вуалевый хвост. И, хотя, мы засомневались в том, что он это он, а не она, имя менять не стали, и рыбку по-прежнему звали Фред.
Пит вбегает в гостиную и сходу начинает рассказывать, что с нами приключилось. Он хочет, чтобы все услышали его версию, а не мою. Его, разумеется, более красочная, а из моей может выясниться, как он струхнул. Интересно, с каких это пор он считает меня стукачом и болтуном?
Все слушают с интересом. Все – это Сумрак, Кошка, близнецы и Локи. Локи – один из местных Смотрящих. Самый хитрый и опасный из всех, кого я знаю. Он старожил, как и мы. Когда мы встретились впервые, он был безымянным юнцом, подрабатывал на заправке. Помню, я дал ему тогда четвертак с мелочью, а теперь он платит мне. С годами Локи подмял под себя пятый квартал и сделал состояние сначала на игровых автоматах и незаконном обороте алкоголя, а сейчас в его руках чуть ли не весь легальный бизнес Города. Выглядит он потрясающе: на нем малиновая фетровая шляпа и такого же цвета рубашка. Темно-синий смокинг ручной работы из шелково-шерстяной ткани с черным цветочным мотивом сидит идеально, как и все, что он на себя напяливает. В руках трость из розового дерева, отполированная до блеска. Снаружи он гораздо красивее, чем изнутри. Иногда мне хочется выпотрошить его и доказать, что я прав.
Ловлю на себе обеспокоенный взгляд Кошки. Ей не нравится, что я веду дела с Локи, и встреча с призраком тоже не по душе. А как меня рассматривает Сумрак – это отдельная история. Его взглядом можно разрезать металлическую оболочку подземелий и меня удивляет, как еще он не вспорол мне кожу и не залил Питовские ковры кровью. Но когда он отворачивается, делается совсем тошно. Потому что он обо всем узнал и не счел нужным поделиться. Эта штука, что встретилась нам в Бункере, прикоснулась ко мне, оставила свой невидимый отпечаток, и ему хватило одного этого едва уловимого следа, чтобы понять, с чем мы столкнулись. Сумрак, мать его, – бог этого места. Настолько всемогущий и всеведущий, что невольно начинаешь следить за тем, как он дышит, как ест, припоминаешь, когда у него в последний раз был насморк, интересуешься спал ли он и видел ли сны. В общем, начинаешь параноить и делать все, что угодно, чтобы удостовериться, что он все еще человек и сделан из того же, из чего и мы все.
– Мало нам городских приключений, так теперь еще и в Бункере нет никакого спокойствия! – заканчивает свой рассказ Пит. – Не знаю с чем мы столкнулись, но эта штуковина все еще там и, возможно, не одна!
– Какая увлекательнейшая история! – восторгается Локи. С ним никогда не понятно искренен он или притворяется. – Призраки и демоны – это так захватывающе!
– А я говорила вам не шастать там! – скандалит Кошка. – А если это один из Безымянных? А если он придет ночью и задушит меня во сне?!
– Я сделаю тебе охранный амулет! – обещает Пит покровительственно.
Близнецы начинают верещать наперебой, что им тоже, конечно же надо, и Малой обязательно с голубым камушком внутри, и чтобы вот такие завитушки вокруг и на блестящем шнурочке. Из-за их воплей практически не слышно Локи.
– Питпэн, сделаешь и мне один? – просит он. – Уж я в долгу не останусь.
Я не желаю ничего слышать про эти амулеты. Особенно после того, как ни один из них не сработал.
– Локи, ты ко мне пришел? – спрашиваю.
– Да, – он поднимает свой тощий зад с продавленного дивана. – Посекретничаем?
Глава 2
Локи любит красивые яхты и спортивные автомобили, женщин, показы мод, гепардов, швейцарские часы, Карибское море, одежду haute couture. А не любит он, когда ему угрожают. Этому парню противна сама мысль, что он может внезапно лишиться какого-либо из доступных ему благ этого мира. Его империя не может рухнуть. Его жизнь не может стать другой.
На мне униформа коридорного – алая с золотыми вставками. Я толкаю перед собой тележку, на ней блюдо и шампанское в ведерке со льдом.
Захожу в служебный лифт, не успеваю нажать на кнопку, как в кабинку заскакивает горничная. Дверцы закрываются, и мы плавно поднимаемся вверх. Девушка бросает на меня мимолетный взгляд, ее губы подрагивают в стеснительной улыбке. Хотя в этом нет никакой необходимости, замечаю и запоминаю детали: родинка над правой бровью; маленькая татуировка за ухом такая маленькая, что можно и не заметить; волосы крашенные, свой цвет миллиметра три от корней; сломанный ноготь на большом пальце; зеленые линзы; униформа идеально чистая и идеально выглаженная; на колене тонкий шрам; чулки почему-то не того цвета, что положено надевать горничным. Один мимолетный взгляд – точный портрет незнакомца у меня в голове. Я делаю это неосознанно, по привычке, еще с тех пор, как учился в академии МВД. Там нас заставляли видеть и запоминать детали, я оттачивал свое мастерство год за годом, и сейчас у меня уходит меньше минуты, чтобы досконально осмотреть человека и запомнить все в мельчайших подробностях. Как правило, в этом нет необходимости, но бывают и исключения из правил.
Несмотря на избыток свободного пространства, горничная стоит близко, прижавшись к моему плечу. Она смотрит в пол, бросает короткую фразу на жгучей смеси мексиканского и английского, кажется, пожелание хорошего дня. Вежливо отвечаю. На шестнадцатом этаже девушка выходит.
Я еду выше.
Президентский люкс сияет. Хрусталь, шелк, позолота, все блестит, да так, что глазам больно смотреть. Когда-то я мечтал об этом. Жаждал роскоши и богатства, но сейчас, находясь в самом знаменитом отеле западного полушария, я испытываю лишь легкую неприязнь. Для меня любые вещи этого мира – это просто вещи. Я бы хотел сказать, что бесценна лишь сама жизнь, но… у смерти есть цена и у жизни тоже, именно поэтому я делаю то, что делаю.
Захожу в ванную комнату. Она вся отделана мрамором высшего качества. Над умывальником огромное зеркало в раме инкрустированной драгоценными камнями. Сама ванна наполнена пышной пеной и из белой искрящейся шапки торчит одна лишь голова. В общем, только она мне и нужна.
Нащупываю под столешницей тележки пистолет. Я не проверял его заранее – у Локи оплошностей не бывает. Если он сказал, что оружие будет в полной боеготовности, значит так и будет. В противном случае ему самому конец.
Холодный металл скользит в ладонь. Схватив рукоять, сразу понимаю, что это за пистолет. В моей руке стальной шестидюймовый Дезерт Игл с глушителем. За несколько минут, что я пробыл в президентском номере, мне впервые есть на что посмотреть – он впечатляет. В отличие от всех прочих безделушек, в нем есть особая сила – с его помощью можно изменить чью-то жизнь. А можно отнять.
Пуля вылетает бесшумно. Все происходит настолько быстро, что моя жертва не успевает ничего понять. Подхожу к краю ванны, осматриваю кровавые ошметки на стене, убеждаюсь, что дело сделано, бросаю пистолет в воду.
Теперь можно позвонить.
– Готово, – говорю я, как только на том конце берут трубку.
– Браво! Можешь ехать к своей принцессе, деньги я уже перевел.
Ускользнуть из гостиницы проще простого. Я не боюсь камер, не боюсь полиции и здешних законов. К счастью, они не распространяются на того, кто уже мертв. А мертв я очень давно и надежно. Я – призрак. Человек-невидимка, возникающий из пустоты и туда же пропадающий. Я – идеальный палач самого хитрого и коварного императора на свете.
Мой вылет через шесть часов, а это значит, я успею заскочить в дьютик и как следует надраться. Здесь я шестерка Локи. Выполняю грязную работу, устраняю все препятствия в его райской жизни. Я сам себе противен. И лучшее средство сбежать от себя – выхлестать бутылку в одиночку. Мне не станет лучше. Мне станет все равно. Цель давно оправдывает средства.
Я иду по длинному больничному коридору, на плечах белый халат. Рядом шагает доктор и что-то объясняет, но я не слушаю, бессмысленно рассматриваю свои ботинки и пытаюсь держать равновесие. Хоть перелет и был долгим, я так до конца и не протрезвел. Стараюсь не раскрывать рта и не дышать перегаром на этого симпатичного человека, делающего все возможное, чтобы спасать чужие жизни. Все, что он сейчас говорит, мне абсолютно не интересно. Я и так знаю, что изменений нет, положительная динамика отсутствует, родители не в силах на это смотреть и уже готовы к тому, что она…
– Доктор! – почти выкрикиваю я, лишь бы не слышать то, что он собирается сказать. – Я перевел деньги. На сколько этого хватит?
– Думаю, на несколько месяцев, но вы же понимаете… она пребывает в глубокой коме слишком долго, вряд ли…
– Спасибо, доктор, – обрываю его я. – Я знаю, что вы делаете все возможное. Дадите время побыть с ней?
– Конечно.
Он жестом указывает на дверь и уходит.
Сквозь мутное стекло пробивается белый свет. Глазам больно на него смотреть.
Я не могу войти вот так сразу. Я мало чего боюсь, но переступить порог этой палаты действительно страшно. Мне нужно несколько секунд, чтобы собраться.
На больничной койке лежит девушка, опутанная проводами. Вокруг медицинская техника, поддерживающая в ней жизнь. Или вернее сказать: не дающая этому телу погибнуть. Больше года назад она попала в автокатастрофу. За рулем был ее отец. Сам он отделался переломами и сотрясением мозга, а его дочь доставили в больницу с серьезными травмами головы и позвоночника. Она так и не сумела прийти в сознание. Разумеется, ее отец страшно горевал и чувствовал себя виноватым, делал все, чтобы ее спасти. Не знаю, через какой ад ему пришлось пройти, и чем он пожертвовал ради того, чтобы она лежала в лучшей клинике и наблюдалась у лучших врачей. Но поддерживать жизнь человека в коме – не дешево, и однажды ему стало нечем платить. Именно поэтому я делаю то, что делаю.
Подхожу ближе, провожу пальцем по волосам. Они непривычного русого цвета, мягкие на ощупь. Со стороны кажется, что она просто крепко спит. Я знаю, что ее сознание сейчас далеко, и она не хочет возвращаться в это тело. Ей хорошо там, где она есть. Не знаю я одного: сколько у нас осталось времени.
Мне тяжело находиться рядом с ней и видеть ее такой. Я наклоняюсь, целую ее в лоб и ухожу. А точнее сбегаю. Как от самого своего страшного кошмара.
Кошка и Пит на кухне лепят пельмени. Черные волосы Кошки собраны в тугой хвост на макушке, фиолетовую челку она пытается заправлять за ухо, но та тут же выскальзывает обратно. Кошка цыкает и снова прячет ее за ухо. От этого несколько прядок пачкаются в муке и выглядят так, будто их покрыла седина. Пит сидит на высоком табурете, закусив кончик языка от усердия, и старательно склеивает края пельмешка. Этот табурет собран из трех разных, а одна ножка вообще из водосточной трубы. Табурет-Франкенштейн уродлив и ненадежен, и Пит любит его больше всех. Он вообще питает странную приязнь ко всему убогому и покалеченному. Я рассматриваю ряды пельменей и думаю о том насколько же надо быть криворуким, чтобы плодить таких чудовищ, коих из Питовых пальцев вышло целое множество.
– Мой руки и садись помогать, – командует Пит, завидев меня.
– Да, конечно, дорогая, сейчас только все дела брошу.
Кошка довольно фыркает. Наши словесные перепалки доставляют ей некое извращенное удовольствие. Сама она так не умеет. Буквально через минуту теряет самообладание и грозится выцарапать глаза. А ее угрозы вовсе никакие не угрозы, ведь действительно может. Приходится уступать и сводить дискуссию на нет.
Замечаю у нее на шее какую-то новую висюльку, тяжело вздыхаю:
– Это что? Один из бесполезных амулетов Пита?
– Поаккуратнее на поворотах, громила! – взвизгивает он и взмахивает руками, от чего в воздух поднимается мучное облако. – Между прочим, смею заметить, призрак не смог ко мне подойти! Но ты, конечно, не задумывался что именно его остановило!
Закатываю глаза. У меня язык так и чешется, но я мысленно повторяю про себя: «Не спорь с ним! Только, пожалуйста, не спорь с ним! Не говори ни слова! Ни единого долбаного слова!»
– Ладно, – выдавливаю из себя. – Предположим, ты прав.
– Конечно, я прав! В следующий раз думай, что говоришь!
Кошка улыбается пуще прежнего. Она без ума от нас.
– Близнецы не появлялись? – спрашиваю.
– Нет. Наверное, будут к ужину, – бурчит в ответ Пит и откладывает на доску свой самый страшный пельмень, и отчего-то мне думается, что он окажется именно в моей тарелке.
Кошка цыкает и демонстративно встает, в ее глазах разгорается пламя.
– Какого черта?! – взрывается она. – Я тут для них что ли стараюсь?! Для этих… этих… нет, вы знаете где я нашла консервную банку, которую они гоняли по всему Бункеру на прошлой неделе? В аквариуме! В аквариуме!!!
Пит любит громкие скандалы и яркие спецэффекты. Ему кажется, что сейчас Кошка начнет беситься и грязно ругаться, возможно разобьет пару тарелок. В предвкушении он хлопает в ладоши и, точно крошечный фейрверк, во все стороны разлетается мучная пыль.
– Кис, – я обнимаю ее и целую в щеку, решая выступить в роли громоотвода. – Ты же знаешь, они не едят пельмени, поэтому будь добра, не подкидывай внутрь мышьяк и гвозди, я очень тебя прошу.
Кошка проводит мучной рукой по носу, оставляя белый след. С перепачканным мукой гордо вздернутым носиком она выглядит крайне безобидно, если даже не смешно, но я не совершаю роковой ошибки и сдерживаю рвущуюся наружу улыбку. Я очень серьезен.
– Ладно, – говорит она, сменив гнев на милость. – Можно подумать, у тебя аллергия на мышьяк! Съел бы и даже не заметил.
Пит разочарован. Даже до драки не дошло.
– Телячьи нежности, – ворчит он, за что получает от меня подзатыльник.
Фиолетовая челка в очередной раз выскальзывает и, рассвирепев, Кошка начинает перетряхивать все баночки и коробочки в поисках заколки. Я думаю, что теперь мне точно лучше убраться, чтобы не попасть под горячую руку, к тому же у меня было дело к нашему великому и всемогущему.
– Сумрак тут? – спрашиваю.
– Был у себя, – Кошка находит невидимку и втыкает ее абы как. – Сходи посмотри.
Возле комнаты Сумрака слышно отвратительное бренчание – он точно у себя. Нахожу его сидящим на кровати с варганом в зубах. Ненавижу этот инструмент, который я бы никак не назвал музыкальным. Мне кажется, он годится только чтобы распугивать крыс. Интересно, существуют ли люди, которые находят эти мерзкие звуки приятными? Сумрак похож на рок-звезду. В мятой черной майке и потертых штанах такого же цвета. На руках браслеты, целое множество браслетов! Кожаные плетения, бисер, бусины из дерева, застывшей лавы и смолы. На каждом пальце серебряный перстень, на каждом перстне символы, одно ухо закрыто сплошной серьгой, другое проколото маленькими колечками по всему хрящу. Его можно сфотографировать прямо сейчас, вот в этой самой позе, с варганом в зубах – отличный выйдет постер. Рок-шаман нового времени.
Я захожу в его комнату, а он даже не открывает глаз, тихо произносит, перестав бренчать:
– Ты пропах больницей и дешевым виски.
И я сразу забываю, зачем вообще к нему пришел и что хотел сказать. Откуда он знает, где я был и чем занимался?! Как сумел заглянуть за границу разрыва?! И почему произнес это с таким желчным привкусом упрека?
– Мне не нравится это твое увлечение, – добавляет он, как бы между делом.
А вот это уже наглость!
– Какое именно? – уточняю я. – Пить? Спасать чужие жизни?
– Нет. Отнимать.
Если бы мы не были друзьями, я бы точно дал ему сейчас по морде. За то, что он следит за мной по обе стороны. За то, что высказывает свое дурацкое мнение, которое никто не спрашивал и которое никому не интересно. Мне-то уж точно! За то, что, имея почти безграничные возможности, он предпочитает сидеть в этой консервной банке, дергать язычок варгана, и делать вид, что все происходящее лично его вообще никак не касается.
– А мне не нравится то, что ты сидишь тут, бренчишь и рассуждаешь вместо того, чтобы хоть что-нибудь для нее сделать! – рычу я.
Он, наконец, смотрит мне прямо в глаза:
– А что ты хочешь, чтобы я сделал?
Я теряю терпение.
– Черт подери, да все что угодно! Спас ее, исцелил, привел сюда! Ты же можешь!
Сумрак нисколько не меняется в лице, отвечает спокойно:
– Ничего из этого я сделать не могу. Яр, я не всемогущий.
Он называет меня по имени и меня передергивает. Мы не произносим своих настоящих имен, – у них есть магическая сила возвращать. Я этого не боюсь, но мне все равно неприятно.
– Я видел, как ты поднял человека из инвалидного кресла! – не унимаюсь я. – Он встал и начал ходить!
Сумрак пронзает меня космической чернотой своих глаз. На самом их дне лежит истина и, если ты не готов ее принять, лучше не дотрагиваться до нее. Избегать всеми возможными способами. Но Сумрак сам достает ее и сует мне под нос:
– Значит, ты не понял то, что увидел.
С ним невозможно разговаривать. Вещи, которые кажутся ему очевидными, для меня за пределом разума. Он не станет объяснять. Это как пытаться рассказать про воздух или толковать о том, что такое время – получится много слов, в сущности, не говорящих ни о чем. Однажды поняв что-то, ты несешь это знание в себе и никому не можешь передать. Каждый забирает у мира лишь свое, и мне становится не по себе, когда я вижу, сколько сумел уместить в себе Сумрак. Слишком много для одного человека. Слишком много, чтобы продолжать считаться человеком.
Мне хочется развернуться и уйти, но то, что происходит дальше, заставляет задержаться. Сумрак вдруг распрямляется и замирает, как статуя. Несмотря на то, что он сидит прямо передо мной, я точно знаю, что его сейчас здесь нет. Ни в этой комнате, ни в Бункере. Его сознание переместилось в другое место, интересно какое? Что он там видит? Я терпеливо дожидаюсь его возвращения.
– Поезд. – Вдруг произносит он одно единственное слово.
Мне кажется я ослышался.
– Что-что? – переспрашиваю я.
Не понимаю, о чем идет речь и с чего вдруг он выглядит таким озадаченным.
– Поезд! – повторяет он, как будто слово, сказанное дважды мгновенно обретает смысл и вес.
Не проронив больше ни звука, Сумрак вскакивает и проносится мимо меня. Понятия не имею, как ему это удается, если я занимаю практически весь дверной проем. Мне приходится бежать следом.
– Эй, вы куда?! – кричит нам Кошка из кухни.
Сумрак не останавливается, поэтому я отвечаю на бегу единственное, что могу сказать по поводу всего этого:
– Поезд.
Разумеется, никто ничего не понимает, но мы все дружно вылетаем из Бункера, и садимся в машину.
– Куда едем? – спрашиваю я, ведь за рулем я.
